Текст книги "История третья: На склоне Немяна Тамаля (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Лента Ососкова
История третья: На склоне Немяна Тамаля
(Истории одной войны – 3)

Примечание перед прочтением

Анатоль Скальцкий, Тиль, поменял фамилию – теперь он Скалеш. Ну, по-забольски, типа, стилистика и всё такое. Александра Елизавета Кочуйская («старший сержант Эличка») – тоже, и теперь именуется Горечана.

История третья: На склоне Немяна Тамаля

Я сегодня до зари встану.

По широкому пройду полю…

Что-то с памятью моей стало,

Все, что было не со мной – помню.

Бьют дождинки по щекам впалым,

Для вселенной двадцать лет – мало,

Даже не был я знаком с парнем,

Обещавшим: «Я вернусь, мама!»

А степная трава пахнет горечью,

Молодые ветра зелены.

Просыпаемся мы и грохочет над полночью

То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны.

Р.И. Рождественский

Российская Империя, Забол, Выринея – три страны переплетены людскими судьбами и отгремевшей шесть лет назад войной в нечто единое. Нет, не политически – но жизни скольких людей зависят от того, куда катился и ещё выкатится сей клубок со временем?.. Простых людей.

Ну, или не очень простых? Са?мому юному фельдфебелю Лейб-гвардии ещё предстоит, бродя по забольским дорогам, разобраться, что он потерял, а что приобрёл с тех пор, как кончилась война. Мертвецы ли его ждут под Немяном Тамалем, Безымянном Курганом – или жизнь? И стоят ли события шестилетней давности – права самому принимать решения. Права набивать собственные шишки, ровно так же, как это происходило и шесть лет назад.

Пролог

Быть Великим князем непросто – контроль над собой двадцать пять часов в сутки, идеальные манеры, ровно те слова, которые необходимо произнести, и не звуком больше… Дипломатическое лицо государства. И никуда не деться от этой ответственности – не бросишь брата, не предашь родную страну, не совершишь ни единой ошибки.

Безукоризненно. Идеально. Потому что Великий князь – это и есть воплощение безукоризненности и идеальности… в чужих глазах.

– Иосиф, – раздаётся укоризненное с порога.

– Дядя Аркадий, можно мне сойти с ума?

Твой верный «нянь», друг и глас разума усмехается по-стариковски хитро и качает головой:

– Не-ет, Иосиф. Ложись спать, завтра рано выезжаем. Вон, Алексей уже спит.

Лёшка Краюхин, телохранитель, и вправду раскинулся в кресле и сладко похрапывает. Его брат устроился неподалёку и отличается от него только осмысленным, цепким взглядом. Филипп контролирует всё вокруг, от шагов за стенкой до отдалённого городского шума.

– Не хочу никуда ехать… – с чувством капризничающего ребёнка сообщаешь ты.

– Это будет по меньшей мере невежливо.

– Знаю. Но не хотеть-то можно…

Дядя Аркадий терпелив и невозмутим. Перед ним можно так подурачиться с затаённой серьёзностью в голосе.

– Нет, Иосиф, «не хотеть» тоже нельзя. Ты же не для себя едешь.

С этим не поспоришь. Детей нет – так хоть о крестнике можно позаботиться… с великокняжеским размахом. Но всё равно беспокойство не отступает. Ночь – время сомнений и страхов. При свете дня до них не должно быть никакого дела, а пока можно позволить себе маленькую слабость.

– Я из-за этого и боюсь, дядя Аркадий. Сиф вполне счастлив и без груза своих страшных воспоминаний. Вдруг я… только всё испорчу?

– Твой Иосиф-младший – офицер. По-моему, это просто нечестно, что он не помнит, не знает собственного прошлого… Иосиф, ложись спать. Ты своими сомнениями скоро комаров заразишь, и они все попадают, размышляя, какой же неведомой силой они в воздухе держались.

После такой отповеди остаётся только послушаться свою «няньку». Дядя Аркадий прекрасно знает твои повадки и уходить не торопится. Даже когда сидишь уже на краю кровати, старик смотрит с порога, прищурившись, и терпеливо ждёт, пока ты окончательно ляжешь и закроешь глаза.

