Текст книги "Молодой Ленинград ’77"

Автор книги: Валентин Костылев

Соавторы: Александр Орлов,Дина Макарова,Виктор Менухов,Поэль Герман,Римма Цветковская,Наталья Гранцева,Ольга Бешенковская,Владимир Насущенко,Юрий Нешитов,В. Андреев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Римма Цветковская
ДЕСЯТЫЙ ВАРИАНТ
Рассказ

– Не то! – сердито сказал Ефим и строго постучал трубкой по Костиному чертежу. На ватман просыпался пепел. У Кости недовольно дрогнули губы.

Вот уже два месяца оба они находились во взвинченном состоянии. Два месяца – целая вечность. Почти каждый день приходилось что-то отстаивать, от чего-то отказываться, о чем-то спорить, нервничать.

– Не то, не то! – сказал Ефим.

Сотрудники из группы Овечкина оторвались от своих кульманов и посмотрели в их сторону. Чего Ефим не умел, так это говорить тихо.

– Механизм должен работать в конструкции легко, как балерина! – Ефим хлопнул ладонью по столу, и на темной полированной столешнице остался туманный след.

У другого руководителя этот механизм пролетел бы, как птичка, без всякого шума, и давно бы премия лежала в кармане.

– Я выдохся! – с досадой сказал Костя. – Механизм не барахлит. Ход мягкий. Тебе что? Больше всех надо?

– Ты в слова-то не зарывайся, как заяц в стог сена! – взорвался Ефим. – Докажи, что мне больше всех надо. Докажи, что шарниры не наследят во время работы.

Ефим влюблен в этот механизм, и Косте ясно, что последнее слово останется за Ефимом. Раз он завелся, значит, успел что-то подметить в шарнирах. Так бывало не раз. Это всегда выводит Костю из равновесия. Они почти ровесники, и то, что Костя постоянно, хоть на шаг, хоть на полшага, но отстает от Ефима, всегда задевает его самолюбие. Ага, все понятно – вопрос эстетики: надо дожать нагрузку, иначе шарнир будет непоправимо скрипеть. Обидно, конечно, сознавать, что чутье у тебя действительно хромает. Но Костя взял себя в руки и, сохраняя на лице спокойствие, отошел к кульману. Ефим ходил мимо. Косил в его сторону светлыми глазами. Дымил знаменитым на весь завод табаком. Он регулярно получал его от знакомого капитана дальнего плавания. Ефим был единственным мужчиной, которому женщины разрешали пару минут покурить, не выходя в коридор. В пропахшем старыми бумагами, прокисшей тушью и утренними завтраками помещении конструкторского отдела долго держался приятный аромат дорогого трубочного табака. Костю так и подмывало обернуться и слегка нахамить Ефиму. Но удерживало чувство справедливости: ведь нагрузку на шарниры действительно можно было чуток «дожать»!

– Вот. Совсем другое дело. Лентяй ты, Костя, – обрадовался за его спиной Ефим.

И, довольный, пошел в дальний угол отдела, где разместилась группа Овечкина, посмотреть, над чем те работают. Потом он направился к начальнику, и Костя слышал через тонкую перегородку, как они спорят. С этим механизмом Ефим основательно выскочил из сетевого графика, и начальник был недоволен. Он первый внедрил сетевой график у себя в отделе и очень этим гордился. Он не желал терять свой коэффициент престижности, и его можно было понять.

Начальник торопил, подгонял. Ефим барахтался в сетевом графике, как в паутине, и тоже сердился из-за того, что не может соединить в гармоничное целое сроки. Он обладал здоровым чувством соревнования, переживал, если у него что-то не получалось. Если переживания не давали покоя, Ефим кивал Косте, приглашая выйти в коридор покурить. У них было присмотрено одно замечательное место, за мощными, допотопного вида колоннами, у маленького окна. Ефим рассказывал, как он путешествовал по Военно-Грузинской дороге, купался в искусственном озере в Мингечауре, ползал по пещерам древних поселений в Горисе. О местных обычаях, людях, случаях – каждый раз об одних и тех же местах, но всегда по-разному. Говорил и постепенно успокаивался. Успокоившись окончательно, Ефим умолкал и тыкал окурком в жестянку из-под шпрот.

