Текст книги "Военные приключения. Выпуск 5"

Автор книги: Валентин Пикуль

Соавторы: Виктор Смирнов,Алексей Шишов,Сергей Демкин,Андрей Серба,Иван Черных,Геннадий Некрасов,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

Но дело в том, что вся атмосфера жизни была пронизана духом патриотизма. С детских лет эти юноши слушали разговоры взрослых о Родине, о подвигах, о славе. Смотрели на портреты своих предков, увешанных орденами, погибших в битвах за Отечество. Заходили в лакейскую, а там пели русские народные песни, рассказывали подлинные истории тех или иных походов. Так складывались характеры патриотов.

И вот я думаю, всегда ли мы сегодня используем тот огромный духовный опыт, те героические традиции, что вынесли из огня Великой Отечественной войны? Всегда ли мы внимательны к людям, к ветеранам, несущим с собой и в себе весь накал патриотизма военных лет?

Иногда видишь, идет ветеран, надел свои медали, ордена – что кто заслужил, – он и гордится своими наградами, и чего-то стесняется, чем-то смущен. И никто на него не смотрит, толкают его, пихают. Плевать, что ветеран. Жалко мне их иногда бывает. И горько за наше равнодушие.

Я сам ветеран, и как же больно иногда делается, когда где-нибудь в компании услышишь, как кто-то из ветеранов начнет рассказывать о том, как штурмовал он Прагу или Берлин, а его не слушают, перебивают. А то и дети еще скажут: ладно, папа, хватит, мы это уже слышали, подумаешь, война, есть сегодня заботы в поважнее. И замолчит этот человек, наткнувшись на равнодушие. А сколько мог бы он еще рассказать! И рассказы эти – бесценны. Ибо правдивы. Иному писателю, пишущему о войне, такая правда и не снилась.

Записывать надо эти рассказы, издавать. А то у нас все больше печатают мемуары военачальников. Хорошие мемуары, но ведь солдат тоже воевал. И видел войну, кровь, смерть, как говорится, в глаза.

Вообще, минувшая война – это наша недавняя история – кладезь для серьезного писателя. Сколько там таится тем! Причем не обязательно связанных с баталиями.

Больше и лучше надо говорить и писать о том времени. Но одно условие, замечу попутно, должно быть непременным для пишущего вообще, а о войне тем более – правда. Многие писатели так называемого фронтового поколения не раз говорили о том, что именно желание сказать правду о пережитом заставило их взяться за перо. Да и сам я начал писать потому, что порой не находил в литературе тех лет этой самой правды. А ведь как бывает: признанный писатель, мастер слова, красиво и завораживающе рассказывает читателю о том, например, как полковник после ранения плыл по Оке. В старой усадьбе встретил он учительницу, которая вышла, согревая руки в муфте. Полковник оставил свой чемодан и провел волшебный вечер в вишневом саду…

Я читаю – и не верю. Не было этого волшебного вечера! Не было дамы с муфтой. Вышла к полковнику измученная нуждой, войной женщина с кошелкой, где лежали две картофелины, которые ей надо поделить между тремя детьми, и полковник вынул сало, хлеб, которые вез матери, и сунул ей – бери! Вот это – правда. Хотя жестокая и не романтичная. Но правда.

У нас историю часто понимают как нечто минувшее, ушедшее в небытие. Но история – это не остывший пепел и не только день вчерашний. Это – неразрывная связь времен, единая цепь, где важно каждое звено, в том числе и день сегодняшний. Вот почему сейчас весь наш народ с таким энтузиазмом воспринимает те решения партии, которые ведут к положительным переменам в жизни общества. Важно только, чтобы эти положения не потонули в красивых речах, благих пожеланиях. Ведь ни на одном съезде партии не принималось плохих решений – все замыслы были хорошие. Все зависит от их исполнения. Если командир отдал приказ – он должен быть уверен, что приказ его будет понят и выполнен в точности. На этом держится воинская, служба. Но на этом должен держаться и весь государственный аппарат. Задача сейчас – довести решения до дела, а дело – до конца. Мало того, необходимо, чтобы весь народ проникся идеями грядущих перемен, понял жизненную их необходимость. Тогда успех обеспечен. Причем это касается не только экономики, но и проблем социальных, духовных, нравственных.

