Текст книги "Военные приключения. Выпуск 5"

Автор книги: Валентин Пикуль

Соавторы: Виктор Смирнов,Алексей Шишов,Сергей Демкин,Андрей Серба,Иван Черных,Геннадий Некрасов,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

9

Ветер выл за окном, гудел и стонал, стегал по стеклу с такой силой, что казалось, оно вот-вот рассыплется вдребезги. Лампочка, висевшая у подъезда общежития летчиков и обычно освещавшая весь фасад здания, еле пробивалась тусклым светом сквозь наплывающие волны песка и пыли, а иногда и совсем меркла, и комната, где отдыхал Николай, погружалась в могильную темноту, навевая и без того невеселые мысли.

Шипов улетел на Центральный в очень плохом настроении и с явным игнорированием командира эскадрильи: ни «до свидания» не сказал, ни напутствий и указаний не сделал, будто никто здесь Громадин. Возможно, теперь и никто. Без последствий «тактические соображения» Николая он не оставит и за потери, неудачу с него спросит. «Это уже ваша проблема, как лучше спланировать бой с меньшими потерями. На то вы и авиационный командир», – оговорил он сразу свои указания. Вот так-то. А потери… Стыдно будет рассказать об этом бое: против тридцати недобитых душманов пять вертолетов с сорока пятью десантниками участвовало. И умудрились один вертолет потерять, один поломать; шесть человек погибли, двое из эскадрильи, девять – ранены… Не иначе Сташенков нахрапом полез, пренебрег законами тактики… И Шипов обласкал его, чуть ли не героем представил: «Спасибо за службу, сынок. Так и надо: сам погибай, а товарища выручай. Вертолет – железка, еще сделаем, а вот людей…»

Разумеется, решение забрать всех солдат с Двугорбой верное, и в том, что Марусин подломал вертолет, не вина Сташенкова – он был ранен; возможно, и над полем боя создалась такая ситуация, что от летчиков большего нельзя было ожидать, душманы умеют воевать. Но зачем Сташенков пошел на авантюру, поддался пресловутой присказке: «Без потерь на войне не бывает». Так можно любые потери оправдать… Когда же мы будем учиться воевать «малой кровью могучим ударом»?

Шипов не захотел звонить в штаб, просить артиллерию – слишком много хлопот, и какой же он представитель Генерального штаба, если сам не может решить? А результат… «Это уже ваша проблема, как лучше спланировать бой с меньшими потерями…» Сташенков, как глупый ерш, попался на голый крючок: «Разрешите мне, товарищ полковник…» Выслужился…

«Что же делать? Написать в Генштаб?.. Сочтут еще кляузником, обвинят черт-те в чем…»

Телефонный звонок прострочил над ухом, как пулеметная очередь. Николай снял трубку.

– Слушаю, Громадин.

– Это я, Николай Петрович, – узнал он голос командира полка. – Только что передали с поста наблюдения: отражают нападение. Отряд душманов вроде бы небольшой, но и наших там, сам знаешь, сколько. Нужна срочная помощь. Погода нелетная, знаю. Но и другим ничем не поможешь. Кого можешь послать? Десантникам уже дали команду.

– Разрешите мне, товарищ полковник?

– Разрешаю. А еще кого?

Николай перебрал в памяти всех подчиненных. Нет, в таких условиях гарантировать безопасность он не мог, летчики давно не летали в сложных метеоусловиях.

– Еще мог бы Сташенков, но…

– Знаю. Надо только высадить десант. У подножия горы. Огонь вести не придется – там теперь не разберешь, где наши, где душманы.

– Если получится, я сделаю два вылета, три, – подсказал выход Николай.

– Постарайся, чтоб получилось, – попросил полковник. – Надо помочь ребятам. Дорога каждая минута.

– Понял, товарищ полковник. Разрешите выполнять?

– Действуйте.

10

Мать умоляла ее: «Одумайся, Земфира! Там чужая страна, чужие порядки. И разве ты не знаешь, что женщину там ставят ни во что!..»

– Абдулахаб не такой, – возражала она. – Он любит меня.

– Мужская любовь что свет от луны – не согреет.

– И я его люблю.

