Текст книги "Свои"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

РОЛЬ СЛУЧАЯ В СУДЬБЕ

После зачисления в аспирантуру я получил в общежитии комнату на одного – это была привилегия аспирантов.

По утрам я долго спал, шел в булочную, покупал булку, молоко, свежие газеты, жарил на плитке яичницу, пил крепкий чай и читал журналы, которые брал у сценаристов и киноведов, днем уходил на Выставку достижений народного хозяйства, обедал в шашлычной, два раза в неделю я работал грузчиком в магазине Альтермана-старшего. Последние два года я учился, зарабатывал деньги на пани Скуратовскую, пытался устроиться в киногруппы. Теперь у меня наступило странное спокойствие. Жизнь на три года определилась, я был обеспечен небольшой, но регулярной аспирантской стипендией, я заслужил отдых! И как потом много раз подтверждалось, когда ничего не ждешь, не планируешь и не надеешься, обязательно что-то подворачивается.

В тот вечер я зашел к киноведке Маше с неавантажной фамилией Костогрызова. В комнате Маши сидела загорелая, сухопарая женщина, явно с примесью татарской крови, как потом выяснилось – узбекской.

– Адия! Петр! – представила нас Маша и пояснила мне: – Адия ищет русских актеров на съемки в Ташкенте.

– Она уже нашла, – ответил я. – Ей ведь нужен молодой идейный русский командир, который сражается с басмачами. Я такой.

– А вот и не угадали. Нужен русский милиционер из Московского уголовного розыска, который приезжает в Ташкент помочь молодой узбекской милиции.

– Значит, двадцатые годы?

– Конец двадцатых годов.

– После Гражданской войны было большое сокращение Красной Армии, и молодых командиров направляли в милицию. Значит, он бывший командир.

– Маша, он слишком образован для актера.

– Других не держим. Он даже аспирант кафедры режиссуры.

– Адия, я не такой умный, как кажусь. Возьмите, не пожалеете.

– Беру, – сказала Адия.

– А если режиссер не увидит меня в этой роли?

– Увидит, – заверила меня Адия. – Других нет. Актер, который должен был играть вашу роль, запил, подрался, и ему сломали челюсть. Завтра вылетаем. Съемки послезавтра.

– А сценарий почитать можно?

– В самолете прочтешь, а сейчас беги за шампанским.

Я побежал за шампанским, а сценарий начал читать в самолете. Таким безответственным я был впервые в своей жизни.

В этом фильме я играл одну из главных ролей и понял, что режиссер при хорошем операторе и художнике-постановщике – не такая уж сложная профессия.

По сценарию два инспектора Московского уголовного розыска приезжали в Ташкент, чтобы помочь ликвидировать банду уголовников, которыми руководил бывший жандармский ротмистр. Третью главную роль – начальника узбекской милиции – играл узбекский актер. Остальные узбеки-актеры глубокомысленно слушали и истово исполняли указания московских начальников. По сценарию после нескольких мелких неудач начальник узбекской милиции приглашал бывшего полицейского следователя, который некоторое время работал в ташкентской милиции, но был вычищен из органов как чуждый элемент. И бывший полицейский следователь придумывает заключительную операцию по уничтожению своего бывшего сослуживца из царской полиции.

В Ташкенте было так жарко, что после съемок я возвращался в гостиницу и ложился на пол в ванной, выложенный кафельной плиткой, и остывал. Вентилятор гнал горячий воздух и не давал прохлады. Этот фильм преследовали неудачи. Режиссер, вялый, медлительный местный русский, обсуждал с оператором планы, которые надо снять, коротко консультировал актеров и уходил в тень. Через несколько съемок режиссер не приехал на площадку, и нам сообщили, что он попал в больницу с обширным инфарктом. Актеры вернулись в гостиницу. Самые опытные из них сразу сказали, что съемки законсервируют и продолжат на следующий год, если режиссер поправится, а если умрет, то назначат нового. Я воспринял это чрезвычайное происшествие почти спокойно. Не могло же мне так повезти! Но мое везение продолжалось. Вечером ко мне в номер позвонила Адия и без всякой подготовки спросила:

– Ты мог бы доснять картину?

– В каком смысле? – не понял я.

– В смысле – режиссером. Ты же в аспирантуре по режиссуре у Афанасия, а его здесь уважают. Директор студии – его ученик.