Вот, к примеру, развернувшаяся в последнее время в общегосударственном масштабе борьба с пьянством. Это очень нужное и своевременное дело. Пьянство – страшное, всеразрушающее зло. А ведь, как ни странно, за последние двадцать лет это отрицательное явление приняло угрожающие масштабы. Но опять же никакими, даже очень хорошими, постановлениями не изжить этого зла, если борьба с ним не станет делом общенародным.

Скажу как историк: широко бытующая молва о том, что-де на Руси-матушке всегда пили, что «веселие Руси есть питие», – это злонамеренная, злоязычная ложь. Пьянство никогда не было свойственно русскому народу. А там, где оно появлялось, с ним всенародно старались бороться. Целые уезды объявлялись на сходках безалкогольными, убирались из сел трактиры и т. д. Вспоминаю в этой связи мемуары прекрасного художника Александра Герасимова, уроженца города Козлова, ныне Мичуринска.

Жители этого города были в основном прасолами – торговцами скотом. Были в городе и трактиры. В пять утра город просыпался, и жители его – с детьми, бабками – шли в эти трактиры и пили там… чай. Спиртного никто не пил. Но вдруг кто-то взял рюмку водки. Все. Он мог из этого города уезжать. Ему больше не верили. С ним не заключали сделок, не давали ссуды и т. д. Ему оставалось только бежать из города. И все потому, что он в присутствии горожан выпил рюмку водки. Вот что значит сила общественного мнения!

Важнейшей проблемой сегодняшнего дня кажется мне проблема семьи. У нас мало думают о священном таинстве брака. Отсюда – огромное число разводов, несчастных детей, поломанных жизней. Многое зависит здесь от женщины. А ей приходится сейчас очень трудно. Она и на работе наломается, и дома дел невпроворот. Где уж ей о себе подумать!

Когда-то очень много говорили и писали о равноправии женщин. Один всемирно известный ученый, ратуя за это самое равноправие, утверждал, что женщина может даже работать в шахте, ибо у нее якобы позвоночник более гибкий, чем у мужчин. Лично я на признаю такого равноправия. Женщина стояла и стоит выше мужчины. У древних славян было глубочайшее почтение к женщине, и женщина называлась словом замечательным – берегиня. Хранительница очага, хранительница семьи, хозяйка, жена, наконец, семейный мудрец, который разрешает все конфликты. А у нас зачастую равноправие оборачивается очень неприглядной стороной: женщины ломом орудуют, а мужчина – бригадир, ходит, покуривая, с записной книжечкой. Нет уж, пусть наши женщины лучше ходят по цветам, а не спускаются в шахту. Тогда и в семье будет мир и согласие.

Несколько слов хотелось бы сказать о семьях военнослужащих, офицеров. Выйдет замуж молодая девушка, живущая в большом городе, за курсанта. А его после окончания училища или академии направляют в отдельный гарнизон, на боевую точку. Каково женщине, привыкшей к удобству, уюту, жизненной стабильности, менять свой быт? Ведь женщина по природе своей домоседка. А офицер меняет местожительство часто. Послали в одно место, получил квартиру, вбил гвозди, повесил картину. А завтра – новое назначение. Значит, гвозди выдергивай, собирай чемоданы. Трудная жизнь. Особенно для женщины. И потому, коли она решила вступить в брак с офицером, она обязана внутренне подготовиться к грядущим тяготам армейской жизни. Я глубочайше уважаю жен офицеров. Считаю, что быть офицерской женой – это профессия. Это большая честь и большая ответственность!

Огромные, исторической важности задачи стоят перед нашим народом по охране памятников прошлого. Причем мы еще до сих пор говорим «по охране».

