Текст книги "Свои"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

И в Думе меня показывали чаще других и потому, что узнавали, и потому, что снимали операторы, с которыми я учился или работал. И на самом последнем этапе монтажа мои планы никогда не выбрасывали, возможно, кто-то отслеживал и дозировал, кого и сколько надо показывать.

Для избирателей я мог стать почти идеальной кандидатурой, потому что моя биография складывалась, как биография миллионов, и Организация это просчитала абсолютно точно.

Родился в районном провинциальном городке, закончил среднюю школу, отслужил положенные два года в армии. Значит, проголосует за меня большинство отслуживших хотя бы за то, что я не косил от армии.

Учился, подрабатывал шофером. Проголосуют миллионы шоферов. Стал актером и играл простых парней, а простых парней больше, чем красавцев-суперменов.

Снял фильм о молодежи и музыкальных группах. Значит, не старый долдон, если любит рок.

Депутатом от своей родной области избирался дважды. Вырос без отца, а мать по сей день выдает посылки на почте.

Я каждую осень приезжаю в Красногородск, помогаю матери копать картошку, консервировать огурцы и помидоры. В ватнике и кирзовых сапогах я ничем не отличаюсь от местных мужиков.

Я никогда не додумывал до конца мысль о возможности стать Президентом огромной страны. Наверное, из суеверного страха, как не решаешься додумывать о моменте собственной смерти.

И я не был уверен, что надо бить по уже поверженному болезнью и сложившимися обстоятельствами Президенту. В России сегодня могут не любить и даже ненавидеть, пока ты наверху, у власти, а завтра, если ты проиграешь и окажешься внизу, любить не станут, но жалеть будут.

Впервые у меня не было уверенности, что Организация все правильно просчитала.

– Мне надо встретиться с руководством Организации, – сказал я.

– Правила такие, что вам не надо ни с кем встречаться, – ответил Генерал.

– Какие правила? – спросил я.

– Попробуйте представить. Начинается предвыборная кампания. Вы – человек на виду, но пока вы актер, режиссер, даже депутат парламента, к вам один интерес. Как только вы начинаете претендовать на первый или второй пост страны, вами интересуются не только журналисты, но и все существующие спецслужбы. И однажды появляется статья с ксерокопией вашей подписи о сотрудничестве с Организацией.

– Я ничего не подписывал.

– Поэтому и не подписывали. Мы вас оберегали много лет. Теперь пришла пора ваших действий.

– Мне необходима встреча с руководством Организации, – настаивал я.

– Я доложу, – сказал Большой Иван. – И завтра перезвоню тебе о дате встречи.

Но он не позвонил ни завтра, ни через неделю.

Каждое утро я покупал с десяток газет и еженедельников. Политологи считали, что Президент вряд ли выставит еще раз свою кандидатуру. Уже определялись и претенденты. Главным претендентом считался московский мэр. Он критиковал Президента и набирал очки. Но когда явно нанятый журналист назвал его вором, мэр начал доказывать, что он честный. Если доказываешь, значит, оправдываешься. И его рейтинг пополз вниз.

Претендентом считался и премьер-министр, но страна уже не воспринимала стариков, а ему исполнилось семьдесят.

Об отставке правительства я узнал из «Последних известий» по радио. Новым премьером Президент назначил директора Федеральной службы безопасности. Я с ним был знаком. Невысокий, спортивный, почти мой ровесник. Он больше слушал, чем говорил. Через несколько дней Президент еще раз подтвердил, что не будет баллотироваться на следующий срок, и объявил нового премьера своим преемником. Я позвонил сам Большому Ивану, и мы встретились.

– Это наш будущий Президент? – спросил я его.

– Вероятно, – согласился он.

– Еще год назад никто и предположить не мог, что следующим Президентом станет бывший офицер КГБ.

– Чтобы управлять разваливающейся и коррумпированной страной, нужен сильный и четкий человек. Для этой роли лучше всего всегда подходили военные. Если не он, то к власти пришел бы или армейский генерал, или генерал из МВД. Нынешний вариант, по-моему, лучший.

– Ты считаешь, что Служба безопасности коррумпирована меньше?

– Конечно. И ты об этом знаешь тоже.

