Текст книги "Молодой Ленинград ’77"

Автор книги: Валентин Костылев

Соавторы: Александр Орлов,Дина Макарова,Виктор Менухов,Поэль Герман,Римма Цветковская,Наталья Гранцева,Ольга Бешенковская,Владимир Насущенко,Юрий Нешитов,В. Андреев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Уходите, – глухо сказала женщина и снова угрожающе шагнула навстречу немцам.

Они, как по команде, сняли автоматы и положили их на землю. И одновременно с двух сторон накинулись на женщину.

Завязалась борьба. Фашисты повалили женщину на землю и стали срывать с нее одежду. Женщина кричала: «Отстаньте!» Она, как могла, отбивалась. По сырой, еще не согретой весенним солнцем земле катался клубок борющихся тел.

Федор смотрел и не верил глазам. Он ожидал чего угодно, только не этого. Ему захотелось немедленно вскочить и ринуться на помощь женщине. И лишь сила дисциплины удержала его. Он ждал команды, бросая нетерпеливые взгляды на командира взвода и удивляясь, почему тот медлит. А когда увидел сигнал, встал во весь рост и, тяжело ступая, глядя прямо перед собой и видя только ненавистные фигуры врагов, устремился вперед.

Четверо разведчиков подошли к месту схватки одновременно с трех сторон.

– Хальт! Хенде хох! – сказал Бугров.

На мгновение фашисты замерли. Они очумело оглянулись на незнакомых, появившихся как из-под земли людей. Увидев направленные на них дула автоматов, медленно выпрямились, подняли руки.

– Яволь… – залопотал длинный.

– Хватит, навоевались, – сказал Романчук. – Складывай шмутки.

Он подошел к длинному, ощупал карманы – нет ли пистолета.

Федор подошел к короткому. Незнакомый, чужой солдат уставился на него выпученными, налитыми кровью глазами. Растерянность и бессильная ярость светились в них. Вдруг фашист зло вскрикнул, толкнул Федора в живот и метнулся к лежавшему на земле автомату.

Федора словно подбросило. Едва удержавшись, чтобы не упасть, он одним прыжком подскочил к гитлеровцу и изо всех сил обрушил на него приклад своего автомата. Попал по толстой, мясистой скуле. Удар получился глухим и сочным. Так бьет деревянный валек по мокрому белью.

Фашист упал на четвереньки, но автомата не выпустил. Второй удар пришелся ему по черепу.

– Сволочь! – выдавил из себя Федор и выплюнул спекшуюся слюну.

Распластанное на земле тело врага вызывало брезгливость.

– Готов, – деловито сказал Восков, выдернув оружие из рук убитого.

Федор, тяжело дыша, посмотрел на поверженного фашиста, на приклад своего автомата. Подумал: «Хорошо, что не стал стрелять. Кажется, обошлось без лишнего шума».

Длинный трясся нервной дрожью. Быстрая и нелепая смерть приятеля окончательно вывела его из равновесия. Он считал, что и его конец близок.

– Штаны застегни, вояка, – сердито ткнул его Романчук стволом автомата.

Вибрирующие пальцы не слушались. Гитлеровец глупо осклабился, поднял глаза к небу.

– Медхен… – В горле у него что-то перекатывалось. – Девошка… Весна… – Он боязливо посмотрел на женщину, одиноко стоявшую в стороне, и неожиданно добавил: – Гитлер капут.

Ему не хотелось умирать.

– Капут, капут, – согласился Романчук. – Скоро всем вам, фашистам, капут. Чтобы не пакостили.

На всякий случай он связал немцу руки за спиной.

– Власов, этого, – командир взвода показал на убитого, – спрячь получше. Пусть его подольше поищут.

– Есть спрятать.

– Ты, Восков, допроси живого. А я с ней поговорю, – Бугров кивнул на женщину.

Она с недоумением наблюдала за всем происходящим, не совсем понимая, откуда пришло избавление.

Младший лейтенант подошел.

– Охальники. Кобели проклятые, – сказала она, не то ругаясь, не то оправдываясь, и стыдливо прикрыла грудь, проглядывавшую сквозь разорванное платье.

– Кто такая? Откуда? – строго спросил Бугров.

– Из деревни, – она кивнула в сторону опушки.

– Звать как?

– Клава.