– Любовь должна приносить счастье. А твоя принесет тебе только муки…

Как мать оказалась права! Сколько перенесено мук, терзаний, унижений! И сколько их еще впереди! Вот и теперь бредет по каменистой дороге в обществе двух таких же несчастных женщин неизвестно куда. Теперь она уже не думает о счастье, о любви – найти бы только тихий, спокойный угол. Что ей приготовил на этот раз Абдулахаб? Если он снова останется в банде, она одна уйдет к русским и попросит разрешения вернуться в родной Ташкент: теперь, когда она поняла, что у нее будет ребенок, тянуть дальше нельзя. Теперь надо заботиться о нем.

– Ты уверена, что в Шаршарифе спокойно? – в который раз спросила женщина.

Ей, по ее рассказу, тридцать пять, а выглядит она на все пятьдесят, и не мудрено, пережила больше чем Земфира: на глазах растерзали мужа, изнасиловали двенадцатилетнюю дочь…

– Приграничный кишлак: моджахеды туда не наведываются, народная власть тоже – брать нечего и не с кого, остались старики да старухи, – пояснила Земфира.

В кишлак добрались к вечеру. Второй дом от края, в котором наказал поселиться Абдулахаб, был, как и многие другие, пуст. У Земфиры в рюкзаке были лепешки, тутовник, орехи. Лепешками она поделилась со спутницами (тутовник и орехи оставила на более дальнюю дорогу), запили теплой принесенной с собой водой и легли отдыхать – мать с дочерью в дальней комнате, Земфира в другой, у входа.

Дом, если можно назвать эту мазанку домом, был абсолютно пуст – ни домашней утвари, ни тряпки, – и Земфира расстелила на глиняной лежанке мужнину куртку, которую купила в Файзабаде. Несмотря на усталость, не спалось, разные невеселые мысли лезли в голову: удастся ли Абдулахабу благополучно уйти из отряда, куда намеревается ее увести, как будут жить дальше?

Спутницы тоже не спали, тихонько переговаривались. А когда стемнело, Фарида – так звали девочку – зажгла свечу и стала читать небольшую книжицу.

«Бедное дитя, – подумала о ней Земфира. – Не успела созреть, как какой-то негодяй надругался над ней. Был бы жив отец, он отомстил бы за нее. Теперь она собирается сама отыскать того подлеца и вонзить ему в горло кинжал».

Земфира начала дремать, когда скрипнула дверь, и из темноты тихий голос позвал ее:

– Земфира!

Голос Абдулахаба. Или это ей снится?

Из второй комнаты со свечой в руках вышла Фарида, осветила Абдулахаба и, дико вскрикнув, бросила ему в лицо свечу, рванулась в комнату к матери. Земфира услышала возню, плач и уговоры женщины:

– Не надо, милая… Я все равно тебя не пущу.

– Собирайся, быстро! – требовательно сказал Земфире Абдулахаб.

– Куда? В Эмираты я не хочу, – слабо запротестовала Земфира, ошеломленная открытием.

– Ты пойдешь туда, куда я поведу, – сказал он непреклонно. Схватил рюкзак и ее за руку, потащил на улицу.

11

Вертолет раскачивало и содрогало, как при землетрясении, ветер бесновался вокруг, бил в фюзеляж, с боков и сверху, звенел лопастями, стараясь опрокинуть готовящуюся к взлету машину. И это у земли, в долине, где скорость сдерживают холмы, деревья, постройки, а что творится на высоте?.. И чернота такая, будто дегтем все залито вокруг; не видно ни звезд, ни соседних машин, ни авиаспециалистов, перекрикивающихся друг с другом.

Николай ощупью пробрался на свое сиденье, за ним – штурман. Нащупал тумблер освещения кабины, включил. Фиолетовый свет выхватил из темноты приборную доску с фосфоресцирующими стрелками и цифрами, ручку управления, рычаг «шаг-газа», кнопки, гашетки…

– Вот это ветерок! Как взлетать будем? – обеспокоенно произнес Мальцев, пристегиваясь ремнями. Его в полк перевели месяц назад по ходатайству Николая. Служба в Кызыл-Буруне крепко сдружила их, они переписывались, и когда Николай прибыл в Тарбоган, Мальцев попросился в его экипаж. Полковник Серегин удовлетворил просьбу друзей.

