Текст книги "Военные приключения. Выпуск 5"

Автор книги: Валентин Пикуль

Соавторы: Виктор Смирнов,Алексей Шишов,Сергей Демкин,Андрей Серба,Иван Черных,Геннадий Некрасов,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

– Так это же его обязанность, – сказал Верещагин.

– Да, конечно, – согласилась она. – Однако ж можно на это и сквозь пальцы посмотреть. Не установлена причина – и все тут. А Артем нет… Вот и на здоровался кое-кто с ним. Что в Кедровом, что у нас в поселке.

– А кто именно?

– Ну-у, – развела руками Татьяна, – разве ж так вспомнишь… Да и не то все это, не то, – тихо добавила она и глубоко вздохнула, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы. – То все пустяки, обиды мелкие. Не будут люди из-за такого…

– И все же его убили, – жестко сказал Верещагин, ненавидя себя в эти минуты.

Видимо, соглашаясь с ним, Таня кивнула молча.

– А поэтому меня интересует, кому ваш муж насолил в такой степени, что его… с такой жестокостью?..

– Н-не знаю, – почти беззвучно ответила она. И опять в доме сгустилась тяжелая тишина.

– Таня, – коснулся плеча женщины Верещагин, – может, этот вопрос вам и неприятен, но все-таки ответьте: какие отношения были между Артемом и вашим братом?

– Степаном? – удивилась она вопросу, поднимая на следователя глаза. – Да никакие. Хотя раньше друзьями были. Благодаря Степану я и с Артемом познакомилась…

Она опять замолчала, видимо вспоминая те счастливые для нее годы, потом добавила:

– Ну а когда у Степана авария произошла, судили его. Освободился, думали, ума наберется, а он будто удила закусил, обиженного из себя строит. Связался с какими-то бичами, в общем… – и она безнадежно махнула рукой.

– А он был на похоронах? – упрямо продолжал расспрашивать Верещагин, пытаясь схватить подспудно возникшую мысль.

– На похоронах?.. – переспросила Татьяна. – Нет, не был. Щас же кета пошла, так кое-кто готов и совесть забыть. Вот и наш… Мама говорила, что он еще раньше умотал куда-то. Потом объявился. Попил вина и опять пропал куда-то. Нет, не было его на похоронах. Видно, еще не знает…

Уже за полдень, когда круглый диск солнца завис над разморенным в августовской неге поселком, Верещагин вышел от Шелиховых и медленно побрел к автобусной остановке.

«Выходит, – рассуждал он, – Шелихов мог наткнуться и на землянку Степана?» И тогда становится понятной его вынужденная скрытность, когда летнаб спросил о возможной причине пожара.

VII

Неопохмелившийся и оттого злой, Степан уныло бродил по городу, то и дело спрашивая у прохожих, который час. До двух, когда можно будет «принять на грудь» столь необходимые двести грамм, оставался чуть ли не целый час, и он в тряском похмельном томлении вышел к речному вокзалу, чтобы хоть как-то убить время.

Еще три года назад, до Указа, можно было запросто опохмелиться вон в том летнем строеньице под названием «Ветерок». Пожалуйста, выкладывай деньги и бери хоть «ерша», хоть коньяк и шампанское в отдельности. Он обычно просил «сделать» сто на сто в один стакан и, прихватив дрожащими руками конфету в засаленной обертке, отходил к дальнему от прилавка столику, где можно было сесть на колченогий металлический стул с деревянной спинкой и в два приема осушить смесь коньяка с шампанским. Когда были деньги, он любил так вот опохмеляться – благородно.

Теперь же кончились золотые денечки. В «Ветерке» остались только холодные котлеты бетонной твердости, недоваренные куриные ноги и крылья, а вместо «благородного опохмела» – яблочный сок, от которого воротило с души. Оттого и приходилось ждать двух часов, когда можно будет выпить водки в ресторане, что уютно разместился на втором этаже дебаркадера.

Мягко грело солнце, на пляже загорали мальчишки, вдоль бетонного парапета, похожие на безмолвных идолов, выстроились рыбаки с длинными удилищами в руках.

– Идиоты! – непонятно отчего ругнулся на них Степан и, засунув руки в карманы мятых штанов, медленно зашагал к городскому парку.