– Вот так. Мчусь вслед за жизнью, бегу как ошалелый, все кажется, что догоню нечто совершенное, – заявлял он обычно в конце разговора.

Механизм встряхивания, которым они занимались последнее время, очень нравился Ефиму. Каждую неделю у него возникали незапланированные идеи, и, к большому возмущению начальника, сетевой график в очередной раз ломался.

– Твоя, Константин, большая ошибка в том, что после окончания института ты не сразу пошел работать на завод. Только на заводе начинаешь понимать, что у любого механизма есть одно особенное свойство – впитывать в себя душу человека. Ты плохо представляешь, что это значит, когда созданная тобой конструкция заживет, задышит в цехе.

Наверное, это очень приятно, когда созданная тобой конструкция заживет в цехе, но, когда к этим приятным ощущениям примешиваются нотации начальника и насмешки приятелей, испытываешь приступы меланхолии. В конце концов начальник пригрозил лишить их двоих квартальной премии. У Кости как раз развивались полным ходом сложные взаимоотношения с Галкой, которые вот-вот должны были окончиться свадьбой. Костя дорожил каждой копейкой. Несколько раз Костя готовил пламенную, прямо-таки огненную речь, обращенную к здравому смыслу Ефима. Но когда он заставал его утром в отделе – зачуханного, в нечищеных ботинках, казалось, и не уходившего домой, разложившего вороха чертежных листов на всех свободных столах, все эти житейские эмоции стушевывались и казались мелкими. И Костя покорно садился за эскизы, чертил, остервенело стирал и снова чертил.

Сегодня после работы, как бывало и раньше, они зашли в маленькое кафе напротив завода. Официантка разносила горячие антрекоты с зеленым горошком. Почему-то она всегда грустила. Наверное потому, что никто не замечал ее красоты. Только подвыпившая компания иногда отпускала в ее адрес несложные комплименты.

Она аккуратно ставила на слегка протертые столики тарелки с салатом и смотрела мимо клиентов куда-то вдаль, в кудрявую зелень сквера, словно именно там пряталась ее судьба, ее счастье. Ни в одном общественном месте Костя не черпал столько разнообразных впечатлений, как в этом кафе. Может быть, это объяснялось тем, что кафе находилось недалеко от большого, людного колхозного рынка. Кафе посещала та разношерстная, совершенно неожиданная публика, которой всегда так много в местах, подобных рынку и разного рода толчкам.

За столиками сидела молодящаяся пожилая пара и совсем сопливые мальчишки, которые уже много раньше накачались вином и блеяли, как стадо молодых барашков. Молодящаяся пара поерзала и пересела подальше от бесцеремонной компании. У них были какие-то свои тихие секреты. Они сразу же любовно наклонились друг к другу. Мужчина что-то негромко говорил, а женщина, слегка улыбаясь, помешивала ложечкой в стакане с черным кофе.

Ефим смотрел на них с откровенным любопытством.

– Оболочка человека стареет гораздо быстрее, чем интеллект и желания. Как это несправедливо. Мне всегда кажется, что люди умирают не от старости, а от тоски, – неожиданно пожаловался он.

Костя не слышал. Или не хотел слышать. Он промолчал. Ему показалось реальной мысль убедить Ефима встать на его, Костину, точку зрения.

– Ефим, послушай меня. Давай закругляться. Весь наш конструкторский отдел потешается над нами. Мы лезем из кожи вон. И самое смешное в том, что нас об этом никто не просит. Выкладываемся шире собственного объема. У меня мозги вот-вот вспыхнут синим пламенем. Сколько можно? Шарниры теперь отработаны лучше не надо. Встряхивающий механизм работает нормально. Давай завтра сдадим чертеж и примемся за шаговый транспортер с собачкой. Подпиши наконец чертеж. Я не выдержу десятого варианта.

