Текст книги "Военные приключения. Выпуск 5"

Автор книги: Валентин Пикуль

Соавторы: Виктор Смирнов,Алексей Шишов,Сергей Демкин,Андрей Серба,Иван Черных,Геннадий Некрасов,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Военные приключения. Выпуск 5

ЧЕСТЬ, ОТВАГА, МУЖЕСТВО

Ю. Пересунько.
«ВАЛЬТЕР» ИЗ 45-ГО
Повесть

I

Фронт, разъединившийся на два потока, один из которых уходил вверх по сопке, а второй уже перемахнул на скошенную по склону седловину и теперь медленно полз к пересохшему ручью, был ровным, устойчивым, и только изредка то тут, то там вздымался в небо гигантский столб пламени, после чего раздавался оглушительный треск. Это подогретое снизу, со смоляными потеками дерево, увенчанное хвойной кроной, в одно мгновение охваченное пламенем, взрывалось фугасной бомбой, и сноп искр разлетался далеко в стороны, зажигая новые участки тайги. За двое суток, что они тушили пожар, вроде бы можно было и привыкнуть к этому, но всякий раз Кравцов вздрагивал и невольно оглядывался на Шелихова, боясь показаться трусом.

Однако инструктору парашютно-пожарной команды Артему Шелихову было не до столичного журналиста, увязавшегося с ними в патрульный облет. Они прыгнули на этот очаг недокомплектованной командой – пятым был Игорь Кравцов, помощь же, обещанная летнабом Курьяновым, так и не прибыла, и теперь огненная лавина грозила прорваться в распадок, где остановить ее будет практически невозможно. Сейчас главное – правильно расставить ребят. Поэтому, отправив дюжего Мамонтова держать правый фланг, а Колоскова с журналистом растаскивать бухты шланговой взрывчатки, он остался с Венькой Стариковым на опорной полосе, которую заменял сочившийся у подножия сопки ручей. Вдвоем они медленно продвигались по берегу, заваливая деревья для встречного отжига.

Беспрерывная трескотня «Дружбы», гул надвигающегося вала, перекрывающие все это взрывы деревьев и тяжелые шлепки о землю заваленных лиственниц давили на ушные перепонки, в какой-то момент слились в единый, жуткий, ни на что не похожий гул, от которого, Шелихов это знал но себе, на первых порах становилось страшно.

Для него это было привычным, обыденным делом, и он даже забывал порой о надвигающемся огненном шквале, думая о чем угодно, только не об опасности, которая шла на парашютистов. И только чувство самосохранения четко фиксировало тот момент, когда низовой пожар мог перекинуться на верховой – здесь зевать не приходилось. Сколько раз случалось, что они чудом уходили из-под огня. Сейчас же такой опасности не было, и он мысленно возвращался к вопросам Кравцова, на которые любопытный журналист непременно хотел получить ответы.

Это был не первый журналист, летевший с командой Шелихова, парашютисты к ним даже попривыкли, снабжая обильными рассказами, однако Игорь Кравцов им чем-то понравился. Может, тем, что был таким же молодым, как они. Или тем, что не строил из себя столичного эрудита, а запросто перезнакомился с ребятами, не стеснялся расспрашивать о самых элементарных вещах. А может, тем, что не так интересовался процессом тушения, как людьми, которые тушат. А если еще точнее, то его интересовало становление парашютиста-пожарного. И именно тот период, когда проходит романтика первых прыжков и остаются забитые гнусом и комарьем будни, когда порой опускаются руки, хочется плюнуть на все и уйти в леспромхоз или лесхоз, где и деньги те же, и спишь дома по-человечески.

Артем завалил очередную лесину и невольно остановился, задумавшись. Действительно, как же ребята становятся настоящими воздушными пожарными? Ведь сколько парашютистов отсеялось – вспомнить трудно. Были среди них и симпатичные Шелихову парни, а была и просто шелуха, от которой и избавиться не грешно.