На душе было скверно. И даже не оттого, что трясло и корежило неутоленное похмелье, нет. Скверно было от ощущения дурацкой неприкаянности и зыбкости в этом огромном городе, куда он сорвался по приказу Волчары. Правда, деньги еще были, но что толку, размышлял Степан, ощупав на всякий случай оставшиеся червонцы. Еще пара приличных загулов – и все, пишите письма. Люська, его бывшая прихехешка, у которой он остановился по старой памяти, на свои кровные кормить не будет. И от Волчары ни ответа, ни привета.

– Слышь, мужик, сколько время? – отвлекся от невеселых мыслей Степан, увидев на руке проходившего мимо парня циферблат.

– Два.

– Уже?! – удивился вконец измучившийся Степан.

– Без двадцати, – хмыкнул парень, поняв состояние клочковато выбритого мужика, на вид которому можно было дать все пятьдесят. Но если приглядеться внимательнее, то лет двадцать за счет опойного лица можно было бы и скостить.

– Так бы и говорил сразу, а то два-а… – обозлился Степан и повернул к дебаркадеру.

«Чего Волчара ждет? – ярился он, зорко высматривая, не столпилась ли очередь у деревянного мостка, который вел с пристани в ресторан. – Торчи здесь, как… А может, плюнуть на все да рвать на материк, пока менты не схватили?»

Положение действительно было непонятное. Как и было договорено, он в первый же день, как только обосновался у Люськи, дал знать Волчаре, по какому адресу находится, и теперь ждал от него весточки. Можно было бы, конечно, и самому рвануть отсюда, да мучила неизвестность. Волчара обещался вызнать, проболтался ли Артем насчет его землянки, и если все тихо-спокойно, то можно будет вернуться в Кедровое. Уж очень не хотелось срываться с родных мест, где и река, и сопки, и тайга пахли домом, а к тому же могли и прокормить, и напоить.

В ресторане, хоть и был обеденный час, народу было немного. Степан сел за пустой столик, терпеливо дождался, когда подойдет официантка, заказал двести граммов водки.

– Что кушать будете? – тоном, не терпящим возражений, спросила она. – Плов из свинины, шашлык, икра на закуску…

Степан было подумал, что неплохо бы хоть раз за все время и горяченького похлебать, однако вовремя вспомнил, что с такими трясущимися руками не сможет и ложку по-человечески до рта донести, а потому сказал обреченно:

– Салатишко какой-никакой давай и что-нибудь мясное… Да и пива еще, – добавил он в квадратную спину официантки.

Теперь можно было спокойно обдумать и свое житье-бытье. Однако отчего-то вспомнился Артем. Только не теперешний заматеревший парняга, а молоденький настырный парнишка, когда они познакомились в авиатехническом училище. Степан-то поступил туда после армии, а Шелихов – еще не отслужив. Вроде бы и ничего общего не было между ними, а разговорились как-то, и выяснилось, что дед да бабка Артема в том же поселке живут, что и Степан. Будто земляками стали. Подружились, вместе на каникулы поехали, где и познакомился Артем с его Танькой. Чего уж лучше. Кончили учиться, и распределили их на один аэродром. Здесь-то и началось…

Поначалу – с первой зарплаты, потом – специальность обмыть. В субботу и в воскресенье – оттого, что трезвому грех на танцы идти, ну а в будни, после работы, – это как бы само собой. И понеслось-поехало. Артем уж и так пытался остановить друга, и этак, однако тот только ухмылялся пьяно, приговаривая:

– Ну вот скажи-ка ты мне, чем должно пахнуть от настоящего мужчины? Э-э, не знаешь. Тогда вникай. Одеколоном, вином и чистым бельем. – Правда, про чистое белье Степан как-то быстро забыл, да и одеколон после редкого бритья не очень-то жаловал, спуская деньги на дешевый портвейн, а вот перегаром от него несло все чаще и чаще. А потом стал и на работе попивать…

Задумавшись, Степан даже не заметил, как подошла официантка, и только когда она с грохотом брякнула на стол вилку с ножом и тут же выставила три бутылки пива, он вздрогнул оторопело и отчего-то подумал, что этак можно «и до ручки дойти». И еще одно пришло на ум: «Надо бы завязать немного. Совсем охренел…» Когда официантка, даже не глядя на бутылки, ловкими, профессиональными движениями сбросила с горлышек пробки, Степан, не дожидаясь закуски, налил в фужер пива, тяжелыми, жадными глотками осушил его до дна. Прикрыл глаза. Вроде бы полегчало немного. Уже более спокойно налил второй фужер, медленно выцедил пиво, смакуя каждый глоток. Теперь наступило спокойствие, чуть посветлело в голове, и опять припомнился Артем о его постоянной прибауткой: «Не водка до пьянства доводит, а похмелье с нее». Будто наяву всплыла их первая ссора, дошедшая до драки. В пятницу, кажется, это было, Ну да, в пятницу, они как раз сдали смену и утром на попутной «аннушке» должны были лететь в Кедровое.