– Ну что же, – кивнул Ефим с такой легкостью, словно Костя предлагал ему бутерброд с икрой. – Раз над нами потешаются, давай примемся за транспортер. Завтра я подпишу, и сдавай чертеж в ремонтно-механический цех. И пусть «кашляют» молоточки. Они «кашляют» во всех типах этого механизма. «Кашляют» в Минске, Киеве, Орске, Норильске, пусть «кашляют» и у нас. Успокоим себя тем, что в нашем исполнении конструкция более совершенна. Подпишу. Сегодня можешь спать спокойно. Десятого варианта не будет, – грустно добавил он после короткого раздумья.

Они замолчали. Ефим все еще растроганно смотрел на молодящуюся пару, которая мило шушукалась за своим столиком.

– Знаешь, как называют нас в цехах? – глядя на Костю, гордо сказал Ефим. – Братья-фанатики. Нас знают. Фанатики! Я рад. Беремся за дело, значит, выкладываемся до самого дна – вот что это значит.

– Чего уж говорить, – пробурчал Костя. – Выкручиваемся, как белье после стирки.

– Глубже постичь, больше делать, уметь – вот что главное, пока ты молод и силен. Скажи, почему ты не взялся в начале года за самостоятельную разработку? Я же тебе предлагал.

– Я еще не готов к таким сложным работам, – сказал Костя.

– Нет, не потому. Ты думаешь, что время твое бесконечно. Тебе кажется, что твое главное дело, твоя красивая идея не в настоящем времени, а там, впереди, в необозримом будущем. Бойся этих мыслей.

– Я, Ефим, не люблю рыть землю, как крот, в одном направлении, – Костя запнулся, вспомнил, что это не его слова, а Овечкина. – Я обыкновенный человек.

– Плохо же ты думаешь про обыкновенных людей. Нет уж, дорогой, если взялся за дело, изволь пропускать его через себя, как электрический ток.

Костя ничего не сказал. Расстались они хмуро и неласково.

– Ладно, Костя, наверное, я тебя стал здорово раздражать, – сказал Ефим, прощаясь. – Ничего нет отвратительнее этого чувства. Оно, как вибрация, разрушает не только самолеты, но и дружбу. Умотаю я на ЛОМО. Передовая фирма. Там сейчас организуется участок новых разработок для любителей ломать голову. Собираются одни ненормальные ребята.

Признание неприятно кольнуло. Ревность, вот что испытал Костя, услышав, что какие-то ребята могут для Ефима значить больше, чем эти два года, проведенные бок о бок.

Дома ждала Галка. Преданная Галка.

– Что с тобой? Не болен? У тебя такое удрученное лицо, – спросила Галка совсем маминым голосом, и это растрогало его до глубины души.

Он всмотрелся в ее встревоженные глаза и вспомнил, что такие же глаза бывали у мамы, когда она волновалась за него.

– Я отказался от десятого варианта, – расстроенно признался Костя. – Ефим собирается уходить в ЛОМО.

И стал жаловаться – на себя, на всю эту свистопляску с механизмом, на Ефима с его напористостью.

– Жаль, если он уйдет, – неожиданно признался он. – А как же я? Я как же?

На улице уже стемнело, и где-то далеко впереди поднималась луна. Ее слабый, нежный свет пробивался между домами. В комнате было светло и тепло. Через полуоткрытое окно доносился женский смех. На оконном стекле сидела стрекоза и грелась. Все предметы в комнате были давно обжиты и уютны. Особенно уютны, когда Галка просыпалась утром, сонная и розовая, и лепетала что-то бессвязное о чувствах. В этой комнате находилось много хороших вещей: старинные шахматы, небольшая картина Левитана, узбекский ковер. Но все эти вещи показались вдруг ненужными, ненадежными. Самым надежным представилась работа, которую они делали с Ефимом.

Костя заторопился. Ему казалось, что надо теперь же отправиться к Ефиму, немедленно, иначе что-то необратимо разрушится, чего-то дорогого не станет, и это убьет всю остальную Костину жизнь.

В комнате Ефима было темно. Сам он сидел в кресле у окна и обернулся на шаги Кости.

– А, это ты, – без всякого удивления, невесело отозвался он. – У меня электропроводка оборвалась – чинить не хочу сейчас. Утром исправлю.