Я всегда поражался своей особенности почти мгновенно выдавать решение. Адия только произнесла первую фразу, а я уже знал, что соглашусь, знал, какие условия поставлю, примут – хорошо, откажут – все равно соглашусь. В тех эпизодах, в которых мне удалось сниматься во время учебы, я всегда старался понять, почему режиссер принимает то или иное решение. В кино оказалось совсем как в жизни. Кто-то навязывал свое мнение: иногда оператор, иногда актер, а режиссер соглашался или не соглашался. На съемках этого фильма навязывал свое мнение оператор. К своим тридцати годам он уже снял восемь фильмов и относился к режиссеру этого фильма как профессионал к дилетанту, хотя режиссер на студии работал больше тридцати лет, начав с помощника, пройдя все степени подчинения, до второго режиссера включительно, и наконец получил самостоятельную постановку. Не очень веря в собственные возможности, он пригласил молодого, но уже известного оператора с «Ленфильма». И оператор, и московские и ленинградские актеры, и даже я понимали, что славы этот фильм никому не принесет, и рассматривали съемки как возможность заработать. Фильм запустили в производство внезапно, потому что Госкино СССР не утвердило сценарий местного автора. Режиссеры-узбеки не могли быстро собрать киногруппу, к тому же в последние годы они не хотели снимать фильмы о басмачах, где русские всегда побеждали. И на студии нашли местного русского, который всегда был вторым режиссером и стоял в очереди на получение самостоятельной постановки. Он сделал невозможное: нашел сценарий и даже собрал актеров, в основном средних профессионалов, потому что все известные в середине лета снимались в других фильмах. От безвыходности он даже рискнул утвердить меня, совсем неопытного и неизвестного, на одну из трех главных ролей. И я был благодарен ему за это.

– Я сниму этот фильм, – сказал я. – Только у меня есть два условия.

Адия звонила из кабинета директора студии, она замолчала на несколько секунд, по-видимому пересказывая директору студии мой ответ.

– Сейчас за тобой пришлют машину, – сказала Адия. – Спускайся через пятнадцать минут. Черная «Волга».

Я надел чистую белую сорочку с коротким рукавом, повязал темный галстук. Если летом в Москве я видел мужчину в рубашке с коротким рукавом, но при галстуке, это всегда был иностранец. Галстук без пиджака придавал официальность.

– По бабам собрался? – спросил мой сосед по номеру и начальник по фильму: он – старший инспектор уголовного розыска, я – младший.

– По бабам, – согласился я.

– А я по пиву, – сказал он и скорее приказал, чем попросил: – Сходи в буфет за пивом, – и протянул мне трешку.

Завтра ты пойдешь для меня за пивом, решил я, но сегодня, взяв деньги, спустился в буфет и взял ему пива.

Директор студии, полный, грузный сорокалетний узбек не встал, когда я вошел, только кивнул на мое приветствие. Его удивила моя молодость, на съемках для солидности мне накладывали усы. Если он сейчас начнет расспрашивать о моих несуществующих ролях в кино, об аспирантуре, где я не проучился ни одного дня, наш разговор закончится просьбой передать учителю, что его по-прежнему помнят и любят ученики в Узбекистане, и моим отъездом.

Я знал, что директор – режиссер, снял несколько исторических костюмных фильмов, о басмачах не снимал, и о современных хлопкоробах тоже – не протест, но определенная позиция. Только догадываясь об этом, я позволил себе строить свои доказательства почти предельно откровенно. Я хорошо пародировал в студенческих капустниках преподавателей киноинститута, и почти всегда с успехом. Представив Афанасия, я начал медленно, слегка растягивая слова и делая паузы:

– Конечно, кино получится. Получится кино, но кому оно принесет радость?.. Никому.

Директор улыбнулся, узнав знакомые интонации Афанасия.

– Опять приезжают двое умных боевых русских и учат, как жить, неглупых, но наивных узбеков, как ловить преступников. Много раз использованный прием.

Кино интересно смотреть, когда есть на кого смотреть. Американцы умеют считать деньги, но кинозвездам они платят миллионы. Есть ли в фильме звезды в главных ролях? В главных ролях нет, но почему-то очень интересные актеры, почти настоящие звезды заняты в эпизодах. Может быть, есть смысл поменять эти роли? – Я сделал длинную паузу и, уже не пародируя Афанасия, продолжал: – Абдуллаев – очень интересный актер, но в основном слушает московских товарищей и молча записывает их малоинтересные соображения и только к концу фильма приглашает к разработке операции опытнейшего полицейского следователя – актера Горшкова, тоже чрезвычайно интересного актера. Он ведь начинал еще в военных фильмах и запомнился зрителям, но после войны остался в Ташкенте, и его мало использовали в кино.