«Молодая, – подумал Бугров. – А почему выглядит такой старой?» И понял: старили Клаву одежда не по росту и синие отеки под глазами.

– Зачем пришла в лес?

– Убежать хотела.

В настороженных глазах мелькнул озорной огонек. Испуг постепенно проходил. Клава разговаривала все смелее.

– Из дома в глухой лес? – сказал Бугров. – Храбрая.

– От них, окаянных, хоть на край света беги.

– Понятно, – Бугров помедлил. – Много немцев в деревне?

– Не считала. Три дня назад прибыли. С пушками.

– А жители есть?

– Старики да старухи. Кто успел, эвакуировались. Другие в лес подались. Я с больной бабушкой осталась. Но тоже не выдержала.

– Разве не видела, что они за тобой идут?

– В лесу уж увидала. Когда нагонять да лаять по-своему начали.

– Ясно, – разговор надо было заканчивать. – Придется тебе, Клава, с нами пойти.

Глаза у Клавы радостно блеснули. И опять потускнели.

– С вами? Куда?

Младший лейтенант не мог сказать правду.

– Потом узнаешь.

– К партизанам?

– Может, и к партизанам, – он встал, поправил автомат. – Пошли.

Клава пошла за ним.

– Что у тебя? – спросил Бугров, подходя к Воскову.

Николай поморщился.

– Говорит, в деревне батарея тяжелых орудий. Дальнобойная артиллерия.

– Новички?

– Да.

– Откуда прибыли?

– Из Франции.

Лейтенант понимающе кивнул. Ценные показания дал трусливый вояка.

– То-то по бабам ударяют, – многозначительно заметил Кузьма.

Бугров чуть заметно улыбнулся, а Восков нахмурился.

Подошел Власов.

Романчук с удивлением уставился на него. Что-то новое, пока еще едва заметное, появилось у Федора в манере держаться. Молодой боец будто повзрослел. Стал крепче, увереннее. Доложил спокойно:

– Все в порядке, товарищ командир.

Даже голос у него стал тверже.

И Бугров заметил, что меняется человек на глазах. «Первая победа. Обретает уверенность. Хорошо», – подумал про себя, а вслух спросил:

– Надежно?

– Как следует. Вот документы.

Бугров положил руку Федору на плечо. Словно приласкал.

– Добре. Теперь беги к Ивану. Пусть присоединяются к нам. Мы пока пойдем в этом направлении, – он показал рукой. – Сигнал прежний.

– Есть.

Власов, пригибаясь, убежал.

Романчук наклонился к уху младшего лейтенанта:

– А этого? – кивнул на немца.

– Возьмем с собой.

– И ее?

– Да. Будешь замыкающим. Смотри в оба.

Они цепочкой пошли в глубь леса. Вскоре с опушки послышался условный сигнал – крик чибиса. Хромов, Бородин и Власов присоединились к группе. Иван подошел к командиру взвода и доложил:

– В деревне спокойно. Зашагали быстрее.

В лесу стало совсем светло. Усиливался ветер. Над верхушками деревьев появились серые бесформенные тучи. Повеяло сыростью. Разведчики растворились в этом лесу, будто их и не было здесь.

3

Потом было возвращение. Вообще-то много их было – возвращений. По-разному трудных и рискованных. Но первые воспоминания все-таки самые яркие. Тогда они шли весь день. Сначала вдоль фронта, затем – к передовой. К линии фронта подошли ночью. Темень была непроглядная. Продвигаться стали медленнее, тщательно проверяя каждый метр пути. На любом шагу могла таиться опасность. Слушай, разведчик! Смотри в оба! Не оступись, не зашуми. Не из-за боязни – ради дела, которое тебе поручено.

Федор не испытывал страха, но все время ожидал, что вот-вот откуда-нибудь из засады по ним ударит пулемет или накроет минометный залп. И тогда нужно будет вести бой.

Но вокруг было тихо. Лишь изредка впереди, над ничейной землей, взмывали вверх блуждающие звезды войны – осветительные ракеты. Они мирно, почти по-праздничному, пролетали в вышине и гасли так же неожиданно, как и загорались.

Перед последним броском остановились. Сгрудились вокруг командира взвода, ловили его приглушенный голос.