Вынуждены так говорить. Ибо варварское, а точнее, преступное их уничтожение еще встречается. Каких бесценных сокровищ мы лишились! Одно нажатие кнопки – и не стало построенного на народные копейки в честь победы в войне 1812 года храма Христа-спасителя. На народные же деньги был воздвигнут памятник национальному герою – Скобелеву. И его свергли. Зачем? Да мало ли таких примеров! И что это – вопиющее варварство или вредительство?

И вот уже встречаешь в газете, что не в 30-е годы, а сегодня где-то подожгла древнюю часовню, мало того – разрушили памятник героям гражданской войны или партизанам войны Отечественной. Исторический нигилизм не проходит даром. Он калечит души людей, лишает их понимания национальных святынь, И не пора ли спрашивать за это с полной строгостью, как за самое тяжкое преступление? А разве не в том же ряду варварских, преступных действий надо рассматривать спроектированный без глубокой научной основы и уже начавший осуществляться переброс северных рек, против которого единым фронтом выступила научная, писательская, да и вообще широкая общественность? Слава богу, проект отменили. Но ответил ли кто-нибудь за это преступление, понес ли какое-либо наказание? А ведь это миллиарды рублей. Да бог с ними, в конце концов, с миллиардами. А затопленные множества городов и сел, в которых есть жемчужины мирового зодчества, их кто восстановит? Кто вернет народу, нам с вами, нашим детям и внукам? И простят ли нам дети и внуки эти бесценные потери?

Так давайте помнить, что, живя и работая сегодня, мы живем в Истории и для Истории. И надо делать все для того, чтобы потомки наши – через сто, двести, триста лет – не стыдились нас, а гордились нами.

* * *

Пусть простит меня читатель за то, что столь часто возвращаюсь памятью к дням своей юности, к дням войны. Но иначе не могу. Слишком глубокий след оставило то время и в жизни всего народа, и в судьбах отдельных людей. Лично же для меня – при всей его трагичности и суровости – это военное время дорого не только тем, что ярко высветило духовную красоту русского человека, но еще и потому, что на всю жизнь неразрывно связало меня с армией, с флотом.

Сегодня, пожилой уже человек, я все отчетливее и яснее понимаю, как мне повезло. И мысленно благодарю судьбу, что жизнь моя сложилась именно так, а не иначе, что в юности я попал на флот, что флот меня принял, одел, обул, дал профессию и, главное, воспитал как солдата, гражданина и человека. Это было самое счастливое время в моей жизни, может быть, даже больше, чем сейчас, я чувствовал тогда свою необходимость в этом мире. Я был нужен, и от меня многое зависело. Я давал курс кораблю, определял глубину, скорость хода. От моего гирокомпаса зависела стрельба торпедных аппаратов и орудий. Ничего, что мне было пятнадцать лет. Я стоял в общем строю и делал общее дело. И за это меня уважали. И вот это сознание нужности своей делало меня гордым и счастливым, несмотря на трудности. А ведь нам, мальчишкам, не было тогда легко и хорошо. Нам было зверски тяжело. Но я благодарен флоту даже за то, что было тяжело. Благодарен за привитую дисциплину, за истинно мужские качества, которые он сформировал в нас.

Я глубоко убежден, что каждый юноша должен пройти школу военной службы, – это крайне необходимо для последующей жизни.

Лично мне флот дал ту «закваску», которая помогает и теперь жить и работать. И когда мне в жизни бывает нелегко, я вспоминаю годы войны, проведенные на флоте, и понимаю, что тогда было еще тяжелее. И ничего – выжил, выдержал, и надо ломить дальше, до конца…

Нас было полторы тысячи юнг. И сегодня все с огромной благодарностью и теплым чувством вспоминают при встречах флот. Нашелся лишь один мерзавец – один из полутора тысяч! – который сказал: «Я проклинаю эти годы и эту службу».

