Текст книги "Свои"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Это местный идиот, – ответил Полицмейстер. – Скиньте ему штаны и всыпьте.

– Шомполами? – спросил полицейский.

– Ремнем, он же мальчишка.

Дурачка тут же на «козле» для пилки дров отлупили ремнем по голой заднице. Дурачок кричал и плакал.

Полицмейстер и трое полицейских начали обход дворов, осмотр подвалов и чердаков.

Все сараи были уже заполнены новым сеном. Полицейские стреляли в сено – три выстрела – и прислушивались. Полицейских сопровождал Старик.

Полицейские приближались к дому Старика и наконец вошли во двор. Обыскивали подвал, чердак. Вошли в сарай. Полицейские сделали три контрольных выстрела. Полицмейстер наблюдал за Стариком.

– Еще три сверху, – сказал Полицмейстер.

– Если и мне веры нет, то пошел бы ты… – сказал Старик Полицмейстеру. – Завтра поеду к коменданту и сдам свою должность.

Старик вышел из сарая, сел на завалинку и закурил. Полицейский приготовился сделать очередные выстрелы, но Полицмейстер остановил его жестом, вышел из сарая, сел рядом со Стариком и тоже закурил.

– А я никому не верю, – сказал Полицмейстер. – Потому что, если придет твой сын или зять, не выдашь ведь?

– Не выдам, – согласился Старик.

– Поэтому и для тебя исключений не будет, – пообещал Полицмейстер и добавил: – Беглых пленных я найду, далеко они убежать не могли. Но еще одно указание вышло: забирать евреев, цыган и убогих и отсылать и лагерь.

– Мне-то что от этих указаний?

– Этот идиот Кирюха-музыкант ведь брат твоей Нюрки? А может, и Нюрка не совсем того?

– Чего несешь-то! Знаешь же, что Кирюшку матка уронила недельного от рождения, у него темечко было еще мягкое.

– И по сей день еще не затвердело…

Старик вошел в сарай, прислушался и сказал:

– Вылезайте, они уехали.

Ему не ответили. И не было никакого шевеления сена. Старик молча ждал. Чекист и Политрук показались почти одновременно, спрыгнули и улыбались радостно и растерянно. Старик молча их рассматривал, потом повернулся и, не сказав ни слова, пошел к дому.

Уже темнело. В доме зажгли керосиновую лампу. Чекист и Политрук лежали в сарае.

Они смотрели на стадо коров, которых гнали через деревню. Коров встречали женщины. Анна загнала во двор двух коров и подросшего теленка. Вынесла тазик с водой, промыла вымя и начала доить.

И была она снова в новом креп-жоржетовом ярком платье. Чекист смотрел на нее, и очень она ему нравилась и крепкими проворными руками, и волосами, заплетенными в косу, и тем, как она сидела на корточках.

– Старик сегодня ночью нас убьет, – сказал Чекист.

– Зачем? – спросил Политрук в явной растерянности.

– Мешаем мы ему. Ему надо сына сохранить. Одного он прокормит, в подвале может и несколько месяцев продержать, а когда все утрясется, выправит ему документы. Одного ему даже немцы простят, а троих никогда.

– Мы же уйдем.

– А если нас схватят? Можем выдать. Он не будет рисковать.

– Как нас можно убить?

– Запросто. Напоит самогоном, подмешает туда какого-нибудь дурмана, чтобы крепче спали, и секир-башка. Так что самогон не пить, вилы держать под рукой.

Когда совсем стемнело, Снайпер вынес из дома горшок щей, миски, бутыль самогона и закуску: огурцы, лук, соль.

Снайпер разлил самогон по кружкам. Политрук отметил, что им налил больше, себе же плеснул на донышко. Чекист пригубил самогона и спросил:

– Полицай нас не выдаст?

– Ему что, жить надоело? Он нам хоть и далекий, но родственник.

– Полицай где дежурит? – спросил Чекист.

– Мельницу и мост через реку охраняет, завтра он в ночь нас в надежное место отведет.

– Мы сегодня уходим, – сказал Политрук.

– Завтра уйдем. Ешьте, пейте.

– Сегодня уйдем, – повторил Политрук. – Ты с нами или остаешься?

– Конечно, с вами. Чего не пьете? Выпейте. Когда еще придется выпить? Я сейчас хлебушка еще принесу.