…Рано утром кто-то постучал к ним в комнату. Артем, недоуменно подняв голову в подушки, спросил маявшегося с похмелья Степана:

– Кого еще несет?

Степан, перебравший вечером о летунами, вздохнул тяжело, хотел было открыть глаза, да не смог. Такая похмельная муть подмывала нутро, что на это у него просто не было сил.

В дверь постучали опять: настойчиво, призывно.

– Открой, не слышишь, что ли, – только и пробормотал Степан, тяжело ворочая непослушным языком.

– Ох, Степа, – вздохнул Артем, видя, как мучается друг. – Дать бы тебе по морде, да жалко.

Степан промолчал на это и только попросил тихо:

– Открой, может, Колька пришел…

Это действительно был Николай Никитин, летавший вторым пилотом на «аннушке». Он лихо ворвался в комнату и, отстранив Артема, присел на корточки перед Степаном.

– Степа, родной ты мой, – видимо, успев опохмелиться, начал кривляться он. – Что, головка бо-бо? Вот, говорил я тебе: не жадничай, не пей последний стакан, а ты… Нам, мол, и четверти мало. А давай мы головку отрубим, а? – кривлялся он, то и дело подмигивая Артему. – Что, жалко? Ну, тогда давай мы ее, горемычную опохмелим.

От этих слов Степан приоткрыл сначала один глаз, потом другой, взгляд его стал осмысленным.

– О! – ткнул в него пальцем Никитин. – Молодой, а соображает. Ну ладно уж, вставай, вылечу тебя. – И с этими словами вытащил из-под брючного ремня початую бутылку водки.

Артем, увидев, как заблестели глаза у Степана, попросил:

– He надо, Степа. Нам же лететь скоро.

– А ты не суйся, салага непьющая, – шаря главами по комнате в поисках стакана, одернул его Никитин.

– Ага, – вдруг согласился с ним Артем, и Степан смутно понял, что сейчас произойдет что-то страшное. Он успел только сказать: «Артем, будь другом…», как тот подошел к Никитину, спросил:

– Стакан ищешь?

– Ну, – утвердительно кивнул тот.

– Давай разолью.

– Давно бы так, – подмигнул ему Колька, пере-давая бутылку.

– Арте-ем… – с угрозой протянул Степан. Однако тот уж» взял бутылку, подошел к распахнутому настежь окну и, не глядя, вылил водку за подоконник.

– С-сука… – едва слышно выговорил Никитин и, схватив что-то со стола, бросился на Артема.

Обозлеиный Степан скинул ноги с кровати и, увидев, как в дальний угол, опрокинув стул, отлетел второй пилот, тоже бросился на Артема…

Потом их разбирали на комсомольском собрании, всем троим дали по выговору: Степану и Никитину – за пьянство, а Шелихову – за учиненную в общежитии драку. Тогда-то и распалась дружба. Буквально на второй день Степан переселился в комнату Никитина, перевелся в другую смену и даже здороваться забывал, когда встречал Артема. Не приехал он и на его свадьбу с Татьяной.

Кончилось же все это совсем плохо. Никитин продолжал периодически нарушать предполетный режим, и когда произошла катастрофа, благо тот рейс был грузовым и на борту «аннушки» не было ни одного пассажира, экспертиза определила, что Никитин был в стадии сильного опьянения. Когда же комиссия копнула глубже, то оказалось, что готовил машину к рейсу лыка не вязавший авиатехник Колесниченко. Артем в это время служил в авиадесантных частях.

Степан отбывал срок в колонии, когда от матери пришло письмо. Оказывается, Артем уже демобилизовался, закончил курсы парашютистов-пожарных и живет теперь с Татьяной в Кедровом.

…Наконец-то официантка принесла в графинчике водку, швырнула на стол две тарелки: салат из помидоров и поджаренную картошку с мясом.

– Чего это ты? – хмуро спросил Степан, которому стало надоедать ее хамство.