Характерная деталь. Никто из моих боевых товарищей не потерялся в жизни, не опустился, не спился. Все, как говаривали в старину, вышли в люди. Есть среди них адмиралы, известные ученые, артисты, рабочие: Коля Махотин – доктор технических наук, лауреат Государственной премии; Вадим Коробов – вице-адмирал; Василий Копытов – контр-адмирал; Виктор Бабасов – Герой Социалистического Труда; Борис Штоколов – известный певец; Виталий Гузанов – писатель… Перечисление это можно было бы множить и множить.

В творческих и жизненных успехах бывших юнг опять же «виновата» военная служба. Она дисциплинировала нас, учила видеть цель и добиваться ее.

А учили нас крепко. Вспоминаю Соловки, были там ребята сильные и не очень, дерзкие и скромные, неизбалованные и «маменькины сынки». Одним словом – разные. И из этих «разных» надо было сформировать настоящих воинов – крепких, выносливых, профессионально подготовленных. Чтобы, придя на боевой корабль, они органично влились в сплоченный и монолитный коллектив, имя которому гордое и прекрасное – экипаж.

Когда мы встречаемся, всегда с любовью вспоминаем начальника школы Авраамова – человека внешности суровой, поначалу одним своим видом вгонявшего нас прямо-таки в шоковое состояние. И лишь позже мы поняли, какой это добрейшей души человек! Авраамову я посвятил первый свой роман «Океанский патруль».

Но спуску он нам не давал. Жили мы на Соловках в землянках, нами самими вырытых и оборудованных. Комаров там уйма, спать нас заставляли нагишом. Утром, по холодку, – это ведь Север! – построят всех в колонну в чем мать родила – и пробежка километров 5—6. Потом к озеру: первая четверка – в воду, вторая – в воду, третья – в воду и т. д. А по берегам старшины ходят и смотрят, чтобы никто к берегу не приближался. Умеешь плавать, не умеешь – барахтайся как можешь. Я, например, не умел. Но деваться было некуда, и быстро научился. От стыда.

Или ходьба на шлюпках, в которой Авраамов был великолепным специалистом. Поставим паруса и идем. Шлюпка дает крен на левый борт, а он приказывает всей команде: «Ложись на левый борт». Ляжем и, почти касаясь ухом воды, идем дальше. Берег уже еле заметной кромкой обозначился. Вода в Белом море прозрачная, дно видно. Авраамов останавливает шлюпку и заставляет нас нырять и достать дно. А в доказательство мы должны были что-то принести с грунта. Это была прекрасная школа, которая делала из мальчишек мужчин.

А потом нас учила уже сама военная жизнь, флотская служба на боевых кораблях.

Да еще как учила!..

На эсминце «Грозный», куда меня направили, встретил я людей замечательных, прекрасных специалистов своего дела. И в этой связи, как историк, опять возвращаюсь в прошлое. Служба солдатская в старой России длилась 25 лет. Практически все лучшие годы своей жизни человек проводил в казарме, в строю, в походах, в сражениях. И потому, когда возвращался он к мирной жизни, зачастую места в ней не находил. Любимая его вышла замуж, родные забыли, от крестьянского труда он отвык. Куда было податься отставному солдату или матросу на склоне лет? Отсюда так много человеческих трагедий, отраженных, в частности, в русской литературе.

Но этот огромный срок имел одно неоспоримое преимущество. Оторванный молодым парнем от семьи, от родной деревни, человек не видел и не имел другой семьи, кроме военной. Для него казарма становилась родным домом, а воинская служба – смыслом жизни.

Но если двадцатипятилетний срок службы – это безобразно много, то сейчас – и это мое глубочайшее убеждение – служат мало. Трудно стать хорошим солдатом за два года, а матросом – за три. Только-только начинает парень становиться боевым специалистом, а ему уже пора чемодан собирать – увольнение в запас. И приходит на его место новичок, которого опять надо учить.

Не берусь давать каких-то универсальных рецептов, но, думаю, проблема тут есть, и проблема непростая. Почему бы, например, не подумать об увеличении числа сверхсрочников – кадров, на которые всегда опирались наша армия и флот, особенно в воспитании молодежи. Мне самому выпало счастье служить с такими людьми. Когда я прибыл на эсминец, то встретил там матросов, которые служили уже по восемь – десять лет, и все матросами. Так жизнь сложилась – война с Финляндией, потом с Гитлером.