– Я не знаю.

– Я знаю, – подтвердил Большой Иван.

Это было особенностью даже бывших сотрудников: они никогда не говорили плохо о своей конторе, может быть потому, что их могли вернуть на службу в любой момент.

Теперь я понял, что Организация, вероятно, готовила сразу несколько возможных претендентов. И поэтому спросил:

– Скажи мне, где я допустил ошибку или грубо просчитался? – спросил я Большого Ивана.

– Обычно разрабатывать новый тип самолета поручают нескольким конструкторским бюро. Но в серию запускают один тип самолета. Во время войны выиграли два бюро – Яковлева и Лавочкина, проиграли Микоян и Гуревич. На самолетах «ЛА» и «ЯКах» провоевали всю войну. А сейчас уже несколько десятилетий в воздухе «МиГи», то есть истребители Микояна и Гуревича. Они накопили опыт и выиграли соревнование через несколько лет.

– Понятно! Организация отслеживала и готовила не одного меня. Таких на старте, наверное, были сотни. А к финишу пришел один.

– Что за Организация? – спросил Большой Иван.

– Ваша контора, которая организовала мои выборы и в Верховный Совет, и в Думу.

– Я-то считал это твоей заслугой. Дурака вряд ли выбрали бы.

– Значит, никакой Организации нет?

– Я такой Организации не знаю…

Меня всегда поражали возможности мозга в доли секунды перебрать сотни вариантов и выбрать один.

В эти доли секунды я собрал пресс-конференцию, рассказал журналистам о существовании Организации, и что одним из руководителей Организации был Большой Иван, и что он генерал КГБ, а теперь ФСБ.

Большой Иван, посмеиваясь, покажет журналистам свой военный билет, где записано, что он сержант запаса, а по воинской специальности – механик-водитель танка. А мои утверждения? У каждого творческого человека есть отклонения. А у меня есть конкретные отклонения психиатрического характера. Организация просчитала и этот вариант. Я как-то пожаловался Большому Ивану, что плохо засыпаю. Он предложил мне проконсультироваться у его приятеля в Институте неврологии. Приятель предложил обследоваться. Я согласился. Меня пропустили через томограф и еще через какие-то агрегаты. Какое заключение написано и где оно хранится, я не знаю.

Вероятно, Организация готовила несколько десятков претендентов на высшие посты в государстве, а когда выбор Президента пал на человека из Организации, все другие претенденты оказались ненужными.

Возможно, что Организация в Федеральной службе безопасности существовала полулегально, и теперь, когда во главе Службы безопасности встанет руководитель, назначенный новым Президентом, Организацию разумнее всего законсервировать.

А сотрудников Организации, способных еще к оперативной работе, направить на новые места службы. И я спросил Большого Ивана:

– Ты когда уезжаешь?

– Через неделю, – ответил он, усмехнулся и добавил: – Ты стал аналитиком!

– Не бог весть какая аналитическая работа, – ответил я. – А куда?

– В Южную Америку собственным корреспондентом от телевидения.

Такое назначение скрывать не имело смысла. Корреспондент телевидения всегда находился в кадре.

– Жаль, – сказал я.

– Чего жаль? – спросил Большой Иван.

– Десяти лет жизни, как минимум, с депутатством, выборами, всей этой политикой.

– Ты не прав, – не согласился Большой Иван. – Политика – это высокие технологии. А ты изучил эти технологии. Лев Толстой, чтобы правдиво написать «Воскресение», ездил в суды, в тюрьму. Изучал жизнь. А тебе не надо изучать: ты жил этой жизнью. Может быть, ты снимешь наконец фильм о том, что хорошо знаешь.

– А раньше снимал то, чего не знаю, что ли?

– Да. О милиционерах в Средней Азии. А что ты знал о милиционерах? И музыкантов не знал, и музыку не любил.

– У тебя хорошая память.

– Я недавно пересматривал твои фильмы.

А может быть, он прав. Я снимал фильмы, которые мне поручали или которые были нужны в тот момент, но я никогда не снимал то, что хотелось мне самому и что я знал и умел, чего не знали и не умели другие.

