Текст книги "Военные приключения. Выпуск 5"

Автор книги: Валентин Пикуль

Соавторы: Виктор Смирнов,Алексей Шишов,Сергей Демкин,Андрей Серба,Иван Черных,Геннадий Некрасов,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Вдоволь насладившись зрелищем поверженного врага, Козаров бросил утопающему спасательный круг:

– Впрочем, для вас еще не все потеряно, если проявите благоразумие и немного поработаете на нас. Согласны? – Ни в коем случае нельзя дать ему опомниться.

– Да… – еле слышно прошептал англичанин.

В тот же вечер из тюремной камеры Муней передал телеграмму, в которой сообщал, что лежал в больнице с воспалением легких, но сейчас выписался, чувствует себя лучше и готов приступить к работе. Когда Побережник зашифровал ее, он поразился примитивности составленного контрразведчиками текста. В Центре сразу сообразят: воспаление легких не такая уж внезапная и тяжелая болезнь, чтобы разведчик не смог предупредить о перерыве в связи. Ведь для экстренных случаев предусмотрено специальное расписание. Кроме всего прочего в текст было включено предупреждение о том, что в среду на следующей неделе «Волга» передаст очень важную информацию. Это вообще не укладывалось ни в какие правила. Для верности Побережник поставил в конце сообщения точку – условный знак работы под контролем. Проверявший шифровку специалист-криптограф ничего не заметил, и телеграмма ушла в эфир.

После небольшой паузы «Кама» коротко ответила:

«Вас поняли. Надеемся на скорое выздоровление. Ждем сообщений».

Вариант «Но пасаран» вступил в силу.

Присутствовавшие при сеансе связи начальник полиции Козаров и неизвестный Побережнику полковник в жандармской форме остались очень довольны. Шутка ли сказать, иметь такой козырь перед немецкими «друзьями» из абвера и гестапо, как работающая под их диктовку советская агентурная радиостанция.

Во время второго выхода на связь Муней сообщил о намерении немцев вернуть значительную часть своих кораблей для усиления обороны дунайского побережья Австрии и Венгрии. Чтобы у Центра не оставалось сомнений, что это – дезинформация, разведчик, как и в прошлый раз, не стал менять кварцы в ходе передачи, а в конце опять поставил точку. Наблюдавшие за ним радисты не обратили на это внимания. Они были уверены, что Муней, полностью «раскололся». По его признанию, сигналом тревоги являлось отсутствие даты в телеграмме.

Увы, проверить это оказалось невозможно, поскольку немецкая и болгарская службы радиоперехвата располагали лишь обрывками прошлых сообщений «Волги». Сколько ни бились с ними немецкие криптографы, они не смогли прочесть ни слова: шифр был слишком стойкий. Англичанин использовал роман Киплинга «Свет погас», наугад выбирая страницы и каждый раз меняя способ наложения гаммы. Естественно, никаких пометок в книге он не делал, а запомнить детали каждой шифровки было сверх человеческих сил.

То, что «Волга» «попала в плен», Центру стало ясно еще во время первого сеанса связи. Было принято решение помочь оказавшемуся в трудном положении разведчику. В очередном сообщении «Кама» специально «от имени командования» передала благодарность за важную информацию, касающуюся оперативных планов германских ВМС на Черном море, и просила впредь такие сведения направлять вне всякой очереди. Эти два слова «от имени командования» сказали Побережнику, что радиоигра началась.

О «блестящем успехе» болгарской контрразведки было доложено генштабу, поспешившему подключиться к столь многообещающему в плане наград обману русских. Мунея перевели на конспиративную квартиру – маленький двухкомнатный домик в Коневице, обнесенный глухим забором. В первой комнате поселились четыре охранника, один из которых круглосуточно дежурил во дворе. Во второй, с забранными решетками окнами, жил англичанин. Днем его выводили подышать воздухом в крошечный садик с несколькими чахлыми деревьями, почти не дававшими тени. Когда предстоял выход в эфир, к вечеру являлся радист-шифровальщик, доставал из железного ящика передатчик, а потом сидел рядом, пока Побережник работал на ключе. Донесения «Волги» и расшифрованные телеграммы «Камы» он каждый раз забирал с собой.