Снайпер шагнул к двери сарая. Чекист поймал его за рукав рубахи, дернул на себя, ловко завел ему руку и приставил к горлу бритву.

– А теперь правду. Ты должен нас зарезать?

– Ты что, ты что! – Снайпер пытался вывернуться.

– Не дергайся, – предупредил его Чекист. – Сам знаешь, что мне зарезать человека как два пальца обоссать. Скажешь правду, жить будешь, или пошли твои последние минуты…

– Никого резать не будут, – сказал Снайпер. – Мишка вас должен завтра стрельнуть в низине у ручья.

Чекист отпустил Снайпера и сказал:

– Пойдешь под трибунал за содействие врагу.

– Я еще не содействовал, – возразил Снайпер.

– Уходим, – сказал Политрук.

– Проводишь нас в безопасное место, – сказал Чекист.

– А что толку, – ответил Снайпер. – Мишка все время талдычил папашке: сдадим да сдадим властям, награду получим. А папашка сказал: нет. Тихо стрельнем.

– Отец у тебя гуманист, – сказал Политрук.

– Какой есть, – ответил Снайпер. – Мишка, если нас не застанет, все равно выдаст. За ночь мы далеко не уйдем. Надо Мишку решать. Он утром с дежурства возвращается. Мы его и завалим в низине у ручья.

– Голыми руками? – спросил Чекист.

– Почему голыми? – спросил Снайпер. Подтянулся и достал из-за стрехи сверток в мешковине. Развернул, и все увидели очень укороченный обрез трехлинейной винтовки.

– И давно он у вас? – спросил Чекист.

– Всегда, – ответил Снайпер.

– Мы это называли «мечта кулака», – сказал Чекист.

– Правильно называли, – согласился Снайпер.

…Утром на рассвете из сарая вышли все трое. Снайпер обрез засунул за пояс, а Политрук и Чекист шли с топорами.

Полицейский катил на велосипеде. За спиною у него был карабин, на поясе – кобура с наганом. Перед кустами в низине он вдруг разогнался, чтобы с ходу подняться на возвышение.

Снайпер нажал на курок, раздался щелчок, но выстрела не было.

– Капсюль отсырел, – шепотом сказал Снайпер.

Чекист и Снайпер смотрели вслед удаляющемуся Полицейскому, и только Политрук бросился за ним.

Услышав шаги и дыхание за спиною, Полицейский оглянулся, спрыгнул с велосипеда, попытался достать из кобуры наган, не успел, и оба упали в дорожную грязь. Мощный Полицейский мгновенно оказался сверху и все пытался достать наган из кобуры, но, как только он отпускал одну руку, Политрук вывертывался, и тогда Полицейский начал душить Политрука.

Чекист и Снайпер опомнились, бросились на помощь.

– Стреляй! – крикнул Чекист.

– А чего шуметь-то, – ответил Снайпер, достал большой узкий нож, примерился и ткнул Полицейскому под левое ребро.

Чекист и Снайпер забрасывали тело Полицейского сухим хворостом. Политрук сидел и пытался отдышаться.

Снайпер вытирал нож пучком травы.

– Для людей такой заготовлен? – спросил Чекист.

– Свиней забивать, – пояснил Снайпер. – Я хорошо забивал, меня многие звали.

Чекист, Снайпер и Политрук расположились на чердаке дома. Старую, снятую с петель дверь приспособили под стол. Ели перловую кашу, как едят после тяжелой работы проголодавшиеся мужики. Старик не смотрел на них. Анна подкладывала еду в миски. И снова она была в новом платье. Возле Снайпера лежал карабин, на поясе у Чекиста была кобура с наганом.

Чекист облизал ложку, собрал хлебные крошки и сказал:

– А ты, старый хрен, пойдешь под трибунал за организацию убийства бойцов Красной Армии.

– Каких бойцов? – спросил Старик. – Я вижу оборванцев, давших деру из плена, а не бойцов. Чего ты несешь-то?

– Не отвертишься. Он мне дал показания, – Чекист показал на Снайпера.

– Если тебе к горлу бритву приставить, ты любые показания дашь.

– Не юлить! – приказал Чекист. – Отвечать откровенно: почему ты пошел служить немцам? Отвечать как на духу!

– Может, как на допросе?

– Может, и как на допросе, – согласился Чекист.

– Кто ты такой? – спросил Старик.