– Жри уж! – короче короткого отрезала официантка и уходя добавила: – У самой дома такой же. Пропойцы несчастные!

– Змея, – обругал он ее в спину и наполнил водкой фужер.

Хоть и пришло долгожданное облегчение, однако настроение упало совсем. Степан нехотя сжевал мясо, хотел было взять водки еще, однако раздумал: дороговато, да и смотреть не хотелось на озлобленную физиономию официантки, которая лишь на короткое время позволяла себе показаться в зале, чтобы опять надолго скрыться с глаз редких в эти часы посетителей.

«Чего она, на кухне, что ли, подрабатывает?» – невольно подумал он и, справившись у соседнего столика насчет времени, поднялся с места, предварительно выцедив в пузатый фужер остатки пива. Времени было четыре, как раз чтобы дойти до магазина, постоять в очереди и в пять, когда в городе открываются винно-водочные точки, затариться на вечер. «Так-то оно дешевле обойдется, да и Люська кукситься не будет».

В район железнодорожного вокзала, где жила давнишняя подруга Степана, он добрался быстро, пожалуй, не было и шести. Повезло – в магазине, как только открылись двери, он сумел продраться вперед и взять четыре бутылки «бормотухи». Довольный, вальяжно добрый, он лениво нажал на кнопку звонка, что торчала над ободранной, с выбитой филенкой дверью.

– Свои, Люсьен, – бодро сказал он, когда послышалось не очень-то приветливое «Ну?».

Щелкнул замок, дверь скрипуче растворилась, бесстыже обнажая неприкрытую наготу коридорчика с ободранными обоями, и в проеме выросла фигура женщины лет тридцати. Короткий ситцевый халат неплотно прикрывал ее раздобревшее тело, а проем на месте оторванной пуговицы красочно говорил о всех достоинствах хозяйки.

– Чего это ты, ментов, что ли, боишься? – осклабился Степан, передавая ей авоську с бутылками.

– Менто-ов, – передразнила его Люська, принимая вино. – Носит тебя черт знает где.

– Ну уж, и погулять нельзя, – игриво подтолкнул ее Степан.

– Гулять… – с той же монотонностью повторила хозяйка дома. – Гуляй себе. Только тут хмырь какой-то приходил.

– Кто? – насторожился Степан.

– Да говорю тебе: хмырь какой-то, – объяснила Люська. – Что я у него, паспорт, что ли, спрашивать буду. Как пришел, так и ушел. Сказал, к семи будет.

– Ну, а какой он хоть из себя? – тормошил ее Степан. – Рыжий? Черный? Лысый?

– Сам ты лысый! – обозлилась Люська. – Чего кричишь-то? Крикун. Сказано тебе: хмырь. Раньше я его не видела. Высокий такой, с тебя, пожалуй, будет. И морда такая… Во! – вытаращила она глаза. – Ну, что еще? Черный такой. А глазки как у татарчонка. Да пошел ты… – вразумительно закончила она и, вильнув аппетитными бедрами, скрылась в комнате.

«Волчара, – облегченно вздохнул Степан. – Наконец-то».

Он прошел вслед за Люськой и, явно задабривая, игриво ущипнул ее за лодыжку.

– Корефан это мой, дура. Пожрать сготовь. Угостить надо.

– Чего-о? – уставилась на него Люська. – Пожрать?.. А ты хлеба-то купил? Пожра-а-ать… Давай деньги – сготовлю.

Когда Люська с пятеркой в кармане ушла в магазин, Степан откупорил бутылку портвейна, налил было темно-красной жидкости в стакан, хотел уж выпить, но отчего-то раздумал. Потом подошел к дешевенькому трюмо – Люськиной гордости, посмотрел на себя в зеркало. Недовольно покрутил кудлатой головой. Вздохнул тяжело, припомнив, как точно так же, с непонятным страхом, смотрел на себя в зеркало там, в Кедровом, у себя дома, когда, хлопнув дверью, ушел Артем, пригрозив, что сдаст его с потрохами в милицию, если Степан сам не явится туда с повинной.

…Зрелище действительно было не из лучших. Опухшее, отечное лицо, спекшиеся губы, а мешки под глазами такие, хоть бюстгальтер надевай. Он чуть было не заплакал тогда обильной слезой алкоголика, однако только шмыгнул носом и посмотрел на будильник. Было самое «ОНО» – четыре часа пополудни. А это значит, что открылся «Овощной» напротив и губастая, злая на язык продавщица Зинка начала торговать свеженькой, утром поступившей партией «Волжского» вина.