– Взлетать – полбеды: тут и аэродромные огни, и буксировщик на полосу вытащит, – шутливо отозвался Николай. – А вот как ты, штурман, поведешь меня между гор в такой кромешной темноте, как будешь помогать садиться?..

– О-о, командир, провести между гор – это тоже для меня полбеды, каждый поворот я хорошо запомнил, и глаза у меня, как у кошки, видят в темноте, – повеселел и штурман. – Что же касается посадки, тут придется поломать голову. Без подсветки не обойтись, значит, надо не у самой Золотой, чтоб душманы, как Сарафанова, не подкололи.

Об этом же думал и Николай. Вертолет Сарафанова, по рассказу Тарасенкова, душманы сбили во время высадки десанта. Если бы не такая критическая ситуация с постом наблюдения, можно было бы приземлиться подальше, но десантникам дорога каждая секунда. А вертолет с включенными фарами будет представлять отличную мишень… И ветер такой, что с ходу не посадишь… И прикрыть некому…

– Товарищ майор, группа десантников в количестве двадцати человек к выполнению задания готова. Разрешите погрузку в вертолет? Командир группы лейтенант Штыркин.

– Радиостанцию взяли? – спросил Николай.

– Так точно.

– Сразу, как только выгрузитесь, – связь. Связь во что бы то ни стало. Будете обеспечивать мою вторую посадку, когда я привезу вам подкрепление.

– Есть! Будет выполнено.

– Грузитесь…

Тягач вытянул вертолет на взлетную полосу, развернул против ветра. И едва он отъехал, борттехник запустил двигатели. Включил фары. В пучках света понеслось, замелькало все, что было вокруг, и создалось такое ощущение, что вертолет уже летит. Земля просматривалась с трудом. Николай пригнулся к стеклу, чтобы убедиться, нет ли впереди препятствий, и хоть краешком глаза зацепиться за какой-нибудь предмет.

Машина уже дергалась и рвалась в небо, словно устала от борьбы с ветром, от хлестких и колючих подстегиваний, двигатели ревели, заглушая хлопки и завывания. Николай плавно опустил «шаг-газ» и послал ручку управления вперед; вертолет вздрогнул, наклонил лобастую голову и тяжело устремился навстречу стихии.

Набрали высоту 100 метров. Мальцев, ориентируясь по огням аэродрома, направил вертолет на речку, которая вела к самой цели.

– Вот по речке и потопаем, – сказал он удовлетворенно.

– А ты видишь ее? – спросил Николай. Он лишь на долю секунды оторвал взгляд от приборной доски за борт, но ничего, кроме черноты, не рассмотрел.

– Само собой. Не здорово, но просматриваю. Чуток левее подверни… Вот так.

«И впрямь кошачьи глаза», – с теплотой подумал о штурмане Николай. Сколько он с ним летает, Мальцев ни разу не подвел. И по самолетовождению, и по бомбометанию, и по стрельбе. Одним словом – ас. А душа какая!

– Теперь чуть вправо… Еще на пяток градусов… Так держать. А теперь влево. Можешь метров на двадцать снизиться, я тут каждый бугорок помню.

К удивлению Николая, болтанки почти не было, и ветер на высоте казался слабее. А тут еще и луна проглянула сквозь грязную толщу, обозначив черные контуры гор; правда, землю по-прежнему не было видно, но кое за что глаз уже мог зацепиться.

Пролетели минут пятнадцать, и Николай почувствовал, как устала правая нога – он жал ею до отказа, удерживая вертолет от сильного бокового ветра, а путевая скорость не превышала 60 километров. Значит, лететь еще более получаса.

Еще через десять минут полета Николай услышал в наушниках какие-то звуки, но разобрать что-либо из-за сильного треска было невозможно. И все-таки он надеялся, что душманам не удастся до их прилета завладеть пунктом наблюдения – укрепления там солдаты соорудили довольно надежные, – но рука уже сама потянула рычаг «шаг-газа», а ручку управления – от себя, чтобы увеличить скорость.

– Командир, вижу впереди вспышки, – доложил штурман.