Вспомнилось, как в его группу пришел Мамонтов. Они как раз давили пожар в Кедровом урочище. Вот так же и тогда, всем корпусом наваливаясь на раму «Дружбы», вгрызаясь нагревшимся полотном в толстенные, необхватные кедрачи и словно спички срезая березки, Артем изредка оборачивался назад, наблюдая, как работает новичок. Хоть и крепок был парень, но первый таежный пожар – самый страшный. Главное здесь – не сломаться. А то потом на всю жизнь отобьет охоту прыгать в горящий лес. Этого-то и боялся Артем; больно уж парень пришелся по душе. Но бывший десантник словно чувствовал это, старался изо всех сил. Вместе с Колосковым и Венькой расчищал буреломные завалы, любой из которых мог оказаться мостиком для огня, растаскивал бухты шланговой взрывчатки, вгрызался топором в непроходимые заросли лимонника. Каждый работал молча, сноровисто, и даже острый на язык Венька приутих, изредка посматривая на сжавшего зубы Мамонтова. Команда, к топорам и лопатам привыкшая.

Артем хорошо помнил, как часа в три пополудни, когда уж и солнца от клубящегося дыма не стало видно, они сделали последнюю отпалку. Над тайгой взметнулись снопы земли, деревья, вырванные с корнем, кустарник. После этого команда, уставшая и измотанная, молча побрела к лагерю. За годы, что он прыгал в горящий лес, Артем насмотрелся всяких новичков, и поэтому сразу оценил Мамонтова. Бывший солдат не скулил, хотя валился с ног от усталости, и только по тому, как он изредка, так, чтобы никто не видел, дул на ладони, чувствовалось, что ссадины он получил изрядные.

– Ну-ка покажи руки, – подошел к нему Шелихов и, взяв за кисть, внимательно осмотрел широкую ладонь. Что и говорить, натер он ее лихо. – Почему без рукавиц работал? – спросил Артем, прекрасно понимая, что в этом есть и его вина – недосмотрел.

Мамонтов, фамилия которого полностью отвечала его комплекции, неожиданно покраснел, аккуратно высвободил кисть из хваткой ладони Артема, пробормотал виновато:

– Да я… Не думал я, что так получится.

– Не думал… На табор придем, перевяжу.

– Может, не надо, – замялся было солдат. – Обойдется. А то, сам понимаешь, ребята смеяться будут.

– Ну и дура же ты, Володька, – уставился на него Шелихов. – Смеяться… Это же надо. Да ты спроси у них, кто попервоначалу руки не сбивал?

И действительно, кто из них руки в кровь не стирал?..

…Одним касанием свалив березку, Артем, поудобнее перехватив «Дружбу», подошел к огромному, высоченному кедру. Можно было бы, конечно, и оставить его, но уж очень велика была опасность. Сухой от горячего воздуха, со смолистыми подтеками, он широко раскинул темно-зеленые ветви, на которых висели большие шишки. И хорошо просохшая, начинающая потрескивать крона могла вспыхнуть в любой момент, когда они дадут встречный отжиг.

– Прости, старик, – словно живому существу, сказал Артем, обходя кедр. Прикинув, куда он может упасть, Артем навалился на раму, заставляя вгрызаться полотно в неподатливое дерево.

Сделав надпил, он обошел кедр с другой стороны, и опять завизжала остро заточенная цепь, выбрасывая струю смолисто пахнущих опилок. Вроде бы и нехитрое это дело – расчистить полосу от деревьев, знай себе вали направо и налево, да это только так кажется, дерево надо завалить так, чтобы оно упало в сторону надвигающегося пожара. Опорная минерализованная полоса потому и называется опорной, что за ней должно быть практически чистое место. Если вдруг и перелетит на другую сторону головешка, так чтобы не смогла вызвать новый пожар. Вот и приходилось пыжиться над кедрачами, лиственницами и высоченными соснами, чтобы легли как надо.

Увидев, что Артем замешкался, его окликнул Венька:

– Может, помочь, командир?