Бугров распределил обязанности. Пленного солдата и Клаву поручил Романчуку. Наблюдать слева должен был Бородин, справа – Власов. Впереди пошел Хромов, замыкающим – Восков. Сам командир взвода шел в центре группы следом за Хромовым и впереди Романчука.

– Метров через двести будет спуск, – объяснял младший лейтенант, – пойдем по дну оврага. Затем поле, невспаханное, конечно, заброшенное. Тут надо особенно быстро, могут засветить. За полем кустарник, болото. Это – ничейная зона. А дальше уже наш передний край. Там ждут.

– У немцев тут траншеи и дзоты, – сказал Восков, – справа и слева над оврагом.

Восков бывал здесь и знал обстановку лучше других.

– Траншеи есть, верно, – подтвердил Бугров. – И проволока есть. И мины. Оборона немцев кончается за уступом. Надо воспользоваться темнотой и проскочить. В заграждениях подготовлены проходы. В случае чего действовать по обстановке.

Перед спуском в овраг разведчики сделали последние приготовления. Хотелось пить. Хотелось курить. Хотелось переброситься парой слов с товарищами. Но все терпели и молчали. Каждый внутренне готовил себя к трудному броску в неизвестность. Готовился самостоятельно и в то же время чувствовал себя не одиноким, а частицей дружного и единомыслящего коллектива.

Разведчики молча всматривались и вслушивались в темноту. Весенний лес тихо шумел голыми ветвями. На небе не было видно ни звезд, ни зарниц. С севера, с ничейной земли, веяло ледяным холодом – чувствовалась близость Финского залива.

– Третий час, – сказал, выждав положенное время и не обнаружив ничего подозрительного, Бугров. – Пора. Скоро луна взойдет, посветлеет.

Командир взвода лучше всех понимал, что наступает самый ответственный момент. Ему хотелось, чтобы и другие члены группы прониклись такой же ответственностью.

Двинулись осторожно, медленно. На ходу стали выстраиваться цепочкой.

Когда дошла очередь до Романчука и его подопечных, он указал немцу место впереди себя и предупреждающе шепнул:

– Руе, штиль. Чтобы без фокусов. Иначе хана. Крышка. Понял?

Фашист ничего не мог сказать – рот у него был забит кляпом. Он лишь понимающе закивал головой и заторопился за Власовым, неуклюже поводя плечами и всем туловищем. Не имея возможности помогать себе руками, которые были связаны за спиной, он довольно быстро передвигался в общей колонне и ловко обходил встречавшиеся на пути преграды. Нет, ему определенно не хотелось умирать, и он сейчас не меньше своих конвоиров желал быстрее и безопаснее перебраться через передний край.

Клава машинально шла за Романчуком. Всю дорогу она находилась в состоянии какой-то душевной отрешенности и мало понимала, что происходит вокруг. Ощущая на себе настороженные, любопытствующие взгляды разведчиков, не знала, какое значение придать им. Однако не сомневалась, что попала к своим, советским людям. И терпеливо ждала, когда кончится этот сумасшедший марш по весеннему, пробуждающемуся лесу. Время от времени она исподлобья, с ненавистью поглядывала на пленного гитлеровца, с которым ей все время волей-неволей приходилось быть рядом. Интуитивно Клава чувствовала, что неопределенность и опасности не кончатся до тех пор, пока продолжается их невольное соседство.

Снег в овраге почти полностью сошел, и почва всосала влагу. Прошлогодний травяной покров шершавым ковром расстилался по берегам узкого ручья, протекавшего между корнями деревьев и кустами. Пахло прелостью. После ночного заморозка по краям ручья образовались ледовые пластинки.

Власов думал: только бы не наступить на эти проклятые пластинки, не споткнуться, не зашуршать веткой. Изредка он видел впереди проскальзывающие мимолетной тенью силуэты Хромова и Бугрова. Более четко различал он Бородина и старался идти с ним след в след. С беспокойством улавливал чутким ухом легкое чавканье сапог, торопливое, приглушенное дыхание людей.

К счастью, немногочисленные звуки так и тонули на дне глухого оврага, не подымаясь на высоту его склонов. Сонная ночь была не только безмолвна, но и глуха.

И все же пройти незамеченными им не удалось. До уступа оставалось совсем немного, когда впереди послышались голоса. Чужая речь. Значит, враги. Да и откуда там в ту пору было взяться своим?

