Текст книги "Питирим "

Автор книги: Валентин Костылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

В оные два года делать им всякого чина людям суда такия, которым бы можно было ходить и на море для возки товаров, а именно, эверсы и новыя романовки, и иныя морския суда с полною оснасткою морскою.

А делать оныя суда, так и такелаж, не образом только, но делом чтоб были крепки и добрым мастерством, и сие не токмо волею, но и неволею велеть делать, а ослушников штрафовать сперва деньгами, а в другой раз и наказанием...

И для онаго судоваго строения послать в Санкт-Петербург в Адмиралтейскую коллегию указ о присылке мастеров, а именно судоваго, мачтоваго, блочнаго, паруснаго, боцмана и 15 человек матросов в Нижний Новгород.

Оныя суда делать в тех же пристанях, где прежде сего делали; а мачты, парусы, якори и прочий такелаж делать в Нижнем Новгороде, и для того учинить верфь с геленгом, кранами и прочим, что надлежит.

До прибытия мастеров надлежит готовить для строения судов лес заранее, чтоб в оном не было остановки, а прежних староманерных судов впредь не делать, и о том в Нижнем Новгороде и в других местах, где надлежит, публиковать.

Для надзирания над оным строением выбрать в сенат доброго человека штаб-офицера, которому состоять под влиянием интенданта Ивана Потемкина.

Мастерам быть на жалованье казенном, а работникам быть на верфи непременным мачтовым, парусным, блоковым, и содержать оную верфь комиссару; а для лучшей верности в продаже и в покупке материалов, и жалованья и прочих денежных расходов, при том быть вице-губернатору, да по два человека из посадских погодно". Чиновники и купцы поклялись исполнить государев наказ.

Вечером в ратуше, во время приема купечества, когда дошла очередь до Фильки, Петр сказал с улыбкой:

– А! Ты тот, который... Помню. Имя?

– Филипп Рыхловский.

Филька растерялся и, дрожа, в ответ на дальнейшие расспросы царя только мотал головой, будто лишившись языка.

– Епископ говорил о тебе... – И, указав на какого-то бледного нарядного вельможу, Петр сказал Фильке:

– Иди к нему.

Вельможа отвел Филиппа в сторону и сообщил шепотом:

– Его величество за старание в делах острожных жалует тебя дворянским званием, землею и грамотой. Явись в губернскую канцелярию.

А в губернской канцелярии ему объявили, вручив царскую грамоту, что Петр отдает ему в вечное пользование богатые угодья по рекам Суре и Кудьме, в местах, заселенных чувашинами и мордвой, дабы и там он "показал свое усердие".

Филька Рыхлый уже сообразил, что ему сказать в ответ на это. Он заявил, что в корабельном строительстве, задуманном государем, он со своими заводами будет прилагать все свое прилежание, чтобы стать полезным его величеству, государю, слугой.

VIII

Посадские "большие люди" поздравляли царя, посылали на галеры подарки, его путь усыпали зеленью, устилали коврами, чтобы потом на память сохранить этот ковер, по которому прошел царь. (Посадская мелкота притихла и приуныла – в эти дни базары не торговали, цены в рядах вздулись, а заработок у ремесленников сократился.)

Строганов вновь устроил пышный пир в честь Петра, не жалея ничего для торжественного дня. Купцы явились с женами, в том числе и Филипп со Степанидою.

Особо ото всех купцов Строганов поднес царю пять тысяч рублей на корабельное строительство, за что и получил "милостивую благодарность" Петра, но... кто и когда мог поручиться в том, что у царя не переменится через минуту, две, пять настроение?!

Так вышло и здесь. Петр, праздновавший день своего рождения, окруженный радостью и славословием, вдруг нахмурился, встал из-за стола, застегивая до того времени расстегнутый мундир, и подошел к Строганову:

– Хозяин, надо с тобой поговорить...

Тот вскочил, чуть парик с него не слетел, – так усердно тряхнул головой, кланяясь царю.

На воле, в небольшом садике около дома, Петр указал на построенный Строгановым храм:

– Отныне храм оный для богослужения закрыт. Повесь замки. Подвалы железом обей, заколоти. Вот мой приказ.