Николай на секунду оторвал взгляд от приборной доски и прямо по курсу увидел на Золотой горе мигание огоньков и пунктиры трасс, вспарывающих ночную темноту на уровне полета вертолета. Понять, кому принадлежат эти трассы, было невозможно. Значит, и поддерживать группу поста огнем с вертолета, как и предполагал Николай, экипаж не мог.

– Приготовиться к посадке! – подал он команду. – Штурман, следи за высотой, фары включим у самой земли.

– Понял, командир. Семьдесят… Шестьдесят… Пятьдесят…

Вертолет снижался медленно, словно на ощупь, и Николай с замиранием сердца прислушивался к рокоту двигателей, к вибрации обшивки, ожидая, что вот-вот по ней грохнет удар. До душманов было около километра, и поразить машину они могли не только «Стингером», но и из крупнокалиберного пулемета. Развернув вертолет против ветра, на юго-запад – в противоположную сторону от Золотой горы, Николай не видел, что творится позади, и ощущение было такое, словно за спиной кто-то притаился и выжидает момент, чтобы вонзить в спину нож, а повернуться, отвести опасность нельзя…

– Пора, командир, – напомнил штурман о фарах.

Да, пора. Земля! Николай каждой клеточкой своего существа чувствовал ее, она была рядом; на ней – валуны, камни, ямы, чуть прозеваешь – и без снаряда попадешь в аварию. А свет – это вызов огня на себя…

Два голубых пучка распороли темноту и выхватили мчавшуюся навстречу лавину песка, чудом сдерживаемую вертолетом; гигантский поток дробил, рассеивал свет, создавая зеркально-белые пятна, которые слепили глаза, мешали рассмотреть землю.

– Чуть вправо, командир, слева валуны! – крикнул штурман.

– Может, тебе задний ход включить? – пошутил Николай, удерживая вертолет от дальнейшего снижения.

– Задний не надо, душманы близко, – поддержал шутку Мальцев. – Еще чуть-чуть… Так. Можно садиться.

Теперь и Николай увидел бьющий бурунчиком о камень воздушный поток. Снова развернулся против ветра. Едва отпустил на миллиметр ручку управления, как переднее колесо толкнулось о землю. А за ним и основные.

Душманы то ли побоялись привлекать к себе внимание летчиков боевой машины, то ли вели бой и было не до вертолета, но они не сделали по нему ни одного выстрела.

Пока десантники изучали обстановку на месте и настраивали радиостанцию, Николай решил пройтись дальше по долине, привлечь к себе внимание дозорных с поста наблюдения и связаться с ними. Когда пролетал вдоль горы, по вертолету ударил ДШК. Трасса прошла мимо, но стреляли почти с того места, где находился главный опорный пункт наблюдающих. Или Николаю показалось?.. Показалось или нет, но душманам удалось, видимо, забраться на террасу, оборудованную высаженной группой.

– «Карагач», я «Беркут»; вызываю на связь, – нажал на тангенту радиопередачи Николай. – Вызываю на связь «Карагач», я «Беркут».

В ответ все тот же треск и отдаленные непонятные разговоры.

«Похоже, плохи дела дозорных», – подумал Николай.

– «Беркут», я «Барс», как меня слышите? – включился в разговор радист из десантной группы.

– Отлично слышу, «Барс», – радостно отозвался Николай. – С «Карагачем» – глухо. Будьте осторожны, там стреляют.

– Мы видели, «Беркут». Ждем вас…

Да, надо везти подкрепление. Душманов могло оказаться больше, чем сообщили дозорные. Хотя стрельба ведется довольно жиденькая…

Николай уже взял обратный курс, когда в наушниках раздался слабый и прерывистый голос:

– «Беркут», я «Карагач»… У меня двое тяжело раненных. Прошу забрать. Двое тяжело раненных…

– Где вы? Где раненые? – Николай стал разворачивать вертолет. – Сообщите точку посадки.

Пауза показалась Николаю довольно длинной.

– На второй террасе. Поднимитесь, «Беркут».

– Я не смогу там сесть, сильный ветер, – возразил Николай.

– Двое тяжело ранены, – стоял на своем радист. – Я тоже, но могу терпеть. А они, если не заберете…

– Но не могу я сесть у вас при таком ветре! – озлобляясь непонятно на кого, крикнул Николай. – Может, вниз сможете спустить их, в долину?