Попали на дозорную тропу. Плохо.

Бугров остановился, подал сигнал. Остановилась вся цепочка.

Впереди треснула сломанная ветвь. Рукой или сапогом сломали ее – поди разберись. Ясно – прут напролом. Шуршат кусты, трещит сушняк, звенят раздробленные льдинки – враг идет, не стесняется. Как по своей земле.

Говор все ближе и ближе. Гортанный. Нахальный. Подвыпили, что ли? До пасхи вроде далеко. Так нажрались, для храбрости. И разговорились, как в саду у своего дома.

Впрочем, оно и лучше. Разведчикам отступать некуда. А шумливых легче бить. Особенно в темноте.

– Похоже, патруль, – шепнул командир взвода Хромову, Бородину и Власову. – Человека три. Подпустим поближе.

Ясно: из засады в упор сподручнее.

Три силуэта надвинулись разом. Разве можно так безмятежно ходить по фронтовым оврагам, господа? Вот, получайте. Три смертельных удара под ребра.

Впрочем, нет. Не смертельных. К сожалению, лишь один сделал свое дело сразу. Младший лейтенант Бугров. Бывший филолог. Как всегда, сработал без осечки. Самого рослого фашиста распластал и оставил лежать бездыханным.

– Амба!

А старший краснофлотец Хромов сцепился со своим противником врукопашную. И катаются по земле, рвут и мнут друг друга.

– А-ах! – крякнул гитлеровец и захлебнулся.

Хромовский кинжал заткнул-таки ему глотку.

– Подлюга, – бормотал Иван. – Чуть не сорвался.

Хуже дела у Власова. Видно, по-молодости. Нож попал во что-то твердое и соскользнул. Фашист рванулся в сторону, махнул через кусты и стал карабкаться в гору. Не тут-то было! Гора – не плац. На ней много препятствий. И не искусственных, а естественных. Их брать потруднее. Тем более ночью.

– Власов, не упускай! – крикнул командир взвода. – Бородин, помоги ему. Остальные за мной!

Бугров повел разведчиков на прорыв.

Конечно, он знал, на что идет. Пройдет час, возможно и меньше, не успеет взойти луна, и все должно кончиться. Как? Неизвестно. Может, благополучно. А может, кто-то из них расстанется с жизнью, так и не увидев больше ни луны, ни неба, ни своих родных и близких, ни той земли, ради которой бился и погиб в промозглой темноте весенней ночи. Да, он, командир, понимал это лучше других. И все же шел на это. Шел сознательно, потому что другого решения в сложившейся обстановке не было. Только открытый бой, быстрый прорыв через передний край могли обеспечить разведчикам успех.

Бежавший от Федора гитлеровец зацепился за куст и упал.

– О-о-о! Э-э-э! – дико орал он, ошалев от испуга.

Он не стремился вложить смысл в свой крик. Он просто хотел, чтобы его услышали. Чтобы встрепенулись все вокруг. Кто дремлет в окопе. Кто спит в блиндаже. Кто смотрит не в ту сторону. Встряхнитесь и помогите ему выбраться из беды!

– У-а-а! О-э-э!..

Власов бежал на эти звуки, и ему казалось, что сам сатана вырвался из преисподней. И откуда берутся такие несусветные голоса!

Немец изловчился и вскинул автомат. Раздался стук затвора. Федор метнулся за ближайшее дерево, а по тому месту, где он только что находился, стеганула огненная плеть.

Федору стало не по себе.

– Ах, ты так! – яростно шептал он, будто все еще имело значение, говорит он тихо или громко. – Тогда получай!

И Федор пустил из своего автомата ответную длинную очередь в то место, откуда лилась струя трассирующих пуль. Немец стих. Он перестал кричать. Умолк его автомат.

На мгновение в овраге установилась прежняя безмятежная тишина. Но теперь она никого обмануть не могла. Фашисты знали, что у них в тылу находятся советские бойцы. Бугров и его друзья знали, что они обнаружены.

Теперь все решалось в открытом бою. Натиском и быстротой. А это значило, что ход времени убыстрялся по меньшей мере в шестьдесят раз – секунды приобретали цену минут.

– Ловко ты его, – послышался рядом голос Бородина.

Он вывел Власова из оцепенения.

– Жаль, нашумели, – сказал Федор.

