Текст книги "Свои"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

НОВЫЙ СТАРТ

– Ты выиграл, – сказала мне Органайзер.

– Мы выиграли, – посчитал нужным добавить я.

– Спасибо, что помнишь об этом.

– А некоторые забывают?

– Забывают практически все. Когда увидимся?

– Завтра на студии.

Мне хотелось осмыслить случившееся. День летний, солнечный, можно пойти на Выставку достижений народного хозяйства. Выпью пива, возьму шашлыку. Я уже знал, каких артистов приглашу, кто будет оператором и художником-постановщиком.

Есть договоренность и с директором. Мне нечего осмысливать. Я мог только действовать. Из суеверия я ничего не говорил Каратистке, что для нее специально пишется роль. Главная женская роль.

– Роль написана специально для меня? – не поверила она.

– Да. Завтра я жду твой ответ. Почитай сценарий.

– Я скажу тебе через час. Я читаю быстро.

– Через час меня еще не будет.

Катерине ТТ, вероятно, уже сказал о роли для нее.

– Сценарий вам опустят в почтовый ящик, – сказал я.

– У меня сломан замок на ящике, пусть занесут, – ответила она.

– Я не знаю, когда освободится ассистент, может быть, только к вечеру.

– Я весь вечер дома.

Мне не хотелось бы, чтобы ТТ узнал от нее, что я сам развожу сценарий. Не режиссерское это дело. А если завез и остался выпить чашку кофе, значит, что-то хотел от женщины. Я знал, с каким трудом ТТ досталась эта молодая женщина, и, наверное, страх потерять ее был больше всех других страхов в его жизни.

Но вначале я все-таки осуществил свою последнюю мечту. Я набрал телефонный номер и сказал:

– Здравствуйте. Это режиссер…

– Здравствуй, – ответила Подруга. – А я ждала твоего звонка еще с утра.

– Почему?

– А потому, что я еще утром узнала, что тебе утвердили сценарий и что в сценарии есть роль для меня.

– Да, – подтвердил я. – Есть роль. Я недалеко от Аэропорта и могу забросить сценарий.

Я ожидал чего угодно, только не молчания в телефонной трубке.

– Алло! – сказал я.

– Я думаю. У меня только два часа свободного времени. В шесть я должна выйти из дома. Перенесем на завтра, а?

Но я хотел сегодня, я хотел уже много дней.

– Я буду через двадцать минут.

Хотя от Выставки до Аэропорта я мог добраться минут за двадцать с трудом – если мгновенно выйду, сразу сяду в такси и не попаду ни в одну из пробок. Начинался час пик.

Мне повезло. Я почти у подъезда общежития остановил такси и через двадцать минут вышел у подъезда дома Подруги. Лифт ремонтировали. Я бегом поднялся на седьмой этаж и нажал на кнопку звонка. Подруга в прозрачной нейлоновой сорочке открыла дверь и спросила:

– Кофе сейчас или после?

– После, – сказал я и в очередной раз порадовался понятливости московских женщин.

– Твое полотенце синее, слева, – сказала Подруга.

На раздевание и душ я потратил, наверное, не больше двух минут. Подруга, уже без сорочки, стелила на тахту чистую простыню. Она не разогнулась, когда я вышел из ванной. Женщина инстинктивно всегда готова к защите. Если опасность впереди, она сжимает коленки, если сзади – ягодицы. Так было со всеми женщинами, но Подруга обернулась, улыбнулась мне и продолжала раскладывать простыни. Наверное, ей много раз говорили о ее достоинствах, и она их демонстрировала. Великолепные ноги, ягодицы и даже то, что женщины обычно не любят показывать.

– Не торопись, – сказала Подруга. – У тебя почти час.

Но я уже не мог сдерживаться, я хотел ее, она напоминала мне пани Скуратовскую.

Обессиленный, я отшатнулся на прохладные простыни. Подруга принесла тазик с горячей водой, вытерла меня влажным полотенцем. И мне стало прохладно. Она прошла на кухню. Сейчас принесет кофе, я хотел не горячего и горького, а холодного. Подруга принесла фарфоровый молочник и налила в высокий узкий стакан холодных сливок. Неужели есть женщины, которые все понимают? Если они есть, на них женятся, чтобы не упустить. Пани Скуратовская тоже все понимала, но чаще делала наоборот, не то, чего я хотел.