– Конечно, – сказал Большой Иван. – Попробуй. У тебя еще очень большой запас во времени. И ты можешь не отвлекаться на бытовые проблемы. У тебя уже есть всё. И связи, и деньги, профессия, известность, дом…

– Ты можешь ответить откровенно только на один, самый последний и самый главный на сегодня для меня вопрос?

– Никогда не задавай откровенных вопросов, если не надеешься получить откровенный ответ.

– И все-таки… Намечая кандидата вы ему подбираете и жену. Насчет женитьбы на пани Скуратовской – это были твои личные пожелания или требования Организации?

– Я, наверное, был бы безмерно счастлив, если пани была бы моей женой. Чего желать большего? Умна, очень красива, сексуальна. Смотри, можешь упустить. Такие женщины не валяются.

Большой Иван разлил водку. Мы выпили. Вряд ли Большому Ивану хотелось ехать в Южную Америку, где жарко, он и в Москве плохо переносил жару. Но он служивый человек и поедет туда, куда его пошлют. И я впервые не позавидовал человеку; за которого принимали решения. А я не поеду, куда не хочу.

И я, может быть только во второй раз в жизни, почувствовал полное облегчение, какое испытал после демобилизации из армии, сняв солдатскую форму. Наконец я никому и ничего не должен. Я могу жить как хочу.

– Я тебе завидую, – сказал Большой Иван.

– Чему? – спросил я.

– У тебя есть время прожить еще одну жизнь…

– Я так и сделаю…

– Если тебе позвонят и передадут привет от Большого Ивана, прими этого человека. Это моя личная просьба.

– Так и быть, – пообещал я.

Прощаясь, мы даже обнялись. Через несколько дней позвонил мужчина и сказал:

– Вам привет от Большого Ивана. Я бы хотел передать от него сувенир. Давайте встретимся.

– Где? – спросил я.

– Как обычно, погуляем по берегу канала.

Мы встретились на берегу канала. Это был совсем молодой, до тридцати, абсолютно незапоминающийся мужчина. Он передал мне аргентинский нож с серебряной рукояткой в хорошем чехле из толстой кожи.

– Я БМП, – сказал мужчина.

– Боевая машина пехоты? – спросил я.

– Я Борис Михайлович Петров.

– Тоже занимаетесь документальным кино?

– Да. Вы знаете, что в вашей родной области назначены выборы губернатора?

– Выборы через год.

– Это минимальный срок для подготовки. Через неделю запланирован ваш творческий вечер на льнозаводе. Рабочие этого завода выдвинут вас кандидатом в губернаторы.

– Решили попробовать с этого конца? – спросил я.

– Актер, режиссер – это, конечно, симпатично, но нужно поработать в экономической сфере.

– А если я откажусь?ю

– От таких предложений еще никто не отказывался. Билеты вам привезут, гостиница заказана, губернатор предупрежден.

– Губернатор будет баллотироваться на следующий срок? – спросил я.

– Не будет. Среди претендентов вы будете самым раскрученным…

СВОИ

Снайпер прилаживал новое ложе к своей снайперской винтовке.

Вокруг лежали измотанные ночным боем и ночным переходом бойцы. Было довольно много раненых, которым санитары меняли повязки.

К штабу полка подъехал на мотоцикле сержант. Его от обычных армейских сержантов отличала командирская форма: зеленая гимнастерка, синие галифе и нарукавный знак – известный всем чекистский «Щит и меч».

Чекист вручил тридцатилетнему майору пакет. Майор прочитал донесение и сказал Чекисту:

– Я же сообщал, у меня боеспособных и роты не наберется.

Чекист молчал. Майор вздохнул и сказал молодому Политруку, который составлял списки потерь полка:

– Покормите сержанта.

Чекисту положили каши и тушенки. Чекист ел, а майор курил и смотрел на муху, которая билась о стекло. Политрук писал в столбик фамилии погибших.

Вначале гул был не очень ясным. Чекист прислушался и сказал:

– Танки.

– Сейчас всем кажутся танки, – заметил Политрук.

– Немецкие танки, – уточнил Чекист. – Меньше чем в километре.

Майор будто очнулся. Он выскочил на крыльцо и закричал:

– Боевая тревога! Занять круговую оборону!