– От воинского воспитания – одни проблемы, – вздыхаешь ты. – Почему бы не пойти всем в дипломаты? Глядишь, и войны избежим…

Дядя Аркадий не отвечает, прекрасно зная, что ты имеешь в виду. С жизнью не спорят – эту простую истину он никак до тебя донести не может, уж сколько лет.

– Твой Иосиф-младший справится. Пусть он сам для себя решит, помнить ему или нет. Не решай за него…

– Ненавижу решать, – изрекаешь ты истину куда-то в потолок. Это не оспоришь, но и руководствоваться, понятное дело, этим нельзя. Простая констатация факта.

– Я знаю, – с лёгким смешком отзывается дядя Аркадий. – Спокойной ночи… Ёшек.

От детского прозвища становится смешно. Ёшек-ёжик, как же давно это было…

Ночью тебе снится счастливое беззаботное детство. И Костик, а не его императорское величество. И его императорское величество, конечно, тоже… Но счастливый ты зовёшь его просто папой. И это одно из самых прекрасных слов на свете.

Утром ты проснёшься и, вспомнив сон, не сможешь посмотреть в глаза крестнику.

Глава 1(13). Городок

Мотор натужно рыкнул, поперхнулся и смолк. Некоторое время в машине царило молчание, прерываемое несколько раз короткими чихами в недрах автомобиля, но, выждав из вежливости пару минут, ведущая машину Алёна откинулась на спинку водительского кресла и негромко объявила:

– Куда ехали – не доехали, но куда-нибудь да наверняка приехали.

Слова звучали чуть-чуть нараспев, как старинная семейная присказка. Сидящий за цыганкой Заболотин-Забольский невольно улыбнулся: в семье Алёны, насколько он помнил, извоз был делом родовым.

– Что, совсем того? – вполголоса сочувствующе уточнил второй сосед шофера, занявший место «штурмана». Соседом этим был Сиф, подросток в чине фельдфебеля – воспитанник Заболотина и пятнадцатилетний унтер-офицер С.Е.И.В. – Собственной Его Императорского Величества – Лейб-гвардии.

– Совсем того, – согласилась Алёна, отстегивая ремень безопасности. – Вы уж простите, ваше высочество, но эта машинка не предназначена для прогулок по пересечённой местности.

Великий князь собственной персоной как раз от остановки проснулся и уже был в курсе происходящего. Вместо того, чтобы сетовать на судьбу, Иосиф Кириллович только развёл руками и изрёк глубокомысленно:

– Безусловно, проходимость БТРа лучше.

– А уж проходимость рядового солдата разведки превосходит БТРовскую в разы, – вновь на грани шёпота, но на этот раз уже не из опасения разбудить князя, сообщил Сиф. Его слова остались без ответа. Аксиомы не обсуждаются.

– Пошла на моторный фронт, – Алёна вылезла из машины и прикрыла за собой дверь. Следом немедленно выпрыгнул на обочину один из близнецов Краюхиных, телохранителей Иосифа Кирилловича. Разобрать, кто именно, было сложно, потому что братья от скуки играли в свою излюбленную игру под говорящим названием: «Родила мне мама зеркало».

Стало слышно, как девушка возится в моторе и ругается вполголоса на лезущего под руку Краюхина. Потом – как возится в моторе Краюхин и ругается вполголоса на Алёну.

Сиф тоже отстегнулся и поспешил к ним присоединиться. Поскольку в свои пятнадцать он уже полтора года как водил машину – волгу своего командира, – прав давать советы под руку он имел не меньше, чем Краюхин. И желания имел не меньше.

Следом за ним дёрнулся было его друг по прозвищу Тиль, но замер неуверенно и так никуда и не пошёл. Он чувствовал себя неловко, чужим среди русских, и удерживал его здесь только Сиф, вновь обретённый старый друг, которого так страшно было потерять и вновь остаться совсем одному… Совсем-совсем одному, без хоть кого-то знакомого рядом.

Остальные сидели в машине и ждали результатов действий «на моторном фронте». Заболотин что-то прикинул в уме и сообщил:

– А мы не так уж и мало проехали. Я ожидал от этой машины худшего.