Теперь все мысли Степана работали в одном направлении, и он, сунув ноги в шлепанцы, быстро смотался в «точку» и уже минут через двадцать, опрокинув в себя два полных стакана «бормотушки», смог размышлять, что же ему делать дальше. А подумать было о чем. И в первую очередь о том, как оправдаться перед Волчарой – Павлом Волковым, с которым Колесниченко сошелся еще в колонии…

Когда Степану зачитали приговор, а потом под конвоем отправили в зону, то с ним в одном отряде оказался его земляк – Павел Волков, которого местные «блатари» откровенно побаивались за железные кулаки и величали Волчарой. Был он чуть старше Колесниченко и как-то само собой взял опекунство над Степаном. Теперь против них уже никто не мог устоять, и Колесниченко понял преимущества этой «связки», за короткое время став неотвязной тенью Волчары. Правда, тот особо не раскрывался перед своим земляком, и только когда освобождался, а это было несколько раньше Степана, сказал доверительно: мол, есть дельце, с которого можно иметь хороший куш. А работа такая: когда начнется кетовая путина, Степану надо будет осесть в одной из проток и заняться засолкой икры. Если он согласен, то сеть, резиновая лодка, соль и запас продуктов будут ждать его в условленном месте.

Степан тогда почесал в затылке, спросил, какая ему от всего этого выгода. И не проще ли ему самому «рыбалить» потихонечку – лишь бы инспектор не поймал.

«Дур-рак! – только и сказал Волчара. – А кому ты икру сбывать будешь? То-то и оно, что тебя как голубя зацапают. А так – добытчик, и все. Остальное не чешет. Как и где она будет перепродаваться – не твое дело. А деньжат при этом будешь иметь не меньше. Думай, пень стоеросовый».

На том и порешили.

Бизнес Степану понравился, и он старательно отрабатывал выданный Волчарой аванс, пока не случилась беда. И опять вино. Надо же было так нажраться, что даже не заметил, как опрокинулась керосиновая лампа и огонь загулял по землянке. Сам-то едва Успел оттуда выскочить. Какая уж там рыба…

Когда, ошалевший, вернулся в Кедровое, решил с неделю отлежаться, а потом уже пойти с покаянной к Волчаре. Может, все бы и обошлось, если бы не Артем. И надо же было ему наткнуться на этот нож!..

Когда Артем ушел, хлопнув дверью, Степан почти выбежал из дома, направляясь к железнодорожной станции, где в качестве рабочего орсовского склада трудился Волков.

Разговор у них состоялся не то чтобы короткий, но и не длинный. Внимательно выслушав, как все было, неожиданно рассвирепевший Волчара смазал Степана по опухшей морде и, обозвав его «козлом вонючим, которому место рядом с парашей», приказал возвращаться домой а не показываться оттуда до его прихода.

А через полтора часа, когда Волков появился в доме и Степан приготовился к хорошему мордобою, который, как он сам понимал, заслужил на все сто процентов без отдачи, беседа прошла еще короче. Павел сунул ему пачку десятирублевок.

– Здесь ровно полкуска. И чтобы ты ночью свалил отсюда в любой город. Когда осядешь – дай о себе знать…

Вспоминая все это, Степа так и не притронулся к портвейну. Мучила неизвестность.

Волчара пришел в семь. «Затоваренный», – хмыкнул Степан, наметанным взглядом определив в карманах пиджака поллитровую стеклотару. И точно, коротко кивнув Люське, словно он ее знал тысячу лет, Волчара вытащил две бутылки водки, сунул их в пухлые руки хозяйки квартиры, добавив при этом:

– Прибери на стол что-нибудь. А нам поговорить надо.

– Ишь ты! И этот командует, – возмутилась было Люська, но, увидев брошенный взгляд, решила благоразумно удалиться.

– Ничего устроился, – проводив вихляющий Люськин зад взглядом, оценил хозяйку Волчара и повернулся к Степану. Он, видимо, уже успел где-то хлебнуть, и теперь глаза его, налившиеся пьяной злобой, в упор буравили компаньона. – Козел! Нашкодил, зараза, а теперь расхлебывай за тебя.

– Брось, Павло. И на старуху бывает проруха, – скривился в виноватой улыбке Степан. – С кем по пьяному делу не бывает.

