Текст книги "Свои"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

На рынке мы купили овощей, копченого мяса, сыра. Подруга оказалась рослой блондинкой, формой бедер и груди напоминающей пани Скуратовскую.

Я с нею пересплю, подумал я. Мне всегда будут нравиться женщины, похожие на пани Скуратовскую. Своим женам я буду изменять необязательно только с такими, но с такими – обязательно.

– Познакомьтесь. – Органайзер представила нас. – Между прочим, она актриса.

– Не между прочим, – заметила Подруга. – а по диплому.

Ей было не больше двадцати пяти, но по Киноинституту я ее не помнил.

– Я заканчивала «Щуку», – опередив мой вопрос, сказала Подруга.

– Хорошо бы ее снять в фильме, – предложила Органайзер.

– Он снимет, – подтвердила Подруга. – И эпизоде.

Я забеспокоился: она угадывала мои мысли. Потом, когда мы были близки, я ее спросил:

– При первой же встрече ты буквально угадала мои мысли. Ты телепатка?

– А чего телепатировать-то? Как только ты вошел и посмотрел на мою задницу, и дура бы поняла, что ты хочешь со мной переспать. Режиссеры, особенно начинающие, еще не скоты. Если они спят с актрисой, то приглашают хотя бы на эпизод.

Уходя, Подруга громко, вероятно, чтобы я услышал, сказала:

– Чистое белье в шкафу, внизу, ты это знаешь. Ключ, как обычно, бросишь в почтовый ящик.

– Сука, – сказала Органайзер. – Зачем она меня макнула? Ладно бы ревновала. А вот так куснуть по-сучьи и отбежать, чтобы тебе не ответили. Не женись на актрисе. Придется снимать в каждом фильме. А чтобы красивая и талантливая – это большая редкость. Как только режиссер женится на актрисе, он сразу проигрывает. Потому что сценарии подбирает под жену, жена начинает диктовать, какую актрису утвердить, а какую не надо. И всегда будет против тех, которые более талантливы, чем она.

Органайзер приняла душ, и я проделал с нею все, что полагалось мне проделать, сократив сексуальный процесс до нескольких минут, потому что я хотел есть и мне не терпелось обсудить с Органайзером дальнейшее продвижение проекта.

Быстро запустить фильм в производство мог только ТТ и только по готовому сценарию.

Я уже нашел двух сценаристов, которые согласились переписать диалоги. Сюжетную схему я написал сам.

В прежнем сценарии руководство было против вокально-инструментального ансамбля из-за репертуара. Ансамбль все-таки прорывался на фестиваль и не получал первой премии. Но зрители так долго аплодировали, что ребята уходили со сцены все равно победителями, готовые и дальше отстаивать свое право исполнять свою музыку и свои песни.

Я изменил конфликт. Рок-группе мешало не руководство, а другая рок-группа. Эта группа пыталась запугать и даже воздействовать физически, избивая исполнителей. Учитель музыки, который создал рок-группу, приходил к учительнице физкультуры, которая занималась самбо (тогда каратэ было запрещено) с группой девушек.

И школьницы-самбистки защищали мальчишек-музыкантов. Естественно, между учительницей физкультуры и учителем музыки возникала любовь.

Я решил, что учителя музыки будет играть самый красивый актер советского кино, который играл в основном князей и графов из русской классики. А на роль учительницы физкультуры я выбрал некрасивую, но характерную актрису, которая, как и я, вот уже несколько лет жила в общежитии института. Ее однажды сняли в роли лейтенанта милиции, которая расправляется с пятью бандитами, научив ее перед съемками нескольким приемам каратэ. Она так увлеклась, что стала заниматься каратэ всерьез и почти профессионально участвовала в соревнованиях, стала мастером спорта и полуподпольно вела занятия по каратэ в каком-то научно-исследовательском институте, обучая самозащите молодых кандидатов наук. Чтобы платить, ее зачислили в штат института младшим научным сотрудником.

Со сценаристами мы не писали, а наговаривали реплики на диктофон, наговоренные кассеты я относил машинистке. Через неделю сценарий был готов.

Зная, что ТТ приходит на студию рано, я позвонил утром, и он сам снял телефонную трубку. Я попросил его прочитать сценарий.

– Приноси, оставь секретарю и позвони через три дня.