– Всё-таки это не легковушка, – возразил князь со своего места. – Так что странным было бы застрять на приличной дороге.

– Ага, поэтому мы и свернули на грунтовку, – хмыкнул оставшийся Краюхин. В вечернем полумраке Заболотин зажёг лампочку под потолком машины, и в его свете мелькнул шрам над бровью – значит, оставшимся был Филипп, который быстро овтернулся от света и уставился в окно. Зрение у него после старой контузии постепенно ухудшалось и за шесть лет уже навсегда перечеркнуло ему возможностьснова стать снайпером, каким был когда-то. И к тому же от резкого света глаза болели, как сейчас… всё это испортило, похоже, Краюхину настроение всерьёз.

… Вскоре Алёна, которой надоело копаться в машинных внутренностях, с грохотом закрыл капот и залезла опять в кабину, на ходу вытирая руки о тряпку: машинное масло оттиралось не то, чтобы уж очень охотно, но вполне переносимо. Если постараться и искреннее в это поверить.

Следом забрались и оба «помощника». От этого на несколько секунд проснулся Одихмантьев, советник и «нянь» князя, приоткрыл один глаз, оглядел всех присутствующих – и заснул, так быстро, что если его хотели бы о чём спросить – не успели бы.

– Нам там сколько ещё? – спросила Алёна у Сифа. Тот дотянулся до навигатора и погрузился в изучение маршрута.

– До запланированной остановки ещё километров сорок. Это если все обозначенные здесь дороги в реальности существуют чуть более чем примятая в две колеи трава вдоль опушки леса, – в его голосе прозвучало явственное сомнение. Шесть лет назад с дорогами дело обстояло примерно так.

– Значит, будем минут через сто, если не заглохнем снова, – не очень жизнерадостно предположила Алёна, заводя мотор. Машина нехотя, но ровно затарахтела.

– Ну что же, если ангелы нас на крыльях подкинут до того городка, я буду только рад, – богословским тоном подвёл итог Великий князь. По машине прокатилось тихое похрюкивание смехом на три голоса: близнецы и Сиф. Несмотря на приличную разницу в возрасте, они неплохо спелись – Сиф вообще легко сходился с теми военными, что были старше его.

За окнами неторопливо и без особого рвения уползали назад фонарные столбы, на которых в среднем горело не больше трёх лампочек из дюжины. Лес с левой стороны высился мрачноватой по ночному времени стеной, и дорогу медленно начинал заволакивать молочно-белый кисель тумана.

– А вот и навкино молоко, навкаже малько, – поежился Сиф, вспоминая забольское чудище с болот.

– Не ругайся, – автоматически откликнулся Заболотин.

– Да я не ругался, я просто озвучил, как оно звучит в оригинале, – обиделся подросток. За шесть лет нравоучения кому хочешь надоедят пуще овсянки.

– Выключите звук речи, – попросила Алёна, – мне на дороге сосредоточиться надо.

Все послушно замолчали. Шоссе убегало назад фонарными столбами, а когда повернули прочь от леса – вышками ЛЭП. Шуршал бетон под колёсами, лучи фар подсвечивали лёгкую ткань тумана, и в машине воцарилось сонное молчание. Близился к ночи очередной вечер, и проведшим весь день в машине «почётным гостям Забола» с примкнувшим к ним Тилем уже мечталось в глубине души о кровати.

Как же порою приятно отправиться в путь инкогнито, забыв об условностях и обязанностях по отношению к высшему свету. Великий князь, казалось, сбросил с плеч гранитные глыбы ответственности и облегченно распрямил спину. Взгляд помолодел и зажигался порою озорным огоньком – не увидишь такого и в помине, когда князь занят важным делом.

Городок, куда князь со всем своим сопровождением направлялся, был маленьким. Ничем не примечательным, в общем-то. Он стоял на крутом берегу Ведки, и каждый год мэрия выделяла некоторую (впрочем, весьма небольшую) сумму на борьбу с рыбным браконьерством. Но как плавали лодки, как стояли на мостах люди с удочками – так и стоят. И даже промышленный прогресс не может убить рыбу в реке.