– Считай, что представитель власти.

– Какой власти? Кто тебя уполномочил? Покажи документ!

– Документа временно нет.

– Пошел вон, сейчас же, чтобы ноги твоей у меня не было!

– Ночью уйду.

– Сейчас уходи! Ужом, ползком и в лес, а там, как заяц, прыг-скок, пока не подстрелят. Другого ты не заслуживаешь. Ты все просрал. Автомат, пистолет, командирскую форму вместе с партбилетом. За партбилет с тебя спросят.

Во время всего разговора Снайпер прилаживал к карабину одну половинку от разбитого полевого бинокля, превращая карабин в снайперский.

Старик выговорился, задыхаясь от гнева и злости. Анна погладила его по голове, как гладят маленьких детей, и сказала:

– Не психуй. Они того не стоят.

И наступило молчание.

– Ладно, – сказал наконец Старик. – Бог нам всем судья. Вот какой у меня вопрос. Что милиция, что полиция, что гестапо, что НКВД – все одно сыск. Что они сделают, когда хватятся полицая? Что бы ты сделал, если бы пропал твой охранник? – спросил Старик у Чекиста.

Чекист задумался. Старик терпеливо ждал.

– Я думаю, будут допрашивать всех подозрительных. Снимут воинскую часть и начнут прочесывать всю округу. Главная версия будет против нас. Раз трое сбежали, то больше всего вероятностей, что убили они. Мы там, в низине, натоптали, я хоть и попытался уничтожить явные следы, но улики всегда остаются…

– Митька, – сказал Старик. – Возьми Чекиста и поставьте в подполе бочки с квашеной капустой к загородке с картошкой. Надо делать запасной тайник. Пока будут откатывать бочки, успеете выйти через вход в подвал со двора. Нюр, покажи им, что и как должно быть в подполе.

– Принесите книжку почитать, – снова попросил Политрук.

– Я пришлю, – пообещал Старик.

Первым спустился с чердака Снайпер. Вторым – Чекист. Анна спускалась медленно. Снайпер отвернулся, а Чекист, придерживая лестницу, смотрел, как спускается Анна, и не мог заставить себя не смотреть. Очень уж были привлекательны ее ноги.

То ли Анна сделала неверное движение, то ли Чекист шатнул лестницу, но Анна скользнула вниз, Чекист ее подхватил и никак не мог выпустить.

– Что бабу, что корову за сиськи надо брать нежнее, – шепотом сказала Анна Чекисту.

И он отошел, выдохнул, как выдыхают после бега, восстанавливая дыхание.

Со двора полицейские выводили еще нестарого мужика и его жену. За происходящим наблюдали Полицмейстер и Старик.

Женщина, проходя мимо них, сказала:

– Отольются и вам наши слезы.

А почти рядом с полицейскими стоял деревенский дурачок и самозабвенно играл на гармони и пел:

 
Если завтра война, если завтра в поход,
Если черные силы нагрянут,
Как один человек,
весь советский народ
За любимую родину встанет.
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч, и суров.
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов!
 

Полицмейстер сказал Полицейскому:

– Дайте ему шомполами.

И уже полицейские вывинчивали шомпола из винтовок.

– Не надо, – попросил Старик. – Он же не понимает. Его всегда за песни и музыку хвалили. Он и вам поет, чтобы понравиться и чтобы вы его похвалили.

– После шомполов перестанет петь, – сказал Полицейский.

И с дурачка уже сдирали штаны и пороли шомполами. Дурачок кричал от боли и рыдал.

Из дома вывели молодую женщину и старуху.

– С этого двора никто не служит, – сказал Старик.

– Служит, – возразил Полицмейстер и показал на фамилию в списке. – В райвоенкомате остались все списки мобилизованных. В твоей деревне из трех семей призваны в Красную Армию. Две семьи я нынче взял.

– Теперь только я остался, – сказал Старик.

– Ты ведь староста, – ответил Полицмейстер. – Не мною назначен. Объясню в комендатуре, что ты тоже на подозрении, и тебя возьму. Но вначале возьму твоего дурачка, если не объяснишь ему, какие надо песни петь…

На этот раз обыскивали особенно тщательно и дома, и пристройки. Сеновал теперь протыкали длинными железными прутами, внимательно осмотрели и чердак, и подвал.

– Поговорим о моих делах? – предложил Полицмейстер.