– В русском драматическом театре он самый известный актер, – сказал директор-режиссер. – На него ходят.

– Я видел его только в одной сцене, – продолжил я, – и смотрел на его игру с обожанием. Надо, чтобы этого бывшего полицейского пригласили в самом начале фильма, и драматическое напряжение сразу возрастет. Московские товарищи ему не верят, подозревают, проверяют.

– Переписывать сценарий? – спросил директор-режиссер.

– Не надо ничего переписывать. Мне нужен толковый редактор, который перенесет часть реплик и ролевых функций от московских сыщиков к узбекским, которые лучше знают местные условия, и к бывшему полицейскому, который знает и дореволюционных бандитов, и послереволюционных. Конечно, и моя актерская роль несколько уменьшится. Я проиграю в деньгах.

– В деньгах вы не проиграете, а второе условие? – спросил директор-режиссер.

– Я предполагаю, что мне заплатят часть постановочного вознаграждения, что будет справедливо. И хотя я не проводил подготовительного периода, мне придется снимать две трети фильма, и опять же будет справедливо, если в титрах я буду стоять как режиссер-сопостановщик.

– Начните снимать, – сказал директор-режиссер. – Надо еще убедиться и вам, и нам, что вы сможете стать режиссером-постановщиком. Группа сложная, у оператора очень непростой характер, но я смотрел первый съемочный материал, очень интересно снято. Оператор почти гениальный, и потому я готов заменить кого угодно, но оператора менять не буду.

Директор-режиссер дал мне понять: если между мною и оператором возникнет конфликт, он будет на стороне оператора.

Он почти сказал, что хороший оператор снимет картину и без режиссера.

В РОЛИ РЕЖИССЕРА

Я спал всего два часа. Б о льшую часть ночи мы с редактором писали роль для бывшего полицейского следователя. Адия утром отвезла новые тексты директору студии.

За мною присылали машину, актеры молча смотрели, как я сажусь в директорскую «Волгу», им, по-видимому, сообщили о моем возвышении.

Снимали в павильоне, в котором был выстроен кабинет начальника ташкентской милиции. Я сидел в комнате режиссера, оттягивая время своего появления в павильоне. Я не знал, с какого кадра надо начинать снимать совсем новую сцену. Адия дважды заглядывала ко мне, показывая на часы, я кивал и тянул. Наконец она не выдержала и сказала:

– Пошли. Когда-нибудь все равно придется начинать.

Мы вошли в павильон. Я громко сказал заранее заготовленную фразу:

– Здравствуйте. Начинаем снимать.

И наступила полная тишина. Все смотрели почему-то не на меня, а на оператора.

– А вы, собственно, кто? – спросил оператор.

– С сегодняшнего дня я приказом директора студии назначен режиссером-постановщиком.

Я просил директора студии утром издать приказ и оповестить съемочную группу и актеров о моем назначении.

– Первый раз слышу, – сказал оператор.

– Дайте мне приказ, – сказал я второму режиссеру. – Я лично прочту его для вас.

– У меня нет приказа, – ответил второй режиссер. – Мне что-то говорили, но я не поверил. А почему вы должны снимать? И у меня, и у оператора-постановщика для этого больше оснований, чем у вас.

Значит, они договорились. Мне вдруг захотелось пойти в угол павильона, лечь на сложенный брезент и уснуть. Мне всегда хотелось спать, когда я не знал, что делать дальше.

– Вы можете пойти к директору студии, высказать свои возражения и предложить свои кандидатуры в режиссеры-постановщики. Я думаю, директор отошлет вас обратно и предложит приступить к работе.

– Вы в этом уверены? – спросил оператор.

– Абсолютно, потому что, чтобы вы доказали, что я не могу снимать, я хотя бы должен начать снимать. Поэтому не будем терять время и начнем работу. Репетируем.

Актеры сели за стол заседаний. Я рассказал об изменениях в сценарии. Начальник ташкентской милиции, чтобы не подчеркивать, что он старший и по званию, и по должности, сидел вместе со всеми, а его кресло во главе стола оставалось свободным. В кабинет вошел бывший полицейский следователь. Он должен был сесть за стол заседаний, но ассистент по реквизиту забыл поставить для него стул. Актер, увидев, что для него нет места за столом, сел в кресло начальника уголовного розыска, понял, что совершил ошибку, и отодвинул кресло в сторону.