Из-за крыши дома напротив показался край луны, вспучился, как нарыв. Созрев, оторвался и поплыл к антенне. Луна двигалась. Костя видел это движение. Это двигались он, Ефим, вся Земля. И двигались так быстро, что Косте показалось, будто он ощущает на своих щеках движение воздуха. Это было движение времени. Время, как ветер, проходило через него, как сквозь пустоту, и только мысль, казалось, способна была задержать это движение.

– Я пришел сказать, что буду делать десятый вариант. И одиннадцатый, если понадобится, – сказал Костя. – А в ЛОМО тебе делать нечего. У нас еще впереди транспортер с собачкой. Тоже, знаешь, хорошенькая штучка.

Виктор Андреев
СТИХИ

КОНЕЦ АВГУСТА

 
Это – лето? Это – осень.
Утро. Пусто. Сыро так,
Словно небо билось оземь
И осталось на кустах.
 
 
Ночь ушла… уходит… или
Мягко в мох легла опять?
Ели лапами укрыли
Морды мокрые и – спать.
 
 
Руки вымокли и мерзнут.
Это – осень. Солнца нет.
Даже позже, солнцем поздним,
Вряд ли будешь обогрет.
 

„Здравствуй, мир. Я живу в неизменной…“

 
Здравствуй, мир. Я живу в неизменной
грустной радости встречи с тобой.
Листья кружит ветер осенний,
поздний, чистый, но он – голубой.
 
 
В этом мире, неспешно летящем,
в листьях – тонких, как лица людей,
замечаю все ярче, все чаще:
чем прозрачнее, тем голубей.
 

Валентин Костылев
БЕЛОЕ МОРЕ
Стихотворение

 
На белом просторе
Широкая рябь.
По Белому морю
Гуляет сентябрь.
Гуляет как ветер,
Свободен и чист,
И падает с веток
Оранжевый лист.
Леса разноцветны
На скалах седых.
Качаются ветки
У белой воды.
Качаются лодки
На белой волне.
И согнуты локти
На желтой сосне.
Качается море…
Лишь камни тверды —
На счастье и горе
Стоят у воды.
По спинам их черным
Прошли ледники.
И плещутся волны,
Звонки и легки…
 

Виктория Вартан
РАССКАЗЫ

ПРИВЕТ ОТ БАБУШКИ

Апрель был на исходе. Сбросив зимнее оцепенение и мрачную меланхолию, навеянную сырой бесснежной зимой, ленинградцы оживились, с надеждой взглянули на переменчивое апрельское небо. И их надежды не были обмануты.

Стояла по-весеннему теплая погода, дождь шел ровно столько, сколько было необходимо людям и деревьям.

У нас с Варей все складывалось на редкость удачно: в перспективе четыре свободных дня – майские праздники совпадали с концом недели – и поездка на новеньких «Жигулях» в Эстонию.

Наш сосед, известный в городе адвокат и милейший человек, дабы избавиться от не вполне осознанного, но беспокоящего его чувства вины перед соседями за то, что он – счастливый обладатель серебристых «Жигулей», а мы – нет, а также памятуя, что человек должен сеять добро, по очереди приглашал в загородные поездки обитателей нашей лестничной клетки. На сей раз он пригласил нас с Варей.

Нас ждала Эстония с ее аккуратными, ухоженными полями, уютными кафе и ночными барами. Но все это рухнуло как карточный домик двадцать седьмого апреля, накануне нашей предполагаемой поездки.

Долгий звонок вырывает меня из состояния глубокого сна. Я с сожалением открываю глаза и смотрю на будильник: шесть часов тридцать минут. Что за чертовщина? Стрелки, что ли, неправильно поставил?.. А звон между тем медленно заполняет квартиру.

– Нажми кнопку, – сквозь сон бормочет Варя, с головой укрываясь одеялом. Ей торопиться некуда.

– Это не будильник, звонят в дверь, – говорю я, когда начинаю соображать что к чему.

– Как в дверь? – мигом просыпается Варя.