– Как ты поняла, что я хочу холодного молока? – спросил я.

– Ты же деревенский, – ответила Подруга. – Я подумала: а как у вас в деревне, когда мужик оттрахает свою бабу, что он пьет с устатку? Наверное, молоко или квас. Пиво в деревне дефицит. Вот и принесла сливок.

– Ты слишком умная для актрисы. Тебе это не мешает?

– Мешает, – ответила Подруга. – Но актерство – зависимая профессия, ты это и сам знаешь. Что бы ни требовал режиссер-идиот, приходится исполнять. Я ведь тоже еще не звезда.

– Когда у меня будут идиотские требования, ты мне скажи.

– Никогда. Это все равно что сказать, что у мужчины член маленький. Он это запомнит на всю жизнь и никогда не простит. Вот у тебя член замечательных кондиций, и вообще, ты замечательный любовник.

Подруга посматривала на часы.

– Тебе пора? – спросил я.

– Извини, я тебя предупреждала.

Она вышла из ванной свежей, села перед зеркалом и начала наносить макияж.

– В это время у подъезда сидят старухи. Я бы не хотела, чтобы они видели нас вдвоем. Ты иди первым. Или посиди минут десять, после того как я уйду, а двери захлопнешь. Можешь даже поспать.

– Я пойду первым.

Подруга поцеловала меня.

– Не дуйся. Ты можешь прийти завтра.

Не знаю, почему я задержался у ее дома. Потом шел за нею. На станции метро ее ждал сухопарый старик в синем блейзере и серых брюках. Он поцеловал ее, и они вошли в вагон. Лицо старика показалось мне знакомым. Я тогда уже знал довольно много известных мужчин, да и женщин тоже. И вспомнил. Очень известный театральный драматург. Следовательно, ему около семидесяти. Органайзер говорила, что Подруга пытается устроиться в один из московских театров. Все нормально. Старики для того и существуют, чтобы через них молодые женщины устраивали свою жизнь. Я тогда не думал, что сам стану стариком.

А впереди был еще целый вечер, как минимум, шесть часов, прежде чем лягу спать.

Я шел по Москве, думая сразу обо всем. Надо снимать квартиру с телефоном, не набегаешься вниз к вахтеру, да и в общежитие дозвониться невозможно. Я договорился с кинооператором, с которым знаком с первого курса Киноинститута, своим когда-то спарринг-партнером. Он снял одну картину, пейзажи замечательные, но у меня главное – лица, как он снимет портреты, я не знал. Запечатленное на пленке только частично можно исправить монтажом. Конечно, мне нужен не начинающий, а оператор экстра-класса, таких не больше пяти – семи, все они снимают или расписаны, как минимум, на год вперед. Оператор, с которым я договорился, не москвич. Он мог снять Москву замечательно, но для этого надо любить этот город лучше всего с детства, но и у провинциала видение может быть острее, неожиданнее. Съемки начнутся осенью, а закончатся накануне зимы. Но какая будет осень – долго желтеть листвой или дождливой и хмурой осенью средней полосы, о такой прошлой осени я не мог вспомнить без тоски. Конечно, у меня будет группа, сорок человек с осветителями, ассистентами, помощниками, администраторами, вторым режиссером, но все решения должен принять я и настаивать на них, добиваться этих решений. А если я ошибаюсь? Из ничего я должен создать новую жизнь, которой не было до меня и никогда не будет после меня.

Я спустился в метро и увидел своего сокурсника по актерскому факультету. Сокурсник происходил из знаменитой актерской семьи. Высокий, загорелый, светлоглазый, фотографии таких мужских лиц печатают в рекламах горных курортов и новых моделей автомобилей. Они хорошо смотрятся, но не запоминаются. После института он стал работать во МХАТе, еще студентом его сняли в популярной комедии, используя поразительную схожесть с отцом.