Я позвонил через три дня.

– Заходи, – сказал ТТ.

– Когда?

– Сейчас.

– Я могу быть через сорок минут. Закажет или не закажет пропуск, думал я, пока ехал на студию. Пропуск был заказан декадный.

ТТ вышел из-за стола и пошел мне навстречу, чуть боком, выставив левое плечо и нагнув голову. Теперь, когда я знал о его боксерском прошлом, такое его передвижение показалось мне особенно заметным. Мы сели друг против друга за стол совещаний.

– Я прочитал сценарий, – начал, как всегда, неторопливо ТТ. – Ты его хорошо переделал. Я помню старый сценарий. Сценарист там пытался укусить за жопу советскую власть. Не надо кусать руку дающего, а жопу – тем более. Кино-то снимается за государственные деньги. Если тебе не нравится ни эта власть, и это государство, пиши книжки, издавай за бугром и уезжай туда жить. Играть надо по правилам. За передернутые карты бьют по роже. По этому сценарию у меня замечаний нет. Ты все сбалансировал. Я поставлю сценарий в тематический план.

– Когда я могу начать снимать?

– В будущем году кто-нибудь обязательно вылетит из плана.

Я молчал.

– В кино ничего быстро не делается, – пояснил ТТ. Но я был готов к такому повороту:

– В объединении «Киноактер» закрыли картину. На оставшиеся деньги я сниму своих «Музыкантов».

– Не снимешь, – возразил ТТ. – Из сметы в триста пятьдесят тысяч они сто потратили.

– Я сниму за оставшиеся двести пятьдесят.

– На музыкальную комедию надо не меньше пятисот.

Мы с Органайзером прикинули, дали почитать сценарий одному из опытнейших директоров картин, и он сказал, что меньше чем за четыреста тысяч этот сценарий снять нельзя. Урезая смету во всем, я, наверное, смог бы снять за триста тысяч.

– Соглашайся на любую сумму, – убеждала меня Органайзер. – Главное – запуститься. Когда фильм будет снят, они добавят и на монтаж, и на озвучание, и на печать копий. Куда они денутся? Не будут же они выбрасывать отснятый материал.

– Не снимешь. – ТТ даже вздохнул от сожаления. – Ты думаешь, я добавлю, куда денусь? Не добавлю, потому что мне надо добавлять еще на семь картин наших гениев. Один переснимает почти половину картины, другой снимает уже год вместо трех месяцев. И так по каждой из семи картин.

Я молчал, но не уходил.

– А каких ты актеров хочешь занять? – спросил ТТ, не отрываясь от бумаг.

Я назвал Вечного Князя и Каратистку. Каратистку ТТ не помнил. Я назвал популярную рок-группу, которую уже начал поддерживать комсомол. Комсомол вначале делал все, чтобы уничтожить все нестандартное, но если не уничтожалось, а наоборот – группа набирала еще большую популярность, на нее переставали давить, печатать разгромные рецензии и как бы не замечали, затем на пике популярности группу начинали поддерживать, если исполнители не давали критических интервью западным радиостанциям. Группа «Механизм», которую я собирался пригласить для сьемок в картине, упорно не сгибалась под административным и пропагандистским напором, но не давала интервью западным радиостанциям, за что ей многое прощали.

ТТ кивнул, соглашаясь, и спросил:

– В сценарии две учительницы. У тебя уже есть наметки?

Я решил упростить для ТТ ситуацию. Одна из учительниц, сексапильная красавица, на нее не могут не оглянуться старшеклассники, преподает математику, она никогда не раздражается и никогда не ставит двоек. Пока ты чего-то не понимал и не выучивал, она вообще не ставила оценок. Сценаристы придумали несколько забавных сцен, когда она мгновенно считала, сколько надо платить, потому что в школу, как и во все учреждения, приносили дефицитные и модные вещи.

Я знал, что, обсудив несколько актрис, ТТ все равно предложит Катерину. Если режиссер не соглашался, ТТ обычно говорил: «Я тебе квартиру пробил?» или: «Я тебя на звание представил?», «Я твои неприятности уладил?». И заканчивал всегда одним и тем же: «Это моя личная просьба».

– На учительницу литературы еще не знаю, – ответил я, – а на математичку – Катерину.

– Почему? – спросил ТТ.