– Да пошел бы ты!

– Сегодня я пойду, но завтра ты ко мне придешь, а будет уже поздно…

Чекист, Политрук и Снайпер лежали на возвышении. От деревни их отделяла река. Снайпер наблюдал за происходящим через половинку бинокля, прикрученную проволокой к карабину. Они слышали и песню, и крики. Снайпер несколько раз уже держал на прицеле Полицмейстера, отводил прицел и вытирал потные ладони о брюки. На Чекисте по-прежнему была кобура с наганом, а Политруку достался старый обрез.

Ночью они перешли реку вброд и вышли к сараю. Их уже ждал Старик.

– Две семьи из деревни забрали, – сказал Старик. – Уходить вам надо.

– Завтра уйдем, – пообещал Чекист.

– Чего тянуть, – возразил Старик. – Сейчас и идите. Митька дома останется.

– Ты карабин нам дашь? – спросил Политрук Снайпера.

– А я как? – спросил Снайпер.

– Ты же остаешься, а мы еще повоюем.

– Немного вы навоюете с карабином и наганом.

– Сколько уж получится. Во второй раз в плен не сдадимся.

Снайпер молчал, раздумывая, и наконец принял решение.

– Я с вами тоже пойду.

– Никуда не пойдешь, – сказал Старик.

– Пойду, – подтвердил Снайпер. – Они городские, в лесах пропадут.

– Им надо привыкать в лесах жить, – сказал Старик. – Я слышал от полицейских, что немцы Москву взяли.

– Наполеон тоже взял, а потом бежал, – возразил Чекист.

– Побежит и немец, – согласился Старик. – Только когда? Через десять лет или через сто?

– Не взяли они Москву, – сказал Политрук. – Если бы взяли, всюду бы музыка играла, листовки бы расклеили, флаги вывесили. Они в пропаганде понимают не хуже нас.

– Тоже верно, – согласился Старик.

Все молчали. Политрук кутался в мокрую шинель, его трясло. Старик приложил ладонь к его лбу и сказал:

– Совсем ты плох, парень. Нюрке скажу, принесет меду и малины. Других лекарств в деревне нет. Придется вам отход отложить.

– Я здоров.

Чекист, Политрук и Снайпер сидели на чердаке сарая. Иногда темноту ночи прочерчивали автомобильные фары.

– Оружие надо добывать, – сказал Политрук.

– Сейчас этих гусей дразнить не надо, – ответил Снайпер.

– Их не дразнить, а убивать надо. Их всего-то восемьдесят миллионов.

– У нас столько патронов на всю Красную Армию нет, – заметил Снайпер. – Только и талдычили: беречь патроны, беречь патроны. Пока в школу снайперов не направили, я перед присягой только три патрона из винтовки выстрелил.

Политрук решительно встал и почти приказал:

– Сержант, если вы не идете, дайте мне наган. Я должен добыть оружие для дальнейшей борьбы.

– Дай нам карабин, – попросил Чекист у Снайпера.

– Ладно, – ответил Снайпер. – Я тоже с вами иду.

Дурачок-гармонист лежал животом вниз на лавке, и Старик смазывал ему задницу дегтярной мазью. Катерина и Анна смотрели в сторону.

– Чего отвернулись, поротой задницы, что ли, не видели? – спросил Старик.

– Не видели, – ответила Катерина.

– Привыкайте… Нельзя петь эти песни, – выговаривал Старик.

– Почему нельзя? – спрашивал Дурачок. – Песни хорошие.

– Власть переменилась. Надо петь другие песни, – убеждала Катерина брата.

– А какие петь? – спросил Дурачок.

Катерина подумала и запела:

 
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная была,
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
 

– Нет, – сказал Дурачок. – Эта грустная. Моя веселее, – и запел:

 
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полны,
В строю стоят советские танкисты.
Своей великой родины сыны.
 

– Будешь петь эти песни, тебя опять будут лупить по заднице, – сказал Старик.

– Драться нехорошо, – ответил Дурачок.

Катерина горестно вздохнула.

Старик сидел, курил, смотрел на сестер и брата, которые играли в самодельные шашки, проигравшему били щелбаны по лбу и смеялись. Наверное, они были уверены, что Старик все решит и все устроит.

Снайпер и Чекист отодрали доску от пола и стали в нее вбивать ржавые зубья от старой прицепной сенокосилки.