Но какие это были специалисты, какие герои!

И как все их ценили, как уважали!

Возвращаемся мы из похода, выстраиваемся на палубе, запели горны. Командующий флотом А. Головко выслушивает рапорт, жмет руку командиру корабля, потом поворачивается подает руку мичману Холину, который еще вчера был матросом-сверхсрочником.

Этот мичман Холин в походе, во время атаки подводной лодки, когда надо было голыми руками, ногтями отодрать ото льда и сбросить глубинные бомбы, раньше всех выбегал, прямо босиком, и, пока отбой не сыграли, он так босиком и стоял на юте, и не просто стоял, а выполнял боевую задачу. Вот кто такой мичман Холин.

И конечно же, такие люди своим поведением, своим мужеством и профессиональным умением оказывали на нас огромное влияние. Как и тот массовый героизм, которым была буквально пронизана атмосфера времени. Я сам никаких выдающихся поступков не совершил, просто старался честно нести вахту, которая мне была поручена. Но я был свидетелем и очевидцем таких героических деяний, которые по сей день наполняют меня гордостью за своих флотских товарищей…

В конце войны, кажется, осенью 1944 года, мы шли всей бригадой миноносцев вдоль Кольского полуострова. Сильно штормило. Немецкая подводная лодка торпедировала М-08 «Достойный». Мы столпились в радиорубке и слушали, как радист «Достойного», оставаясь на вахте, открытым текстом передавал сообщение о состоянии корабля. Потом, когда генератор залило водой, перешел на аккумуляторное питание и опять вышел в эфир. Он не назвал ни своего имени, ни своей фамилии. Только крикнул напоследок: «Товарищи, прощайте!» А дальше – только треск и шипенье. Он так и погиб безвестным для нас вместе о кораблем.

В «Моонзунде» у меня описана сцена 1917 года, как офицеры одного из боевых кораблей, гибнущего в водах Балтики, отказываются его покинуть и, собравшись в кают-компании, медленно погружаются вместе с кораблем в пучину.

Были такие случаи и во время Великой Отечественной на Северном флоте. Мне рассказывали, как во время гибели «Сокрушительного», разломанного пополам, шестеро матросов и механик (БЧ-5) отказались покинуть корабль, разделив с ним его участь. Механика посмертно наградили, а матросы так и остались безвестными.

Такие случаи имели, конечно, потрясающее воспитательное воздействие. Сегодня они производят на меня, в моем преклонном уже возрасте, еще более сильное впечатление, чем в юности. Тогда эта героика казалась, в общем-то, нормой жизни. А сейчас я думаю – ведь они могли спастись. Почему же они этого не сделали? Почему не покинули корабль? Ведь молодые ребята погибли – им бы жить еще и жить. Видимо, было для них, как для их отцов и дедов, что-то более важное, чем жажда жизни.

Завет русского флота всегда был один: «Погибаю, но не сдаюсь!» И последний сигнал гибнущего в бою корабля поднимался на мачте тот же: «Погибаю, но не сдаюсь!» И эта передающаяся из века в век традиция, так же как и глубочайший патриотизм, беззаветная любовь к Родине, стойкость, мужество, высокий профессионализм – все то лучшее, что было в старом флоте, восприняты и флотом советским. Вообще же традиции в военном деле играют роль огромную. Правда, не все они оказались созвучны новому времени, нашему социалистическому строю, это естественно. Но некоторые из них мы забыли или начинаем забывать, мне кажется, напрасно. В русском флоте в кают-компании царила полная демократия. Там все – от старпома до юного мичмана – были равны. Командир корабля мог зайти в кают-компанию только по приглашению. И считал за честь, когда это приглашение получал. Во время Отечественной войны традиции демократизма кают-компании развились еще больше. Закончился поход, команда обколола лед, сделала приборку, и все ждут праздничного ужина – ведь мы пришли с моря, задание выполнили, остались, слава богу, живы. По радиотрансляции сообщают: матрос Никифоров, матрос Иванов, матрос Петров, явиться в кают-компанию. И никого не удивляло, что отличившиеся матросы ужинают вместе с офицерами и беседуют о ними на равных. И офицеры относятся к ним, как к товарищам. Это была истинная демократия. А на следующий день – офицер командует, матрос несет свою службу, никакого панибратства. Все в порядке вещей.