Набрасываю халат и иду в переднюю. Открываю дверь и мгновенно оказываюсь в объятиях смуглолицего молодого человека примерно моих лет. Он принимается лобызать и тискать меня с таким чувством, что я от изумления теряю дар речи. Стою и жду, пока не кончится у него приступ столь внезапной любви к ближнему.

– Вай, как я рад тебя видеть, дядя Геворг, – вытирая слезы радости, произносит наконец с кавказским акцентом молодой человек.

Гм, дядя? Впрочем, родственные связи и отношения порой бывают так сложны, что в них трудно было бы разобраться и самому господу богу. Но теперь я догадываюсь, что, во-первых, молодой человек из моих родных краев, а во-вторых, он, возможно, один из моих многочисленных родственников.

– Что ж мы стоим в передней? Входите, пожалуйста…

Мы входим в общую комнату, что служит нам одновременно гостиной.

– Я из Дзорагета, – говорит мой гость, – и зовут меня Артем.

– Поездом приехали?

– Нет, самолетом.

Об этом я тоже мог догадаться: и ереванский и бакинский самолеты прилетают рано утром.

– Перед отъездом заходил к твоей бабушке, – справившись с чувствами, говорит мой гость. – Жива и здорова, передавала большой привет.

– Спасибо. А сами вы из чьих?

– Айказ-даи знаешь?

– Знаю. – Еще бы не знать знаменитого дзорагетского тамаду.

– А его жену Айкануш?

Я утвердительно киваю. А сам недоумеваю: какая связь между Айказ-даи, его женой и моим гостем?

– А двоюродного брата его жены знаешь?

– Нет.

– Как, не знаешь Аршака, знатного дзорагетского тракториста?

Ничего не поделаешь, мне неизвестно это имя.

– Так вот, я племянник двоюродного брата вашего Айказ-даи.

«А Айказ-даи приходится братом моей бабушке», – мысленно заканчиваю я. Как видите, я поторопился. Связь, оказывается, есть. И не что иное, как эта связь, вызвавшая в моем госте несколько минут назад такой взрыв чувств, дает ему право на гостеприимный кров.

– В командировку?

– Нет, я в отпуск. Приехал погулять. Жаль только, времени мало: всего две недели. Спасибо отцу – это он меня надоумил. «Поезжай, сынок, сказал он, остановишься у нашего Геворга, внука нашей Машок».

Когда дзорагетец говорит «наш такой-то», это вовсе не значит, что он состоит с названным лицом в кровном родстве. Просто сам факт происхождения из Дзорагета уже говорит за себя. Потому как, если разобраться в генеалогическом древе каждого дзорагетца, все они связаны между собой узами близкого и далекого родства, хотят они этого или не хотят.

– Кто это? – спросила Варя, когда я вошел в спальню.

– Родственник…

– Ненадолго? – с надеждой в голосе спросила Варя.

– На две недели.

– А как же наша поездка в Эстонию?

– Значит, не поедем, – ответил я. – Не могу же я выгнать родственника на улицу. И в гостиницу не устроить. Да он и не просит об этом.

– Две недели, – медленно произнесла Варя. Ее спокойный тон нисколько не обманул меня. – А как же мой творческий настрой? Тебе-то хорошо – ты работаешь не дома.

Варя год назад опубликовала рассказ в газете «Смена», имевший роковые последствия: она бросила работу в библиотеке, решив раздуть «божью искру».

– Ну что делать, нужно мириться с обстоятельствами, – тихо внушал я ей.

– О да, разумеется, нужно мириться с обстоятельствами, – едко сказала Варя. – Когда я согласилась стать твоей женой, я должна была знать заранее, что выхожу замуж не только за тебя, но и за твоих бабушек и тетушек, за двоюродных сестер и братьев, за племянников и племянниц, за – как называется твое родное село? Дзорагет? – за весь Дзорагет…

Поскольку наш гость в отпуске, он поздно встает, поздно завтракает, поздно выходит из дому и поздно возвращается.

Мы же с Варей рано встаем, рано завтракаем и рано ложимся спать, поскольку мы не в отпуске.