Чекист и Политрук выбрали место, выскочили на грунтовую дорогу, уложили доску, присыпали землей, разровняли и стали ждать. Чекист с карабином отслеживал дорогу.

Приближался огромный дизельный грузовик. Он проехал доску с зубьями. Им показалось, что баллоны не прокололись. Но через несколько метров грузовик остановился.

Из кузова выпрыгнули четверо солдат. Двое залегли у передних баллонов, двое контролировали заднюю полусферу, и только после этого из кабины вышел шофер со своим, по-видимому, напарником.

Профессионально быстро они заменили два баллона, так же продуманно заняли свои места вначале шоферы, потом охрана.

– У них все продумано, – сказал Снайпер.

И снова они лежали возле дороги. Послышался гул мотора.

– Мотоцикл, – сказал Чекист. – В канаве я видел провод.

Они быстро вытянули провод, зацепили его за придорожное дерево, присыпали пылью, другой конец провода держал Чекист. Мотоцикл с коляской приблизился, Чекист резко натянул провод. Мотоциклиста выбросило из седла мотоцикла, но и Чекист вылетел на дорогу и затих от удара. Второй немец, сидевший в коляске у пулемета, тоже оглушенный, лежал на дороге.

Наступила полная тишина. Один из мотоциклистов зашевелился. Политрук бросился к нему, ударил камнем, потом ударил второго мотоциклиста и автоматически занес камень над Чекистом.

– Ты что, охренел? – спросил Чекист и сел.

Чекист осмотрел пулемет на коляске. Политрук снял автомат с другого мотоциклиста. Снайпер прицепил к ремню кобуру с парабеллумом, на руку часы. Вынули из коляски две бутылки французского коньяка, консервы, шоколад.

– Надо поспешать, – сказал Снайпер. – Скоро начнет светать.

Чекист надел немецкую каску, плащ, протянул вторую каску Политруку. Завел мотоцикл, жестом пригласил Политрука в коляску, показал Снайперу на заднее седло мотоцикла.

Мотоцикл набирал скорость. Они неслись по еще ночному шоссе. Политрук вцепился в скобу коляски, каска наползала ему на глаза.

Чекист притормозил, развернулся и понесся в противоположную сторону.

– Ты чего? – крикнул Снайпер. – Тормози!

– Какая машина! – крикнул в ответ Чекист. – Зверь! Смотри, уже сто километров в час!

– Поворачивай, мать твою! Не успеем вернуться.

– Успеем! – кричал Чекист. – У нас пулемет. С пулеметом все успеем!

Чекист перемахнул через небольшую речку, развернулся. Политрук снял с коляски пулемет. Чекист закрепил ремнем рукоятку газа, мотоцикл скатился в речку и исчез в глубине.

Анна уложила в мешок вареной картошки, подсоленного сала, лука, чеснока, миску квашеной капусты.

Старик положил в мешок Библию и пошел к сараю.

Старик вошел в сарай и тихо сказал:

– Митька…

Поднялся на чердак и увидел пулемет, возле которого спал Чекист. Прижимая к себе автомат, спал и Политрук. У изголовья Чекиста стояла ополовиненная бутылка французского коньяка, открытая коробка голландских рыбных консервов.

Старик выхватил из кобуры Чекиста наган, ударил носком сапога и крикнул:

– Хенде хох!

Политрук тянулся к автомату.

– Вы уже убиты. И не стыдно? – спросил Старик. – Считай, что второй раз в плен попали за неделю.

– Стыдно, – согласился Политрук.

– А где Митька? – спросил Старик.

– В избу пошел, разминулись вы, наверное.

– Понятно, куда пошел… Откуда пулемет, французский коньяк, консервы?

– Мотоциклистов грохнули, – ответил Чекист.

– Рядом с деревней?

– На шоссе, за разбитым элеватором.

– Ждать и не спать! – приказал Старик. – Я скоро вернусь с этим блядуном.

Старик потрогал лоб Политрука.

– Большая температура. Малина тут уже не поможет.

– У мотоциклистов в сумке какие-то лекарства есть, – и Чекист протянул Старику пакет с лекарствами.

Старик рассматривал лекарства и комментировал:

– Это от поноса, а это аспирин, может бронхам помочь.