– По пьяному… Загнали бы икру, а там гуляй сколь хочешь. – Он опустился на заскрипевший под ним стул, сказал повелительно: – Пока бабец твой возится, принеси-ка пару стаканов.

– Во, другой разговор, – обрадовался Степан и шмыгнул на кухню. Через минуту он вернулся, поставил стаканы на стол, рядом положил краюху хлеба, сыр. Разлил водку, на правах хозяина подмигнул гостю: – Ну?

– Гну! – не принял тот легкого тона и залпом осушил стакан. Поморщившись, он отломил кусочек хлеба, долго жевал его, потом сказал: – Кто-то шурина твоего грохнул. А заодно и журналиста какого-то зацепили.

Поднесший было водку ко рту, Степан ошалело уставился на Волчару, опустил стакан на стол.

– Ты чего это, Павло?.. Может, сивухи обожрался? За такие шутки, знаешь…

– Какие, к чертовой матери, шутки! – взъярился тот. – Я же тебе говорю: пришил шуряка твоего кто-то! Похоронили уже…

Из прихожей высунулась Люськина голова, с любопытством уставилась на мужиков.

– Когда? – тихо спросил Степан.

– Чего – когда?

– Похоронили?

– А-а… Да, пожалуй, с неделю будет.

– А убили? – вскинул потускневшие глаза Степан.

– Убили, говоришь, когда? – Волчара прищурился, долго, не отводя тяжелого взгляда, смотрел на Степана, покосился на Люську, которая аж рот открыла от любопытства.

– Слышь, уберись-ка, – кивнул он ей.

Та, видимо поняв, что здесь лучше не выступать со своими правами хозяйки дома, скрылась на кухне.

– Когда, говоришь? – словно испытывая терпение Степана, повторил Волчара, – А в тот самый вечер, когда ты рванул из дома.

Степан с трудом воспринимал услышанное.

– И кто… кто его?

Криво усмехнувшись, так что перекосилось лицо, Волчара плеснул себе в стакан из бутылки, зачем-то понюхал водку, хотел было выпить, во вдруг отставив стакан в сторону.

– А бог его знает… Мусора разберутся. Говорят, следователь какой-то важный приехал. – Он взял стакан, словно осьминог обхватив его цепкими, узловатыми пальцами, и одним глотком плеснул жидкость в себя.

В дверном проеме опять появилась Люськина голова.

– Жрать-то будете? – спросила она с неподдельной обидой.

– Погодь малость, – отмахнулся Волчара. И убедившись, что Люська скрылась в кухню, повернулся к насупившемуся Степану.

– Слушай, а случаем… не ты это? Все вроде сходится. Как-никак, а накрыл он тебя. А срок мотать никому неохота.

– Что? – вскинул глаза Степан. И, будто приходя в себя от услышанного, медленно поднялся со стула. – Чего-о? Я?! Да ты что, – потянулся он к Волчаре, – ты же знаешь, что я в тот вечер сюда рванул, а Артем должен был к журналисту пойти.

– Это ты мне говоришь? – перекосился в усмешке Волчара. – Ты лучше об этом ментам расскажи. Может, поверят, лет этак через пятнадцать… А то, глядишь, и под вышку подведут.

– Ты… Ты хочешь сказать, что я…

– Да сядь, не шебурчи. А сказать я хочу то, что самое лучшее для тебя – это рвануть отсюда и залечь где-нибудь на годик – другой. Пока искать не перестанут. Вот что я хочу сказать, – Он замолчал, откинулся на спинку стула. Вконец отрезвевший Степан угрюмо смотрел на него.

– Вот, значит, как оно выходит, – тихо сказал он. А в голове раскаленным гвоздем засела одна-единственная мысль: «Выходит, они его, Степана, козлом отпущения делают. А Артемку, значит, того… чтобы не проболтался. А его, Степана, выходит, под вышку… И это из-за какой-то икры…»

Вдруг стало трудно дышать, что-то острое кольнуло под сердцем. Будто пробуждаясь, он тряхнул головой, почти трезво посмотрел на Волчару. Тот стоял спиной к нему, у допотопного буфета, разглядывая запрятанную под стекло картинку: белокожая, напрочь голая баба, подняв руки, укладывала волосы, а у ее ног пристроился черный, как милицейский сапог, негритенок.