Рядом с ним стояла худенькая, высокая и красивая девушка лет восемнадцати. У меня таких не было и, наверное, не скоро будут.

– Как ты? – спросил он.

– Так себе.

– Служишь на театре?

– Не служу.

– В кино?

– Очень относительно.

Я надеялся, что он скажет, какая же относительность, если на фестивале получил приз за главную мужскую роль. Но сокурсник, вероятно, газет не читал и за внутренними кинофестивалями не следил.

– А может быть, тебе надо было поехать в провинциальный театр, наработать мастерства и предпринять новый штурм Москвы? Иногда надо и отступать.

У платформы уже собрались несколько молодых парней и девушек, вероятно, компания куда-то ехала. На меня не обращали внимания.

Тогда я подумал, что для московской элиты я всегда буду провинциалом. Меня могут даже и принять, но всегда будут помнить о моем деревенском происхождении, как сегодня Подруга со стаканом сливок, и мой сокурсник, который сразу попал в прославленный театр и считал это нормой, а если я приехал из провинции, должен был туда и вернуться. Это тоже норма.

– Если что, звони, – сказал сокурсник. – Телефон тот же.

Значит, он по-прежнему живет со своими родителями. Я был в этой огромной четырехкомнатной квартире. Даже если он женится и приведет жену и родит ребенка, ему выделят две комнаты, а когда-нибудь он эту квартиру получит в наследство.

– Как другие получают московскую прописку? – как-то спросил я у Органайзера.

– Есть три пути, – ответила она. – Первый – обмен. Например, трехкомнатную, скажем, в Саратове ты меняешь на однокомнатную в Подмосковье, потом эту квартиру меняешь на комнату в коммунальной квартире в Москве, если, конечно, у тебя есть работа в Москве, тебе такой обмен разрешат. А потом покупаешь кооперативную квартиру в Москве, вернее, вносишь первый взнос и ждешь, когда построят дом на пустыре, где-то возле окружной дороги.

– А второй путь? – спросил я.

– Женишься на москвичке, получаешь прописку, зарабатываешь деньги и строишь кооперативную квартиру.

– А третий путь?

– Женишься фиктивно, за деньги. Снимаешь квартиру, копишь деньги и строишь кооперативную квартиру.

– Путь, в общем-то, один. Квартиру все равно надо покупать?

– В общем, да, – согласилась органайзер. – Конечно, если ты станешь известным и знаменитым, то в порядке исключения у тебя возьмут твою малогабаритную в Свиблово и дадут хорошую в центре. Но для этого нужно быть очень известным.

Я вернулся в общежитие и увидел на двери своей комнаты записку: «Зайди в 301». Я спустился к Каратистке и увидел сервированный стол. Шпроты, селедочка с луком, на подоконнике завернутая в газету кастрюля, по-видимому с отварной картошкой, бутылка водки и две пива. Изысканный студенческий обед.

Каратистка в кофточке и мини-юбке, с уложенной прической. Я отметил ее крепкие мускулистые ноги.

– Замечательный сценарий, – сказала она. – Я это могу сделать очень хорошо. Я тебя не разочарую.

– Я рад, но я тебя буду пробовать.

– Хоть сейчас… Есть хочешь?

– Хочу.

Я хотел есть и пить. Водка у нас закончилась быстро.

– Я сбегаю, – сказала Каратистка.

Я дал деньги.

– Я сегодня возьму, – сказала Каратистка. – Через неделю я тебе отдам. У меня через неделю зарплата в институте.

– А у кого одолжила? – спросил я.

– У сценаристов. Они баржи с арбузами разгружают.

Я протянул Каратистке еще пятьдесят рублей. Больше пятидесяти в общежитии никогда не занимали.

– Отдай сценаристам. Отработаешь.

– Отслужу, – пообещала Каратистка.

Мы выпили еще, и я поднялся.

– Можешь остаться, – сказала Каратистка. Ее переполняла благодарность.

– Нет, – ответил я. – С актрисами, которых я собираюсь снимать, я не сплю.

– Почему? – удивилась Каратистка. – Все режиссеры спят.