– Я с нею познакомился на фестивале. И роль сценаристы писали для нее. И для Князя, кстати, тоже, и для Каратистки. Сценарий специально подстраивался для уже выбранных мною актеров.

Что было абсолютной правдой.

– Интересно, – сказал ТТ. – Когда будешь давать интервью журналистам, не забывай им об этом говорить. Журналисты любят, когда им подкидывают заготовки, которые легко вставляются в статьи.

– Естественно, – ответил я.

ТТ рассматривал меня и молчал. Молчание затягивалось. Он тоже умел держать паузу.

– Считай, что я твою наживку заглотил, – сказал наконец ТТ. – Я посылаю сценарий в Кинокомитет. И потороплю их. Как только они утверждают, через два часа по студии будет приказ о запуске. Но запомни: не снимешь за двести пятьдесят, я сдеру все возможное с твоих постановочных.

– Торг еще уместен? – спросил я.

– Смотря на сколько.

– Я сделаю все возможное, чтобы уложиться в смету. Но мне даже при самой жесткой экономии может не хватить пятидесяти тысяч.

– Я тебе добавлю пятьдесят, и на этом ставим точку.

Органайзер маялась на площадке третьего этажа, ожидая моего выхода от ТТ.

– Поздравляю, – сказала она.

– Как определила? – спросил я. Она не могла знать, чем закончился наш разговор с ТТ несколько секунд назад.

– Это всегда видно. Ты уже сосредоточен и устремлен. Я тебе нужна для похода в «Киноактер»?

– Я не пойду сам. Отдам сценарий главному редактору студии, и он передаст в объединение для ознакомления.

– Директор «Киноактера» обидчив. Он любит, чтобы режиссеры приходили к нему сами. Он любит все давать из своих рук.

– Перебьется.

Я уже решил не делиться своими расчетами даже с Органайзером. Я помнил один из главных советов Афанасия: «Никогда не раскрывайся перед женщиной, потому что женщины приходят и уходят, а информация о тебе остается с женщиной».

– Мы это событие отпразднуем? – спросила Органайзер.

– Еще рано праздновать. Когда я все обдумаю, я тебе позвоню.

– А вот такого отношения к себе я не заслужила.

– Не понял. Какая заслуга и какое отношение?

– Извини.

Органайзер поняла, что у нас с нею начинаются другие отношения.

После войны на «Мосфильме» снимались две-три картины в год. В конце пятидесятых производство фильмов увеличилось до двадцати, то есть двадцать снимались и, как минимум, двадцать были в подготовительном периоде. Директор студии уже не мог отслеживать одновременно сорок фильмов. И тогда организовали творческие объединения, поставив во главе их наиболее опытных и уже старых кинорежиссеров. Старики болели, умирали, их места занимали известные и амбициозные режиссеры, которые, пока были живы старые мастера, числились в молодых, а как только занимали посты стариков, сразу становились выдающимися мастерами кино.

К моменту, когда я начал свой штурм «Мосфильма», все стабилизировалось. Из шести объединений двумя руководили старики, которые свои первые фильмы ставили еще и тридцатые годы, остальные пришли после войны.

Обычно режиссер, сняв свой первый фильм, старался закрепиться при объединении. Художественный руководитель объединения, как глава клана, защищал своих режиссеров, следил за очередностью постановок, отстаивал фильмы в Кинокомитете, а иногда и в ЦК партии.

Выбирая объединение, я выбирал себе жизнь на несколько лет вперед. Но выбирал не только я, выбирали и меня. Я шел не совсем стандартным путем. ТТ практически навязывал меня объединению «Киноактер». Были еще объединения писателей и киноработников, «Товарищ», «Время», «Знамя», «Эксперимент».

Пока сценарий читали в Кинокомитете, у меня было время для сбора недостающей информации.

«Киноактером» руководил известный киноактер Ковальчук. За глаза его называли Ковалем или Кузнецом, он любил повторять банальную сентенцию, что каждый человек – кузнец своего счастья. Его счастье выковал сам Иосиф Сталин. Вождю понравился тогда молодой Ковальчук в главной роли молодого Кутузова. Кутузов – степенный, мудрый, неторопливый, говорящий немного, но афоризмами. Кутузов победил французов, хоть и терпел вначале поражения.