– Ничего не поделаешь, так вышло. Давай догонять своих.

– Догоним.

Своих Федор чувствовал интуитивно. Он слышал их стремительный бег, узнавал направление движения. Это придавало ему сил, и он бежал, почти не ощущая препятствий. Давно ли он вот так же бегал на учениях? И хотя сердце у Федора учащенно билось, а в мозгу мелькали десятки мыслей, рожденных происходящим, действовал он целеустремленно и уверенно, как никогда. Последние двое суток больше закалили его, чем предыдущие три месяца.

Между тем фашисты всполошились. Наверху раздались крики. Алярм, алярм – тревога! Через овраг, с одной стороны на другую, полетели осветительные ракеты.

– Пошевеливайся! – услышал Федор окрик Хромова. – Командир впереди.

Голос Ивана звучал на этот раз серьезно и властно. Власов понял – даже бесшабашному весельчаку Ивану сейчас не до шуток.

Бугров остановил группу.

– Посоветуемся, – сказал он. – Главное, опередить их и выйти в самом неожиданном месте.

– Поверху, – сказал Восков.

– Точно, – подтвердил Бугров. – Пусть ловят нас здесь, внизу. А мы выйдем наверх и будем пробиваться там, где нас не ждут.

Справа застрекотал пулемет. Бил он вдоль оврага. Туда, где только что отгремела схватка. Три длинные очереди – и опять тихо. Явно брали на испуг. Выясняли, где теперь прячутся советские разведчики.

– Не отвечать, – приказал Бугров.

Несколько секунд паузы, и снова пулеметный клекот. На этот раз все очереди в противоположную сторону.

Ракеты, ракеты. Целый фейерверк. Бледный свет в кромешной тьме. И опять тишина. И полная темнота. И весенний бриз, доносящий запахи родной земли, перемешанные с пороховой гарью.

Разведчиков на испуг не возьмешь. У них маскхалаты. У них сейчас – только слух и зрение. У них железные нервы. А у «языка» кляп во рту, который ни выбросить, ни проглотить. И рядом могучий Романчук – соколиный взгляд и мертвая хватка.

– Кажется, успокоились, – предположил Власов.

– Главное только начинается, – сказал Бугров. – Пробиваться будем по правой стороне. Приготовить гранаты.

Вот когда пригодились гранаты.

– Пулемет бы снять, – сказал Восков.

– Пулеметом займутся Хромов и Власов.

Командир знает, кому поручать. Хромов и Власов – давние друзья, один к одному, боевые и ладные.

– Есть заняться пулеметом.

– Действовать решительно. Идти только вперед.

Фашисты не заставили ждать себя. Густая цепь их уже двигалась по оврагу, обшаривая каждый куст, каждую ложбину. Конечно, советские разведчики здесь. Не могли же они провалиться сквозь землю.

Все отчетливее слышалось приближение врага. Частые автоматные очереди. Глухой топот сапог. Шелест сухих ветвей. Сдержанные слова команд. В ярких вспышках ракет – тени между деревьями. Сколько их там? Двадцать? Пятьдесят? Сто? В таких случаях врагов не считают – их бьют.

– Пора, – сказал Бугров.

Он пригнулся и быстро полез вверх по склону. За ним устремилась вся группа. Туда, откуда спустилась мечущаяся во мраке свора фашистов. Туда, где лежал теперь кратчайший путь к своим.

Власов шел левее Бугрова, стараясь не терять с ним контакта. Он чувствовал рядом и Ивана Хромова, узнавал друга по дыханию, по шороху маскхалата. Мысленно Федор видел перед собой ближайшую цель – пулеметное гнездо вверху над обрывом. Там был передний край, а за ним – спасение, победа.

Ничто другое его сейчас не интересовало, ничто не имело значения, кроме одного – уничтожить вражеских пулеметчиков, пройти через все преграды, добраться до родных, пропахших порохом и солдатским потом окопов своей морской бригады.

А пулемет, как назло, теперь молчал. И нужно было цепко держать в памяти то место, где он находился. И точно сохранить направление. В ночной мгле. Под боком у надвигающихся гитлеровцев. Ежесекундно рискуя получить в упор смертельную порцию свинца.

Перед тем как выбраться на обрыв, залегли. В нескольких шагах впереди, на фоне ночного неба, нечетко выделялся край оврага. Над ним, как тени, мелькнули силуэты гитлеровцев.