Прикинув, сможет ли он в одиночку завалить кедр, Артем засомневался и махнул Веньке рукой. Давай, мол.

Стариков подхватил слегу, специально вырубленную для этой цели, подбежал к Артему и, упершись в ствол, навалился всей силой. По тому, как легче пошла пила, Артем понял – кедр поддался. Что-то хрустнуло в его сердцевине, раздался тягучий треск, и кедр сначала медленно, потом все быстрее и быстрее начал клониться в сторону надвигающегося пожара. Артем с Венькой отскочили в сторону, в это время о глухим стоном разорвались последние жилы, и могучий старик рухнул на склон, ломая березовый подрост.

– Еще три года попрыгаю и в лесники пойду, – глухо сказал Венька, и Артем не узнал его голоса. – Ну, чего смотришь? – огрызнулся он. – Может, я потому и пожарным стал, что лес больше всего люблю.

– Да я ничего, – стушевался Артем. – Я, может, к тому времени лесотехнический окончу. Вместе работать будем.

– Не-е, – протянул Стариков, опять становясь тем самым Венькой, каким его знал поселок. – Ты летнабом будешь. Это твое призвание, командир. А я в лесники подамся. Деревья сажать буду. А как гниду какую в тайге с непогашенным костерком застукаю, так сразу…

Венька не договорил, но и так было ясно, что хлопот старшему участковому инспектору Александру Ефимовичу Лаптеву прибавится.

Наконец-то они добили опорную полосу, и Артем о одного конца, а Колосков о другого пустили от нее встречный отжиг.

Огонь поначалу ткнулся было в каменистое русле речушки, но потом мало-помалу развернулся, вытягиваясь красными лентами вверх по склону. Набрал силу, понемногу схватывая заваленные деревья, и, будто зверея от нетерпения, тяжело пошел навстречу основной головке, выбрасывая впереди себя длинные языкастые клочки пламени, которые, словно пробуя мощь пожара, первыми бросались на ревущую стену огня…

Где-то под вечер Шелихов дал отбой, и команда, оставив на окарауливание Мамонтова с Кравцовым – не дай бог, головешка какая перекинется через минполосу, – побрела к табору. Хорошо еще, что Артем выработал железное правило – сначала лагерь надежный разбить, а потом уж и за дело приниматься. А то попробуй-ка сейчас поставить палатки, когда ноги подкашиваются, от въевшегося в легкие дыма бьет тяжелый кашель, да и руки словно ватные. А надо еще и обед сготовить.

И только сверхжилистый Венька оставался верен себе. Когда добрели до табора, он, словно на него не давила усталость, споро соорудил небольшое костровище, над которым приспособил треногу, открыл три банки свиной тушенки, забросил в ведро с водой пшено, соль, приправу и теперь прилаживал над огнем огромный прокопченный чайник, который умельцы из поселка сварили специально по его заказу.

Колосков, присев у костра, покосился на Шелихова.

– Ну? – не выдержал Артем. – Чего еще?

Серега пожал плечами, сполоснул закипевшей водой банку, в которой они заваривали чай, проговорил неуверенно:

– Слушай, может, ты того… зря журналиста на окарауливание оставил? Парень и так гари нахватался…

– Я, что ли, его заставлял? – огрызнулся Артем. – Сам ведь напросился.

– Оно конечно, – согласился Колосков, – но все же…

– Ну и интеллигент ты, Серега! Аж в ухо иной раз дать охота, – вмешался прислушивающийся к разговору Венька. – Тебе, прямо-таки по натуре твоей дурацкой, не пожарным быть, а детишкам в яслях сопли утирать.

– Угу, – кивнул Колосков. – Поговори еще, пока не схлопотал. Сопли… – обиделся он.

– А чего «угу»? – пиявкой привязался к нему Венька. – Кравцов – парень толковый. Хочет все своими руками попробовать. А командир наш чайку щас маханет да подменит его, – закончил тираду Венька. – А, командир? Или, может, я пойду?