На следующее утро в «Правде» был опубликован Указ Президиума Верховного Совета о присвоении Ковальчуку звания народного артиста СССР с нарушением всех иерархий. Артисту обычно присваивали вначале заслуженного, потом народного РСФСР и только потом народного артиста СССР. Иерархия существовала и в награждении орденами – «Знак Почета», Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, Октябрьской Революции, потом орден Ленина.

На следующее утро после Указа Верховного Совета Ковальчук стал знаменитым и уже оставался знаменитым всю жизнь.

Афанасий говорил:

– Коваль умнее даже, чем я.

Он не говорил – талантливее. Но Ковальчук был талантливым актером. Он снимался редко и только в главных ролях. Вероятно, понимая зависимость актерской профессии, он стал режиссером, но снимал только литературную классику. Он избегал, в отличие от Афанасия, снимать фильмы из современной жизни. Классика – это как антиквариат, хуже или лучше, но всегда дорого и с каждым годом дороже.

Он сразу получил руководство объединением, в котором редко появлялся. У него, единственного из худруков на «Мосфильме», не было своего кабинета.

– Кабинеты у бюрократов. Художнику кабинет не нужен, – говорил он.

Он заседал в других кабинетах. Они были похожи с Афанасием, заседали вместе в коллегии Кинокомитета, в Комитете по Ленинским и Государственным премиям, в секретариате Союза кинематографистов, в редакционных коллегиях почти всех кинематографических журналов.

Их фамилии упоминались во всех отчетах, они приходили на заседания, только если знали, что будет снимать телевидение, и садились всегда рядом, их и снимали всегда вместе – абсолютно лысого Афанасия и с роскошной седой шевелюрой Коваля.

Когда-то, сразу после войны, Коваль закончил мастерскую Афанасия, считался его учеником. Потом они стали соперниками и наверняка схватились бы, и никто не мог предположить, кто кого сомнет в дружеских объятиях, но не схватились, потому что учитель умер раньше ученика. И ученику на какое-то время в кино стало неинтересно, у него не было противников. Старые волки умирали, а молодые волчата еще не подросли.

У него всегда брали интервью, как у самого известного и узнаваемого зрителями и начальством. Он говорил медленно, даже в минутных сообщениях. Не важно, что ты говоришь, все равно назавтра забудут, но лицо увидят еще раз и наконец запомнят все и навсегда.

Он снимал фильмы не часто, но и не редко. Один фильм в два-три года.

В армии он был шофером и купил машину на первый же крупный актерский гонорар. Но как только стал известным актером и режиссером, стал ездить только с водителем. Зачем делать работу, которую могут сделать за тебя другие? Поэтому в объединении он все дела перепоручил директору, никогда не вмешивался в работу режиссеров. Если можешь, то сделаешь сам, если не можешь, никакие советы не помогут.

Режиссером он, как и актером, тоже стал известным сразу, потому что снял крупномасштабную историческую картину. Тысячные колонны разворачивались на экране в боевые порядки. Гусары, кирасиры, уланы блистали на балах.

Новые правители после Сталина мечтали о киноэпопеях. Они понимали, что от их правления останутся не только электростанции и мосты, но и фильмы, снятые режиссерами, картины, написанные художниками.

Когда я работал на «Мосфильме», мне тоже казалось, что «Мосфильмом» руководит не ТТ, а Коваль, потому что если картину хотели закрыть партийные идеологи, то ТТ выпускал Коваля, и ему уступали.

Я тогда пытался понять, откуда его сила, его внушительность, и понял только через много лет. Наших правителей, почти всегда малограмотных, знавших историю и литературу в лучшем случае по учебникам истории для средней школы, поражало, что этот человек преображался в исторические личности, они и историю узнавали по нему, у них не хватало времени на чтение книг.

В американском кино стоимость человека определялась конкретными миллионами долларов, которые платили за его труд. Популярность без стоимости была невозможна. Мы, как язычники, боготворили и обожали своих идолов-актеров вне их стоимости и даже возраста.

Я знал, что Коваль вряд ли будет читать сценарий моего будущего фильма, в лучшем случае посмотрит актерские пробы, согласится или усомнится в моем выборе, но настаивать не будет. А мне, вероятно, потребуется поводырь, который бы предостерегал от явных ошибок на протяжении всех съемок, чтобы я мог переснять неудавшиеся сцены, мне будет нужен оппонент. Я рассчитывал на органайзера и ее вкус, но и она могла ошибаться. Она не провела ни одного фильма самостоятельно от сценария до последней монтажной склейки.