Ровно в восемь, позавтракав, я ухожу на работу, а Варя тихо слоняется из кухни в спальню и назад в ожидании, когда проснется гость и она сумеет добраться до своего стола с пишущей машинкой. Сюжет новой новеллы, теснясь в ее голове, властно просится на бумагу. Но – увы! – покой нашего гостя свят.

Ровно в двенадцать Артем, позавтракав, выходит в город получать впечатления, которыми Ленинград щедро одаривает каждого туриста.

Ровно в двенадцать Варя садится за письменный стол и битый час сидит, уставившись на чистый лист бумаги, горько при этом недоумевая, куда же подевалась новелла, еще недавно не дававшая ей покоя? Проклиная все и вся, Варя встает из-за стола, так и не написав ни строчки.

Май был в разгаре, когда Артем, поблагодарив нас, отбыл в направлении Дзорагета. А мы с трудом, но все же вошли в ритм привычной жизни.

Май был на исходе, когда вдруг в квартире раздался телефонный звонок. Я взял трубку:

– Алло, я слушаю.

– Алле, алле, это кыто? – Сильный кавказский акцент меня сразу же насторожил.

– Это Геворг…

– Вай, Геворг-джан, это ты? – Голос обрадованно перешел на армянский.

– Я, – ответил я тоже по-армянски.

– Вай, как хорошо, что ты дома, – возбужденно продолжал голос. – Я водитель рейсового автобуса из Дзорагета, Агарон. Помнишь, вместе ходили в первый класс? – И, не дождавшись ответа на свой вопрос, продолжал: – А бабушка твоя по-прежнему жива и здорова, просила передать большой привет. Вай, как хорошо, что ты оказался дома, а то утром рано приехал к вам с аэропорта, но никого не застал.

– Мы ночевали за городом, только что приехали, – как бы извиняясь, ответил я.

– Ну ничего, ничего, – великодушным тоном сказал водитель автобуса из Дзорагета, а потом вдруг снова возбужденно: – Слушай, Геворг, я приехал из-за футбольного матча «Арарат» – «Зенит». Теперь некогда говорить – бегу на стадион, боюсь опоздать…

– Кто это был? – спросила Варя. Она ни слова не понимала по-армянски. – Опять из Дзорагета?

– Да. Но ты, джана, не волнуйся, он, кажется, в ночлеге не нуждается. Только передал привет от бабушки и помчался на матч «Арарат» – «Зенит».

Варя облегченно вздохнула.

В тот вечер шел мелкий, моросящий дождь, и мы собрались на французский фильм с участием Жана Габена.

– Геворг, Геворг, не слышишь? В дверь звонят! – сквозь жужжание бритвы донесся из кухни голос Вари. Я выдернул штепсель из сети.

Открываю дверь и вижу: стоит на пороге незнакомый человек маленького роста – ну этак метр пятьдесят с кепочкой. Но не успеваю ни рассмотреть незнакомца как следует, ни рта раскрыть, потому как он мгновенно повисает у меня на шее. Он целует и тискает меня, всякий раз подпрыгивая при этом, чтобы дотянуться до лица.

– «Арарат» выиграл! – помяв меня как следует, кричит водитель автобуса из Дзорагета, ибо это именно он. – Не слышишь, Геворг? «Арарат» выиграл, «Арарат»! – хлопнув меня по спине, кричит он.

А я стою и лишь улыбаюсь глупо.

– Вай, что это была за игра! И под каким дождем! Надо выпить за победу, Геворг-джан! – и он вытаскивает из кармана бутылку армянского коньяка.

Тут только я замечаю, что наш гость из Дзорагета промок до нитки. Разумеется, в тот вечер ни в какое кино мы не идем, сперва отогреваем нашего гостя горячим чаем, а потом все трое пьем армянский коньяк за замечательную победу «Арарата».

Агарон гостил у нас неделю. В дни, когда была футбольная игра, он шел на Кировский стадион, в остальные – ходил по магазинам и покупал, покупал, покупал.

– Для чего столько покупок? – удивленно спрашивала Варя.

– Как для чего? – в свою очередь удивлялся Агарон. – С пустыми руками приехат из Ленинграда? Сину подарка нада? Нада. Дочке подарка нада? Нада. Старикам нада? Нада. А жене? А тете? А дяде?