Усталые красноармейцы вставали неохотно. Кто-то отдал команду:

– Стройся повзводно!

Чекист, не обращая внимания на Политрука, поспешно складывающего документы в большую брезентовую сумку, доел кашу, выпил компот и только тогда взял свой ППШ, вышел на крыльцо и увидел разворачивающиеся на площади танк и бронетранспортер, из которого выпрыгивали немецкие автоматчики. Выбежавший следом Политрук расставил ноги и, встав вполоборота, как на стрельбище, стрелял по танку из нагана.

Снайпер занял удобную позицию за памятником Ленину и стрелял из снайперской винтовки, не торопясь, и от каждого его выстрела падал очередной немецкий автоматчик из тех, что бежали в сторону штаба.

Чекист, дав несколько очередей из автомата, побежал прочь, крикнув Политруку:

– За мной!

Политрук ринулся за Чекистом, но остановился и спросил:

– Почему я вам должен подчиняться?

– Можешь не подчиняться, – сказал Чекист.

И тут же от танкового снаряда взлетело крыльцо штаба, где они стояли несколько секунд назад. И впереди них разорвался снаряд. Чекист укрылся за стеной каменного дома с вывеской «Парикмахерская». Политрук присел рядом.

Из соседнего здания с вывеской «Промтовары» вышли двое мужчин в черных костюмах, в серых фетровых шляпах и белых брезентовых ботинках. Не глядя миновали Чекиста и Политрука, скрылись за калиткой соседнего дома.

Чекист заглянул в парикмахерскую. По-видимому, парикмахеры сбежали совсем недавно. Перед зеркалами лежали бритвы, машинки для стрижки волос.

Чекист посмотрел в зеркало на себя и Политрука, взял машинку и довольно ловко за несколько секунд расправился со своей прической. Потом, нагнув голову Политрука, начал стричь и его.

– Что вы делаете! – Политрук пытался вырваться.

– Немцы командиров и комиссаров в плен не берут, а расстреливают на месте.

– Я в плен сдаваться не собираюсь!

– Я тоже, – сказал Чекист и положил в карман небольшую бритву.

Они выбежали из парикмахерской, и Чекист заскочил в «Промтовары». У входа валялись две красноармейские гимнастерки, галифе, ботинки, обмотки и красноармейские книжки.

– Эти в шляпах – дезертиры, – сказал Политрук.

– Вы очень наблюдательны, – заметил Чекист и, сбросив свою командирскую форму, попытался влезть в штатские пиджаки, снимая с вешалок один за другим. Но все они оказались маленьких размеров, и тогда он натянул красноармейскую форму.

– Не будьте идиотом, переодевайтесь! – прикрикнул Чекист.

Политрук поколебался и тоже надел брошенную красноармейскую гимнастерку, сняв свою командирскую.

– Документы! – потребовал Чекист, доставая удостоверение.

Политрук протянул ему свое. Чекист осмотрел брошенные красноармейские книжки, одну оставил себе, другую отдал Политруку. Командирские удостоверения Чекист засунул за батарею парового отопления.

И тут они услышали рядом громкий винтовочный выстрел. Чекист увидел, что за каменной тумбой рядом с «Промтоварами» лежит Снайпер и стреляет из снайперской винтовки. Немецкие автоматчики показались в начале улицы и тут же залегли.

Чекист выскочил из магазина, выхватил у Снайпера винтовку и помчался по улице. Снайпер – за ним.

– Ты что, охуел? Отдай винтовку!

Чекист, не останавливаясь, протянул ему винтовку.

Теперь они бежали втроем… Соседняя улица была заполнена немцами. Автоматчики останавливались перед каждым домом, один оставался снаружи, трое заходили в дом.

Чекист открыл крышку и бросил в колодец свои автомат ППШ и пистолет ТТ, и протянул руку за винтовкой.

– Не дам, – сказал Снайпер и стал снимать оптический прицел. Прицел он положил за поленницу и сам бросил винтовку в колодец.

Политрук засунул наган в карман брюк, но Чекист отобрал у него оружие и бросил в колодец.