Не так давно был я на одном боевом корабле, после осмотра которого меня повели обедать. И вот на что обратил я внимание – в кают-компании два стола. За одним столом сидят лейтенанты, капитаны третьего ранга, за другим – начальство. И мне было стыдно сидеть за этим столом, потому что я видел, как на нас смотрят.

Не то что матроса пригласить, была нарушена даже многовековая традиция кают-компании.

Во время войны такого не было. Да и кормили нас из одного котла. Разве что иногда офицерам картошки поджарят. Вот и все отличие.

А по тяготам, которые нам выпадали, офицеру было куда тяжелее, чем матросам. У командира же жизнь вообще была каторжная. Он с мостика сутками не сходил. Бывало, придешь в ходовую рубку на вахту, споткнешься обо что-то, смотришь, шубы какие-то свалены. А это у ног рулевого командир спит…

Я всегда, всю свою жизнь, с особым уважением относился к людям,, избравшим делом своей жизни воинскую службу, – к офицерам. И это уважение пытался, как мог, выразить в своих произведениях. И потому, когда меня иногда критики называют с известной долей условности «офицерским писателем», я не спорю. Действительно, большинство действующих лиц моих романов – офицеры. Хотя в «Моонзунде», например, или в романах «Из тупика», «Реквием каравану PQ-17» у меня довольно широко представлены матросы. Здесь деле вот в чем. Я сознательно добиваюсь, чтобы было привито и всячески поддержано понятие офицерской чести. Офицер – это звучит громко и очень гордо. Матрос или солдат, при всем громадном к ним уважении, отслужили свои два-три года и ушли на «гражданку».

Офицер всю свою жизнь связал с армией, защитой Отечества. Это его профессиональное дело, его доля и его жизнь. И всегда, во все времена в нашем Отечестве офицеры гордились своим званием, выше жизни ценя офицерскую честь. И сегодняшний советский офицер это хорошо понимает, чувствует и осознает. Необходимо честь и достоинство офицера всячески поддерживать.

Раньше были прекрасные слова – офицер, представляясь, заявлял: «Честь имею». Это чрезвычайно емкое понятие.

Под честью офицера я подразумеваю помимо личной чести еще и комплекс каких-то первостепенной важности качеств. Главное – это патриотизм, готовность не задумываясь отдать жизнь за Родину. Обязательный профессионализм, отличная специальная подготовка. Ну и само собой – большая культура, чистоплотность в поведении, стремление к самосовершенствованию, возвышенное отношение к женщине. Пьянство в офицерской среде недопустимо.

Офицер в моем понимании – это образец человека и поведения человека.

Надо учитывать, что офицер не только защитник Отечества, он еще и воспитатель. И от того, каков он сам, во многом зависит, и каковы будут его подчиненные. Да и отношение подчиненных будет зависеть от этого.

Ведь матросы или солдаты судят своего командира, особенно молодого, так, как ни одна аттестационная комиссия. Судят очень строго и замечают все, любые мелочи. Вот мы на своего командира молиться готовы были, хотя лекций он нам не читал, душещипательных бесед не проводил. Но всем своим поведением, своим отношением к службе, тем, что спал на мостике, что всегда можно было прийти к нему и поговорить, получить совет, – подавал нам пример. И мы его уважали и как воина, и как командира, и как товарища. Он даже с нами в Мурманске в футбол играл, и я ему тогда часы раздавил. А когда война закончилась, встретил я его случайно в Ленинграде на улице. «Слушай, – говорит, – юнга, у меня жена беременная, а я в море ухожу, будь другом, поколи дрова». Представьте, для меня это было счастье. Я с места сорвался и с утра до вечера колол дрова. Я делал это для человека, которого глубоко уважал. Товарищеские отношения между матросами и офицерами в дни войны – не редкость. Общее дело и общая опасность сближают людей. Но в то же время офицер всегда оставался для нас офицером, а приказ приказом. Иначе и быть не могло.