Радиообмен между «реками» был настолько интенсивный, что, как прикинул Побережник, для составления дезинформации в генштабе наверняка пришлось оторвать от дел не одного, а целую группу офицеров. Впрочем, не осталась в стороне и контрразведка. По ее заданию «Волга» попросила Центр организовать присылку подводной лодки к определенному участку побережья в районе Варны, чтобы взять на борт бежавшего из тюрьмы человека, чей псевдоним – Диран.

«Кама» ответила согласием, был обусловлен день и час рандеву в море неподалеку от берега. Но в назначенное время подводная лодка не пришла. Не было ее и на следующий день. Затем из Центра сообщили: помешала слишком яркая луна. Придраться контрразведчикам было не к чему. Вторая ночь действительно выдалась безоблачной и лунной. Не могли они возразить и против решения Центра вообще отменить операцию, поскольку подлодке было опасно слишком долго находиться поблизости от побережья.

Однако сменивший Павлова новый глава директората полиции безопасности Сава Куцаров полагал, что подконтрольная «Волга» все же должна помочь ему снискать славу непревзойденного охотника за шпионами в глазах очередного премьера Муравьева.

На сей раз переданная разведчиком в понедельник просьба была скромна: положить сто тысяч левов в лунку под правой задней ножкой крайней скамейки на Драгомирском бульваре. Деньги нужны для подкупа тюремной охраны в Варне. После неудавшегося рандеву полиция выследила и опять схватила Дирана. Причем время не терпит, так как в ближайшие дни арестованного могут перевести в Софию и освободить его будет гораздо труднее.

В четверг ночью Куцарову доложили, что от русских получен ответ: за деньгами нужно прийти в пять часов утра в пятницу.

Побережник был уверен, что в Центре найдут способ выйти из положения и одновременно не скомпрометировать ведущуюся радиоигру. Но вот как это сделать, он не представлял и поэтому весь день не находил себе места.

Вечером, как всегда за два часа до эфира, пришел новый радист. Когда он начал проверять и настраивать передатчик, Побережник мимоходом спросил, где его постоянный контролер Георге, уж не заболел ли? Тот молча сложил из пальцев решетку. Остальное рассказала предназначенная для отправки телеграмма:

«В лунке нашел пустой конверт. Деньги, видимо, украдены. Прошу повторить закладку тайника с подстраховкой, заранее сообщив время».

Она объяснила и исчезновение Георге. Когда контрразведчики обнаружили, что вытянули пустышку, то задали себе вопрос: кто знал о деньгах? Только радист, очевидно, соблазнившийся большой суммой и через сообщников организовавший дерзкое похищение. А в насмешку над ротозеями-филерами оставили пустой конверт.

С тех пор как разведчик оказался в этой маленькой тюрьме на окраине Софии, он, пожалуй, впервые с таким удовольствием работал на ключе. Больше всего радовало сознание, что он не один, рядом продолжают действовать его товарищи. Да еще как виртуозно! Бульвар, вне всякого сомнения, находился под наблюдением тайных агентов. И все-таки они ухитрились обвести их вокруг пальца.

Ответное сообщение «Камы» напомнило Побережнику ловкий ход в запутанной шахматной партии:

«О решении сообщим через два дня».

Интересно, как долго продлится она и каков будет исход?

Об этом же гадали в директорате полиции безопасности, обосновавшемся в бывшем Народном доме на улице Марии-Луизы. Не случайно в тот вечер, когда от «Камы» должен был прийти ответ, на конспиративную квартиру явился уже знакомый разведчику жандармский полковник в сопровождении какого-то генерала. Ровно в полночь Побережник отстучал свой позывной, перешел на прием. И тут же понеслись скорострельные очереди точек и тире. Вместе с радистом они записывали их в две руки. Телеграмма оказалась длинной. Наконец, после традиционного пожелания успеха, «Кама» умолкла.

Муней взял толстый том романа «Свет погас», нашел нужную страницу и не спеша начал превращать в буквы колонки цифр. Рядом, проверяя его, сопел радист. За спиной нервно переминались с ноги на ногу офицеры. Но вот сообщение Центра аккуратно выписано на специальном бланке, который англичанин вручил полковнику:

«На Драгомирском бульваре сегодня заложены еще сто тысяч левов. Тайник надежно обеспечивается постоянным наблюдением. Пакет следует взять немедленно. Освобождение Дирана считаем целесообразным провести в Софии. Деньги передайте полковнику Петру Жекову. Он согласен организовать побег арестованного при доставке из тюрьмы на допрос в следственное отделение. Для встречи с Жековым на ваше имя в кассе кинотеатра «Модерн» оставлен билет рядом с ним в 10-м ряду на последний сеанс в среду. Выемку денег и передачу по назначению подтвердите».