Как только немцы приблизились к дому, все трое вышли с поднятыми руками. Они выглядели смешными и жалкими: плохо стриженные, Чекисту форма была явно маловата, Политруку явно велика. Немцы не могли удержаться от смеха. Фотографировали их. Политрук был отрешенным, Чекист улыбался как идиот, Снайпер смотрел затравленно.

Они шли огромной колонной по три в ряд. Запыленные, неумытые, с грязными повязками, уже не бойцы, а толпа.

Снайпер, Чекист и Политрук держались вместе в одном ряду. Снайпер увидел церквушку на пригорке и сказал:

– Сорок верст до дома. Завтра к вечеру пройдем по моей деревне.

– А у тебя кто там? – спросил Чекист.

– Отец. Две сестры.

– А сестрам по сколько лет?

– Двадцать два и двадцать.

– Годятся.

– Они замужние.

– Это даже лучше. Тебя когда призвали?

– Я на финской провоевал три месяца. Осенью должны были демобилизовать, задержали как снайпера. А тебя?

Чекист отметил, что к их разговору прислушиваются идущие сзади, и сказал:

– Парит. К дождю.

Вечером пленных кормили картофельной баландой. Перед армейскими кухнями стоили в очередях. За Политруком встал огромный парень и сказал:

– Лифшиц, свою порцию отдашь мне.

– Перебьешься, – ответил Политрук.

– Не залупайся, а то сдам, – предупредил парень. – Ты же знаешь, что за выданного комиссара и еврея дают буханку хлеба и круг ливерной колбасы.

– И еще тридцать сребреников, – добавил Политрук.

– Насчет серебра – это ваши еврейские дела.

Политрук получил черпак разваренной картошки в мутной жиже. Парень стоял рядом и ждал. И Политрук вылил свою порцию в котелок парня.

– Зря, – сказал Чекист. – Он от тебя не отстанет. Выдаст не сегодня, так завтра.

Политрук сел и закрыл лицо руками. Он плакал.

А парень устроился в углу сарая и жадно ел. Чекист присел рядом.

– Ты чего прижимаешься? – парень попытался оттолкнуть Чекиста, но захрипел, засучил ногами. Чекист повернул его к стене, сложил и спрятал бритву в ботинке. Забрал у парня котелок с едой и вернулся к Политруку.

Утром, когда всех построили, в сарае остался только один пленный. Конвоир перевернул тело и увидел, что у него перерезано горло.

Немецкие офицеры посовещались, и перед пленными встал переводчик в штатском.

– Товарищи, – начал он, спохватился и поправился, – господа, тот, кто убил пленного солдата, пусть выйдет из строя. За чистосердечное признание ему ничего не будет.

Никто не выходил. Унтер-офицер прошел вдоль строя и выводил каждого десятого. Их построили перед пленными, и переводчик объявил:

– Если тот, кто убил солдата, не признается, то будут расстреляны эти десять. Таков германский порядок.

Чекист увидел, что Политрук сейчас выйдет из строя, и сжал его руку.

– Если ты выйдешь, они потребуют сказать, где нож, тебе ничего не останется, как выдать меня. И они расстреляют не десять, а двенадцать.

Немецкий офицер отдал команду. Трое автоматчиков в три секунды расстреляли десятерых… И снова шла колонна пленных. Уже закатилось солнце. Конвойный по-русски требовал:

– Шире шаг!

Но команда звучала отрывисто и даже не очень понятно в немецком исполнении.

– Повернули вправо, через деревню, значит, не поведут, – сказал Снайпер.

– А сколько до твоего дома? – спросил Чекист.

– По прямой версты три.

– Справа не болото?

– Болото не болото, но места топкие. Мы здесь по осени клюкву собирали.

– Как твоя деревня называется? – спросил Чекист.

– Блины.

– А фамилия отца?

– Как и у меня. Блинов. У нас полдеревни Блиновы.

– Слушай сюда, – сказал Чекист. – Видишь, впереди поворот. Как завернем, сразу бежим направо. Конвойный, что сзади, нас не будет видеть секунд пять-семь, а который спереди, даст бог, не оглянется. До болота метров пятьдесят. Будем ставить мировой рекорд. У них только две собаки. Пустят одну.

– Может, подождем еще, – засомневался Снайпер.

– Я бегу, – сказал Политрук.