Строганов низко поклонился:

– Слушаю.

А у самого дух в груди перехватило от неожиданности и тяжелой обиды, нанесенной ему царем. Не он ли, Строганов, был во все времена, с самого начала царствования Петра, вернейшим холопом его величества? Не его ли, строгановский, купеческий род со времен Иоанна Грозного служит верою и правдою престолу русских царей? И не он ли, Строганов, только сию минуту получил от его царского величества милостивую благодарность за поднесенные им пять тысяч? Не у него ли, наконец, царь прожил все эти трое суток и не у него ли пировал все эти дни? Господи! Вот уж, истинно: не знаешь, где упадешь.

Петр угадал, очевидно, по лицу Строганова эти мысли, ибо ласково положил на плечо его руку и смягчившимся голосом сказал:

– Не скорби, Григорьевич. Лучшее от сего будет. Не принуждения ради чиню. Думай не токмо о себе, а обо всех нас.

Строганов постарался улыбнуться; его уже просто начало мучить любопытство; крайне загадочным казалось это странное и неожиданное распоряжение царя.

– Великий государь, воля твоя священна есть для всякой твари твоего земного царства, но... храмоздание во славу твою же и для молитвенного усердия о тебе же устроено мною?!

– Несть числа умыслам добрым, кои с разумом не согласуются. Не спорь со мной, не доводи меня до крайней худобы несогласия. Того ради думал я много. Пространного суждения и извития словес чуждайся.

Строганов прикусил язык.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Около двух часов ночи на Волге стали палить пушки. Гости заволновались. Все взоры были обращены на Петра.

Он тихо рассказывал что-то сидевшему рядом с ним Питириму.

Подвыпивший Филипп щипал за ногу Степаниду. Та разрумянилась, глаза ее блестели. Она была в парике и в "голом" платье, сшитом недавно одной полькой-закройщицей, приехавшей с мужем, учителем латинского языка. Степанида в этот вечер была красива, как никогда, и не укрылись от нее взгляды Петра, изредка бросаемые в ее сторону. Ей показалось даже в начале вечера, что Питирим что-то рассказывает про нее царю, и оба они то и дело поглядывали на нее во время этого разговора. Филька сидел "дурак дураком", ничего не замечая и следя только за тем, как бы ему урвать да незаметно опрокинуть в рот чарку и закусить вино рыбой или икрой (губу разъело от угощения не на шутку).

Но вот на берегу затрубили сигналисты. В зал строгановского дома вошел адмирал в боевом обмундировании и доложил царю о готовности к отплытию. Петр обтер платком усы, встал. Поднялась и царица, и Питирим, а за ним и все присутствующие.

– Объявляем ныне вам, господа, нашу благодарность, – сказал Петр, за верную вашу к нам службу, за проведенные купно с нами дни нашей подготовки к походу. Поелику нижегородский купец издавна прославлен верною своею преданностью царям и родине" и те дни, нами проведенные с вами, помогут нам в дальнейшем нашем святом деле усмирить нарушителей нашего торгового трактата...

После этой речи Петр пожелал проститься с Нижегородской знатью и купцами. Все подходили к царю и царице и, низко кланяясь, говорили: "Подай бог победы вашему величеству" (научил этим словам гостей Потемкин).

Когда подошел Филипп со Степанидой, царь ласково улыбнулся:

– Приумножай племя, в дворянском бо чине состоишь.

Екатерина рассмеялась. Замычали весело и окружавшие царя вельможи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

К берегу двинулись шумно, пестрою толпою, с факелами и фонарями.

Вице-губернатор и полицейские чины бежали впереди, осматривая путь к кораблям.

Небо было темно-синее. Ранняя весенняя заря брезжила над лесами Заволжья. Встрепенулись петухи во дворах убогих хибарок по взгорьям. Прохладило. Волга слегка подернулась туманом. Причудливыми, неясными фигурами громоздились над гладью реки застывшие в ожидании отвала суда. В тишине слышались всплески воды, лязганье цепей, скрип канатов, голоса матросов.