Оба офицера буквально впились глазами в текст телеграммы. Побережник с удивлением увидел, как вдруг побагровело лицо полковника. Генерал, напротив побледнел. «Сдайте оружие», – властно приказал он, как только чтение закончилось. И тут разведчику пришла кажущаяся невероятной мысль: «А что, если полковник Жеков и есть этот офицер в жандармской форме?»

Трясущимися руками полковник расстегнул кобуру и протянул пистолет генералу. Тот спрятал оружие в карман, затем бросился в соседнюю комнату охраны. Через распахнутую дверь было слышно, как он по телефону приказал срочно выслать дежурный наряд на Драгомирский бульвар. Он тоже сейчас выезжает туда…

После того как офицеры поспешно ушли, растерянный радист еще целый час сидел у Побережника, ожидая распоряжений, что делать дальше. В конце концов он забрал злополучную шифровку и уныло покинул конспиративную квартиру. Больше разведчик его не видел.

Присланный на замену третий по счету радист-шифровальщик Петко, в отличие от остальных, оказался веселым, словоохотливым парнем, к тому же большим любителем выпить. До начала сеанса он обычно ограничивался рюмочкой-другой мастики. Зато потом, когда связь была закончена, Петко все внимание переключал на бутылку, предоставив Мунею заниматься нудной расшифровкой.

Побережник не понимал, как можно пить эту гадость с отвратительным лекарственным запахом. Однако радист утверждал, что мастика – лучший в мире напиток, который даже не надо закусывать. Его изобрели греки, а делают из аниса, таких красненьких яблочек, просвещал он бестолкового англичанина. Петко холост, спешить ему ночью некуда, да и боязно. В последнее время в Софии активизировались партизанские боевики. От этих пуль уже погибло немало верных правительству людей, например, видный деятель Янев, председатель Союза легионеров генерал Луков и даже бывший директор департамента полиции Софии, председатель военно-полевого суда Пантев. А ведь их охраняли, не то что его, беднягу радиста, вздыхал Петко.

В припадке пьяной откровенности он выболтал разведчику, чем закончилась история со злополучной телеграммой. Ведь Муней, доложивший в Центр, что задание выполнено, не знал главного. Когда начальство примчалось на Драгомирский бульвар, в тайнике действительно лежали деньги. Тогда генерал вернул пистолет Жекову и сказал: «Надеюсь, утром мне доложат, что вас уже нет». На следующий день полковника нашли застрелившимся у себя в квартире. При обыске в кармане одного из его штатских костюмов обнаружился и билет в кинотеатр «Модерн».

…В начале августа радист исчез. Вместо него никто больше не приходил, поэтому «Волга» молчала. Между тем из разговоров встревоженных охранников Побережник узнавал радостные новости: «Красная Армия все ближе подходила к границам Болгарии.

– Друзья впоследствии шутя спрашивали меня: «Семен, где ты прячешь свою рубашку?» – «Какую рубашку? О чем вы?» – «Да ту, в которой родился!»

Смех смехом, но в каждой шутке есть доля правды: судьба все же была ко мне милостива, хотя я не один раз был, как говорится, на волосок… В той же Софии, например, контрразведка вполне могла в последний момент ликвидировать «перевербованного» агента…

Побережнику повезло. Когда в ночь на 9 сентября в столице произошло восстание, подготовленное Коммунистической партией Болгарии, полиция разбежалась. Скрылись и охранники с конспиративной квартиры.

– Так, видно, спешили, что даже входную дверь за собой не заперли, – вспоминает Семен Яковлевич. – Я очутился на свободе. Но, поскольку обстановка оставалась тревожной, решил временно опять уйти в подполье. Благополучно выбрался из города и отправился к Василию, второму дяде Славки, который жил в селе Дервеница. Там я узнал долгожданную весть: советские войска под командованием маршала Толбухина перешли румыно-болгарскую границу и идут к Софии.