– Потому что, если спишь с актрисой во время съемок, не сможешь от нее потребовать полной отдачи на площадке. Уже не ты ей диктуешь, а она тебе.

Такие рассуждения я слышал от режиссеров, но сам никакой концепции по этой проблеме не имел. Когда я был режиссером в Ташкенте, после съемочной площадки я еще сидел в монтажной, чтобы понять, складывается ли фильм, хотя бы монтажно, и каких планов не хватает для монтажа. На романы с артистками у меня не было ни времени, ни сил. К тому же узбечки-актрисы в романы не вступали.

Я вернулся в свою комнату и уснул. Утром я принял холодный душ, выпил чашку кофе и поехал на киностудию «Мосфильм».

Я окончательно поверил, что фильм все-таки будет сниматься, когда на двери одного из кабинетов появилась табличка с моей фамилией и указанием титула – режиссер-постановщик.

В КИНО КАК В КИНОЛОГИИ…

Я не нарушил главный и основополагающий принцип Афанасия. Он много раз повторял: «В кино как в кинологии: надо спариваться только с породистыми. Если спариться с непородистым, обязательно родится ублюдок».

Пока у меня в группе был один породистый актер. Вечный Князь, прочитав сценарий, дал согласие сниматься. Я предчувствовал, что и Каратистка будет породистой и, может быть, я открою замечательную и даже великую актрису. Я зашел к Органайзеру и сказал:

– Я не набрал группу, а устроил на работу нескольких безработных.

Хотя большинство из группы приглашены по рекомендациям Органайзера, упрекать ее было бессмысленно. Она рекомендовала, но принимал решения я. В кино за фильм отвечает один человек – режиссер. Если он выигрывает, вся слава его, если проигрывает, все удары принимает тоже он.

– Еще не поздно произвести замены, – сказала Органайзер.

Меня беспокоил кинооператор. Каратистка, некрасивая в первой половине фильма, во второй половине, когда влюбится в учителя музыки, должна выглядеть красавицей. Художник-гример предложил свое решение преображения. На фотопробах преображения не получилось. Кинопробы немногое изменили. Арман посмотрел пробы и сказал:

– Девочка способная, но лечь с ней в постель вряд ли кому захочется, тем более Вечному Князю. Ищите грим, и хорошо бы найти оператора поинтереснее.

Вечером ко мне зашла женщина лет сорока, в джинсах и куртке, по ее голосу я определил – курит давно и много, она это тут же подтвердила:

– Я ваш директор. Я знаю, что вы не курите и не разрешаете курить в своем кабинете. Это будет единственной нашей с вами проблемой. Я курю больше двух пачек в день. Сделайте для меня исключение.

– Нет, – сказал я. – Вы будете курить перед встречей со мною и после встречи.

– Не прошло так не прошло, – ответила директриса. – Но попомните мои слова: вы закурите если не на этой картине, то на следующей.

Ее предсказание не сбылось, я не закурил и не курю до сегодняшнего дня, хотя такое воздержание не спасло от тех болезней, предпосылкой которых, по утверждению врачей, является непомерное курение.

В первой комнате перед моим кабинетом сидели помощник режиссера, девочка лет восемнадцати, и ассистентка по актерам, сорокалетняя полнеющая красавица, мечта мужчин от тридцати до пятидесяти. Судя по хорошо поставленному голосу, из неудавшихся актрис. Почти все ассистенты по актерам были из бывших актрис.

Афанасий говорил: «У режиссера в группе должна быть толстая, некрасивая, средних лет женщина, с которой не захотелось бы переспать, брошенная мужем, разведенная, без детей. У нее должно быть нерастраченное чувство заботы и служения мужчине. Но ее надо поощрять, делать подарки ко дню рождения, когда возвращаешься из-за границы. Тогда она становится незаменимой. Вся ее жизнь – это съемки и создание условий для режиссера. В перерывах между съемками она не живет, она ждет, когда режиссер запустится с картиной. Но ей, как, ревнивой жене, нельзя изменять. Ее всегда надо приглашать на картину, не делая исключений. Она, и только она». Я дал поручение Органайзеру искать такую. Она довольно быстро нашла оператора.