Бугров швырнул в них гранату.

Раздался взрыв. Послышались отчаянные крики. В воздух взлетело сразу несколько ракет. И снова застрочил пулемет. Наконец-то! Оказывается, он был совсем рядом. Но бил теперь почему-то в сторону, в глубь оврага. Наверное, фашисты думали, что советские разведчики будут отходить обратно.

Иван локтем толкнул Федора:

– Видишь?

– Вижу.

– Пошли?

– Пошли.

В такой момент не разговоришься. Надо понимать друг друга с полуслова.

Дождавшись, когда погасла ближайшая ракета, друзья сделали перебежку. Выбрали удобную позицию и почти одновременно метнули гранаты.

Пулемет замолчал, будто захлебнулся.

А рядом уже снова голос командира взвода:

– Всем вперед! Только вперед!

– Бей их! – подхватил Хромов.

Одна за другой полетели гранаты. В глубь оврага, где продвигалась немецкая цепь. И на верхний выступ, куда нужно было пробиться. Взрывы, крики, стоны. В этом хаосе трудно было разобрать, где свои, где чужие.

Но у советских разведчиков было преимущество. Они держались тесной группой и знали, куда двигаться. В их руках была инициатива. Вместе со своим командиром они уверенно прокладывали себе путь.

– Сюда! За мной! – слышался голос Бугрова.

Он был уже наверху.

За ним, подталкивая пленного, устремились Романчук и Бородин. Мелькнула на склоне тоненькая фигурка Клавы – в горячке боя она где-то скинула с себя громоздкое пальто. Власова и Хромова поджидал Восков.

– Кажется, все! – удовлетворенно выдохнул он, увидев друзей. – Здорово вы их. Молодцы.

Старшина был доволен – пулемет сняли мастерски.

Власов вытер пот со лба.

– Так задумано было, – сказал Хромов.

– Ладно, – заключил Восков, – догоняйте командира. Я прикрою.

Гитлеровцы явно растерялись. Они не понимали, что происходит. По силуэтам, мелькающим между деревьями, не угадаешь, где свои, а где чужие. Взрывы гранат в разных концах сбивали с толку. А тут еще Восков бросил на другую сторону оврага гранату и на чистейшем немецком крикнул:

– Форвертс! Фойер!

Куда «вперед»? Куда «огонь»? Команду надо выполнять. Немецкий солдат так приучен.

Началась беспорядочная стрельба. Взрывы, выстрелы, выкрики слились в сплошной гул, разобраться в котором было невозможно.

А разведчики вновь притихли. Ни криков, ни выстрелов. Только шаги. Широкие, быстрые. Воспользовавшись переполохом в стане врага, они уходили все дальше. Через десять минут были уже у проволочного заграждения, а еще через десять – на ничейной полосе. И никому из них, кроме, пожалуй, пленного немца, не казалось чудом, что они вышли из уготованного им ада. Так и должно быть, если воюешь умело.

И еще был тот августовский день. Пожалуй, один из самых памятных в его короткой жизни. Начался он обычно, а кончился неожиданно. И привычное течение событий изменил необыкновенно.

– Краснофлотец Власов, – скомандовал лейтенант Бугров на утреннем построении, – выйдите из строя.

Сердце у Федора екнуло. Мысль отчаянно заработала. Ставят перед строем? Зачем? Может быть, он, сам того не подозревая, в чем-нибудь провинился? Нет, совесть у него чиста. В бою, который недавно провело отделение, вел себя, как все. Всыпали они фашистам по первое число, хотя врагов было раз в десять больше.

Однако команду полагалось выполнять. Федор, стоящий в первой шеренге, сделал два шага вперед.

– Не робей, Федя, все в порядке, – успел шепнуть ему Хромов. – Картошки на камбузе все равно нет, чистить не придется.

«Иди ты к черту со своими подначками», – подумал Федор и бросил на друга косой взгляд. Когда он повернулся кругом, весь взвод оказался у него перед глазами. На физиономиях бойцов блуждали загадочные улыбки. Шире всех осклабился Иван. Скривил губы Батуров. Он еще держался стеснительно, хотя заменил погибшего Романчука месяц назад – срок на войне неимоверно большой. Как всегда, серьезным и непроницаемым оставалось лицо Воскова. Не было в строю лишь Геннадия Бородина. В недавней схватке с фашистами он был ранен и сейчас находился в госпитале. С поля боя его вынес Федор Власов, который теперь стоял перед строем растерянный, будто в чем-то виноватый.