– Ладно, – решился Снайпер. – Я тоже бегу за компанию.

Колонна заворачивала. Чекист побежал первым, но его тут же обогнал Снайпер, Политрук замыкал.

Чекист считал:

– Раз, два, три, четыре, пять…

И раздалась первая автоматная очередь. Лошадь конвойного не пошла вскачь среди валунов. Другой конвойный спустил с поводка собаку и тоже стрелял из автомата.

Собака настигла Политрука уже в болоте. Политрук сжал ей глотку, а Снайпер ткнул в нее сухим суком. И собака завизжала от боли, отпрянула и уже не преследовала, а только лаяла.

Конвойные стреляли у края, но идти дальше в глубь болота не решались.

Снайпер, Чекист, Политрук вышли из болота на рассвете. Выжали одежду, вылили из ботинок воду и направились к деревне, едва видной в утреннем тумане.

Они подходили с огородов позади домов, когда от лая зашлась собака. Снайпер позвал ее: «Жулька!», – и она замолкла, радостно запрыгала, пытаясь его облизать.

На крыльце появился Старик в исподнем.

– Папаш, – тихо сказал Снайпер.

– Митька, что ли? – спросил Старик.

– Я.

– Ты один или вас трое?

– Трое.

– Идите в сарай.

– Принеси хлебушка поесть.

– Принесу.

Они ждали в сарае.

– Я думал, это твой дед, – сказал Чекист.

– Папашка после службы в армии в Ленинграде остался, раньше он Петербургом назывался, потом у него с городской женой развод вышел, он вернулся в деревню и женился на моей матке. Ему было тогда больше сорока, но он еще троих заделал. А три года назад матка померла.

Старик принес еду в корзинке. Расстелив на сене полотенце, выложил сало, вареную картошку, малосольные огурцы, пучки лука. Вытащил из литровой бутылки пробку из пакли и разлил мутную жидкость в граненые стаканы.

Снайпер и Политрук тут же выпили и стали жадно есть.

Чекист отставил свой стакан:

– Сейчас нам надо быть трезвыми.

Старик снова разлил самогон. Сказал:

– Раньше надо было трезветь.

И выпил. Чекист поколебался и тоже выпил. Первым отключился Снайпер. Потом заснул Политрук.

– Откуда узнали, что нас трое? – спросил Чекист.

– Полицай наш вчера прошел по всем избам и сообщил, что сбежали трое пленных и, если кто увидит, чтобы докладывали.

– И уже полицейские есть?

– Немцы – культурная нация. Сразу новую власть определили.

– Кто же такой чести удостоился? – спросил Чекист.

– А те, кто от советской власти пострадал. Как я, например.

– Но вас же полицаем не назначили?

– Бери выше. Я старостой назначен. Это вроде председателя сельсовета и председателя колхоза одновременно.

– А за что вы пострадали от власти?

– Ни за что. Не хотел в колхоз записываться. Уполномоченный пришел агитировать и говорит: если запишешься, получишь кусок хозяйственного мыла. Тогда мыла совсем не было. Так я его этим мылом приложил. Меня в кулаки и записали и сослали в Сибирь.

– Потом разобрались и вернули?

– Ну да, держи карман шире. Сбежал.

– Через всю страну без документов?

– Почему без документов? Документы нарисовали. Умелец из картошки все печати вырезал. Я за две недели до дома добрался. И вот уже почти десять лет на нелегальном положении.

– И за десять лет вас никто не видел?

– Все видели. Я и в колхозе работал. Я только голосовать не ходил. Меня в списках не было.

– И никто… – начал было Чекист.

– Никто, – тут же ответил Старик, сразу все поняв. – В деревне ж все друг друга знают. У меня же есть еще и братья, их сыновья, мои племяши. У нас, конечно, не Кавказ. Кровной мести нет. Ну, подожгут, ну, ночью голову проломят, ну, утопят. До пятого колена не режут. Обычно отца, сына, а внуков уже не трогают. Послушай, этот рыжий много выпил. Первый раз вижу, чтобы еврей так много пил.

– Как определяешь?

– А видно. И еврей, и командир. Чтобы за красноармейца приняли, остригся недавно, но с проплешинами, торопился, наверное. По рукам видно, что из интеллигентов.