– Нет, зависните над нами, сбросьте веревочную лестницу.

– Хорошо, «Карагач», иду. Дайте ракету, где зависнуть.

Секунд через пять в небо взвилась красная ракета. Почему красная, а не зеленая? Хотя, разве раненый будет искать патрон с зеленой ракетой, какой попался под руку, тем и выстрелил… И именно оттуда бил ДШК. Или у страха глаза велики, всюду опасность, сомнения в голову лезут?

– Что ты надумал, командир? – удивленно уставился на него штурман.

– Дозорные отозвались, просят забрать двоих раненых.

– Но как это сделать?

– Передай борттехнику, пусть приготовит веревочную лестницу и веревку. Будем рисковать. Ты и бортмеханик – за пулеметы. Следите и бейте сразу.

– Понял. – Штурман включился в разговор с борттехником и бортовым механиком.

Золотая гора приближалась. Николай набирал высоту, бросая молниеносные взгляды за борт. К радости его, ни трасс, ни одиночных выстрелов, направленных в сторону вертолета, не виделось. Похоже было, что бой на земле затих – ни снизу, ни сверху не стреляли. Боятся ответного удара? Вполне вероятно. А десантники еще не подошли…

Слева снова взметнулась красная ракета. Николай стал подворачивать к ней, продолжая набирать высоту.

Он почти поднялся над точкой, откуда взлетела ракета, стал разворачиваться против ветра, и в это время по вертолету, в упор, ударили два крупнокалиберных пулемета. Машина содрогнулась, будто раненное живое существо, двигатели закашляли; запахло керосином и гарью, и Николай толкнул ручку от себя, стараясь быстрее уйти вниз.

Справа полыхнуло пламя, и тут же загорелось табло «Пожар в отсеке правого двигателя». Николай отработанным движением выключил автопилот и правый двигатель, закрыл пожарный кран, отключил генератор.

Загорелись табло «Кран открыт», «Сработали баллоны автоматочереди», однако пожар не прекращался. Николай нажал противопожарную кнопку «Пожар в отсеке правого двигателя». Пламя разгоралось все сильнее.

– К огнетушителям! – приказал Николай штурману. И крикнул борттехнику: – Сеня! Тушите вручную.

Но ни борттехник, ни бортмеханик не отозвались. Не прошло и минуты, как штурман вернулся в пилотскую кабину, сбивая с себя остатки пламени.

– Быстрее на посадку, командир! – крикнул в самое ухо, чтобы перекричать рев двигателя, гул ветра и пламени, дробь пуль и осколков по дюрали. – Савочка и Мезенцев убиты. Пожар охватил всю правую часть, видимо, пробита топливная проводка…

Николай и сам понимал – если через минуту они не сядут, пламя подберется к основному топливному баку или к снарядам… Но и сесть здесь – либо разбиться о камни, либо попасть под пули душманов, потому он тянул как мог, вел вертолет со скольжением над самым склоном, стараясь отойти подальше.

Что-то позади треснуло – то ли обломился один из шпангоутов, перебитый пулями, то ли еще что… Вертолет вот-вот может развалиться на части. Нет, должен еще минутку выдержать. Еще немного… Еще…

Ветер раздувал пламя, и впереди обозначились контуры деревьев, а в просветах между ними – изгиб реки, отразившей отблески пламени.

Николай еле успел отвернуть вправо и взять на себя ручку управления, как машина ударилась колесами о землю. Летчиков кинуло на приборную доску, и если бы не защитные шлемы, не бронежилеты, им пришлось бы худо…

Ручка управления уперлась в нагрудную пластину бронежилета Николая и так сильно сдавила грудь, что он не мог перевести дыхание. А тут еще Мальцев упал справа в проход. Он ударился головой обо что-то и никак не мог выйти из шокового состояния; мычал, стонал и не поднимался.

А пламя уже гудело, било через перегородку, разделяющую пилотскую кабину от пассажирской.

Николай задыхался – и от упершейся в грудь и заклинившейся ручки управления, и от тяжести штурмана, и от дыма. Ни пошевелиться, ни вздохнуть, перед глазами расплывались то черные, то оранжевые круги… Он понимал, что теряет сознание, и ничего не мог сделать. Неужели так на роду написано – сгореть заживо? В тридцать два года… А как Аленка, Наталья, отец, мать?.. Сколько горя они пережили… А этого не переживут…

Он собрал последние силы, втянул в себя воздух, напрягся. Штурман снова замычал и приподнялся. Николаю чуть полегчало.