– Очень хорошо, – сказал я. – Стул забыл поставить ассистент, но могли забыть и милиционеры. Во время съемок вы проделаете то, что сделали сейчас, но сядете за спинами инспекторов: вы ведь не штатный сотрудник, вас пригласили как консультанта. Начали.

– Я не буду снимать этот кадр, – сказал оператор. – Он безграмотный. Инспекторы должны будут оглядываться на него. Это же неудобно.

– Да, – подтвердил я. – Неудобно. Но смешно. Если у вас есть другое решение, я готов выслушать.

Оператор задумался.

– Пусть вынесут стул, и он сядет со всеми, – наконец предложил оператор.

– Скучное и стандартное решение, – прокомментировал я. – Но, уважая вас как профессионала, мы можем снять два варианта, а я выберу лучший.

– А кто будет платить за перерасход пленки? – спросил оператор.

– Я и вы, разумеется, как это принято.

– Ну уж нет. Я платить за чужую дурость не буду.

– Мне тоже не хочется, но из уважения к вам я готов платить. Начинаем снимать!

В эту смену сняли меньше, чем могли бы, на второй вариант не хватило времени, наверное, я слишком долго и подробно объяснял актерам.

Я был убежден, что следующий скандал будет спланирован более тщательно. После смены я продиктовал второму режиссеру, чт о мне необходимо для съемок на завтра. Список был большим и подробным. Я знал, что если не половины, то трети реквизита завтра в павильоне не будет: забудут, не найдут, не достанут.

Следующий день на съемках я начал с проверки реквизита. Я разыграл и возмущение, и ярость.

– Как? И этого нет тоже?! – закричал я наконец, обхватил голову руками, посидел несколько секунд в этой позе отчаяния и сказал второму режиссеру: – Уходите из павильона. Вы свободны.

– Как свободен? – не понял второй режиссер.

– Вы уволены.

– Я буду жаловаться.

– Вот и начинайте прямо сейчас. Все! Обязанности второго режиссера с сегодняшнего дня исполняет Адия.

– Актеры, в кадр, – сказала Адия. – Черновой прогон сцены.

Оператор дважды за эту смену не соглашался со мной, возможно надеясь, что я продолжу скандал. Но предложения оператора были более интересны, чем мои, я благодарил и соглашался.

Вечером он зашел ко мне в номер с бутылкой коньяку.

– Выпьем и потолкуем, – предложил он.

– Выпьем, – согласился я, хотя пить не хотел.

Я уже понимал, что без помощи оператора фильм не сниму. Мне помогала Адия, она уже четыре года была ассистентом по актерам и давно хотела перейти во вторые режиссеры. В перерыве между съемками она отвела меня в угол павильона и прошептала:

– Спасибо тебе. Я буду очень стараться.

– Прости второго режиссера, – сказал оператор. – Это я его завел. Возьми его обратно.

Я бы простил, цель ведь достигнута, я если не подавил, то приглушил намечающийся бунт, но место второго режиссера заняла Адия. Оператор ждал.

– Я сразу не могу. Надо какое-то время, мне надо выдержать характер.

– Сколько тебе нужно времени на выдерживание характера?

– Несколько дней.

– Ладно, он подождет. Те изменения, что ты внес в сценарий, улучшают фильм, но не намного, шедевра не получится. Наивно все, за хвост притянуто…

– Я постарался сделать все возможное, – заверил я оператора.

– Постарайся уж, – усмехнулся оператор. Выпитый коньяк нас не сблизил, но и не рассорил. Через несколько дней оператор спросил, выдержал ли я характер.

– Еще два-три дня, – пообещал я. Через три дня директор студии обещал второго режиссера пристроить в другую съемочную группу. Через три дня второй режиссер подошел ко мне на студии и сказал:

– Директор предложил мне другую картину.

– Идите.

– Но вы же обещали!

Я хотел ответить, что ничего не обещал, а за предательство всегда расплачиваются, но ответил не так, а развел руками, улыбнулся и сказал:

– Предложение директора студии – большая честь. Я бы не хотел ссориться.

И вся киногруппа поняла, что в споре с кинооператором верх оказался моим. С этого дня никто не оспаривал моих распоряжений.