Все будет решать директор объединения, которому важно пристроить киногруппу фильма, который вчера остановили. Я знал, что директор этого фильма – старый вор, а у меня теперь каждый рубль на счету, я не был даже уверен, что мне разрешат взять на картину органайзера, потому что в объединении были без работы свои редакторы.

Я вряд ли подружусь с Ковалем: он дружил только с известными, все остальные ему служили, а я не хотел служить без взаимности. Это все равно что давать деньги в долг без уверенности, что тебе их вернут. И я вычеркнул объединение «Киноактер».

Я мог претендовать на объединение «Союз», в котором снимались комедийные фильмы. Руководил объединением московский грузин Лаберия. Говорили, что он был родственником Берии и что после расстрела всесильного руководителя КГБ все его родственники из Бериев превратились в Лабериев, то ли эту приставку к фамилии им рекомендовали взять, то ли это было решено семейным кланом, во всяком случае, среди мингрелов я никогда не встречал фамилии Берия.

Лаберия снимал иронические комедии, и с каждым его новым фильмом становилось ясно, что этот русско-грузинский кентавр занимает в кино свою нишу. Но ходили слухи, что он вмешивается во все: от выбора актеров до окончательного монтажа. Может быть, – все фильмы, которые снимались в его объединении, были похожи на его собственные, только хуже, потому что копии могут быть даже лучше оригинала, но это все равно копии.

Я вычеркнул «Союз» и, перебрав остальные объединения, остановился на «Эксперименте», в котором я снимался в фильме о председателе колхоза. Руководил «Экспериментом» Арман – старый режиссер, он начинал тапером в двадцатые годы, когда в кинотеатрах еще шли немые фильмы с титрами, а в драматических или мелодраматических пьесах тапер на пианино усиливал эмоциональное воздействие на зрителя. Арман – еврейский мальчик одного из белорусских местечек – так любил кино, что его путь от тапера из кинотеатра до режиссера на киностудии стал вполне закономерным. Поработав помощником и ассистентом с Протазановым, когда-то очень известным режиссером, и сегодня еще известным историкам кино и студентам киноинститутов, он получил наконец самостоятельную постановку и снял достаточно популярную кинокомедию.

Во время войны он снял фильм о партизанах, получил Сталинскую премию.

Но когда в конце сороковых началась кампания против космополитов, он попал в один список с наиболее известными евреями. Понимая, что в ближайшие годы не будет ставить фильмы, Арман под псевдонимом начал писать статьи по истории кино и так увлекся, что написал книгу. После смерти Сталина он издал ее, защитил по ней диссертацию и стал научным сотрудником Института искусствоведения. К моменту образования кинообъединений он был уже доктором наук и профессором.

Его назначили руководить объединением. Кто-то в ЦК партии решил, что доктора наук и профессора, который еще умеет снимать фильмы, очень выгодно использовать в разного рода отчетах.

Арман так и не стал ставить фильмы, но радовался, если в объединении снимали интересную картину, и давал всегда профессиональные и дельные советы молодым и неопытным режиссерам.

ДЕРЖАТЬ УДАР

Я еще не мог планировать свою жизнь на несколько лет вперед, но, поставив перед собой конкретную цель, уже научился добиваться маленьких, но конкретных результатов.

Сейчас конкретно мне было необходимо уйти из «Киноактера» и перейти в «Эксперимент». Органайзер мне устроила встречу с Арманом, предварительно дав ему прочитать сценарий.

Полный, лысый, он сидел в своем огромном кабинете, в котором художественный совет объединения обсуждал варианты сценариев и отснятых эпизодов фильма.

Я объяснил ему, почему хочу снимать в «Эксперименте».

– Я польщен, – сказал Арман, – но я не буду ссориться с Кузнецом. Если он вас отпустит, я вас тут же запущу.

Сценарий в Кинокомитете прочитали за неделю и утвердили. Я об этом узнал от Органайзера утром на следующий день, но меня вызвали к директору «Киноактера» только через три дня.

О директоре объединения я уже знал многое, он обо мне, вероятно, только то, что я получил главный приз за мужскую роль на кинофестивале.