– Вставай! – крикнул он, но голоса не услышал.

Штурман застонал, распрямился.

– Открой блистер! – кивком указал Николай на сдвижную форточку, через которую надо было выбираться.

Штурман соображал плохо, стонал, качался из стороны в сторону, грозя снова придавить его.

Николай уперся ногами в пол и с большим трудом приподнялся, самую малость, из-под ручки управления. Попробовал левой рукой дотянуться до сдвижного блистера, но рука повиновалась плохо, и в левом плече вдруг больно кольнуло. Он повернул голову и увидел разорванную ткань куртки. Ранен…

Штурман наконец пришел в себя, понял, в какой они находятся ситуации, и схватился за ручку сдвижного блистера. Потянул назад. Она не стронулась с места.

– Заклинило! – крикнул он.

А пламя уже прожгло перегородку, и от жары становилось нестерпимо.

– Сбрось аварийно, – указал взглядом на красную ручку над блистером Николай.

Штурман схватил красный Т-образный рычажок и дернул вниз, блистер вылетел наружу. В проем рванулся ветер, облегчая дыхание.

– Помоги отжать ручку, – попросил Николай.

Вдвоем к ней трудно было подступиться, да и оба были в таком состоянии, что сил хватило лишь на то, чтобы сдвинуть ручку лишь на миллиметр, и то в сторону. Но этого миллиметра оказалось достаточно, чтобы выбраться из капкана.

– Прыгай! – освободил Николай место штурману.

– Я за тобой, давай, – поторопил его Мальцев.

– Прекрати! Быстро!

И пока Николай отстегивал парашют, штурман прыгнул.

Очень мешал бронежилет – сковывал тело, отяжелял, – но сбросить его не было времени – пламя уже лизало одежду, и до взрыва, по прикидке Николая, оставались считанные секунды.

Он не ошибся в расчете: едва упал на землю и покатился от вертолета, как полыхнуло пламя. Его обдало огненными брызгами, ткань на бронежилете вспыхнула в двух местах, опалив лицо. Николай прижался грудью к земле.

Вокруг было светло как днем: невдалеке он увидел Мальцева, лежащего у камня и машущего ему, слева – редкие деревца, за которыми угадывался берег речки, впереди – большие валуны, за которыми можно укрыться от пуль душманов и от новых огненных всплесков вертолета. И Николай пополз туда. Боль в плече усиливалась, затрудняла дыхание, и он, чтобы не тревожить рану, лег на правый бок, стал передвигаться, опираясь на приклад автомата.

Пламя над остатками вертолета то клубами взлетало к небу – начали рваться снаряды, то заслонялось черным дымом – горело вытекающее из маслобака масло.

– Сюда, командир, сюда! – Мальцев сноровисто, словно ящерица, скользнул за валун. А Николай выбивался из последних сил – боль в плече становилась нестерпимой и при малейшем движении пронзала все тело.

Он до крови раскусил губу, остановился, сплюнул. Позади бабахало, гудело и трещало, и трудно было разобрать, стреляют ли это душманы, рвутся снаряды или гудит пламя, раздуваемое ошалелым ветром.

Мальцев показался из-за валуна, схватил Николая за руку и потащил.

– Они же стреляют, гады, – сказал переводя дыхание. – И светло как днем… Надо уходить, командир.

Николай, сцепив зубы, еле сдерживал стон.

– Перевяжи, – проговорил он чуть слышно.

– Сейчас. Потерпи немного. Надо вон в тот закуток, – кивнул он влево, где виднелось целое нагромождение валунов.

– Не могу… Сними бронежилет.

Мальцев, положив автомат рядом – чтобы был под рукой, – достал индивидуальный пакет, сунул за пазуху – он был уже без бронежилета – и стал стаскивать с командира хотя и неудобную, но спасшую не раз одежду. Осмотрел рану, присвистнул. Но сказал ободряюще:

– Ничего страшного, командир. Сейчас мы ее… Куртку снимать не будем. Главное – кровь остановить. Кость, похоже, не задело…

– Потуже, – попросил Николай, когда штурман стал бинтовать плечо.