В общем, был городок самым обычным. Правда, здания по большей части новые стояли, но так в Заболе было везде. За шесть лет все следы былых бомбежек и артобстрелов давно заросли – в городах это дело пустячное. А что до того, что название рождало странное выражение на лице Сифа… Память – штука капризная. Дело прошлое, дело уже неважное. Просто жил-был с родителями в этом городе семь лет назад мальчик. Как звали его – уже никто не может сказать. Имя он своё потом сменил на прозвище, прозвище переросло в имя… Иосиф Бородин. А уж кем он там звался раньше – кто теперь сказать может? Семьи нет. Да и дом отстроен заново, если отстроен, если не снесли и не сделали на его месте какую-нибудь парковку.

Огоньки города наплыли с двух сторон – не сильно отличаясь от огней на шоссе, но всё равно чувствовалось – вокруг жильё. Сиф несколько раз бросал испуганно-быстрые взгляды за окно и столь же торопливо отворачивался, не решаясь, а потом вдруг пересилил себя и прилип носом к стеклу, жадно заглатывая глазами ночную полутёмную панораму. Ничего не узнавая, он всё равно силился распознать знакомые образы, гадая, где всё это случилось. Где стоял тот дом. Кто теперь там живёт. Кто вообще может вспомнить в этом городе маленького светловолосого мальчика…

– Всё перестроили, – напомнил ординарцу Заболотин, даже по затылку догадываясь о его мыслях. – Никто не узнает.

Он решил для себя твёрдо и уже давно, что Сифа жалеть не стоит – маленький мальчик со злыми крысиными глазами сам отказывался от жалости. А пятнадцатилетний фельдфебель достаточно взрослый, чтобы всё переживать самому. Жалость может разбавить горе, а может растворить желание бороться – как и в любом растворе, здесь важна концентрация и количество… Он решил для себя это твёрдо и уже давно. И всякий раз забывал об этом.

– Внимательно глядим направо. Там должна быть большая красивая вывеска «Бабушкин Дом», – проинструктировала Алёна пассажиров, отвлекая их от по-ночному тоскливых мыслей. – Как только увидите – сообщайте. Нам туда.

– Вон она, – почти тут же отозвался Сиф. – Ярко… назовем её рыжей.

Алёна поспешно затормозила и въехала во двор. Потарахтев немного, заглушила мотор и, продолжая наслаждаться возможностью пораспоряжаться, скомандовала:

– Вылезаем, приехали. Кто-нибудь ещё помнит, какие номера мы заказывали?

– Не ты одна всеведуща, – Великий Князь мягко рассмеялся, – это помнят… почти все, – он остановил взгляд на зевающем Сифе и издал ещё один смешок: – Кроме тех, кто спит.

– Я не сплю! – поспешно захлопнул рот Сиф. – Я так… глубоко дышу.

– В таком случае пошли дышать в помещение, – позвал Заболотин.

Гостиница оказалась небольшой, но уютной, подстать названию, чем приятно удивила путешественников. И разместились без проблем в три номера, пусть и не таких комфортных, как столичные «люксы», и как-то само собой вышло, что решено было на следующий день отоспаться после напряжённой дороги. Часом Х, временем Ч и прочими буквами уговорились считать полдень, а местом – столовую на первом этаже. Посидели ещё какое-то время, сонно поклёвывая носом, – и разошлись по номерам.

… Над городом расходились облака, словно обрызганные золотой краской, и ветер ласкал ещё весеннюю, ярко-зелёную даже на рассвете листву. Казалось, город распахнул объятья навстречу солнцу, маленький, серый, неуверенный, но жадно желающий жить под этим тёплым светом. Зачирикал городской «птичник»: воробьи, голуби и редкие синицы. Проснулись и сорвались с места машины – дороги вновь наполнялись жизнью.

Заболотин отошёл от окна и присел на кровать. Обидно проснуться на рассвете, когда есть возможность отоспаться, но наблюдать пробуждение города всегда так интересно, что и на сей раз полковник не выдержал искушения и стоял минут двадцать неподвижно перед окном. Замёрз, но всё равно был доволен, что встал. Созерцание дарило спокойствие. Спокойствие приносило уверенность. Жаль только, что поднимающееся солнце так поздно заглянуло в комнату…

Гостиница ещё спала, хотя под окном уже промчалась первая машина, радующаяся пустой дороге. Спали Сиф и Тиль. Да и вряд ли кто-то ещё проснулся поглядеть на здоровающийся с солнцем город.