Петр шел громадными шагами, имея по правую сторону еле поспевавшую за ним царицу, по левую – архиепископа Питирима. (Был отдан приказ уже именовать Питирима "архиепископом".)

Когда царь стал садиться, провожаемый нижегородцами, в лодку, взвились ракеты на судах, в кремле и на посаде ударили в колокола. Сонно прохрипели кремлевские пушки, разбуженные пушкарями. Эхо прокатилось, припадая к Волге.

На воде засновало множество лодок, торопившихся к кораблям. Шум на рейде разрастался. Где-то заиграла музыка. Взметнулись над водой встревоженные чайки, взвизгивая. Носились под носом у кораблей и над головами плывших в лодках.

Когда Петр вступил на свою галеру, с нее опять помчалась в небо ракета. За нею полетели ракеты и с других судов. Сигнал к отвалу дан. Опять появилось откуда-то на берегу в полном облачении духовенство. Опять набились зеваки в нагорье между домов и по закоулкам.

...Святися, святися,

Новый Иерусалиме,

Слава бо господня

На тебе воссия,

Ликуй ныне...

веселым плясовым напевом частили попы пасхальную стихиру, переминаясь с ноги на ногу и задирая бороденки. И хотели они или не хотели того, а получалось пенье-то у них не в пример веселее того, что было в день приезда царя.

Да и купцы облегченно отдувались, глядя на мерно покачивавшиеся, готовые к отвалу корабли. Следили с радостным любопытством за тем, как шевелятся паруса, как они развертываются и начинают оживать под легким дуновением верхового ветерка, разгонявшего туман.

Волынский молился "обеими руками". Вряд ли еще кто в Нижнем так радовался отбытию Петра, как вице-губернатор. За эти три дня Иван Михайлович столько выговоров получил, сколько не приходилось ему получать во всю жизнь.

Петр собственною рукою вчера раскопал у него в губернской канцелярии несколько нерешенных раскольничьих дел: словно ему кто подсказал – прямо полез на полку и вынул оттуда эти дела. Чуть с поста со своего губернаторского не слетел Иван Михайлович. А как царь зубами заскрежетал да как глаза вытаращил – сего до самой смерти не забудет Иван Михайлович.

Но вот якоря подняли. Снова грянули выстрелы с кораблей, и опять с кремлевской стены громыхнули своим старьем нижегородские пушкари. Паруса надулись. Корабли тронулись в путь. Петр, стоя на палубе, прощально приветствовал шляпою нижегородское дворянство и купечество, которые с великою готовностью отвечали ему тем же, откланиваясь до земли.

Когда корабли исчезли в тумане, нижегородская знать и купечество побрели снова на гору, в Верхний посад. Филька потащил, пыхтя и отдуваясь, под руку плачущую Степаниду.

– Чего ты?! Дура! Стыдись! Теперь ты помещица! Чего же ради голосишь? Ей-богу, дура! – утешал он ее.

А Степанида совсем и не о царе: ей почему-то пришло в голову, что явятся они домой, а сынишки их нет, – цыган утащил. Пускай на него похож... Какое кому дело!

– Ой, ой, батюшки, родимые мои! – выла она на всю набережную, а люди слушали и думали: "Ого, что значит, усадьбу-то пожаловали! Рада стараться! По царе плачет, соскучилась уж!"

Строганов вперевалку побрел берегом, один-одинешенек, хмурый и печальный, и все ломал и ломал голову: "Почто антихрист прикрыл мой храм?" Думал и оглядывался. Светало.

IX

В эту ночь дом Филиппа Павлыча караулил Демид. Вызвали его еще накануне из Кунавина, с завода. Никому Рыхлый не верил так, как своему старому другу.

Медленно, неторопливо прохаживался Демид по переулку около дома, поглядывая по сторонам. Дело-то, конечно, не его – сторожить покой хозяина. Вот уж два года, как он работает кузнецом на заводе у Рыхлого. Отдан властями в зажив преступления Филиппу сроком на десять лет со взносом за это в казну Монастырского приказа (Рыхлым) двухсот рублей.