– А я из каких?

– Я думаю, из чекистов.

– Как определяешь?

– Меня же много раз чекисты допрашивали. Выходка у тебя и у них одинаковая. Вам пока сидеть тихо. У меня дочки гостят. Им про вас знать не обязательно. Я их в райцентр отвезу, а потом будем решать, в таких пропозициях вечер утра мудрее, к вечеру больше знать будем: что, как и почем.

Снайпер и Политрук спали на сеновале. Чекист дремал, пытаясь наблюдать за двором. Вставало солнце, засверкала роса, выступившая за ночь. Открылась дверь дома, и на крыльцо вышла молодая женщина с распущенными льняными волосами, в короткой шелковой ночной сорочке. Сорочка была тесновата, и обилие тела выпирало. Чекист не поверил видению, таких красивых женщин в таких красивых сорочках с кружевами он видел только в кино. Чекист закрыл глаза, открыл, видение не исчезло. Женщина вдруг улыбнулась и ушла в дом.

Ярко светило солнце. Во дворе дома Старик складывал в поленницу дрова. Женщина рубила сечкой для поросят хряпу – листья свеклы. И одета она была в яркое маркизетовое платье, чуть тесноватое, особенно в бедрах, и она его задрала, показывая великолепные полные ноги.

Чекист и Политрук смотрели через щель сарая на подпрыгивающую при каждом ударе сечки упругую грудь. Проснулся Снайпер и тоже присоединился к ним.

Анна прошла в огород и стала собирать в подол платья огурцы.

– Старшая сестра? – спросил Чекист.

– Соседка.

– С придурью, что ли?

– Почему с придурью?

– Какая нормальная баба будет в подол маркизетового платья огурцы собирать? Они в земле, а земля утренняя, грязная. А если соседка, почему живет в вашем доме? Я видел, она ночью во двор выходила в ночной сорочке.

– Тут такое дело, сразу и не поймешь…

– Я понятливый. Она соседка, а дед с ней живет?

– Папашка перед финской войной наших девок замуж выдал, и у нас с ним никакого женского присмотра в хозяйстве не стало. А их матка умерла еще раньше, чем наша, у них никакой мужской заботы…

– И твой старик, значит, позаботился об этой Нюре?

– Может, и позаботился, но намекать ему про это не советую. Почистит сусала вмиг.

– Кому-нибудь чистил?

– Еще как.

Из дома вышли две молодые женщины, они что-то обсуждали с Анной и смеялись, всплескивая руками.

– Сестры? – шепотом спросил Чекист.

Снайпер кивнул.

– Хороши девки! – Чекист даже вздохнул.

Старик запряг лошадь в линейку – легкую тележку на четырех седоков, Анна положила в линейку мешки с провизией, корзину с только что собранными с гряд огурцами, и Старик выехал со двора.

– Выходи, Митька! – сказала Анна, как только закрыла ворота за Стариком. И когда Снайпер вышел, добавила: – Я Катьке передала, она тебя в бане ждет.

Снайпер, как на передовой, пробирался к бане короткими перебежками. Катерина, молодая, крепкая, в легком сарафане, сидела в бане на лавке возле каменки. Ойкнула, когда Снайпер сжал ее, обнимая. Снайпер тут же задрал ей сарафан и начал стягивать трусы. Катерина возмутилась.

– Ты чего делаешь-то? Поговорил бы вначале.

– Потом поговорим, потом-потом, – Снайпер задыхался от нетерпения.

– Сейчас поговорим, – и Катерина сбросила руки Снайпера.

Снайпер сидел рядом и молчал.

– Чего молчишь? – спросила Катерина.

– Ничего на ум не идет. Только про это и думаю.

– А как же ты в армии без этого обходился?

Снайпер молчал, пытался свернуть цигарку, руки у него дрожали.

– Ладно, – сказала Катерина. – Отвернись, я разденусь.

Снайпер отвернулся, но не выдержал, повернулся и глубоко вздохнул от счастья, увидев обилие девичьих достоинств Катерины.

Чекист и Политрук лежали на сене в сарае.

– Мясными щами пахнет, – сказал Чекист.