Пути-дороги

Впервые о Семене Яковлевиче Побережнике я услышал в конце пятидесятых годов. Тогда он был «человеком без имени», одним из тех закордонных советских разведчиков, которые внесли немалый вклад в Победу. Таким Побережник оставался для меня целых десять лет, пока я не прочитал в журнале «Экран», что «человек этот необычной биографии, во многом родственной биографии Рихарда Зорге; своей храбростью, находчивостью он не раз отличался в боях и тогда, в Испании, и после, во время Отечественной войны, когда работал в тылу врага и передавал нашему командованию ценнейшие сведения о противнике». Это написал прославленный полководец, генерал армии Павел Иванович Батов.

Значит, Семен Яковлевич Побережник наконец пришел из небытия и о нем можно писать! Полный надежд, я выехал в командировку в село Клишковцы Хотинского района Черновицкой области, где жил бывший разведчик-интернационалист.

…На тихой улочке, где дома спрятались в густой зелени садов, притулилась хата с маленькими оконцами, под камышовой крышей. Один ее скат нависает над стеной с низенькой дверью. Перед ней – истертая каменная плита.

– Здесь я родился и рос, – говорит Семен Яковлевич, – от этого порога начались мои странствования. А вот эти семь холмов, – он широким жестом обводит вокруг, – виделись мне всю жизнь. Знаете, как в песне поется: «С чего начинается родина…»

Между прочим, с этим отцовским подворьем связан любопытный случай. Однажды Побережник решил разобрать стоявший там старый сарай и в тайнике между бревен обнаружил пожелтевший газетный сверток. Недоумевая, что бы это могло быть, развернул. В руках оказалась пачка собственных писем – их аккуратно собирал и прятал покойный отец. На конвертах выцветшие от времени штемпели: Детройт, Антверпен, Стамбул, Париж, Мадрид…

О чем же писал из дальних краев в родные Клишковцы Семен Побережник? Я перебираю ломкие от времени листочки, вчитываясь в размашистый угловатый почерк.

«Вы спрашиваете, где я держу деньги. Об этом нечего журиться, бо их нет, – бросаются в глаза, видимо, подчеркнутые отцом строчки в одном из первых писем откуда-то из Латинской Америки. – Спрашиваете, обеспечен ли я чем-нибудь, случись в море несчастье. То я вам отвечаю, что нет. Потому что за это обеспечение надо платить из своего жалованья. Дело обстоит так: если пароход утонет, кто останется живой, получит жалованье за два месяца и одежду».

«До сих пор не могу найти работу, – сообщает Побережник из Неаполя. – Здесь и вообще везде стало очень трудно. С каждым днем все хуже и хуже. Но хуже, чем в Италии и Германии, нет нигде».

«Вы пишете, что у вас пала одна власть и ее место заняла другая, – отвечает он из Антверпена на письмо отца. – Это явный обман, чтобы затмить населению глаза. В сущности, ни рабочим, ни крестьянам легче не станет до тех пор, пока в стране не будет правительства, которое не на словах, а на деле начнет защищать их интересы».

«Я еще не работаю и не предвидится. Продолжаю быть здесь на нелегальном положении», – извещает он родных из Парижа.

Потом, когда я слушал воспоминания Семена Яковлевича, то подумал, что не одну, а несколько жизней, совершенно непохожих друг на друга, прожил этот седой человек с орлиным профилем. Первая прошла здесь, в украинском селе Клишковцы, где мальчишкой он сопровождал отца-лесника в обходах по солнечным дубравам, в земско-приходской школе познакомился с Пушкиным, Шевченко, Гоголем, а в октябре семнадцатого года видел, как за околицей румынские каратели расстреливали восставших клишковецких крестьян.

Вторая жизнь началась в 1927 году, когда, спасаясь от призыва в румынскую армию, Семен Побережник тайком от властей подался за океан. Неприветливо встретили в провинции Альберта, житнице канадского Запада, буковинского парня, умевшего лишь «пахать, сеять да за лошадьми смотреть». Перебивался случайными заработками: батрачил, был подсобником на стройке, мойщиком машин.

«Здесь так же, как в нашей Бессарабии, тяжело жить простому человеку, – писал Семен на родину. – Доллар тут хозяин. А добыть его рабочему человеку не так-то легко».

В ответ получил от отца письмо с адресом родственника, устроившегося в США в городе Детройте.