– Само собой… Только не так-то здесь просто – плечо… Вот так. Полегчало?

Николай кивнул, хотя боль нисколько не унималась.

– А теперь – за те камни, – командирским тоном приказал Мальцев, И, подхватив автомат, пополз вперед.

У Николая кружилась голова, боль, словно раскаленная магма, обдавала грудь, лишала его сил. Ползти было трудно, рука и ноги почти не повиновались, но ползти надо было, надо было добраться до более надежного укрытия.

Стрельба позади стала стихать и пламя поубавилось. В том закутке, куда им удалось наконец добраться, было темно и почти безветренно, значит, можно переждать, пока пожар совсем потухнет, чтобы в темноте уйти отсюда еще дальше. Душманов здесь, видимо, не 20—30, как передал радист, а намного больше, и в ближайшее время дозорные (если кто-то из них уцелел) и десантникам никто и ничем помочь не сможет. Надо ждать утра… Экипажи на аэродроме сидят, наверное, в полной боевой готовности и в полном неведении: Савочка и слова не успел произнести в эфир…

Как же все так получилось? Кто их так хитро выманил на пулеметы? Душманы, имевшие радиостанцию и переводчика, или радист с поста наблюдения попал к ним в плен и не выдержал пыток? Пытать душманы, рассказывали побывавшие в плену воины, умеют с иезуитской изощренностью. И страшная догадка, как вспышка молнии, обожгла сознание: ракета! Красная ракета! Тот, кто просил по радио помощи, красной ракетой предупреждал – посадка запрещена, уходите! Как Николай не додумался раньше!..

– Вон в тот закуток, – указал в темноту Мальцев, помогая Николаю ползти. – Дай мне автомат.

– Не надо. И сам держи наготове.

– Здесь тихо. И можно подняться – вон какие камнищи. – Мальцев встал, ухватил Николая под руку.

Голова закружилась еще сильнее, но боль в плече отпустила, и, переждав с полминуты, Николай потихоньку двинулся в темноту. Штурман поддерживал его.

– Абдулахаб! – вдруг донесся из темноты женский голос. Мальцев вскинул автомат.

– Кто здесь? – спросил он, озадаченный нежным, зовущим голосом, совсем не вязавшимся о военной обстановкой.

Молчание.

– Выходите, иначе стрелять будем! – Мальцев передернул затвор автомата.

Из темноты показалась тонкая женская фигура с поднятыми руками. Приблизилась к ним. Вспыхнувшее над вертолетом пламя озарило на миг красивое лицо с большими черными глазами, спортивную одежду.

– Ты кто такая и с кем здесь? – спросил Мальцев.

Женщина молчала. Скользнула взглядом по Николаю и снова пытливо уставилась на штурмана, державшего автомат на изготовку.

«Не знает русский язык или не желает отвечать,?» – мелькнула мысль у Николая.

Внезапно позади раздались шаги и чужая незнакомая речь. К ним шли двое.

– Стоять! – крикнул Мальцев.

В ответ полоснула очередь. Падая, Николай и Мальцев нажали на спусковые крючки. Душманы тоже упали. Все произошло так стремительно и неожиданно, что Николай, оказавшись рядом с женщиной – она упала между ним и штурманом, – не понимал, откуда она взялась – он не читал и не слышал, чтобы в отрядах душманов были женщины, и что означает произнесенное ею слово «Абдулахаб» – пароль или еще что-то? Если душманы шли к женщине, что наиболее вероятно, почему они открыли огонь? Не слышали ее голос?..

Эти мысли молнией пронеслись в голове Николая. Ответ на них тут же нашелся в блеснувшем пистолете в руке женщины. Николай ударил по руке, грохнул выстрел, и пистолет отлетел в темноту.

Там, где упали душманы, захрустели камни. Николай дал туда очередь, и все стихло, если не считать отдаленных выстрелов да свиста все еще беснующегося ветра.

Ему показалось, что штурман захрипел, и он позвал его:

– Гера, как ты?

И снова хрип, что-то булькающее…

Николай метнулся к штурману.

Мальцев лежал, привалившись на левый бок. Куртка на груди была пропитана кровью. Он уже не дышал, а только издавал последние предсмертные хрипы.