Лысеющий армянин в модном и дорогом костюме – я, побывав один раз за границей, уже стал понимать, что и сколько стоит, – осмотрел меня и спросил:

– Вы родственник ТТ?

Я молчал. И директор молчал.

– Вы глуховаты? – спросил он, не дождавшись моего ответа.

– Я пришел решать вопрос не о своих родственных связях, а о запуске фильма, – ответил я.

– А что решать? Сценарий утвержден. Мы выручим ТТ.

– Насколько я понимаю, ТТ и я тоже выручаем объединение.

– Это каким же образом?

– Объединение потратило сто тысяч, а фильм закрыли из-за профессиональной непригодности режиссера. Я же согласился на оставшиеся от сметы деньги снять фильм, то есть выручаю вас.

– А вы уверены в своей профессиональной пригодности? – спросил директор. – Я лично не уверен. Вы закончили актерский. Неплохо исполнили одну главную роль, но какой вы режиссер, никто не знает.

Все-таки директор знал обо мне больше, чем я предполагал.

– Тогда откажитесь от меня, – предложил я директору.

– Обсудим ваш режиссерский сценарий – может быть, и откажемся.

– У меня уходит натура. Для убыстрения работы я хотел бы совместить подготовительный период с работой над режиссерским сценарием. С завтрашнего дня мне нужен оператор, директор, художник-постановщик, ассистент по актерам, музыкальный редактор и редактор по фильму.

– Съемочная группа еще не распущена, берите. – И директор протянул мне лист с фамилиями киногруппы. Часть группы была заменена. По-видимому, директор устраивал на работу тех, кому благоволил.

Я положил перед директором свой список киногруппы. Ни одна из фамилий из списка директора не совпадала с моим списком.

– Ваш оператор – типичный середняк. Снял самостоятельно одну картину третьей категории. Директор уже пять лет ходит в заместителях и еще столько же будет ходить. Художник-постановщик – скандалист, редактор не провела самостоятельно ни одной картины. На эту группу мы не согласимся.

– Я не согласен снимать с киногруппой, которую мне навязывают.

– А может быть, вы вообще не хотите снимать в нашем объединении?

Я ждал этой фразы и дождался наконец.

– Под таким давлением не хочу.

– Да ради бога!

– Напишите, что не возражаете, если сценарий «Музыканты» будет поставлен в другом объединении.

– В каком?

– В «Эксперименте».

– А вот это пусть решает ТТ. Он направил вас к нам, пусть и забирает от нас.

– Рад был познакомиться, – сказал я, вставая.

– О себе я этого сказать не могу. И последний совет: не думай, что, если получил приз на кинофестивале, ты схватил бога за бороду. Все же понимают, что этот приз не за творчество, а за политику. Любое говно в роли председателя колхоза получило бы приз.

Я впервые понял, что такое задыхаться от злобы. У меня перехватило дыхание, я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и направился к ТТ. И допустил ошибку, которую больше никогда не повторял. Мне надо было позвонить ТТ от директора: за те пять минут, пока я шел до его приемной, директор уже позвонил ТТ и, вероятно, сказал такое, что при мне вряд ли решился бы сказать, я это сразу понял, когда секретарша, которая перемещалась с ТТ по всем его должностям, на мою просьбу спросить, когда меня может принять ТТ, ответила:

– Сегодня не сможет.

Я расположился на диване в приемной. ТТ выходил принимать снятый фильм, уезжал обедать, уезжал в Кинокомитет, не замечая меня. Я просидел в приемной шесть часов. Наконец он не выдержал и по громкой связи сказал секретарше:

– Пусть зайдет.

– Ты чего залупаешься? – спросил ТТ. – У Коваля режиссеры мечтают снимать.

– Я смогу снять фильм только с людьми, в которых уверен.

– Ну и поторговался бы. Ты бы уступил, тебе бы уступили. Зачем тебе редактор, которая ни одной картины не провела?

– Она нашла этот сценарий. Она уговорила сценариста на переделки. И вообще, я своих не сдаю.

– Никогда?

– Никогда.

– Упускаешь такую возможность, – с явным сожалением сказал ТТ. – Коваль – личность, талант. Если бы подружился, у тебя в кино на всю оставшуюся жизнь проблем не было бы.

– А я бы не подружился. Коваль дружит с нужниками.