«Почему бы, в самом деле, не двинуться туда?» – подумал Побережник и пустился в дальний путь чуть ли не через всю страну. Со многими приключениями, «зайцем» на товарняке, а то и пешком, добрался он до автомобильной «столицы», разыскал этого родственника, и тот помог устроиться к «самому Форду»… чернорабочим в литейный цех.

Первое время буковинец очень страдал от одиночества, от того, что на него смотрели словно на ковш или опоку с формовочной землей. Объяснялись односложными командами да жестами: «Подай! Убери! Отнеси!» Но постепенно Семен убедился, что и здесь есть душевные люди, что не каждый сам по себе. Нашелся в литейном цехе американец по имени Адамс, знавший русский язык, который побывал на Украине, работал там в кооперативе.

– Не знаю почему, но он вызвал у меня доверие, – вспоминает Побережник. – Я рассказал, как очутился за океаном; признался, что чувствую себя на заводе никому не нужным чужаком. Адамс познакомил меня с другими рабочими, учил языку, словом, помогал освоиться в непривычной обстановке. Да и литейщики вскоре перестали сторониться новичка. Однажды ко мне подошел горновой и шепнул, чтобы я зашел в кладовую за инструментами. Я еще удивился: «Чего это он шепчется?» А в кладовой вместо инструмента дали пачку листовок, чтобы я незаметно распространил их в литейном и в соседних цехах. Ничего особо крамольного в них не было, просто требования к администрации: ввести восьмичасовой рабочий день, не снижать расценки, не увольнять рабочих, чтобы взять на их место других за меньшую плату.

Свое первое общественное поручение я выполнил быстро. Только оно оказалось и последним: когда уже доклеивал листовки в уборной, меня застукали охранники, отвели в контору. Оттуда прямиком в тюрьму, а через неделю суд вынес приговор: девять месяцев заключения. Помню, подумал: «Стоило ради этого плыть за океан?..»

Тогда Побережник не мог и предположить, что еще не раз за ним будут с лязгом захлопываться двери тюремных камер в разных странах.

Когда срок заключения подошел к кощу, с Семена взяли подписку в том, что он уведомлен о запрещении впредь жить или появляться на территории США. Потом под охраной его доставили в Балтимор, где посадили на старый бельгийский сухогруз «Ван», шедший в Чили за селитрой. По пути, когда судно заходило бункероваться в американские порты, за ним каждый раз являлись полицейские и на время стоянки запирали в местную тюрьму. «Надо же, как меня, простого буковинского хлопца, боятся», – не переставал удивляться Семен.

На судне он узнал, почему его выслали столь необычным способом: на «Ване» был некомплект команды, и капитан согласился за небольшую плату доставить за границу нежелательного иностранца. Побережника же волновало, что он будет делать, если его высадят в каком-нибудь порту. Поэтому он изо всех сил старался быть полезным: драил палубу, помогал на камбузе, с готовностью выполнял любые поручения. Старательность буковинца понравилась капитану, и он объявил обрадованному парню, что зачисляет его юнгой в палубную команду. Так потомственный крестьянин стал моряком.

– За полтора месяца, что мы шли до Чили, я буквально влюбился в море, мог часами любоваться им. Оно завораживало, умиротворяло, куда-то улетучивались все неприятности и заботы. – Обычно сдержанно-серьезное, пожалуй, даже немного суровое лицо Семена Яковлевича прямо на глазах смягчается, молодеет. – Не поверите, но, качаясь ночью на подвесной койке в душном кубрике, я видел во сне море, какие-то фантастические острова, диковинных голубых птиц, И что самое удивительное, такие сны продолжали сниться мне и потом, когда я расстался с морем…

Команда на «Ване» была разношерстная: греки, скандинавы, немцы, чехи, итальянцы. Среди них оказались двое людей, сыгравших решающую роль в судьбе Побережника: русский Федор Галаган и венгр Ян Элен. Первый плавал на броненосце «Потемкин», после восстания бежал за границу и с тех пор скитался по свету. Молодой буковинец приглянулся бывшему матросу-потемкинцу. А когда он услышал, что в Штатах Побережник сидел в тюрьме за распространение листовок, дружески хлопнул по плечу:

– Выходит, мы с тобой одного поля ягоды. Ты, Сема, духом не падай. Про Ленина слыхал? Будет порядок. А пока вникай в наше моряцкое дело. Вижу, выйдет из тебя заправский мариман…

И Галаган взялся учить его: объяснял назначение различных механизмов на судне, обязанности членов экипажа, а попутно рассказывал о городах и странах, которые повидал, о Советах, появившихся на родине.