У Николая из глаз хлынули слезы. Горе и отчаяние разрывали сердце, он рыдал как мальчишка, не в силах совладать с собою, забыв об опасности, о том, что за камнями душманы, а рядом женщина, тоже враг, пытавшаяся убить его.

Женщина зашевелилась – он, склонившись над телом штурмана, придавил ее. Николай вспомнил, кто она, кто повинен в гибели его лучшего друга. Злость хлынула в грудь и вытеснила все остальное – горе, отчаяние, боль. Николай встал, дал еще очередь за валуны, где с минуту назад слышался шорох, и приказал глухим, не своим, голосом:

– Поднимайся, сука.

Женщина встала. В слабом отблеске он снова увидел ее большие миндалевидные глаза, отраженную в них вспышку. Но страха в них не было.

– Убей меня, – сказала она на чистом русском языке, и Николай от удивления опустил автомат. – Мне надоела жизнь, и я вполне заслуживаю смерти.

– Ты русская?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Я узбечка. Из Ташкента.

– Как ты оказалась здесь?

– Это длинная история и не интересная для тебя… Убей меня, – повторила она просительно.

– Но… Ты из Ташкента?

– Да. Там родилась и жила до восемьдесят пятого.

– Кто те двое? – кивнул Николай в сторону, куда стрелял.

– Мой муж, Абдулахаб, и его сослуживец: моджахеды, или, как у вас называют, – душманы.

– Много их здесь?

Женщина пожала плечами.

– Отряд Масуда. Но самого Масуда здесь нет. Так сказал Абдулахаб.

– Сколько их?

– Не знаю. Я пришла одна.

– Зачем?

Она помолчала.

– Хотели с мужем уйти из отряда. Начать новую жизнь.

– Почему же он стрелял в нас?

– Он – моджахед. И новую – не значит вашу.

– Понятно. Идемте.

– Куда? Убейте меня здесь.

– Вы же знаете: советские воины безоружных не убивают. А если вы виноваты, ответите по советским законам.

– Разрешите мне проститься с мужем? – кивнула она в сторону, где упали душманы.

– Вы думаете?..

– Я видела, как он упал.

Николай не знал, что делать: отпустить – может убежать, пойти с ней – можно попасть под автоматную очередь. А живы те двое или погибли, знать хотелось.

– Хорошо, идите, – принял наконец он решение: убежит – не велика потеря, не убежит – прояснится картина, как отсюда выбираться.

Женщина пошла. Николай на всякий случай приподнял автомат, хотя уже принял решение – не стрелять, даже если она побежит.

Женщина нагнулась, походила между камней а вернулась.

– Они ушли. Но кто-то ранен, там кровь, – она показала ему руку, испачканную кровью. – Надо уходить.

Он и сам понимал, что каждую минуту здесь могут появиться душманы и если не пленить его, то убить. А плечо ныло нестерпимо, и во всем теле была страшная слабость.

Он склонился над Мальцевым, приложил руку к лицу – оно уже захолонуло. Захоронить бы, чтобы не растерзали звери, но не было ни сил, ни времени. Придется ждать до утра, пока не появятся наши. Звери не должны тронуть – выстрелы их далеко отогнали…

Николай забрал у штурмана документы, автомат, пистолет и, осторожно ступая, направился вдоль берега на запад. Женщина послушно пошла рядом. Ему было тяжело, она это видела и предложила:

– Дайте мне автомат, я понесу.

– С патронами? – усмехнулся он.

– Можно и без патронов, – тихо ответила она.

Ее покорность вызывала сочувствие и раздражала: Николай немало слышал о коварстве восточных людей, а ему в его положении было не до того, чтобы разгадывать, что она задумала, когда по пятам следует ее муж с душманами.

Автоматы оттягивали плечо, затрудняли движение, и бросать жалко – все-таки наши, советские, его автомат и штурмана; отдать этой женщине – мало ли что у нее на уме, и без патронов может огреть прикладом…

Отсоединил рожок у одного, выбросил патрон из патронника и швырнул автомат в реку. На всякий случай постарался запомнить место: невысокое деревце на берегу с характерным изгибом у самого комля. Рожок отдал женщине.