– Ну, язва! Все по полочкам расставил, – покрутил головой Артем, принюхиваясь к запаху наваристой каши. – Значит, так, соколики. Я часок покемарю – и на окарауливание. Мужикам тоже отдохнуть надо. А как роса упадет, прошу всех на полосу – давить пожарище будем.

– О! – одобрительно кивнул Венька, повернувшись к Колоскову. – А я тебе чего говорил? Командир наш – что мать родная.

– Болтун – друг шпиона, – пробурчал Сергей, наваливая каждому по полной миске разваристой каши.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Венька, добавляя в нее кусок сливочного масла. Он попробовал покрытую желтыми блестками кашу, покосился на масло, словно раздумывая, добавить ли еще кусок, и, увидев, как засмеялся Колосков, повернулся к Шелихову: – Командир, ты бы сказал этому жеребцу, чтоб надо мной не ржал. Сам ведь знаешь, врачи прописали мне масла побольше есть. Зрение, мол, у вас, товарищ Стариков, слабое.

– А насчет языка они тебе ничего не говорили? – поинтересовался Артем.

– Ну, командир, обижаешь, – осуждающе покачал головой Венька, запуская ложку в кашу.

Выпив со сгущенкой кружку крепко заваренного чая, Артем бросил под спальный мешок предварительно нарубленного лапника, залез в спальник. Натруженно гудели ноги, ныли плечевые суставы, в памяти все еще стояла гудящая лавина огня. Слезились глаза, запорошенные черным жирным пеплом, когда они давили кромку пожарища, таская в резиновых ранцах воду из ручья и заливая прогоревшие пни и наиболее опасные очажки, откуда мог перекинуться через минерализованную полосу огонь. Занудно ныли комары, выискивая местечко, где бы лучше присосаться. Не спалось.

Прислушиваясь к начинающим похрапывать парашютистам, Артем вылез из палатки, разминаясь, сделал несколько резких движений. Сейчас бы искупаться, благо протока недалеко. Он достал из рюкзака мыло с полотенцем и споро зашагал в небольшой распадок, густо поросший березняком, где под закатным солнцем поблескивала небольшая речная заводь. Место здесь было тихое, уютное, и он подумал, что неплохо бы и рыбешки поднатаскать – хотелось угостить настоящей таежной ухой Кравцова. «А то неудобно как-то получается, – рассуждал Шелихов. – Вторую неделю как парень с нами, а мы даже кетой попотчевать не удосужились».

Спускаясь к воде, Артем решил осмотреть и нижнюю кромку пожара: не дай-то бог очажок где остался. Установится сушь, подует ветерок – и пиши все сначала. Он поднялся чуть вверх по склону – и опять зачернели обугленные стволы деревьев. В отдельных местах все еще курился дымок, и Артем подумал, что неплохо бы доставить сюда лесхозовских на окарауливание.

Цепко схватывая взглядом особо опасные места, взбивая сапогами пепел, он обходил очажки, медленно спускаясь к протоке. Пожалуй, он прошел метров триста, как вдруг все еще дымящееся пожарище стало резко сужаться, клином уходя в заросли лимонника, над которым белели березовые островки, горделиво несли свою крову раскидистые лиственницы. Похоже, что именно в том месте зачался пожар, успевший располосовать чуть ли не весь склон сопки.

Артем заторопился. Теперь-то ясно было, что пожар начался не от разряда сухой грозы – там бы картина была совершенно иная. Выйдя на середину выжженного клина, Артем огляделся: никого в ничего, кроме обугленных деревьев да черного пепла под ногами.

Он прошел еще метров сто, пока не уперся в дальний угол тупого треугольника, который своим основанием уходил строго вверх по склону. Здесь внимательно осмотрелся, стараясь найти причину пожара. В одном месте, почти у самой вершины этого страшного треугольника, ему бросилась в глаза огромная лиственница. Поначалу он даже не смог понять, чем же она показалась ему подозрительной, просто интуитивно скорее почувствовал, нежели понял, что именно отсюда пошел пожар. Хоть и стояла она в глубине пожарища, но обгорела больше всех, и уже одно это говорило само за себя.