"Что поделаешь?! Хозяин – владыка. Какую работу заставит делать, такую и будешь". Так раздумывал Демид, бродя по переулку вдоль хозяйского дома.

Вдруг он услыхал какой-то шорох. Будто кто-то подкрадывался, шуршал в кустарниках Почаинского оврага.

– Эй, кто там?! – окликнул Демид.

– Мы.

– Кто вы?

Из кустарников вылезли цыган Сыч и отец Карп.

– Здорово, брат!

– Ты откуда?

– Из степей. С Урала, кречет мой...

– Почто пожаловал?

– Проведать товарищев. – Сыч понизил голос. – Слыхал?!

– Нет. А что?

– Фильке, сукину сыну, усадьбу царь подарил...

– Филиппу?

– Да. Дворянином хотят сделать. Надо его поздравить.

– Ты бы днем. Почто ночью?

– Днем нам нельзя.

– За что же усадьбу-то?

– Людей ковал. Помог скиты зорить.

– За это? – Демид нахмурился. Тяжело задышал.

– Теперь ты и завовсе рабом его станешь.

– Да правда ли это? Не брехня ли?

– Поп! – дернул Карпа цыган. – Поклянись по уставу...

– Именем господним, адом преисподним, всей своею казною, Филькиной женою да своею бородою клянусь, что кто попу не сын, тот сукин сын, и тот на Руси дворянин, кто за всех один...

Сыч рассмеялся.

– А я скажу тебе, Демид: белые ручки чужие труды любят. Вот и Филька теперь становится белоручкой...

И, вынув из-под полы нож, отдал его Демиду.

– Возьми... "Поздравь" его сам.

– Кого?

– Фильку. На вашей крови, да на твоих слезах, да на льстивых речах добыл себе царскую награду. Расквитайся!

Демид протянул руку. И не успел еще одуматься – зачем он руку протянул, как нож был уже у него. Удивился сам на себя Демид, но сердце его негодовало на Фильку; стало тяжело Демиду дышать: "Филька – угодник царев!"

– Поп, благослови!

Отец Карп перекрестил Демида.

– Ополчайтесь, убогие, на врази своя... Истребляйте, смерды, господ ваших, а наиболее – подобных Фильке, поганому предателю, асмодею... Глушите их! Глушите их...

Дальше Сыч со злобою начал нанизывать матерные слова.

– Верши! – сказал он вразумительно Демиду. – И приходи после сего к нам, к Везломскому перевозу, там наша галера в ивняке упрятана. Увезем и тебя...

И оба скрылись опять в чаще кустарников Почаинского оврага.

Демид хотел было броситься за ними, но их и след простыл. И остался он один-одинешенек со своею страшною мыслью и клинком в руке. Вспомнилась ему прежняя его дружба с Филькой. Какой хороший тогда был человек! И не узнать, и не понять теперь его, что с ним стало. Будто черт поселился внутри Фильки! Вспомнил он и своих разоренных единоверцев, керженских скитожителей, диакона Александра, и страшно ему стало жить.

А тут начали палить пушки, трезвонить колокола – мороз прошел по коже Демида: "Филька там, с ними... заодно с царем, с Питиримом, со всеми врагами... Филька – его господин... Может выпороть его, сгноить в тюрьме".

Демид помолился двуперстно на небо. Он искал глазами там чего-то, а небо было пусто... С Волги доносился грохот, шум.

Демид погладил лезвие... Дунул на него. Обтер рукавом.

После того как на берегу стихло и с нагорья Демид увидел уходящие вдаль, на низы, громадные полотнища парусов, он спрятался в кусты. В доме спала взятая Филиппом к ребенку мамка. Окна в горницах были завешаны белыми занавесками. Пес мирно дремал на дворе у конуры. Пахло весеннею землей. Тоненько пищали над самым ухом комары, не давая покоя Демиду, да соловьи разливались в почаинских кустарниках по оврагу, терзая сердце.

Но вот послышались голоса. Возвращались по домам купцы, проводив царя. В их числе, с женою, шел и Филипп Павлыч.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Демид! – крикнул Филька.