Увлеченный, он не слышал, как поднялся Степан, прихвативший бутылку за горлышко, и, бесшумно шагнув, с размаху опустил ее на запрятанный у плеч затылок.

Волчара шатнулся, всем корпусом, как волк, крутанулся к Степану.

– Сука! Ну, гляди…

Из последних сил держась на ногах, он ухватил стул за спинку и с размаху бросил его в Степана. Тот успел уклониться, раздался звон оконного стекла, и стул вместе с осколками вылетел на улицу.

Закричала появившаяся в дверях Люська. Не обращая на нее внимания, Степан опрокинул на Волчару стол и со страшной силой ударил его головой в лицо.

А на улице уже гудела собравшаяся под высаженным окном толпа. Кое-кто громко требовал милиционера.

…Под окном продолжали шуметь люди, а в дверь уже звонили – требовательно и настойчиво, как могут звонить представители закона.

Степан, безвольно опустив руки, тупо смотрел на обмякшего Павла. Неловко подвернув руку, лицом в луже крови, Волчара лежал подле буфета. Валялся опрокинутый стол, тускло зеленело битое стекло. Остро, до тошноты, воняло разлившейся по полу водкой.

Тоскливо, будто по покойнику, подвывала Люська. Не обращая внимания на звонки, она присела было на корточки, чтобы собрать осколки, но вдруг распрямилась, с ненавистью уставилась на Степана.

– Сволочь, гад проклятый, – зло бросала она, – сам ничего не имеешь, так и меня по миру пустить хочешь. Паразит!

– Закройся, фуфло нечесаное, – бросил Степан. – Дверь открой, а то ведь менты могут и выломать.

Люська заголосила еще громче, но вдруг затихла, с ужасом посмотрела на своего сожителя:

– А если убил?

– Не болтай, дура, – оборвал ее Степан. – Говорят тебе – дверь открой.

– Да, да… Щас… – не спуская остановившегося взгляда с гостя, Люська медленно выпрямилась и, зажав рот пухлой ладонью, боком, по-рачьи, двинулась к двери.

– Чего не открываете? – хмуро спросил молоденький сержант, переступая порог. За ним стоял еще один милиционер. – Чего это у вас стекла летят? Дрались, что ли? – подозрительно спросил он, рассматривая покрасневшее, с грязными потеками черной туши Люськино лицо.

– Ага, – неожиданно воспрянула та, – малость того… поссорились. Выпивши он пришел, ну я…

– А чего стекла бить? – спросил сержант.

– А это я того… нечайно, – продолжала врать Люська, загораживая собой дверь в комнату. – Вы уж простите. А на улице я сейчас приберу.

– Вообще-то, в отделение бы вас обоих свезти, – процедил сержант, – да протокол составить…

– А ты свези, – неожиданно отозвался Степан. – Свези, потому как она мне – баба посторонняя, да а подрался я вовсе не с ней. Ну, чего зенки пялишь? – повернулся он к Люське. – Дай людям пройти.

Он решительно сдвинул ее в сторону и, не оборачиваясь, прошел в комнату. Следом за ним вошли оба милиционера. Увидев распластанного в луже крови мужика, один из них присвистнул:

– Вот тебе и выпивши пришел… Бабу, что ль, не поделили? – неожиданно заключил он, кивнув на застонавшего Волчару.

Степан устало посмотрел на сержанта.

– Хуже. Ты это… старшина, вот чего… Отправь меня в отделение. Заявление хочу сделать.

– Ну, это завсегда успеется, – покосился на него сержант и запоздало спросил: – Документы?

Степан вышел в прихожую, снял с вешалки пиджак, достал из кармана паспорт, вернулся, протянул его сержанту.

– Ага… – протянул тот, взглянув на прописку. – А здесь чего делаешь?

– Бичую… – огрызнулся Степан и устало добавил: – Я ж говорю тебе – отправь в отделение.

– Насчет этого можешь не волноваться, – успокоил его несколько обиженный милиционер, пряча паспорт в карман. – Вась, – кивнул он второму спустись в машину, надо «скорую» вызвать. Может, с головой что? Все-таки бутылкой…

Он наклонился над Волчарой, попытался перевернуть его, стараясь не испачкаться о кровь, но вдруг удивленно вскинул брови, откинул полу пиджака – из внутреннего кармана чуть высовывалась рукоять пистолета.

– Господи… – зажала рот ладонью Люська, с ужасом уставившись на Степана.