Рассудив, что от восхода до полудня времени ещё полтора вагона, Заболотин заправил постель и застегнул накинутую ещё раньше коричневую рубашку. Отвыкнув за время официальной части визита Великого князя в Забол от гражданской одежды, он в который раз с удивлением поглядел на отразившегося в зеркале мужчину: тот был странный, непривычный. Зачёсанные назад тёмные волосы, иронично приподнятые брови, словно говорящие: «Это я, что ли?», тени под глазами и неистребимая офицерская выправка вместе со свободной рубашкой, тёмными брюками и нервно постукивающими по бедру пальцами – вот он, герой Забол-Выринейского конфликта и полковник Лейб-гвардии во всей красе попыток выглядеть мирным жителем. У Сифа и то оно выходит получше: надел драные джинсы, яркую гавайку – всё, другой человек. Да и сейчас кто признает маленького офицера в подтянувшем коленки к груди мальчике, скинувшем на пол плед и сопящем так мирно, что спать хочется?

… А всё-таки надо умыться, смыть с себя утреннюю сонливость. Заболотин постоял над кроватью Сифа и, не боясь мальчика разбудить, накинул на него плед обратно. Спящий Сиф – существо, выпадающее из этой реальности очень глубоко. Можно сейчас шуметь в ванной, громко хлопать дверями и вообще никак не смущаться, что он спит, – всё равно не проснётся или сделает вид, что не проснётся.

Хитрый…

Но вот только шум наверняка разбудит Тиля. А его будить Заболотин совершенно не хотел. Мутный тоскливый взгляд, попытки осмыслить себя в этом мире – «Откуда я вообще тут взялся, ведь, вроде, только что гулял по лунному лесу?» – и просто сам факт существования бодрствующего забольца здесь Заболотина ничуть не прельщали. Он не хотел отвечать за Тиля. Не хотел ответственности за его порою бестолковое поведение. Это только Сиф может сказать: «Я за друга в ответе», – и стараться по мере сил за этим самым другом следить, а Заболотину Тиль другом отнюдь не был. У него вообще таких друзей быть не может, не его это стиль жизни, не его мировоззрение, не его манера поведения… Да и Сифа вряд ли тоже!.. Просто Сиф не осознает ещё полного веса ответственности и поэтому не боится не справиться, охотно привязывается, охотно берётся отвечать за случайных друзей…

То, что Тиль – не случайный, Заболотин признавать не хочет. Очень эгоистично – но не хочет.

Убедившись, что своим подъёмом ни того, ни другого товарища не разбудил, полковник, стараясь всё же не особенно шуметь, поскрёб бритвой подбородок, умылся и тихонько вышел из номера.

На первом этаже гостиницы рядом со столовой – разумеется, закрытой в такую рань – располагался светлый холл со ставшими уже классикой «делового уюта» монстерами и сансевиериями – правда, Заболотин предпочитал более обыденное их название «щучий хвост» – в кадках. Уютно-потёртые кожаные диваны, журнальные столики с пепельницами и небольшой, выключенный на ночь, фонтан в углу дополняли убранство до ощущения, что ты оказался у театральных декораций гостиничного холла, а не в самом холле, столь всё было… классическое, слишком типичное для реальности.

На одном из диванов, опровергая предположение Заболотина, что таким ранним утром после дальней дороги сможет встать только он, сидел кто-то из Краюх и мял в пепельнице сигарету. Приблизившись, Заболотин разглядел, что сигарета даже не прикурена, и из этого заключил, что перед ним Лёша.

– Доброе утро, – возвестил полковник о своем присутствии и сел рядом.

– Здрави… ствуйте, – откликнулся Лёха, сосредоточенно давя сигарету. – А вообще, если подумать, то «бодрое утро» отличается от «доброго утра» только положением двух букв. А какая глобальная, глубинная разница!

– Есть такое, – согласился Заболотин. Он тоже заметил эту разницу в своё время.