Тишина.

– Демид! – повторила за ним Степанида.

Демид не шелохнулся.

– Демид, чертов сын! Где ты? – начал сердиться Филипп.

– Вот тебе и надежный твой слуга. Не послушался меня! Не надо было его звать из Кунавина... – сказала Степанида.

– Ну подожди! Я ему! – грозно произнес Филипп, и оба вошли в дом.

Через несколько минут на дворе послышался снова голос Фильки – он и там кричал Демида, потом опять вышел в проулок и подошел к самому оврагу, ворча:

– Как волка ни корми, все в лес смотрит. Вот подожди!..

Демида точно кто толкнул. Сжав в руке своей рукоятку лезвия, рванулся он из кустов, да прямо на Филиппа. Степанида бурею слетела с крыльца навстречу Демиду. Филька скрылся в дому. Не успел Демид сообразить, что он наделал, как Степанида ударом по голове повалила его на землю и стала бить его вальком, приговаривая:

– Вот тебе, разбойник! Вот тебе, разбойник!

Выбежал тогда из дома снова и Филька и тоже принялся дубиной колотить Демида. Он потерял сознание, а они все били его.

Потом, остановившись, увидели, что Демид еле дышит. Перетащили его из проулка во двор. Накрыли рогожей.

На другой день в съезжей избе доделано было то, чего не доделали Филипп со Степанидой.

Вернувшись от вице-губернатора, Филипп сказал жене:

– Впиши в поминанье.

Оба стали на колени и усердно помолились об отпущении грехов "новопреставленному рабу Демиду".

Цыган Сыч, не дождавшись Демида, заявил отцу Карпу со вздохом:

– Царя проводили, с приятелями повидались... Обдоили, кого можно... Подымай якоря! Айда по большеводью!..

Отвязали лодку. Оттолкнулись, распустили парус. Ветерок надул его. Туман почти разогнало. Только кое-где белели комки его в заводях, жались к кустарникам.

– Веселее, поп! Скоро и солнышко взойдет, потеплее станет... Погреемся.

Лодка плавно пошла вниз. Сыч, хотя и внушал попу веселость, а сам запел тихую грустную песню.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ЗАМЕТКИ ОБ ИСТОРИИ НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ ПЕТРОВСКОЙ ПОРЫ

Труд автора произведения исторического жанра труден и ответствен. Его герои действуют в обстановке конкретной эпохи, носят имена реальных, некогда живших людей. От писателя требуется не только правдивое воссоздание истории во всей ее многосложности событий и явлений, но и глубокая, убедительная характеристика персонажей.

В силу особенностей жанра автор вынужден описывать места событий самых отдаленных времен, изображать жизнь разных социальных групп; от нищего или монаха, посадского или купца до царя или его окружения. Темой повествования становится быт, нравы и культура народа. Таким образом, писатель просто обязан быть одновременно и ученым, исследователем, знать историю, этнографию и многое иное.

Все эти разнообразные познания человек может приобрести лишь путем многолетних напряженных поисков, но от художника слова требуется и особо образное мышление, умение постигать сложный внутренний мир своих героев и создавать в литературном произведении широкое историческое полотно, где эпоха, судьбы народа и отдельных людей слиты воедино. И это, несомненно, присутствует в историческом романе В. И. Костылева "Питирим", в лучшем произведении писателя-горьковчанина, написанном еще в 1936 году.

Однако с момента его создания прошло немало лет. Достоянием науки с тех пор стали новые факты из истории Нижегородского края петровской поры, с которой связано повествование о яростном борце с расколом, местном епископе Питириме. Литературный анализ романа дан в книге В. Даркова "В. И. Костылев. Критико-биографический очерк" (Горьковское книжное издательство, 1959). Мы же обратимся к историческому фону произведения и коснемся некоторых его конкретных фактов.