К началу занятий в аспирантуре я не успевал и позвонил Афанасию домой. Он выслушал мое объяснение и сказал:

– Конечно, снимай.

Монтировал фильм я в институте и, сложив черновой вариант, попросил посмотреть Афанасия. Он смотрел по две части, извинялся и выходил звонить к телефону в коридоре – тогда еще не было мобильных телефонов даже за границей.

За время просмотра он поговорил с заместителем министра, с несколькими режиссерами, членами художественного совета «Мосфильма».

Я впервые видел, как обкладывался генеральный директор самой крупной киностудии в Европе. Директор, посмотрев короткометражный фильм режиссера, ученика Афанасия, отказал ученику в постановке полнометражного фильма. По просьбе Афанасия короткометражку посмотрел художественный совет. Директор «Мосфильма» и предположить не мог, что завтра самые известные кинорежиссеры найдут в короткометражке достоинства, которые не увидел он, а когда ему позвонит заместитель министра или сам министр, – пока Афанасий дозвонился до заместителя министра, но, может быть, успеет переговорить с министром, позвонив ему домой или на дачу, – после этого директору «Мосфильма» ничего не останется, как переменить свою точку зрения, и он переменит, потому что ссориться с Афанасием не надо.

При Афанасии я начал осваивать искусство связей. Если ты выполнил просьбу кого-то, то всегда можешь обратиться с просьбой к тому же, и просьбу выполнят, обходя законы и постановления.

Каждый закончивший режиссерский факультет должен был поработать на киностудии ассистентом, вторым режиссером, потом снять достойную короткометражку и только после этого встать в очередь режиссеров, имеющих право на постановку полнометражного художественного фильма, потому что все тогда стояли в очередях: за автомобилями, холодильниками, стиральными машинами, в очереди за правом сделать проект, полететь в космос или поставить фильм.

Как-то мы с Афанасием шли по Арбату и возле магазина «Колбасы» стояла большая очередь.

– Я перестал есть колбасу: не могу стоять в длинных очередях, – сказал я.

– Зачем стоять в длинных очередях? – посмеиваясь, ответил Афанасий. – Есть очереди короче, надо только знать о них.

– Но все равно очереди, – возразил я.

– К сожалению, да, но необязательно всегда вставать в конец очереди, можно в середину, а лучше – в самое начало очереди…

Я пока стоял в самой общей очереди.

– Неплохо, – сказал Афанасий, закончив смотреть фильм. – Вполне грамотно.

Я понял, что хвалить он меня не будет.

– В чем мой главный недостаток? – спросил я.

– Недостатков нет. – Афанасий молчал, может быть, сомневался, пойму ли я его, – тогда он меня совсем не знал. – Мы все кому-то подражаем. В детстве взрослым, в молодости известным и знаменитым, это нормально. Можно научиться делать, как делали другие. Но это всегда копии. Оригинал – это когда ты сделаешь, как можешь, и не стыдишься этого, не извиняешься, не оправдываешься. Я вот такой, сегодня, возможно, это считается пошлостью, но через десять лет это станет нормой, и многие начнут подражать. В режиссуре как в моде. Все носят с воланами и рюшечками, но возникает Коко Шанель и делает маленькое черное платье.

– Я, значит, снял с воланами и рюшечками?

– Не переживай, – успокоил меня Афанасий. – Первая работа редко бывает без рюшечек.

Но у тебя тоже много рюшечек, подумал я тогда. Афанасий вошел в кино с первого фильма, снятого по рассказу Чехова. И второй фильм был по Чехову. Эти фильмы стали классикой, их показывают по телевидению по несколько раз в год. Потом он вдруг снял фильм об индустриализации, с передовиками производства, с врагом народа, которого чекисты разоблачают на строительстве. За этот фильм он получил свой первый орден. Во время войны он поработал в Ташкенте, снял несколько боевых киносборников, в которых немцев-идиотов играли знаменитые комедийные актеры, наверное, мог бы остаться в Ташкенте до конца войны, но он переехал в Москву и начал работать на студии документальных фильмов. Первый свой документальный фильм о Сталинградской битве он смонтировал из материалов фронтовых операторов и получил Сталинскую премию второй степени. Он хорошо анализировал и оказался под Курском до начала сражения. Он распределил кинооператоров на самых опасных участках и работал с ними, как режиссер с актерами, зная их возможности. Один хорошо снимал танковый бой, другой мог идти в атаку с пехотой, более медлительные не пропускали деталей быта. К тому же он знал генералов и умело снимал их, не слишком выпячивая, чтобы не раздражать Верховного Главнокомандующего. Его наградили орденом боевого Красного Знамени, а за фильм он получил Сталинскую премию первой степени. И уже делать фильм о битве за Берлин поручили ему.