– Не пойму я что-то, – сказал Чекист. – По виду вы вроде бы простой крестьянин…

– А не по виду? – спросил Старик.

– Как определили, что коньяк французский? Вы, оказывается, по-французски читаете?

– Я в армии артиллеристом был и поэтому знаю не только кириллицу, но и латиницу. А ты на всякий случай запомни: простых людей не бывает. Все люди сложные: и крестьяне, и чекисты, и комиссары, и мудаки, как мой Митька. Комиссар, тебе надо в тепле отлежаться и в бане выпариться. Тут такое дело – или дня через два встанешь, или загнешься. Я тебе книгу принес, и ему почитай для прочищения мозгов, – и протянул Политруку Библию.

– Отдай наган, – попросил Чекист.

– Хуешки, – ответил Старик, – теперь это мой трофей. У тебя же пулемет есть.

Старик вышел из сарая. Чекист взял Библию и сказал:

– Издевается кулацкая душа, запрещенную книгу принес.

Старик почти бежал по берегу реки. Возле одной из бань он остановился, прошел вдоль стены, прислушался, открыл скрипучую дверь и вошел в баню.

На полке лежала голая Катерина и смотрела на Старика.

– Тихо, – предупредил Снайпер Старика, приставив к его затылку ствол парабеллума. – Поднимай руки.

– Еще чего, – ответил Старик и обернулся.

Снайпер, узнав отца, опустил пистолет, прикрывая срамное место двумя руками.

– А ты чего разлеглась, Катерина?

– Дядя Вань, ты отвернись, я тогда оденусь.

Старик хмыкнул и отвернулся. Катерина спрыгнула с полка, поспешно оделась и предложила:

– Может, выпьете с нами? Вот самогонка и закуска.

– А что мне остается, как не выпить, – ответил Старик. Выпил и похвалил: – Хорошая самогонка.

– Дважды для него перегоняла, – сказала Катерина и спросила: – Дядя Вань, сколько же терпеть можно? Я Митьке уже говорила, может, стрельнуть в главного полицая?

– Как стрельнуть? Их много, а я один.

– Почему один? – удивилась Катерина. – В деревне все говорят, что вас трое.

– Стрельнуть, стрельнуть, – передразнил Снайпер Катерину. – Из чего? Из этой пукалки? – и показал на парабеллум.

– Что, ружей не достанем, что ли? – ответила Катерина.

– Без тебя разберемся, – оборвал ее Старик, выпил самогона, привалился к каменке и мгновенно уснул.

Снайпер укрыл его полушубком и сказал:

– Старый стал. Раньше не меньше литра мог взять. А тут от трех стопок спекся.

– Это не от самогона, от переживаний, – возразила Катерина.

Политрук лежал на чердаке, укрытый овчинным тулупом. Его трясло. Он слышал, как в доме разговаривают Анна и Старик.

– Комиссар совсем квелый, – говорил Старик.

Постучали в калитку, и он услышал женский голос:

– Вань, забрали вчера твоих девок. В школе сидят, германцы в ней тюрьму сделали. Их соседка Евдокия передала, чтоб ты ехал в райцентр, может, заплатить кому надо, чтобы отпустили.

Политрук перебрался к чердачному окну. Смотрел на поля под ярким солнцем. На реке бабы полоскали белье, подоткнув подолы юбок.

Старик поднялся на чердак, поставил бутыль с самогоном, положил хлеб, сало, малосольные огурцы, разлил самогон и сказал:

– Выпей первачка, укройся тулупом, тебе пропотеть надо. Заваруха начинается. Уходить вам надо, а ты совсем дохлый.

– У меня уже меньше температура, – сказал Политрук и выпил.

Старик потрогал его лоб и сказал:

– К ночи Катерина баню истопит. Один вопрос можно?

– Можно.

– А правда, что немцы стреляют евреев, цыган и убогих?

– Правда. У них расовая теория, чтобы немцы только с немцами и чтобы никаких примесей крови.

– А убогих за что?

– А почему не спрашиваешь, за что евреев или цыган?

– Цыгане лошадей воруют.

– А русские не воруют?

– Тоже верно. А какая у них программа по русским?

– Немцев восемьдесят миллионов, русских сто пятьдесят миллионов. Уполовинят, наверное.

– Счас, так мы им и подставимся!

– У меня тоже к вам вопрос есть, – сказал Политрук. – Почему люди идут немцам служить?