Сюжет романа строится вокруг событий, связанных с взаимным обменом Питиримом и главарями раскола Заволжья – старцами Александром, Иосифом, Варсонофием – вопросами и ответами, касающимися толкования догматов и обрядов христианства. При этом основные действия изображены летом – осенью одного года, хотя реально события охватывали почти три года. Такой прием в художественной литературе используется часто. Этим же объясняется и отсутствие в тексте точных дат. Поэтому обозначим хотя бы основные вехи событий и – заодно – назовем некоторые факты биографии главного героя.

Питирим родился в лесах Заволжья около 1665 года, юность провел в раскольничьих скитах. Проявив с детских лет страсть к знаниям и остроту ума, он быстро овладел грамотой, перечитал имевшиеся в скитах поучения отцов раскола и стал готовиться к роли "защитника старой веры", но со временем перестал видеть серьезные причины для принципиальных разногласий с официальной православной церковью.

Терзаемый сомнениями в истинности раскола как особого учения и видя постоянную грызню главарей с каждым годом множившихся толков и согласий по ничтожным поводам, он уходит в Переславль-Залесский, становится сначала послушником, а затем и игуменом Никольского на болоте монастыря.

В Переславле произошла встреча Питирима с молодым царем Петром I, создававшим на Плещеевом озере свой "потешный" флот. Их беседы и определили на долгие годы судьбу Питирима, взявшего на себя миссию проповедника истин среди "заблудших раскольщиков".

В 1707 году Питирим с несколькими учениками стал свершать свой "подвиг" в лесах Заволжья. Несмотря на постоянные насмешки со стороны его бывших сотоварищей по расколу, обвинения в предательстве и прямые угрозы физической расправы, он за семь лет проповеднической деятельности обратил в православие около 2000 раскольников. Но со стороны нижегородских митрополитов, державшихся умеренных взглядов на раскол, поддержки он не получал. Тогда 8 марта 1715 года Питирим обратился к Петру I с довольно смелым письмом-требованием: "...в Балахонском и Юрьевецком уездах велено мне, богомольцу Вашему, обращать и в соединение ко святей церкви приводить раскольников... по прошлой 1714 год духовнова и мирскова чину обоих полов из расколу обратилось... больше 2000 человек... всенижайше требую, дабы повелено было именным Вашего Величества указом как главным, так и прочим той губернии правителям подкрепить, дабы они в том были помогательны, а не препинательны и в том бы меня, богомольца вашего и посланных моих старцев же, от всего охраняли и в том дать указ с прочетом..."

Ответ Петра I от 13 марта того же года из Санкт-Петербурга был категоричен: "По сему прошению отца игумена Питирима запрещается всем ему возбранять в сем его равноапостольском деле; но повелевается паче ему вспомогать. Ежели же кто... ему препятствовать будет, тот без всякого милосердия казнен будет смертию, яко враг святыя церкви; а буде кто из начальствующих не будет помогать, тот лишен будет имения своего".

Спустя три года в личном письме от 2 марта 1718 года нижегородскому вице-губернатору Ю. А. Ржевскому Петр I настрого наказывал ему во всем советоваться "с епископом Питиримом тайно". Это письмо Петра I послужило как бы приказом избрания Питирима епископом, коим он тогда еще не был.

Получив таким образом особые полномочия и поняв, что индивидуальными беседами-диспутами можно обратить в лоно официальной церкви лишь сотни раскольников, тогда как за это же время ряды их пополнятся новыми тысячами приверженцев, Питирим пришел к мысли о необходимости взорвать основу идеологии раскольничества, доказав всенародно ее несостоятельность. Для этого он составил 130 вопросов, касающихся толкования обрядов и догматов вероучения и потребовал письменного на них ответа.

Расколоучители отлично поняли, что готовится западня, и, чтобы хоть как-то оттянуть время, предложили Питириму для ответа свои встречные 240 вопросов. Однако Питирим был достаточно начитан, потому быстро составил свои ответы расколоучителям и в который уж раз потребовал от них указания точного времени и места для всенародного диспута по основным положениям ответов. Но прошел 1717, 1718, наступил 1719 год, а расколоучители не спешили. За это время в руководстве нижегородской епархией произошло существенное изменение: митрополита Сильвестра, относившегося к раскольникам примиренчески, перевели в Смоленск, а 23 марта 1719 года местным епископом был рукоположен Питирим.