Командир размеренным шагом прошел вдоль строя, будто измеряя его длину. Затем остановился рядом с Власовым. В его бородке пряталась ничего не говорящая усмешка. Свою речь Бугров начал необычно громким для него голосом.

– Товарищи бойцы! – Торжественно-официальное начало насторожило строй, натянуло, как тетиву лука. – У разведчиков нелегкая служба. И очень приятно, когда нам удается выполнять ее так, чтобы добиться успеха и заслужить похвалу командования. Вообще-то для нас это не редкость: есть в нашем взводе и ордена, и медали. Но сегодня мне особенно приятно объявить, что за образцовое выполнение боевого задания и за спасение товарища краснофлотец Власов получает краткосрочный отпуск с правом поездки домой, к семье.

У Федора смешались мысли. Никогда он не испытывал такого вихря чувств. Он поедет в Кронштадт. Увидит мать, сестер, Зину. Побродит по родным улицам. Ощутит уют домашнего очага. Узнает сразу все семейные новости. Действительно, как во сне. Какая-то новая сила пробудилась в нем и постепенно росла, крепла, пробивалась наружу.

– Ну, повезло тебе, поздравляю, – сказал Иван, первым обнимая друга после того, как Бугров скомандовал: «Разойдись!»

– От лица комсомольской организации, – пожал руку комсорг Саша Мнев. – Передай кронштадтцам, морская пехота стоит крепко.

– С тебя причитается, – с завистью сказал Сомов, который вообще не знал, где находится его семья, эвакуированная из Смоленской области в самом начале войны. И грустно добавил: – Хорошо, когда дом рядом. А мне вот даже и не нужен такой отпуск. Все равно домой не попасть.

Что ему ответить? Выручил Иван Хромов.

– Не горюй, Коля. В случае чего тебе отпуск орденом заменят, – успокоил он Сомова. – Только разворачивайся.

Бойцы засмеялись. Вместе со всеми смеялся и Сомов.

А Власову было радостно и неловко. Радостно потому, что предстояла поездка домой. Неловко потому, что не мог поделиться с друзьями хотя бы частицей того, что ожидало его дома.

4

Мысли Федора, как в тумане, воспроизводили картины прошлого. Бои, бои, бои… Скупые часы фронтового досуга. И, наконец, поездка домой, встреча с матерью, женитьба, горячие, ласковые объятия худеньких рук Зины…

И вот он лежит на поле боя один и беспомощный.

Первый луч солнца упал на лицо Федора. Не подарил тепла – осеннее солнце не греет. Лишь осторожно приласкал. Засветил белыми искрами росинки на траве. Только теперь Федор понял, что лежит лицом на восток. Там, впереди, – Ленинград. Федор шел к нему и не дошел. Какой он сейчас, город трудной героической судьбы? Зимой разорвали кольцо блокады. Однако враг пока близко, огрызается в бессильной злобе.

Если бы он, Федор, смог сделать для Ленинграда еще что-нибудь! От этой мысли захватило дух. Федор попытался приподнять голову. Удалось! Коснулся губами ближайшего стебля. Светлая росинка-бусинка упала в полуоткрытый рот. Обдала холодком иссохший от внутреннего жара язык.

Успех придал сил. Федор потянулся к другому стеблю. Поймал еще росинку. Потом еще и еще. Наверное, уставший виноградарь не с таким удовольствием пьет янтарное вино, с каким израненный и измученный боец Федор Власов глотал невероятно тяжелые и холодные капли утренней росы. С пожелтевших трав родной земли. Из-под лучей охладевшего к осенней природе солнца. И чувствовал, как по телу разливается облегчающая бодрость. Боль притупилась. Сознание заработало четче.

«Теперь все зависит от того, кто найдет меня, – Федор уже ясно представлял всю сложность своего положения. – А если никто не найдет? Уж лучше никто…»

Нет, не следует думать об этом. Думай о чем-нибудь другом!