Видимо, кто-то развел здесь костер и даже не заметил, как занялась огнем подсушенная крона. А долго ли смолистому дереву схватиться страшным пламенем!

Он подошел к лиственнице и вдруг остановился, насторожившись. Под самым корнем чернел залепленный сажей и копотью глубокий щелистый провал. Вдобавок ко всему здесь устоялся запах, который перебивал даже вонючую гарь. Так сильно могла разить только сгоревшая в огне рыба. Причем не килограмм и не два. И даже не десять.

Появилось ощущение опасности, и он невольно оглянулся. Однако вокруг никого и ничего. Только у протоки трещала болтливая сорока. Видимо, это была хорошо замаскированная землянка, где не только хранили, но и коптили выловленную кету.

Стараясь не провалиться, Артем обошел прогоревшую дыру и, разбросав слой пепла, увидел обозначившиеся контуры массивной дверцы с кольцом. Теперь уже никаких сомнений не оставалось. Надо было только выяснить, не сгорел ли кто в браконьерской землянке.

Артем осторожно откинул дверцу. В лицо шибанул смрад сгоревшей рыбы, и он, носком сапога пробуя земляные ступеньки, спустился вниз.

Сверху, из щели, куда вырвался разъярившийся в просторной землянке огонь, падал дневной свет, преломлялся в поднятой копоти, и от этого выжженное нутро землянки казалось каким-то нереальным. Будто запойный художник, набравшийся до красных чертиков, рисовал всколыхнувшуюся в его сознании «натуру».

– Эй… Есть кто живой? – негромко спросил Артем.

Ни звука.

Он осмотрелся еще раз и, стараясь не споткнуться, прошел в затененный угол. К этому времени глаза успели привыкнуть к полумраку, и он смог разобрать наполовину уничтоженное убранство. Неподалеку от него сиротливо чернела жестяная печка «буржуйка»; открытая дверца висела на одной петле. Отсюда и вывалилась головешка, от которой зачался деревянный пол, потом нары, остов которых сиротливо торчал неподалеку, грубо сколоченный стол, рухнувший вместе с вместительным эмалированным тазом, в котором мыли икру. Ну а потом уж схватились прокопченные тушки кетин, развешанные под потолком. Они-то вместе с досками, которыми был обит потолок, и дали основной огонь, пробивший настил и вырвавшийся наружу. А там пошло-поехало…

В глубокой нише, что темнела у входа, грязной грудой валялось несколько разбитых бутылей, из которых растеклась темная, схватившаяся корочкой жижа. Артем нагнулся, потрогал пальцем – икра. Видно, дело тут было поставлено на широкую ногу. И улов был богатый. Кто-то просидел здесь не один день.

Удивленно покачав головой, Артем представил, как хозяин или хозяева этой землянки ставят на ночь крупноячеистые сети, а утром, сторожко прислушиваясь к любому шуму, выбирают из ячей икорную кету, которая испокон веков идет сюда на нерест. Чтобы рыбинспектора на себя не навести, потрошили рыбу в одном из ручьев, которые, скатываясь с сопок, вливались в протоку.

– Вот сволочи! – изумился Артем, впервые увидевший столь широко поставленное «дело». Он осторожно обошел разбитые бутыли, присел подле обгоревших досок стола, которые рухнули при пожаре с невысоких козел, заменявших ему ножки. Рядом валялись лопнувшие пачки с рассыпанной солью, какие-то банки, видимо, с тушенкой. Сиротливо отсвечивали зеленым стеклом пустые бутылки. Артем поднял одну, смахнул жирную сажу с наклейки, прочитал название: «Волжское». Это было изделие местного производства.

– Перекушали, видно, – пробормотал он и вдруг наткнулся взглядом на вещь, которая заставила его податься вперед. Около рассыпанной пачки соли лежал широкий охотничий нож с грубо выделанной костяной ручкой.