Теперь уже как глава Нижегородской епархии он вызвал диакона Александра "с сотоварыщи", в свою кремлевскую резиденцию и обвинил их в "неправости", одновременно назначил время и место для обмена ответами – 1 октября 1719 года, село Пафнутово Балахнинского уезда. Эти события достаточно живописно и описаны в романе В. И. Костылева.

Действие романа происходит в самых отдаленных друг от друга районах Нижегородского края: в самом Нижнем Новгороде, лесном Заволжье, в известном на весь мир торговом Макарьеве. Однако описания конкретных мест событий носят порой весьма общий характер, и это вызывает необходимость довоссоздания их исторического образа. Прежде всего следует несколько слов сказать о самом Нижнем Новгороде петровской поры.

К концу XVII столетия Нижний Новгород был одним из крупнейших торгово-промышленных, культурных и военно-стратегических центров Русского государства. В городе насчитывалось более 3300 дворов, из числа которых 827 усадеб принадлежало пушкарям, затинщикам и стрельцам гарнизона.

Раскинувшийся вдоль волжско-окского берега Нижний посад был застроен почти исключительно каменными лавочными корпусами и амбарами, промышленными зданиями кожевенной мануфактуры купцов С. Задорина и В. Шорина, палатами и зимовыми дворами именитых людей Строгановых, бояр, царя, патриарха и подворьями крупных монастырей-феодалов России. Надо всем этим господствовало многоглавие девяти каменных храмов, отмечая небольшие внутригородские площади.

С середины XVII века, со времени официального учреждения под стенами Макарьев-Желтоводского монастыря знаменитой ярмарки, Нижний Новгород приобрел еще значение главной перевалочной базы товаров как русского, так и иностранного купечества, их зимовой квартиры, места найма каждогодно сотен тысяч работных в судовые команды.

Именно таким описал в 1703 году Нижний Новгород Корнилий де Бруин, увидевший живописную панораму города с шедшего по Оке на волжский рейд корабля: "...прибыли, наконец, к верфи, которая тянется вдоль реки до самого предместья Нижняго, в котором первый представился нам прекрасный большой каменный монастырь, окруженный такою же стеною (Благовещенский. Н. Ф.); каменная церковь (Спаса. – Н. Ф.) по середине, тоже окруженная каменными и деревянными домами, простирающимися до самой реки; другая каменная церковь довольно большая и изящно построенная (Строгановская. Н. Ф.) против горы, тоже окруженная со всех сторон домами.

Затем показался город... с кремлем на скале при слиянии Оки с Волгою. Город обнесен прочною каменною стеною и нужно прежде пройти большую длинную улицу или базар, чтобы очутиться у Ивановских ворот, которыя находятся на берегу реки. Ворота эти построены из больших и толстых камней и сами по себе чрезвычайно толсты и низки для прохода. Через эти ворота, поднимаясь постоянно в гору, проходишь по большой улице, покрытой деревянными мостами, до других ворот Димитровских. Близ сих ворот стоит лучшая каменная церковь, называемая Собор, с пятью главами, окрашенными зеленою краскою (муравленой черепицей. – Н. Ф.) и украшенными сверху красивыми крестами; подле церкви большой каменный, отлично сооруженный дворец Митрополита, в середине котораго изящная небольшая церковь с колокольнею, а за тем еще две церкви, одна деревянная, другая каменная (Духовской монастырь. – Н. Ф.)..."

Путешественника поразила своими размерами Дмитриевская башня, под стенами которой с напольной стороны тогда еще пролегал глубокий крепостной ров с переброшенным через него арочным каменным мостом прямо к пятиугольной отводной башне-стрелице, стоявшей в районе начала современной улицы Фигнер.

К башне сбегались многие улицы города: Старая Никольская, Покровская, Алексеевская, Большая Печерская, Стрелецкая, за пределами городского Большого острога продолжавшиеся дорогами на Казань, Арзамас и Москву. В районе площади располагалось несколько каменных и деревянных храмов, просторная таможенная каменная же палата, а возле нее – небольшой торг (место современного Мытного рынка).