– А я всё бросаю курить. И не говорите, что по мне незаметно, – продолжил говорить Краюха, которому, видимо, жизненно важно было с кем-нибудь о чём-нибудь поговорить.

– Почему же, вполне заметно, – глядя, во что превратилась сигарета, возразил Заболотин и, покопавшись в кармане, достал карамельку: – Хочешь конфетку?

– Хочу, – согласился Леша и на ходу срифмовал: – Бросай курить, ешь много конфет. Не будет рака, заведёшь диабет.

– … Нет, ты совсем не поэт, – в рифму откликнулся Заболотин. – Нечего крылатые фразы переделывать, они – народное достояние. Не обделяй народ!

– Его обделишь, как же, – фыркнул Лёха. – И вообще, на лыжи я всё равно вставать не буду.

– Я не настаиваю, – покладисто согласился Заболотин.

Сигарета превратилось во что-то совсем «непотребное», по выражению самого Лёхи, и осталась в пепельнице в назидание потомкам. Бывший снайпер и офицер посидели молча минут десять, размышляя каждый о своём, потом одновременно покосились друг на друга – но тоже в молчании.

Когда безмолвие уже, казалось, сцементировалось временем в монолитную глыбу гранита, Алексей решил вновь заговорить. Сигарета в пепельнице была благополучно забыта, а бывший снайпер поднялся на ноги:

– Что нас ждет здесь? Какие планы? – поинтересовался он, наблюдая в окно за стаей воробьёв, ссорящихся из-за куска булки. Разве что перья в разные стороны не летели – а так пичуги вели себя очень и очень воинственно и буйно.

Заболотин привстал, бросил взгляд на птиц и сел обратно. Дальше наблюдаемую Краюхой картину он уже мог мысленно воссоздавать по звукам. Брань по-птичьи – оголтелое чириканье – по интонациям на редкость была схожа с человеческой. У птиц свои проблемы. Своя жизнь. Свой город, которым они лишь делятся с людьми. И всё одно и то же…

– Ну, планы Сифки – победить склероз.

– Это все знают, – нетерпеливо кивнул Алексей.

– А общие… если честно, сюда мы заглянули ради Сифа, – признался Заболотин прямо, – так что завтра утром уже уедем. Отдых.

– Для всех, кроме Индейца, – уточнил Леха по возможности бесстрастно. Вышло не лучше, чем у любящей бабушки. – Надеюсь, он всё вспомнит.

– По крайней мере, Забол и напряженная ситуация с КМП сдвинули дело с мёртвой точки, – столько же неудачно изобразил нейтральность в тоне Заболотин.

– Нужна же и от них какая-то польза, – усмехнулся Алексей, катая в ладонях карамельку. Конфета шуршала фантиком, дразня выдержку полковника, не любящего этот шорох. Заболотин пока крепился. Конфетка каталась.

– Прекрати! – наконец потребовал он. Краюха, казалось, только этого и ждал:

– А что такого-то? – спросил он невнятно, мгновенно засунув карамельку в рот. В руках остался фантик, шуршащий ещё сильнее.

– Знаешь, что есть звуки, которые человека сводят с ума? – мягко, очень мягко и тихо спросил Заболотин. Краюхин если и напрягся, то хотя бы внешне сохранил провокационную улыбку и продолжил шуршать.

– Так вот, – всё тем же мягким тоном, словно ходящий вокруг птички кот, раздумывающий, припугнуть наглое создание или плюнуть на перья и съесть, Заболотин сделал страшное лицо и докончил: – шуршание фантика превращает меня в кровавого маньяка.

На птичку махнули лапой. С коготками.

Птичка оказалась понятливой и кивнула:

– Ладно, хотя вы же сами настаивали, что звания не считаются, когда мы это… инкогнито.

– Именно поэтому я не напоминаю, на сколько чинов старше тебя этот кровавый маньяк.

Краюхин грустным взглядом попрощался с фантиком и опустил шуршащую бумажку в пепельницу, в компанию к мятой сигарете.

… Городок просыпался быстро, деловито и радостно. По крайней мере отличная погода стирала солнечными лучами с лиц обеспокоенные, недовольные и обиженные выражения, бесплатно раздавая взамен улыбки. Май всё же был весенним месяцем, а весна – это радостный сумасшедший с букетом цветов, ведром воды и охапкой зелёных листьев под мышкой.