Из дома вышел Старик, за ним шел Снайпер, а замыкал шествие молодой парень в рубахе, подпоясанной ремнем, с трехлинейным карабином за спиною и повязкой на рукаве с надписью «Полицай» по-русски и по-немецки.

Политрук схватил вилы и встал у входа.

– Подожди убивать, – сказал Чекист. – Вначале поговорим.

– Новые сведения есть, – сказал Старик, входя. – Говори, – обратился он к Полицейскому.

– Они опросили пленных, и те показали, что сбежавшие могут быть нашими. Слышали, как один говорил, что его деревня в трех верстах. Получается, или из нашей деревни, или из Перлицы, или из Курцева. Приказано проверять и следить за домами, откуда призваны молодые. Из нашей деревни трое призваны.

– Быстро высчитали, – сказал Политрук.

– Болтать надо было меньше, – ответил Старик. – У меня в соседнем районе младший брат. Сутки передохнете, а завтра к ночи он вас туда проводит, – Старик кивнул на Полицейского.

– А может, сегодня? – спросил Чекист.

– Сегодня он не может: у него в ночь дежурство, и еще вот что… Курцево полиция уже проверила, могут к вечеру и к нам нагрянуть. Если начнут обыск, то зарывайтесь глубже в сено, но не стойте вплотную к стенке, обычно протыкают железными прутами вначале у стенок. Я правильно говорю? – спросил Старик у Чекиста и, не получив ответа, вышел из сарая. За ним шел Снайпер, а за ним боком Полицейский, стараясь не подставлять спину, держа в пределах видимости Политрука с вилами.

Чекист, Снайпер и Политрук смотрели сквозь щели сарая на деревенскую жизнь. Анна во дворе шинковала капусту, и была она снова в новом ярком крепдешиновом платье. Чекист покрутил у виска.

– Ладно тебе, – сказал Снайпер. – Я у нее спрашивал. Она сказала, что купила у отступающих из Латвии командирских жен почти задарма восемь платьев, чего их беречь, вот и надевает. Еще сказала, что понравиться хочет, мужики-то, мол, молодые, пусть посмотрят, что в деревне, если приодеть, бабы не хуже, чем в городе.

– Что, так и сказала? – спросил Чекист.

– Так и сказала…

Дымились бани. Бабы, подоткнув подолы юбок и летних сарафанов, на речке полоскали белье, не стесняясь парня лет двадцати, который смотрел на задранные подолы и по-идиотски радостно смеялся.

– Кирюша, – сказала ему одна из женщин, – ты бы нам поиграл и спел.

И парень, как ребенок, убежал вприпрыжку, принес гармонь, заиграл и запел известную предвоенную песню:

 
Ой, вы, кони, вы, кони стальные,
Боевые друзья – трактора,
Веселее гудите, родные!
Нам в поход собираться пора!
 

И уже набежали пятилетние и трехлетние детишки и, положив палочки на плечи, начали маршировать и подпевать деревенскому дурачку, наверное еще не очень понимая смысл припева.

 
Мы с железным конем
Все поля обойдем.
Уберем, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим.
 

Женщины смеялись, глядя на своих марширующих детей. Чекист и Политрук смотрели молча, и была в их взглядах явная растерянность.

– Я скоро вернусь, – пообещал Снайпер.

– Принеси книжку почитать, – попросил Политрук.

– Принесу, – пообещал Снайпер.

Снайпер почти по-пластунски пересек огород, заскочил в соседний двор, вбежал в избу.

Катерина валиком гладила выстиранное белье. Снайпер обнял ее и начал стягивать платье.

– Кирюшка вернется, – попыталась сопротивляться Катерина.

И тут гармошка замолчала и пение прекратилось. Катерина выглянула в окно.

Мимо изб пронеслись на таратайке двое полицейских и в конце деревни, на горке, залегли с карабинами.

Один с ручным пулеметом занял позицию на колокольне без креста на куполе.

Бабы бежали с речки, чтобы укрыться в домах, и тащили за собою детей. И только деревенский дурачок, улыбаясь, подошел к Полицмейстеру, сорокалетнему, старше всех полицейских, и снова заиграл и самозабвенно запел:

 
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим.
 

– Заберем? – спросил полицейский.