Как и во всех средневековых русских городах, нередкие пожары были страшным бедствием, особенно для малоимущих посадских. Многократно горел в начале XVIII столетня и Нижний Новгород, в том числе и 25 июля 1715 года, когда "в первом часу в зачатском девичье Монастыре загорелось и от того выгорело большая половина всего Града вверх по Оке версты на три...".

Во время этого пожара выгорел и кремлевский духовный приказ, возведенный еще в 1670-х годах первым нижегородским митрополитом Филаретом. В обход именного указа Петра I от 1714 года, которым были запрещены по всем городам России каменные работы, а каменщики, кирпичники, кузнецы, плотники, резчики по дереву и камню из Нижнего Новгорода переведены в новостроящуюся столицу Санкт-Петербург, митрополичий дворец к 1718 году был кардинально перестроен.

На каменном первом этаже главных покоев был срублен деревянный жилой этаж с высокой шатровой кровлей "с подзоринами", а его стены расписаны снаружи "розными красками". Официальную приемную – крестовую палату, к которой по обычаю примыкала пятиглавая церковь, перекрыли новым сводом и к ней пристроили кирпичную столовую с тремя ценинными печами и стройную шатровую колокольню. В этих строениях и развертывались многие события, описанные в романе "Питирим".

В. И. Костылев неоднократно переносит действие романа и в окрестности Благовещенского монастыря, в район Канавинского перевоза. Можно, пожалуй, не согласиться с автором, описавшим эти места чуть ли не пустынными, где в пещерах обрывистого берега якобы могли укрываться беглые.

В начале XVIII века окрестности Благовещенского монастыря оставались едва ли не самыми густо заселенными в городе. Возле самого монастыря, представлявшего собой развитый архитектурный ансамбль с шестью храмами и множеством жилых и хозяйственного назначения каменных зданий, располагались его слободы с более чем шестьюстами дворами, занимавшими не только взгорья, но и весь берег. Район же постоянно действующего Канавинского перевоза, сдававшегося погодно на оброк откупщикам и считавшегося одним из доходных предприятий, действовал практически круглосуточно, так как им Нижний Новгород был связан не только с заречными Гривкой и Канавинской слободой, но и многодворной усадьбой Строгановых, с крупными торгово-промышленными посадами Балахны и Городца. Через Канавинский же перевоз пролегали главные ямские тракты из Нижнего Новгорода мимо Пуреха на Ярославль, а через Василеву слободу и Юрьевец-Поволжский – на Кострому.

В романе неоднократно упоминается знаменитая Макарьевская ярмарка, с 1700 – 1703 годов перешедшая в прямое ведение государства. Для охраны покоя торгующих сюда ежегодно присылались воинские команды, которые ни в коем случае не могли допустить вооруженных людей, тем более целые группы их, на территорию торга. Каждый праздношатающийся без "письменного вида" мог быть схвачен и отправлен в оковах на галеры петровского флота, на уральские рудники Демидовых.

Подчеркнем особо, что в середине XVII века раскол как социально-религиозное течение отражал прежде всего протест трудового народа против усиливающегося с каждым годом гнета, против окончательно оформившегося в России крепостничества и носил ярковыраженный антифеодальный характер. Ф. Энгельсом отмечено, что революционная "оппозиция феодализму проходит через все средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания". Во времена же Петра I расколоучители проповедовали полный отказ от всего нового, в том числе прогрессивного, обращаясь только в призрачное прошлое. Таким образом, в борьбе с расколом, в котором Петр I видел злейшего врага своим многочисленным реформам и начинаниям, охватившим все стороны государственного устройства и жизни русского общества, он был непримирим. Собственно, Петр I лишь продолжил, хотя и более ожесточенно, политику своего отца Алексея Михайловича, старшего брата Федора Алексеевича и сестры – царевны Софьи. В 1716 – 1723 годах действовали еще преимущественно законы XVII века и прежде всего – 1685 года "О учинении наказания и казни еретикам и раскольникам".