– Это кто такие?

– Это которые ему нужны. Остальные ему служат. Он великий артист, а режиссер…

– Хороший режиссер, – перебил меня ТТ.

– Хороший. В смысле хорошо считает и выверяет. Снимает только классику. И как актер вытаскивает все свои фильмы. Без него, актера, его фильмы были бы не лучше других. Он сейчас занят своей картиной, ему сейчас не до меня. А мне нужен советчик, я не смогу каждый раз приходить к вам. Арман и советчик, и поводырь. И вообще, я для них плебей. Знаете, что мне сказал директор?

– И что же?

– Что все же понимают, что на кинофестивале любое говно за роль председателя получило бы приз. Для них эти слесари, председатели, доярки – говно. Значит, играть надо только братьев Карамазовых и князей Волконских.

Здесь я ударил точно. ТТ гордился, что он начинал со слесарей.

– Может, ты и прав, – сказал ТТ, – но наживешь в Ковале врага. А враг он неудобный. Он ничего не спускает и не забывает. Иногда надо зажаться. Перетерпеть. Я тебе даю сутки. Подумай.

Через сутки я позвонил ТТ.

– Подумал, – сказал я. – Не хочу. Я ведь только начинаю в кино. Не могу сдавать своих.

ТТ своих не сдавал и уважал тех, кто не сдает. Я потом буду сдавать, но не всех. ТТ я останусь верным, даже когда его выдавят из кино.

– Ладно, – сказал ТТ. – Я скажу Арману, чтобы они начали работать с тобой.

Я воспользовался первой же возможностью, чтобы ответить директору «Киноактера». Тогда я не нашелся, что ему ответить, и ушел молча. Кинофестиваль был позади, о призерах стали забывать. Но за первой волной известности всегда идет вторая, когда тебя используют менее популярные телевизионные передачи и газеты. Меня пригласили в «Сельский час», где собрали молодых председателей. Я знал, что они придут в телевизионную студию, как привыкли приходить на прием в обком партии: в темных пиджаках, при неброских галстуках. Я надел светло-желтую летнюю куртку, серую рубашку, уже зная особенности телевидения. Желтый цвет передавался очень отчетливо, а серый выглядел как белый. Я хотел выделиться, чтобы меня не путали с такими же, как я, молодыми парнями, и добился своего. Я знал, что ведущая обязательно спросит о моих дальнейших творческих планах. Я поблагодарил ТТ и руководство Кинокомитета и сказал:

– Конечно, я буду снимать фильмы о деревне. Но не сейчас.

– Почему? – спросила ведущая.

– Потому что если я сейчас сниму фильм о деревне, то попаду в разряд режиссеров самого низкого уровня. И хотя все говорят, как нужны фильмы о тружениках, кинематографическая элита на такие фильмы смотрит с усмешкой. Меня не взяли в объединение прославленного Ковальчука. «Ну что можно ждать от человека, который снялся в роли председателя колхоза?» – сказал директор объединения Ковальчука.

– Он так и сказал? – спросила ведущая.

– Он сказал грубее.

– А ты ему дал бы по роже, – предложил мне один из председателей.

– При случае и без свидетелей, – пообещал я.

Через несколько дней в коридоре «Мосфильма» я встретился с Ковальчуком. Он шел посередине, и все встречные жались к стенкам, потому что рядом с ним шли его второй режиссер и оператор-постановщик, занимая большую часть коридора. Я не отступил к стене, и столкновение становилось неизбежным. Ковальчук остановился и протянул мне руку:

– Ну здравствуй, драчун!

Я пожал ему руку.

– У меня к тебе просьба. Пожалуйста, не бей больше моих.

– Не буду, – ответил я. – Если они не будут.

– Они не будут. И вообще, ты зря от нас ушел. Вот снимешь у Армана, приходи ко мне. Мне нужны такие боевые хлопцы. Будь здоров!

– И вы будьте здоровы, – ответил я.

Мы перегородили коридор, и с обеих сторон терпеливо ждали уже несколько человек, когда мы разойдемся.

Ковальчук со свитой двинулся дальше, и я услышал, как он громко сказал:

– Большой мудак подрастает!

Этого я ему простить не мог. Тогда я еще не знал, что мы будем биться еще много лет с переменным успехом: то он приложит меня, то я.