Интересно, дошли ребята или не дошли? Конечно, дошли. Как только стемнело, стрельба утихла. Значит, оторвались. Ушли лесом. Бугров знал, что делает. Расчетливый командир. Командованию нужны сведения, которые они достали. Сведения очень ценные. Они помогут спасти жизни сотен, а то и тысяч бойцов, выиграть операцию. Ради этого любой из них мог пожертвовать своей жизнью. Каждый в отдельности и все вместе. В конце концов, любой разведчик знает, на что он идет. И на месте Федора сейчас мог лежать любой из них.

Конечно, они его потеряли. Когда был ранен, в горячке боя не заметили. Потом искали. Наверняка искали. Не почудилось же ему – он сам слышал, как Салават кричал его имя. Звал, обшаривал все вокруг. Но не нашел. И голоса не услышал, потому что Федору только казалось, что он отвечает. А на самом деле он не издал ни звука. Не мог. Не мог прокричать даже тревожную трель чибиса. Не мог двигаться. Как не может сейчас. И ребята ушли. Наверное, подумали, что он убит. Ушли, потому что боевое задание прежде всего. Боевое задание выполняют, чего бы это ни стоило…

Стоп мысли! Что это? Невдалеке послышался шелест травы. Раздались голоса. До Федора донеслась отрывистая, чужая речь. Догадаться нетрудно – фашисты.

На какое-то мгновение Власов забыл, что ранен. Что не может двигаться. Судорожным движением рванулся вперед, попытался встать. Непослушными пальцами правой руки ощутил холодный приклад автомата. Вспомнил, на поясе осталась граната. И штык – верный помощник в рукопашной. Одна мысль сверлила мозг: «Действовать… действовать… во что бы то ни стало действовать… драться до последней возможности…»

Но острая боль и эта непонятная тяжелая сила опять не позволили ему подняться. Он остался лежать, как лежал. Беспомощный и беззащитный. Под тусклыми лучами осеннего солнца.

От досады и бессилия Федор закрыл глаза. А когда открыл, понял – произошло худшее.

Над ним в позе циркового дрессировщика стоял немецкий офицер. В темной фуражке с высоким околышем, увенчанным замысловатой эмблемой. В расстегнутой шинели. С лощеной физиономией интеллигентного мясника. С наглой усмешкой на губах. С парабеллумом в правой руке.

«Штурмфюрер, – определил Власов, окинув взглядом пришельца. Уроки командира взвода Бугрова не прошли даром. Федор научился распознавать врага с первого взгляда. – Эсэсовец. Пистолет на боевом взводе». Где-то он уже видел такую фигуру. Кажется, в кинофильме «Профессор Мамлок», который они с Зиной незадолго до войны смотрели в Матросском клубе. Или в боевом охранении, когда на окопы лезли обезумевшие от шнапса гитлеровцы, подгоняемые вот таким же типом.

Для первого знакомства было достаточно. Для окончательного вывода – тоже. Федор не мог себя обманывать, он знал, чем грозила ему эта встреча. И чем она могла закончиться. Он никогда не думал о смерти. Не хотел думать и сейчас. Смерть неизбежна. И ни один человек не знает, где она настигнет его. В этом, может быть, одна из главных прелестей жизни. В неведении конца. Но коли смерть придет – встретить ее надо достойно. Это у Федора было в крови.

– Ком хэр! – крикнул офицер, махнув кому-то левой, свободной рукой.

«Зовет на помощь, – понял Власов. – Один боится. Или брезгует».

Рядом с офицером выросли еще две фигуры. Солдаты с автоматами на изготовку.

Штурмфюрер, не опуская пистолета, небрежно пнул Федора ногой. Отрывисто, презрительно сморщив губы, сказал:.

– Дас ист эр.

Мускул на правой щеке у него нервно подергивался.

Настроение у штурмфюрера фон Гросса было препаршивое. Вчера вечером после короткой и жаркой схватки на лугу у опушки леса он был уверен, что отряд русских разведчиков полностью истреблен. Поэтому он даже не очень огорчился, не досчитавшись шести человек в своем взводе. А сегодня утром, обходя поле боя, лишь удивлялся. Хотя удивляться ему не полагалось. Фон Гросс происходил из старинного прусского рода, в котором все мужчины были военными. Многовековая муштра отучила их удивляться, как, кстати говоря, проявлять открыто и другие человеческие эмоции.