– Сейчас свободен оператор Будберг. Из пятерки лучших. На его картине у режиссера инфаркт. Следующая картина у него только в начале года. Он успеет снять нашу. Я показала ему наш сценарий, он готов обсудить.

Будберг зашел ко мне через несколько дней.

– Сценарий – говно, – сказал он, – но Каратистка – замечательная актриса.

– Она должна быть красивой, когда влюбится.

– Она и так красива. У нее замечательные глаза.

– У нее лошадиные зубы.

– А зачем показывать ее зубы? Надо показывать ее глаза. Но я приду на картину только после того, как вы решите свои проблемы с оператором.

В кино киногруппа – это группа наемников. Люди объединяются для одной операции – съемки картины – и уходят, как только съемки закончены. Они могут встретиться на другой картине, у другого режиссера через год или никогда уже не пересекутся, хотя и работают на одной студии. Существуют, конечно, привязанности и дружбы, но не для режиссера. Можно снимать из картины в картину любимых артистов, если они подходят для роли, но если не подходят, их заменяют на других, более подходящих в данном фильме. Оператор – более близкий и труднее заменяемый член группы, если он понимает режиссера и дополняет его.

С моим нынешним оператором мы пили пиво в Киноинституте, разминались на ринге. Разговор, который у нас состоялся, тогда казался трудным, сейчас я это делаю намного легче. Но тогда в мой кабинет вошел оператор с предложениями по съемкам натуры – улиц, по которым будут ходить будущие герои фильма, и я ему сказал:

– Картину будет снимать другой оператор. Ты пока не тянешь.

– А ты тянешь? – спросил меня оператор.

– Я тяну, – ответил я ему. – Трудно отказывать своим друзьям, но я отказываю.

– Друзьями мы никогда не были.

– Ну, приятелям, знакомым. Но я должен думать о картине.

– Можешь не объяснять. Я все понял, когда мне передали, что к тебе заходил Будберг. Режиссеры все бляди. Дают тому, кто дороже заплатит.

– Кто дороже стоит, – поправил я.

– Ладно, я уйду, – сказал оператор. – Но больше ко мне не обращайся, я с тобой никогда работать не буду.

– Будешь, – сказал я. – Когда я стану знаменитым режиссером. Будешь считать за честь, что я тебя приглашу.

– Ты будешь знаменитым?

– Буду.

Оператор задумался и неожиданно согласился:

– А что? Вполне возможно. Таких сволочей, как ты, поискать надо.

Будберг сделал пробы Каратистке. Она была прелестна, когда не улыбалась во весь рот. Но зато, когда смеялась, вместе с ней смеялись все зрители в зале, потому что она не стеснялась показывать свои огромные зубы.

Мне были нужны молодые актеры, которые исполнили бы роли школьников. Ассистентка по актерам принесла мне альбомы школьников, которые снимались в картине известного режиссера на студии Горького. Я видел эту картину два года назад, значит, снималась она больше трех лет назад.

– Они уже выросли, – сказал я, возвращая альбом.

– Хорошо, я поищу в школах, – тут же согласилась ассистентка.

– Пригласите на завтра Каратистку, будете искать вместе. Ей с этими девочками работать.

Я сказал директрисе:

– Где та ассистентка, которая бы мне подсказывала, а не я ей?

– Есть такая, – ответила директриса. – Завтра выходит из отпуска.

А пока в моем кабинете сидели Каратистка и очень сосредоточенная прежняя ассистентка – ей уже сообщили, чтобы она искала себе другую работу. Сегодня у нее оставалась последняя попытка доказать свою профессиональную необходимость.

– По сценарию у тренерши из группы в двадцать девушек действуют шесть каратисток. Первая – полная, высокая, с мощной задницей, грудью четвертого размера и лицом школьницы. Вторая – маленькая, худенькая, которая всех побеждает. Остальные четверо – чтобы у всех были замечательные попки и груди. – Я поставил конкретную задачу.

– Простите, – возразила ассистентка, – но это же школьницы, дети, какие груди?

– Любые, чем они больше, тем лучше. Фильм будут смотреть и мальчишки, и мужчины, и на экране должно быть, на что посмотреть.