По-другому обстояло дело на американском флоте, жизнь которого пришлось мне довольно близко наблюдать. Стою я как-то на вахте, рядом с нами пришвартовался американский крейсер. Вижу – вылез матрос из машины, а рядом три офицера стоят, курят. Этот матрос шлеп одного из офицеров по плечу и молча сует ему сигарету к носу. Тот дает ему прикурить, и матрос уходит. У нас такое невозможно. И правильно. Ибо это уже не демократия, а расхлябанность, полное отсутствие воинской дисциплины.

Сейчас, мне думается, нужна большая требовательность. Ведь дисциплина не самоцель. Она основа армейской службы, основа воспитания солдата, воина. В боевых условиях даже секунды играют решающую роль. Когда на корабле играли боевую тревогу, звенели колокола громкого боя, ты должен был превратиться в черта, в дьявола. Каждая секунда отвоевывалась твоими ногами, твоей ловкостью. Нужно миновать трапы, люки, не разбиться при этом и занять свой боевой пост, чтобы отразить атаки немецких подводных лодок и не получить торпеду в борт. Матросы русского флота всегда славились своей лихостью – попробуй в парусном флоте по канатику взлететь на высоту семиэтажного дома. Взлетали, не боясь разбиться насмерть.

В дореволюционном флоте морское офицерство было своеобразной кастой со всеми ее положительными и отрицательными сторонами. Изучая генеалогию, я прослеживаю судьбы целых династий морских офицеров. Чичаговы, Головины, Крузенштерны, Кроуны, Панафидины из поколения в поколение служили Родине на морях. И это мне кажется чрезвычайно ценным, ибо рождает фамильную гордость в лучшем смысле этого слова, заставляет заботиться о чести офицерского звания и собственного имени. Очень хорошо, что в Советской Армии и на Флоте начинают появляться подобные династии. За примерами далеко ходить не надо, почти каждый из нас мог бы их привести. Я же лично знаю их множество. Взять хотя бы того же Николая Юрьевича Авраамова – бывшего начальника нашей школы юнг. Офицер царского флота, перешедший на сторону Советской власти, он с честью служил на морях, выпустил еще до войны учебник по морской практике, по которому училось несколько поколений офицеров. Его сын Георгий, с которым меня связывает давняя дружба, пошел по стопам отца. Сейчас он вице-адмирал, начальник одного из училищ. Внук Авраамова тоже пошел по стезе отца и деда. И, думаю, стремится стать, как и отец, адмиралом. И в этом стремлении нет ничего зазорного. Напротив, честолюбие – необходимое качество военного человека, ибо способствует его развитию, заставляет его не стоять на месте, совершенствоваться, достигать каких-то новых высот. В самом слове «карьера» я не вижу ничего оскорбительного для офицера, но лишь в том случае, если это не самоцель и достигается ради дела, а не ради личных выгод.

Размышляя о традициях нашего флота, я беспокоюсь вот о чем: не произошла ли сегодня, некая обезличка, ведущая к потере гордости за свой корабль. Раньше в одном и том же дивизионе каждый боевой корабль имел свои традиции. Пусть даже корабль незначительный, но на ленточках матросской бескозырки обязательно была надпись с его названием. Вот знаменитый матрос Дыбенко, служивший на тральщиках, – у него на ленточках стояло «Ща». Он ходил и этим «Ща» гордился.

Помню, с какой гордостью вышагивал я по городу, ощущая за своей спиной развеваемые ветром ленточки бескозырки, на которых золотом было выведена гордое слово «Грозный». Я был переполнен гордостью. Мальчишка, я безмерно уважал себя и знал, что меня тоже уважают.