– Да ведь этак денег не напасешься, – заметила Варя.

– Денги? Э, што такой денги? Пшт! – и он звонко щелкнул в воздухе большим и средним пальцами правой руки. – Одын рейс Дзорагет – Ереван – и пятьдесят рублей в кармане, – сказал он, хлопнув по карману.

– То есть как это пятьдесят? – пораженная, спросила Варя.

– Везу полний автобус люди – все, кто хочет. Полний-полний. Половина денги мне, половина сдаю в кассу. И государству харашо, и мне харашо, и люди харашо.

Июнь был в разгаре, когда Агарон, поблагодарив нас за гостеприимство, отбыл в направлении Дзорагета, нагруженный бесчисленными пакетами, с коробкой любимых конфет для моей бабушки.

Июнь был на исходе, когда рано поутру у двери раздался продолжительный звонок.

– Это ереванский самолет, – испуганно проговорил я, проснувшись без труда, потому что сон мой к тому времени стал чуток и тревожен, как сон молоденькой женщины, только что ставшей матерью.

– Нет, это бакинский – он прибывает позже, – сделала предположение Варя, которая стала спать столь же зыбким сном, как и я.

Второй, еще более требовательный звонок заставил меня вскочить с кровати.

Когда я открыл дверь, то на пороге увидел крепкого на вид мужчину лет шестидесяти, а может, и старше, пожилую женщину и молодого человека с тоненькими усиками над верхней губой. По этническим признакам – кавказцы.

– Ты ведь Геворг, сынок, не так ли? – спросил старик по-армянски.

Не успел я кивнуть, как со словами: «Здравствуй, здравствуй, дорогой, как же мы рады увидеть тебя!» – он схватил меня в объятия с силой, не оставляющей ни малейшего сомнения, что старик был крепок не только на вид. Под градом поцелуев, не сопротивляясь судьбе, я молча, с опущенными руками и растерянным лицом ждал, покуда приезжий дзорагетец – ибо я нисколько не сомневался, что эти люди приехали с приветом от бабушки, – не передаст меня, как эстафету, своей жене, а затем и сыну.

– А это твоя жена? – ткнул он коричневым от загара пальцем в появившуюся в дверях спальни Варю. – Хорошая у тебя жена! – Но тут, заметив славянские черты ее лица и русые волосы, спросил: – Она что, не понимает по-армянски? Скажи ей – ничего, все равно она нам нравится. Правда, хорошая у нашего Геворга жена, Асмик? – повернулся он к жене. – А ты что стоишь в дверях, Эдик? Входи! Не в чужой дом входишь, – сказал он молодому человеку с усиками.

Варя стояла без признаков жизни.

– Входите, пожалуйста, будьте дорогими гостями, – пришел я в себя, вспомнив законы южного гостеприимства.

– Ты посмотри, сколько места у нашего Геворга! – войдя в общую комнату, воскликнул старый дзорагетец. – Да тут можно все наше село разместить, не то что нас!

Усадив гостей, мы с Варей пошли на кухню готовить для них завтрак.

– Это твои родственники? – спросила Варя тоном, ничего хорошего не предвещавшим.

– Не знаю. Кажется, – виновато ответил я.

– Ты не уверен, что они твои родственники?

– А ты своих всех знаешь в лицо? – отпарировал я.

– Нет…

– Бабушка твоя бодра и здорова. День-деньской трудится, что твоя пчелка. Шлет тебе большой привет, – за чаем говорил Ованес (так называла нашего гостя его жена). – Ты, Геворг-джан, небось рад, что к тебе приехали из родного села? – умиленно продолжал он. – Знаю, знаю, что рад. Можешь об этом не говорить, – не дав мне открыть рта, сказал он.

Обязанности гостеприимного хозяина есть обязанности, и никуда от них не уйдешь. Я показал им город, а затем Эрмитаж. Притихшие, они медленно, зал за залом осматривали Зимний. Когда очередь дошла до помещений, где экспонируются произведения западноевропейского искусства, первые же обнаженные статуи и картины «ню» вызвали у дядюшки Ованеса сильнейшее негодование:

– Геворг-джан, сын мой, куда ты нас привел? Почему здесь столько голых баб и мужиков? Асмик, Эдик, проходите быстро, нечего глазеть на этот срам!