Второй наставник, венгр Элен, во время первой мировой войны оказался в плену в России, стал коммунистом. Вернувшись домой, сражался за установление советской власти в Венгрии, потом был вынужден эмигрировать.

– С Эленом я прошел марксистский ликбез, узнал, за что борются коммунисты, какова их программа да и многое другое. Ну а жизнь давала дополнительные уроки, особенно по части непримиримости интересов пролетариата и буржуазии, – смеется Семен Яковлевич. – То, что ему нечего терять, кроме своих цепей, я усвоил твердо. И, конечно, что за свободу нужно бороться, за нее не жалко и кровь пролить.

Куда идет истосковавшийся в плавании матрос, когда судно заходит в порт? Ясно, что туда, где можно развлечься: в кабак, в бордель. А вот Галаган, Элен да и кое-кто еще из команды шли в интерклуб. Почитать свежие газеты, встретиться со старыми друзьями, узнать последние новости. Меня тоже стали брать с собой, – продолжает Семен Яковлевич свой рассказ. – В таких клубах имелась и революционная литература, но давали ее, разумеется, не всем. В Антверпене, где был приписан «Ван», Элен познакомил со своими товарищами-коммунистами. Спустя несколько месяцев, когда присмотрелись, проверили, приняли в партию и меня. Произошло это в 1932 году. Поскольку коммунисты находились в подполье, я взял себе партийный псевдоним Чебан, в память о нашем клишковчанине-революционере Чебане, которого на моих глазах расстреляли румынские каратели…

Навсегда запомнилось Семену Яковлевичу первое поручение: нелегально провезти на судне в Роттердам трех товарищей. К тому времени его уже сделали боцманом, так что все прошло без осложнений. Потом коммунисту-подпольщику Чебану еще не раз случалось тайно переправлять «живой груз» в Англию, Бельгию, Голландию, доставлять партийную литературу в фашистскую Италию. А когда по решению ячейки он осел на берегу, то, поскольку знал несколько языков, занялся политической пропагандой среди моряков заходивших в Антверпен судов. Так продолжалось целых два года, пока бельгийские власти не арестовали его за «антиправительственную деятельность». Приговор: шесть месяцев тюремного заключения с последующей высылкой из страны.

После отсидки оставаться в Бельгии, хотя бы и на нелегальном положении, стало опасно, и Семена Чебана – теперь уже Побережник стал им окончательно, – минуя пограничные формальности, переправили в Париж.

– Перед отъездом меня снабдили несколькими адресами. В их числе был и адрес «Союза возвращения на родину», то есть в Советскую Россию, на улице Дебюсси, 12, куда я первым делом и отправился. Там же размещалась партийная организация. Мне подыскали квартиру, где можно было остановиться без паспорта, не опасаясь полиции, ведь я же находился на нелегальном положении. Впрочем, иногда приходилось ночевать на вокзалах или в гараже у одного моего товарища-сторожа, – рассказывает Побережник. – Позже на собрании секции металлистов Парижа меня приняли во французскую компартию, обменяли партбилет.

Нелегко было жить Чебану на птичьих правах в Париже. Чтобы заработать на кусок хлеба, мыл окна, натирал паркет, разгружал овощные фургоны на рынке, даже позировал натурщиком. А когда при «Союзе возвращения» открыли дешевую столовую, его взяли туда поваром. Жалованья он не получал, зато больше не голодал. Это место было очень удобно еще и по другой причине. Партийная организация поручила Чебану вести работу среди эмигрантов. Ну а кому, как не повару, к тому же выходцу из России, готовы открыть душу истомившиеся на чужбине люди. Бывший крестьянин и бывший моряк быстро находил с ними общий язык. Объяснял, какими путями искать дорогу на родину, а пока – как отстаивать свои права, добиваться справедливости. Заходила речь и о фашизме. Чебан старался растолковать, какую опасность таит он в себе, причем не только в Германии, но и здесь, во Франции. Случалось Семену выполнять задания, связанные с риском, например, выступать перед белоэмигрантами, чтобы срывать их сборища, на которых поливали грязью Советскую Россию. До стрельбы, правда, дело не доходило, а так постоять за себя он умел, силой его природа не обидела.