– Из-за обиды в основном. Вы в Гражданскую стреляли тысячами, потом раскулачивали тысячами тысяч. А люди ничего не прощают. Не дети, так внуки будут мстить. Запомни мои слова: новый правитель России, который отменит советскую власть, будет из раскулаченных.

– Обида всегда может найтись, но из-за обиды русские люди еще никогда не шли на службу к врагу.

– Еще как шли, – возразил Старик. – И татарам служили, и полякам, и литовцам, и от одного князя к другому бегали туда и обратно – где больше платили. Мы, русские, как и все, разные. Я понимаю, у тебя главный вопрос есть. Почему я пошел в старосты? Я не шел, меня люди упросили. Знают, я зла не сделаю. А еще люди знают, что я не дурак. И наверное, считают: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. А у тебя какая профессия есть, кроме комиссарства?

– Я историк, Московский университет кончил.

– Если историк, то не ты мне, а я тебе должен задавать вопросы. Как думаешь, чем закончится эта заваруха? Что будет в остатке?

– В остатке немцы проиграют.

– А если выиграют?

– Не получается. Страна огромная. Немцам сил не хватит удержать власть.

– А если договорятся с большевиками? Немцы до Урала, а большевики в Сибири?

– Такой договор люди не простят. Взбунтуются. И будут воевать, пока не останется ни одного немца.

– Заодно, может, и большевиков попрут вместе с немцами.

Политрук молчал.

– Ладно, – сказал Старик. – Москву можно сдать и снова забрать. Значит, зимой позиционная война, а летом то мы наступим, то они.

– У нас больше ресурсов, людей, терпения. Немцы большого напряжения не выдержат.

– Нам бы самим выдержать. Сегодня к вечеру вернусь или завтра с утра, и будем думать, как жить дальше. Полицмейстер дочек моих посадил. Обкладывает, как медведя.

– За что так не любит?

– Жениться хочет на моей внучатой племяннице. А я против.

– Это ей решать.

– Мне решать, среди родни я самый старший… Ее жених, когда в армию уходил, просил меня, если что, чтобы я помог им, ты не поймешь, мы все тут повязаны. Я с его дедом в армии служил, его покойный отец моим девкам помогал, пока я раскулаченным по Сибири шастал.

– А Полицмейстер не местный? – спросил Политрук.

– Местный. И тоже мой родственник, дальний только, седьмая вода на киселе. Не поймешь ты этого…

Старик ехал по райцентру. С главной улицы повернул в переулок, остановил лошадь у здания с надписью: «Полиция». Попытался пройти во двор, но его остановил часовой.

– Как доложить? – спросил часовой.

– Скажи, что староста из Блинов.

Старик ждал у ворот. По двору ходили полицейские, вооруженные советскими винтовками. Некоторые прицепили кавалерийские шашки. Старика все не приглашали. Он присел на корточки у забора и стал дремать, как старая птица на насесте.

– Пусть заходит, – крикнули наконец с крыльца.

Старик прошел в кабинет Полицмейстера. На столе Полицмейстера лежал советский автомат ППД, на стене висел цветной портрет Гитлера.

– Чаю выпьешь? – спросил Полицмейстер.

– С охоткой, – ответил Старик.

Они пили чай. Полицмейстер из стакана в серебряном подстаканнике. Старик привычно из блюдечка.

– Из-за дочек приехал? – спросил Полицмейстер.

– Из-за дочек, – ответил Старик.

– Тебя комендант пока не разрешил арестовывать – мало фактов у меня против тебя, а у твоих дочек мужья в Красной Армии, поэтому они могут ведь и беглых пленных укрыть, и партизанам помощь оказать.

– А что, в наших местах и партизаны есть?

– Пока нет. И беглых пленных не нашли. А задержанных допрашиваем. Посидят на хлебе и воде, может, и вспомнят, где что слышали. Но больше всего у меня на таких, как ты, надежда. Захотите, чтоб дочки вышли, рогами землю вспашете, все разузнаете и сразу ко мне, а я тут же дочек выпущу.

– Нехорошо поступаешь, Николай Иванович. Я от советской власти пострадал. И дочки пострадали. За то, что я раскулачен был, их в институт не приняли, лишены они были прав при советской власти. Выходит, что теперь их и немецкая власть наказывает?