– Актерские способности вас совсем не интересуют? – спросила ассистентка.

– В данном случае не интересуют. Я буду просматривать всех претенденток. Форма одежды – трико. На каждую надевать трико на размер меньше, чтобы все обтягивало. И никаких лифчиков.

Ассистентка молчала. До моей картины она работала на нескольких картинах со старым интеллигентным режиссером, почти классиком, была его любовницей и привыкла к другим объяснениям. Она буквально постарела за несколько минут, вероятно поняв, что для меня она не представляет ценности ни как женщина, ни как работник. На следующий день она написала заявление об уходе, и появилась другая ассистентка, худенькая, сорокалетняя, гладко зачесанная, в белой блузке, темной юбке, туфлях-лодочках на невысоком каблуке. Я начал ей объяснять.

– Мне все ваши пожелания передали, – сказала она. – Мы пройдем по первокурсницам актерских училищ и физкультурных факультетов педагогических институтов. Через неделю покажем.

– Через пять дней.

– Хорошо, через пять дней.

По четкости ответов и по полному отсутствию кокетства она абсолютно не походила на бывшую актрису.

– Вы кто по образованию? – спросил я.

– Филолог. Преподавала латынь в медицинском училище. На студии десять лет, провела четырнадцать картин.

Судя по занятости, режиссеры ее ценили.

– Сколько картин провели с одним и тем же режиссером?

– Пять.

– Снова к нему пойдете работать?

– Не пойду. Он умер.

– Простите. Сколько лет вашим детям?

– У меня нет детей. Я не замужем. Живу одна, рядом со студией. Когда я на картине, у меня не бывает проблем от и до. Я работаю сколько необходимо. А если получается хорошее кино, я радуюсь этому, как самому лучшему подарку.

Конечно, она не подходила полностью под критерий Афанасия, не была ни толстой, ни безобразной, и, хотя она явно старше меня лет на десять, встретив ее в какой-то компании, я, наверное, попытался бы затащить в постель.

Через пять дней в студийном спортивном зале толпилось не меньше полусотни девушек в купальниках. Мой приход отфиксировали почти все.

Мгновенно среагировали девушки из театральных училищ. Девушки из физкультурных факультетов лежали на сложенных матах – привыкли расслабляться перед соревнованиями. Я сразу выделил одну, потому что она выделила себя. Встала, поправила под купальником внушительную грудь, провела ладонями по талии, повернулась, демонстрируя спину и ягодицы, великоватые для вчерашней школьницы, и улыбнулась мне. И я улыбнулся ей, уже зная, что возьму ее обязательно. Потом я много раз убеждался, что режиссер, выбирая актрису на роль, выбирает женщину, которая нравится и хочет понравиться. Если не хочешь понравиться, будь трижды талантливой, мимо тебя могут пройти. Нужен посыл, чтобы получить ответ, положительный или отрицательный, как уж сложится, а если ничего не посылаешь, ничего и не получаешь в ответ.

И я ее выделил.

– Записываю. Рыжеволосая. С накладной грудью. – Ассистентка сделала пометку в своем блокноте.

– А задница тоже накладная?

– Задница у нее привлекательная и своя. За это и взяли.

Я отобрал двадцать девушек, из которых шестеро могли вполне естественно произносить реплики. Пришлось поспорить с Будбергом о первой, на которую я обратил внимание, вернее, она сама обратила на себя мое внимание.

– Коротконогая и задница под коленками, – вынес свой вердикт Будберг. – Не надо ее.

– Надо, – сказал я.

– Почему? – спросил Будберг.

– Потому что она мне нравится.

– Не всем нравятся висячие задницы, – возразил Будберг.

– Всем, – ответил я и вынес уже свой вердикт: – Утверждена.

Когда у меня берут интервью или когда я выступаю перед зрителями, почти всегда просят:

– Расскажите о забавных случаях на съемках.

У меня есть несколько заготовок, но забавное случается редко, есть недоразумения, и чаще всего съемка – это сплошное недоразумение, когда ты хочешь получить одно, а тебе предлагают прямо противоположное.