Но, проходя через зал Рембрандта, мы увидели знаменитую «Данаю», от которой дядюшка Ованес с ужасом отшатнулся:

– Тьфу! Ишь, бесстыжая, разлеглась, ни стыда ни совести! Пошли отсюда, Геворг-джан, здесь не место порядочным людям!

– Дядюшка Ованес, это же музей. В этих картинах художник изображает красоту женского тела.

– Это чтобы весь мир пялил на нее глаза? Да женщина даже мужу не должна показываться в таком виде, – яростно возражал он. – Нет, не то говоришь, Геворг, не то.

Два дня спустя после экскурсии в Эрмитаж я попал под сильный дождь, внезапно поливший после трехдневной жары, и вечером то и дело чихал.

– Ты слышишь, Асмик? – спросил дядюшка Ованес свою жену.

– Что?

– Как чихает наш Геворг?

– Слышу, Ванес, не глухая.

– Да ведь он чихает точь-в-точь как наш Эдик! – радостно воскликнул дядюшка Ованес. – Вот что значит родная кровь! Во всем она сказывается.

А на следующий день, за обедом, когда я попросил Варю не класть мне в суп луку, дядюшка снова радостно воскликнул:

– Асмик, ты видишь! Точь-в-точь как наш Эдик. Он ведь тоже не любит в супе лук!

– Оно и понятно, дядюшка Ованес, не чужие, а родственники, – не сдержав иронии, сказал я.

– Вот-вот, и я говорю то же самое, – серьезно сказал дядюшка Ованес. – Родная кровь всегда скажется, хочешь ты этого или нет.

Был конец июля, когда дядюшку Ованеса, его жену и сына мы проводили в аэропорт и они благополучно отбыли в Дзорагет.

В августе с приветом от бабушки к нам приехали еще несколько нежданных гостей. Но нас это мало стало беспокоить, поскольку к концу лета у Вари и у меня выработался условный рефлекс: просыпались в пять утра – время прибытия ереванского самолета – ив половине шестого, умытые и одетые, по первому звонку открывали нашим гостям дверь.

В конце туристского сезона – в сентябре – с приветом от бабушки приехали еще двое. Муж и жена, симпатичные люди средних лет. Его звали Карапет, ее – Шогик.

Особенных хлопот Карапет и Шогик нам не причиняли, потому что оба довольно хорошо говорили по-русски. Да и раскладушки с постелью мы уже просто-напросто не убирали. Так и стояли они в общей комнате в ожидании очередных дзорагетцев.

Пожив с неделю, Карапет и Шогик начали собираться в обратный путь.

– Карапет, у меня к тебе просьба, – начал я, держа в руке традиционную коробку с трюфелями для бабушки.

– Говори, Геворг-джан, говори. Я для тебя горы сверну.

– Горы сворачивать не стоит, – сказал я, – а вот повезти моей бабушке эту небольшую посылочку я тебя попрошу.

– Вай, почему не повезти? – с радостной готовностью ответил Карапет. – И посылочку повезу, и привет от тебя передам, и как ты тут хорошо живешь, расскажу. Как приеду, первым делом отправлюсь к ней и… постой, а как твою бабушку зовут, из чьих она? Ты адрес, фамилию и имя написал?

– Что-о?! А разве вы не от нее приехали? Не из Дзорагета? – пораженный, спросил я.

– Нет, Геворг-джан, – несколько смутившись и почесав в затылке, ответил Карапет, – мы из соседнего с Дзорагетом села, из Оратага – соседи ваши.

– А откуда же вы взяли мой адрес?

Вместо ответа Карапет повернулся к жене:

– Ахчи, у кого ты взяла адрес нашего Геворга?

– Как у кого? – переспросила мужа Шогик. – У сестры моей. Она замужем в Дзорагете. Перед отъездом была у нее. Она дала адрес Геворга и сказала: «Только когда поедете к Геворгу, не забудьте сказать ему, что бабушка его здорова и передает большой привет».