– А нет у меня выхода, Иван Петрович. Я за порядок отвечаю. Гестапо мне наводку дало. Как минимум один из троих сбежавших пленных – наш, местный. А что получается? Через день после побега военнопленных убивают полицейского. Значит, он кого-то узнал из своих? Так получается? А ты с ним в родстве. Может, он на тебя донести хотел, а ты родственничка ножиком и чиркнул.

Полицмейстер подошел к карте района, поставил циркуль и очертил круг, в который вошли четыре деревни.

– Двое суток назад убили двух мотоциклистов. Наверняка кто-то из этих деревень. От места убийства до любой из этих деревень не больше трех километров. Полчаса до места и полчаса, чтобы вернуться. Из четырех деревень призвали семнадцать мужиков из девяти семей. Из каждой такой семьи я кого-то посадил. Из твоей – дочек.

– А если не найдете? – спросил Старик.

– Будем расстреливать, – ответил Полицмейстер. – Дано такое указание – за каждого убитого немецкого солдата расстреливать по десять заложников.

В кабинет заглянула молодая красивая женщина и, увидев Старика, стала закрывать дверь.

– Заходи, Полина! Мы с Иван Петровичем чай пьем, присоединяйся к нам. Что против него имею, я сказал. Может, и он скажет, что против меня имеет.

– А я ничего и не имею, – ответил Старик.

– Свадьба в субботу. Не придешь, Иван Петрович, расценю как протест и сделаю выводы.

– Понимаю. Дочек повидать можно?

– Передачи и свидания запрещены.

– Благодарствую, – сказал Старик и вышел из кабинета.

Во дворе он внимательно и осторожно осмотрел полицейских. Вооружение в основном карабины, советский ручной пулемет Дегтярева.

Старик подъехал к школе, на окнах которой были решетки из колючей проволоки. Школу охранял полицейский с винтовкой.

В комнате для свиданий сидели Старик и очень пожилой Полицейский.

Дочки зашли, бросились к Старику и заплакали, обнимая его.

– Выйди, – сказал Старик Полицейскому. Тот проворчал что-то, но вышел.

– Вытираем сопли и слезы, – сказал дочерям Старик, развязывая платок с едой.

Дочери ели хлеб с салом, запивали молоком и рассказывали:

– Жуть! Обовшивили. И блох полно. В классе по сорок человек. Папаш, выкупи нас! Людку из Пуговки за царский золотой червонец выкупили.

– Вы дороже стоите, – Старик улыбнулся.

И дочери повеселели, вытерли слезы. В комнату заглянул молодой полицейский.

– Дядя Ваня, надо в камеру, обход скоро.

Дочери снова заплакали.

Старик и пожилой Полицейский пили чай из блюдечек, как привыкли пить, откусывая щипчиками совсем уж микроскопические кусочки сахара.

– Девки говорят, что некоторых выкупают, – сказал Старик.

– С твоими вряд ли получится, – ответил Полицейский. – Они на контроле у Полицмейстера. А он идейный. Ты же сам знаешь, нет ничего хуже, чем идейные, за советскую они власть или за немецкую. Его не купишь.

– А можно и не покупать, – сказал Старик.

– А как? – спросил Полицейский.

– А никак, – ответил Старик.

Ночью Анна спускалась к бане на берегу реки. За нею шел Политрук.

Анна вошла в баню, показала на баки с горячей и холодной водой, размочила в шайке березовый веник.

– Пропарься хорошенько, потом первача примешь и поправишься.

Она плеснула на каменку ковшик горячей воды и выскочила в предбанник. Сидела в предбаннике, прислушивалась, но ничего не слышала.

– Живой? – спросила она. – Чего молчишь?

Не дождалась ответа, открыла дверь в баню и увидела голого Политрука, лежащего на полу. Политрук приподнялся, прикрывая причинное место, и сказал:

– Не могу, сил нет…

– Ладно, – ответила Анна. – Полезай на полок, пропарю.

Политрук забрался на полок, и Анна начала хлестать его веником. Ей было жарко, она скинула кофту.

– Не могу больше, – сказал Политрук, спустился с полка, сел на лавку, увидел полуобнаженную Анну, развел руками и горестно сказал: – Совсем я плохой. Вижу такую красоту и… Теперь только понял, что это такое: видит око, да зуб неймет.

– Сил-то хватит, чтобы до дома дойти? – спросила Анна.