Если ещё недавно солнце брызгало золотом на облака, то сейчас уже утренние краски успокоились, облака побежали дальше всё такие же белые, как и обычно, да и на солнце нельзя было больше глядеть даже зажмурившись – оно било ярко, прямо под веки.

В городке кипела жизнь, и гостиничная её часть начинала в общую потихоньку вливаться. Холл перестал быть пустынным, как готический собор тёмной ночью, и первым не выдержал Алексей. Со скрытой ненавистью глянув на занявшую соседний диван пару, Краюхин проворчал что-то про курение и женщин, встал и решительно ушёл. Заболотин посидел ещё некоторое время и тоже сделал вывод, что очарование тихого утра развеялось под натиском правды гостиничной жизни. Ничего не пусто в гостинице. И уже отнюдь не тихо.

Разочаровавшись, полковник поднялся обратно в номер, но там всё ещё спали Сиф и Тиль. Их жизнь пока мало трогала. Сны интереснее шумного провинциального городка.

– Как жалко утро, исчезающее под натиском торопливой человеческой жизни, – вздохнул Великий князь, с которым Заболотин столкнулся, вновь выйдя из номера. Среди мирного посапывания с одной кровати и похрапывания – с другой – уже бодрый полковник чувствовал себя совершенно неуютно.

– Что, кроме молодых людей все сегодня повскакали ни свет ни заря? – разочаровался он, убедившись, что и Иосиф Кириллович давно не спит.

– Беседе с Морфеем нынче придается ещё Алёна. И Аркадий Ахматович, наверное – ко мне он ещё не заходил. И Филипп засобирался на боковую, как только Лёша поднялся в номер, – оповестил князь. – Не спим я и вы. И кто-то один из Краюх.

Заболотин взглянул на дверь в свой номер и спросил невпопад:

– Как вы думаете, Сифу удастся?..

– Будьте увереннее. Верьте в него, – улыбнулся князь. – Сама судьба сталкивает его с прошлым. Худо ли это, не знаю. Прошлое страшное, но не помнить ещё страшнее… – и добавил торопливо, уже не столь пафосно: – Честно говоря – я просто хочу, чтобы он перестал терзаться. Жалко мне его. Уж лучше помнить, чем гадать.

Дверь номера вдруг приоткрылась с легким скрипом, и в коридоре появился заспанный Сиф в зелёной рубашке навыпуск и бриджах. Он кивком поприветствовал князя с командиров, пробормотал что-то, похожее на Лёшино «Здрави… ствуйте» и без каких-либо пояснений спустился на первый этаж, а оттуда, наверное, ушёл на улицу.

– Вот и узнаем, – помолчав, произнес Великий князь. Тут в коридоре появился Одихмантьев, как всегда дремлющий с открытыми глазами и одновременно с этим крайне наблюдательный. Только поглядев на него, князь тут же вспомнил, что дела государственные не ждут и скрылся в номере. Советник, пожелав Заболотину доброго утра, зашёл следом.

Не заворачивая в номер, Заболотин на ходу одёрнул рубашку – вот треклятая привычка ходить в форме! – и последовал тем же маршрутом, что и его юный ординарец: вниз по лестнице и на улицу. Побродить по провинциальному зеленеющему городу весной – занятие приятное и увлекательное. А там, глядишь, и на Сифа набредёшь. Как давно уже заметил полковник, Земля гораздо меньше, чем мнится, когда разглядываешь глобус. А уж забольский городок – тем паче.

Ему даже однажды показалось, что он видел Сифа: тоже зелёная рубашка, тоже белобрысый затылок – мальчик шёл в компании какого-то мужчины, но исчез так быстро, словно растворился среди дворов и переулков. Заболотин так и не понял, куда он делся, хотя обошёл близлежащие улочки несколько раз. Впрочем, будь это Сиф – вряд ли он сумел бы так ловко исчезнуть, для этого места надо знать, чувствовать их, как своё тело.

Наверное, обознался.