А сегодня – идет матрос, а у него на ленточках, к примеру, «Балтийский флот». А может, он на берегу кладовщиком работает? А вот если бы у него стояло – «Гордый», «Неукротимый», «Свирепый», он бы прежде всего сам себя по-иному чувствовал. Думаю, что обезличка здесь недопустима. Необходимо всячески воспитывать и культивировать чувство гордости за свой корабль.

В каждом человеке заложена доля романтики. И нигде она, пожалуй, так не нужна, как в военном деле. Ведь, по сути дела, летчики, моряки, танкисты, десантники, пехотинцы – это романтики. И очень плохо, если командир будет пытаться эту черту в своих подчиненных подавить и приземлить. Напротив, ее всячески необходимо выявлять и развивать с первого дня службы. И даже раньше. Уже в военкоматах необходим строгий и точный отбор юношей в различные рода войск с учетом склонностей, желаний и интересов. Какой-нибудь допризывник из деревни, который и моря-то в глаза не видел, может быть, мечтает стать моряком, стремится на флот. Как когда-то мечтал об этом в глуши тамбовских лесов юный Ушаков, ставший впоследствии знаменитым адмиралом Ушаковым. Такое возможно? Необходимо учитывать желание молодого человека, тогда он не будет на протяжении всей службы думать о чемодане, который пора складывать.

Или бывают такие случаи: мечтает человек попасть в авиацию, а ему говорят – не годен, у тебя, мол, одна сотая процента зрения нарушена. Да бог с ним, с этим глазом. И с переломанным позвоночником люди летали, без обеих ног возвращались в авиацию. Главное здесь – одержимость, любовь к своему делу, к своей профессии.

Говорю об этом так определенно, потому что со мной произошло нечто подобное. Я был зачислен на корабль рулевым-сигнальщиком. Постоял вахту, другую. Вижу, чувствую – плохо веду корабль, хотя и сдал все экзамены на «отлично». А мой приятель, Коля Ложкин, троечник, взял штурвал и повел корабль как по писаному, любо-дорого глядеть. Меня же потянуло к гирокомпасам. Офицеры наши были людьми понимающими и, учитывая мое желание, перевели меня с мостика на днище, в гиропост. И стал я в результате неплохим специалистом, командиром боевого поста. А Коля Ложкин – прекрасным рулевым, старшиной на мостике.

Говорят, техника бездушна. Но она тем не менее способна вдохновлять человека. Я верю в дружбу человека с техникой. Мне в жизни приходилось много плакать. Приходилось, сознаюсь. Но рыдал я, по-настоящему рыдал, бурно, когда после Победы, в Кольском заливе, я должен был прощаться с эсминцем и своим гирокомпасом. Даю честное слово, я обнял гирокомпас, как родимую матушку обнимают, плакал, убивался. А казалось бы – бездушная техника, но она спаялась, срослась со мной. А на современном флоте такая связь человека с техникой особенно важна.

Сегодня насущна и необходима широкая и всеобъемлющая пропаганда знаний, налаживание спортивно-оборонной работы, которая находится у нас в каком-то загоне, ведется из рук вон плохо. Я понимаю, что дворник не будет ходить по квартирам и звать молодежь на какие-то мероприятия. Здесь первое слово за комсомолом. Нужно вовлечь как можно больше молодежи в оборонно-спортивную работу. Ведь каждый мальчишка – я убежден в этом – с превеликим удовольствием повел бы танк, прошелся бы на шлюпке под парусом, пострелял из автомата, изучил какие-то военные дисциплины. Мне сейчас 59 лет, а я увлекаюсь парашютным спортом. Прыгать, конечно, уже не могу, но изучать – изучаю. Главное – заинтересовать молодежь, отойти от стереотипов, шаблонов. Именно так велась эта работа до войны. Я и мои товарищи начали изучать военно-морское дело еще в пионерской организации, ходили на занятия как на праздник. Когда мне дали значок «Юный моряк», я гордился им, как гордятся люди орденом.