После войны он начал преподавать в Киноинституте. Роман о молодых подпольщиках во время войны он прочитал одним из первых и начал готовиться к съемкам. В этом фильме он снял весь свой актерский курс. Молодые актеры-студенты сразу стали известными. Потом он снял киноэпопею о гражданской войне по книге советского классика. Тогда еще телевидение не снимало телесериалов. На киноэпопею из четырех фильмов ходили четыре вечера подряд. В некоторых кинотеатрах показывали по два фильма сразу. О фильме-эпопее были написаны статьи и диссертации.

Можно понять, почему Афанасий, молодой эксцентричный актер, который снимался у лучших режиссеров того времени, стал режиссером. И тогда, и сейчас молодые считают, что могут сделать не хуже, а лучше стариков (в старики записывают всех, кто старше тридцати), но не все решаются. Я спросил Афанасия:

– Почему вы выбрали для своего первого фильма рассказ Чехова?

– Потому что фильм – это всегда рассказ, случай. А Чехов один из немногих русских писателей-рассказчиков. Россия знаменита своими романистами. Единственный из рассказчиков, кого знают за рубежом, – это Чехов. Поэтому мой первый фильм заметили не только здесь, в России, но и на Западе.

Я не стал спрашивать Афанасия, почему он после Чехова стал снимать про рабочих и чекистов. Я это узнал после его смерти, когда его стали забывать, но очередной юбилей все-таки решено было отметить, и меня попросили написать о нем статью. Я, уже депутат Государственной Думы, запросил дело Афанасия в Федеральной службе безопасности, уверенный, что такое дело существует. В КГБ были дела даже на самых верных и надежных, к тому же верными и надежными они становились после многочисленных проверок перед тем, как присвоить звание народного артиста или наградить очередным орденом.

Дело на Афанасия завели в середине тридцатых годов, когда он снял свой первый фильм. Особый интерес для меня представил рапорт оперативного уполномоченного НКВД о выявленных несоответствиях в его биографии. В пункте «Социальное происхождение» Афанасий написал: «…из служащих. Отец – бухгалтер, мать – домохозяйка». Уполномоченный уточнял: отец был бухгалтером, но после революции. А до революции владел несколькими кинотеатрами в Томске.

В пункте «Имеются ли родственники за границей?» Афанасий записал: «Не имеются».

Уполномоченный отметил: старший брат Афанасия, офицер колчаковской армии, по-видимому, вместе с бандами атамана Семенова ушел в Харбин. Была отметка уполномоченного: сведения уточняются.

Возможно, Афанасия вызывали на Лубянку и уточняли эти самые сведения.

Никто уже не сможет объяснить, испугался ли он тогда или по здравому размышлению пришел к выводу, что защитой ему может быть только верная, беспорочная служба советской власти и Коммунистической партии, в ряды которой он вступил во время войны.

Еще в деле были донесения секретных агентов КГБ, выезжающих за рубеж в делегациях кинематографистов, – чаще всего именно его назначали руководителем подобных делегаций. Фамилии агентов были заклеены. На одном из донесений на месте подписи был подклеен довольно большой кусочек черной бумаги, – по-видимому, агент подписался не только фамилией, но и указал звание, народный или заслуженный артист, и многочисленные премии.

Во всех донесениях отмечалось, что он давал верную политическую оценку увиденных фильмов, разъяснял политику Коммунистической партии и Советского правительства зарубежным коллегам. Альтерман-старший говорил: если человека покусала собака в детстве, страх перед собаками у него на всю оставшуюся жизнь.

Я ничего не знаю о страхах Афанасия и, наверное, не могу понять людей его поколения, потому что вырос без страха. Были детские страхи перед болью, когда старшие мальчишки били меня. Но когда я понял, что они так же боятся моих камней, страх пропал, вместо страха появился расчет.

Как-то в начале зимы я ждал Афанасия на кафедре в институте, он позвонил и сказал:

– У меня не завелась машина. Приезжай в Театр киноактера, позвони мне, и я через десять минут подойду.

Афанасий жил в высотном доме на Красной Пресне.