– Ах ты ж… – пробормотал Артем. Все еще не веря, что это тот самый, он рукавом обтер рукоять, и на ней явственно проступили коряво вырезанные буквы – СТЕПАН.

– Ах ты ж!.. – выдохнул Артем, медленно разгибаясь. Теперь он наверняка знал, что это за Степан, оставивший свой автограф в сгоревшей землянке. Он сунул нож за голенище и выбрался на воздух. Пока спускался к протоке, созрело окончательное решение: команде ничего не говорить, а дальше видно будет.

II

Пожар они добили на четвертые сутки, к утру, когда полностью сошла августовская ночная роса и над выжженным склоном сопки ярко высветилось солнце. До конца измотавшиеся, парашютисты и присланные им в помощь лесхозовские рабочие стащили на очищенную для вертолета поляну парашюты, шанцевый инструмент и прочую «дребедень», без которой не обойдешься на пожаре.

Игорь Кравцов, считавший себя далеко не самым слабым парнем и когда-то довольно-таки неплохо выступавший в полусреднем весе на университетском ринге, с ног валился от усталости и только диву давался, как это у Шелихова хватило сил обежать с наполненным водой ранцем наиболее опасный склон, затушить дымящиеся пни, залить их водой. Сам же он только и смог, что перемотать пленку «Зенита» да сделать несколько кадров пожарища, где совсем недавно буйствовал красками этот небольшой кусочек дальневосточной тайги, гнездились птицы, хозяйничали любопытные бурундуки, маслянисто блестели шляпками грибы.

Вертолет прилетел за ними, когда вовсю грело солнце, были простираны и высушены у костра портянки, парни смыли с себя тягучую, жирную копоть лесного пожарища. Колосков с Мамонтовым успели соснуть немного и теперь подкреплялись разогретой на огне тушенкой с черствым хлебом, запивая все это грузинским чаем № 36, которого на прокопченный чайник потребовалось две полные пачки.

Когда погрузились со всем скарбом в гудящую машину и расселись на жестких дюралевых скамейках, на команду навалился тот страшной силы сон, когда совершенно ничего не снится и кажется, что прошедшие полтора часа пролетели как одна минута. И только Шелихов находился в состоянии непонятной полудремы. После того как он обнаружил сгоревшую землянку, Артем больше уже ни о чем не мог думать. Самодельный охотничий нож мог принадлежать только его шурину – Степану Колесниченко. Мысли набегали одна на другую, прогоняли сон.

Словно рок какой-то сводил дорожки Степана и Артема Шелихова. Сводил жестоко, расстраивая семейные узы, порождая ненависть, а ведь сколько раз он по-хорошему предупреждал шурина, чтобы тот бросил свое «прибыльное» дело. А вот нет – так и тянет мужика на браконьерство. Ведь и эта землянка нечто иное, как умело сделанный таежный схрон, в котором можно накоптить центнеры ценной, дорогостоящей рыбы, припрятать до поры до времени несколько емких бутылей красной икры собственного посола. Теперь понятно стало, откуда у Степана появлялись сумасшедшие деньги и он мог заваливать сарай пустой стеклотарой из-под местной «бормотухи», которую величали «Волжским» вином. Видно, какая-то местная сверхумная голова закупила где-то на стороне эту партию этикеток, предназначенную лет на сто вперед, приобщая тем самым любителей «бормотухи» к великим географическим понятиям.

Все это было более чем грустно, и Артем постарался забыться, отсчитывая белых слонов. Однако слоны почему-то были красными, под цвет пожара, он ни о чем, кроме как о своем забулдыге-шурине, не мог думать и поэтому, плюнув на все, решил сегодня же поговорить с ним. Как это будет выглядеть, Шелихов еще не знал, однако надо было что-то делать, чтобы спасти Степана. Все-таки не чужой человек – шурин. Старший брат Татьяны.