Впрочем, долго раздумывать над этим русскому офицеру не дала коварная забольская погода – в два счёта небо затянуло тучами и хлестнула бодрая майская гроза. Заболотин вымок, разозлился и вернулся в гостиницу в хмуром одиночестве.

Там в номере грустил всеми покинутый Тиль: рисовал что-то абстрактное и унылое в блокноте чёрной ручкой, а изредка и вовсе замирал на несколько минут в некоторой прострации. Заболотин за весь день задал ему ровно один вопрос: обедать художник будет? И, получив отрицательный ответ, настаивать не стал.

Сиф, дурень, на звонки не отвечал – не слышал, похоже. Очень надеясь, что с ним ничего не случилось, Заболотин в одиночестве сходил пообедать, узнал, что свой обед Великий князь заказал в номер и из этого сделал вывод, что дел государственных оказалось у князя на редкость много, а значит лучше к нему не заглядывать, не отвлекать.

Сиф появился под вечер и только попросил устало:

– Да потом расскажу… – и, плюхнувшись на кровать рядом с Тилем, вытянулся во весь рост. Некоторое время полежал, потом печально сообщил, что ноги болят.

– Не надо было столько ходить, – предположил Заболотин.

– Ага, – согласился с командиром Сиф. – Ужин скоро?

– Хочешь – пойдём сейчас.

Сиф прислушался к себе и вывел:

– Хочу. Тиль?

– Не-а…

– Тиль.

– Не хочу.

– Тиль!

– Ну тошнит меня от одной мысли о еде.

– Пойдём хоть чай выпьешь.

– Си-ив…

– Пойдём, я сказал, – Сиф спрыгнул с кровати и бесцеремонно стащил с неё Тиля. – Чашку чая – и делай, что хошь.

Тилю пришлось смириться – и этим он избежал своей гибели: Заболотину его бесцветная тоска в голосе уже была поперёк горла.

Сифа, понятное дело, тогда тоже ломало, но одно дело маленький ребёнок, а другое – нормальный взрослый парень, который не может себя в руки взять.

… Больше до поздней ночи ничего и не произошло. И только когда Заболотин уже вышел из душа и направился к своей кровати, он обнаружил сидящего на ней Сифа, закутавшегося в плед.

– Вашбродь…

– Чего, Сиф?

– А можно я о сегодня не буду ничего рассказывать вообще?

– Вспомнил что-то?

Сиф не ответил, пряча взгляд, что яснее ясного показало: да, наверняка вспомнил.

– Ну не рассказывай. Главное – это то, что в твоей голове. А мне потом как-нибудь скажешь, если захочешь.

– Ага, – обрадовался Сиф. Помолчал и добавил смущённо: – Спасибо… Ну, я тогда спать?

– Давай, спокойной ночи.

Сиф слез с кровати и, волоча за собой одеяло, как плащ, пошёл к себе. Там он ворочался, ворочался, но всё же уснул быстрее своего командира, ещё долго пялящегося в потолок и думающего, что же такое вспомнил Сиф.

… На следующее утро Заболотина, считающего, что сон его довольно чуток, ждал сюрприз. Сифа в номере не было, словно испарился прямо из своей кровати… не забыв её во время испарения застелить. Не появился он и к завтраку. Только когда Алёна завела машину и выкатила на середину двора, чтобы было удобнее убирать вещи, мальчик изволил появиться, задумчивый, тихий и с красными глазами. То ли не выспался, то ли плакал. Хотя мальчики, конечно, не плачут, лёг он поздно, а встал наверняка рано.

– Чуть без тебя не уехали, – Заболотин скорым шагом подошёл и опустил руку на плечо. Сиф её не скинул, но, казалось, оттого, что вовсе не заметил. Так и вернулись вдвоём к машине в странном молчании.

Дорога звала вперед. Что мог этот городок дать Сифу, то дал, если, конечно, что-то было в его силах. Маленький офицер не распространялся о том, что делал почти полтора дня, только бросил на выезде из города взгляд назад – нерешительный, сомневающийся. В чём была причина колебаний, неуверенности – кто знает?..

Но первый шаг навстречу своему прошлому Сиф сделал уже давно – снова ступив на забольскую землю – и останавливаться не желал.