Когда вертолет, задрожав всем корпусом, мягко опустился на утрамбованное поле аэродрома и команда выгрузилась из отдающей теплом машины, Артем побежал в диспетчерскую. Вернулся он в кабине грузовика, который, подняв шлейф пыли, лихо затормозил у взлетной полосы. Отдав команду готовиться к погрузке, Артем подошел к Игорю.

– Значит, так. Сейчас вместе с ребятами езжай в поселок, я тут кое-что оформлю и тоже домой. Вечером, как договорились, жди меня в гостинице. – Он подмигнул Кравцову и, хлопнув по плечу Веньку, добавил: – Всем отдыхать сегодня.

Татьяны дома не было. Да и где ей быть в это время, как не на работе, тем более что за прошедшие два года, что она сидела с Маришкой, жена так соскучилась по своим норкам, которых разводило местное промысловое хозяйство, что даже не брала положенные «больничные» по уходу за дочкой, а просила посидеть с ней свою мать, которую Артем величаво называл «Теща с большой буквы». Маришка была в яслях, и Артем, переодевшись в чистое, нырнул в уютную, небольшую пристройку, которые в этих местах уважительно называли «летними кухнями». Соскучившийся по домашней еде, он достал из холодильника большую желтую кастрюлю с наваристым борщом, картошку а мясом. Удовлетворенно хмыкнув, потер руки, включил электроплитку. Теперь можно было подумать и о предстоящем разговоре со Степаном…

Когда Артем подошел к небольшой, крепко сбитой избе тестя, которую отец Татьяны, не желая особо тратиться, поставил своими руками, завербовавшись на Дальний Восток, во дворе было тихо, и только куры шастали под навесом, роясь в пыли. Дремал, высунув морду из будки, ленивый пес Пират. Он уж было и пасть раззявил, чтобы облаять гостя, однако при виде родственника только зевнул протяжно и опять лениво закрыл глаза.

– Есть кто живой? – крикнул Артем, приоткрыв незапертую сенную дверь.

Никто не отозвался. Артем прошел темные сенцы, нашарил ручку двери, ведущей в горницу.

Ни тестя, ни тещи дома не было. Лишь тяжело храпел Степан, развалясь на кровати. Артем его не видел с весны, когда начались пожары, и теперь удивился отечному, нездоровому лицу шурина. Лежал он на чистом, видимо, недавно матерью стиранном покрывале, раскинув ноги в грязных носках. На груди расстегнулась клетчатая рубашка, из-под которой выпирала все еще могучая грудь. Они были все здоровы от природы, родственники Артема Шелихова по женкиной линии, что его тесть, за которым никто не мог угнаться из вальщиков на лесоповале, что «Теща с большой буквы», что сам Степан, когда он, будучи еще сопливым мальчишкой с незаконченным образованием, мог положить на лопатки любого и каждого в поселковой школе. И только теперь вся улица, на которой обосновался Колесниченко-старший, чуткая, как и все дальневосточные улицы, к чужому горю, удивлялась нахмуренно, как это может тридцатилетний, когда-то здоровый мужик так загубить себя «бормотухой», которую порядочный человек и в рот не возьмет!

Артем подошел: к кровати, на которой развалился Степан, толкнул его в плечо. Тот, хмыкнув что-то нечленораздельное, перевернулся на бок. Качнулся настоявшийся в комнате сивушный запах, и повеяло таким третьесортным перегаром необыкновенного «Волжского» вина, что Артем даже закашлялся. Уже не церемонясь, он стащил шурина с постели, тряхнул за обвислые, когда-то сильные плечи, силком, чтобы тот опять не завалился на кровать, поставил на ноги.

Пожалуй, с минуту Степан каким-то чудом стоял, ничего не понимая, потом его лицо начало приобретать осмысленное выражение, и он уже перестал быть похожим на большого обиженного ребенка, которому в спешке позабыли дать конфетку.

– Ну? – От этого вопроса-выдоха в комнате опять качнулся «плодово-выгодный» перегар, и Степан прошлепал заскорузлыми носками к столу. – Чего пришел?

Артем промолчал, с интересом наблюдая, как шурин шарит глазами по залитой вином клеенке, к которой словно прикипели донышками стакан и две опорожненные бутылки с густым красным осадком. Степан, видно, понял тщетность найти что-нибудь опохмеляющее, от этого еще больше посерел лицом, спросил почти трезво:

– Ну, чего надо, р-р-родственничек? – И слово «родственничек» он произнес с такой ненавистью, что Артем уже в который раз понял: дуболом этот, видно, так ничего и не вынес из их довольно-таки сложных отношений.

– А то, родственничек, – в тон ему ответил Артем, – что я трое суток пожар тушил в двадцать восьмом квартале. Знаешь, где это? – медленно, врастяжку спросил он, увидев, как стрельнул по нему взглядом Стенай. – Могу напомнить для ясности: протока Дальняя.

В комнате стало тихо.

– Почти весь склон выгорел, – все так же негромко сказал Артем. – Благо, до этого дождь прошел да ветра не было… Так что ставлю твое сучье преподобие в известность – пожар был низовой, глубокий я начался он от твоей землянки, потянувшись вверх по сопке.

– К-какой землянки? – окончательно протрезвев и зашарив руками по карманам брюк в поисках папирос, выдавил из себя Степан.

– А той, где ты кету коптил да икорку солил.

Наконец-то Степан нашел помятую пачку «Беломора». Хоть руки и дрожали, но он сумел все-таки закурить, жадно затянулся и, зашедшись кашлем, долго стучал себя по груди, прежде чем выдавил, зыркнув глазами по Шелихову:

– Совсем, что ли, охренел на пожарах? Я уж и не помню, когда рыбу ел в последний рае.

– Ну-ну, – кивнул Артем, доставая из кармана завернутый в тряпку нож с обгоревшей рукояткой из оленьего рога. – Такие вещи, р-р-родственничек, даже дуракам оставлять не положено.

Шурин невольно скосил глаза на самодельную финку, опустился на смятую кровать, Потемневшее от огня слово СТЕПАН четко выделялось на полуобгоревшей кости.

Молчал он долго, то затягиваясь папиросой, то начиная шарить в поисках спичек. Несколько раз пытался что-то сказать, но только вскидывал голову со свалявшимися путами нечесаных волос и опять тупо смотрел в дощатый пол. Наконец Степан разжал зубы, спросил:

– Посадить хочешь?

– Дурак, – устало сказал Артем и добавил: – А вообще-то, если честно говорить… Ну, чего уставился? – вскинулся он. – Сиди, а то враз рога обломаю. С меня не заржавеет.

Степан опять обвис плечами, сунул «бычок» в переполненную окурками банку из-под рыбных консервов. Хотел было закурить опять, как вдруг его лицо исказила гримаса.

– За что ты меня так?..

– За что? – Артем встал, подошел к окну, распахнул его настежь и только после этого повернулся к шурину: – За то, что землю как сука топчешь! За то, что мать и отца поганишь!

– Тебе-то что? – осклабился Степан. – Или боишься сам запачкаться?

– Ну и скот же ты!.. – вздохнул Шелихов. – А впрочем, разговор такой был уже. Так что хватит лясы точить.

Степан кивнул, будто соглашаясь, долго, очень долго пытался прикурить, одну за другой обламывая спички, наконец ему это удалось, он затянулся жадно, бросил как бы вскользь!

– Правильно ты все сказал, р-р-родственничек: хватит лясы точить. Так что давай ар-р-рестовывай. Глядишь, по твоей собачьей милости, пятерик судья подбросит…

– Дурак, – устало сказал Артем. – И вот тебе мой совет. Проспись, а завтра с утра вали в милицию и во всем признайся. Глядишь, и не посадят…

Видимо окончательно протрезвевший, Степан как на безнадежно больного посмотрел на Артема.

– Что ж я – дурак, сам на себя петлю надевать?

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Артем. – Однако там еще лесхозовские на окарауливание остались и, возможно, тоже наткнутся на твою землянку. Так что если меня спросят – молчать не буду.