Текст книги "Молодой Ленинград ’77"

Автор книги: Валентин Костылев

Соавторы: Александр Орлов,Дина Макарова,Виктор Менухов,Поэль Герман,Римма Цветковская,Наталья Гранцева,Ольга Бешенковская,Владимир Насущенко,Юрий Нешитов,В. Андреев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Дмитрий Баханцев
О ДРУЗЬЯХ МЕНЬШИХ
Короткие рассказы

Я давно привык к пернатым гостям. Считаю их своими друзьями. В меру сил стараюсь облегчить им жизнь.

Замечаю их повадки, привычки, сметку, приспособляемость и даже благодарность за заботу.

Вот несколько черточек из их жизни.

ХИТРОСТЬ

Над высоким деревом, росшим на границе садовых участков, с самого утра носилась стая скворцов и так верещала, что прохожие поднимали головы, стараясь понять, что же там произошло. Причина переполоха оказалась простой.

Вернувшаяся из теплых краев пара скворцов застала свой домик занятым. И кем? Обыкновенным серым воробьем, который наотрез отказался добровольно освободить чужое жилье. Потерпевшие позвали на помощь собратьев. И вот уже второй день они всей компанией гнали самоуправца, а он не улетал. А зачем, если здесь так хорошо и он чувствует себя как в крепости?

Скворцы, видимо, поняли, что серый так, за здорово живешь, не покинет домик, и после безуспешных попыток взять воробья измором изменили тактику. Всей стаей уселись на другом дереве – будто совещаются, а двое остались у скворечника, продолжая доказывать свое право на прошлогоднее жилье.

Воробей осмелел. «Умные речи приятно слушать», – сказал он, вступая в беседу, и высунулся наполовину из своего убежища. Но он не мог видеть, что в засаде на крыше домика оставлен третий скворец, который только того и ждал: прыгнул на него сверху и отрезал путь к отступлению. А двое скворцов, сидевшие на ветке напротив, схватили воробьишку клювами за грудки и, упершись лапками в скворечник, под громкое ликование прилетевшей стаи, как бы скандировавшей: «Раз, два! Взяли!», вытащили его вон и сами заняли домик.

ЛЮБОПЫТНЫЙ

На березе послышалось громкое, по-мальчишески задорное чириканье. Словно кого-то дразня, вокруг скворечника кружил воробей, пытаясь узнать, что делается внутри этого уютного деревянного домика. Но, видимо, воробьишка трусил. Потом расхрабрился, сел на полочку скворечника и полез внутрь. И тут-то все и произошло. Откуда-то сверху молнией свалился на него скворец, не долго думая, схватил любопытного за хвост, вытащил из домика и задал такую трепку, что у того перья полетели. Теперь вместо задорного чириканья – панический вопль: «Караул! Убивают! Спасите!»

Когда скворец отпустил потрепанного воробья, тот как ни в чем не бывало взлетел на самую верхушку дерева, отряхнулся и, лукаво поглядывая на сторожившего свое жилье скворца, весело зачирикал: «Не робей, воробей, держись орлом. Чик-чирик!»

ЖЕСТОКОСТЬ

На первый взгляд отношения между скворцами и воробьями предельно просты и хорошо всем известны.

Скворцы – птицы перелетные. Каждую весну возвращаются в родные края и по возможности занимают старые гнезда. Выводят потомство, вскармливают его и, как только у птенцов окрепнут крылья, улетают с ними в места, обильные кормом. Осенью, перед отлетом в теплые края, посещают свои гнезда и, усевшись на ветках над скворечней, самозабвенно поют.

Ну, а воробьи? Этот веселый народ, любопытный и вороватый, пользуется всеми средствами, чтобы поддержать свое существование. Им все равно, где и за счет кого поживиться, кого обмануть. Скворцы смотрят на воробьев как на неизбежное зло и по большей части бывают к ним снисходительны. А когда те становятся несносными – колотят их. Но бывают случаи, когда скворцы проявляют жестокость сверх меры, особенно к тем, кто переступает грани дозволенного: в их отсутствие забирается в гнезда к скворчатам.

Однажды я услышал необычный шум. Кричали скворцы и воробьи. Внутри зеленой кроны березы, где был прибит скворечник, происходила жестокая борьба. Вскоре оттуда на землю упал шевелящийся комок сплетенных тел. Сначала очнулся один скворец. Шатаясь, отошел немного в сторону, отдышался и тяжело взлетел на дерево. Затем пришел в себя второй, но вместо того, чтобы улететь, с новой яростью накинулся на лежащего воробья. И когда второй скворец тоже улетел, воробей был мертв.

СИЛА ДОЛГА

Как-то я заметил, что стоит мне отойти от вскапываемой грядки, как на нее тотчас садится скворчиха и торопливо подбирает вывернутых наверх червяков, а при моем приближении улетает. Скворец, живший с ней в одном домике, улетал за пищей в другое место. И вот в самую горячую пору, когда из скворечника слышался требовательный писк голодного потомства и оба скворца только и делали, что летали за кормом да назад, со скворцом произошла какая-то драма. Скворчихе одной пришлось кормить птенцов. А это было нелегко. Дождя давно не было. Земля высохла, и черви зарылись глубоко в землю. Теперь она садилась на грядку даже тогда, когда я копал. Дрожа от страха, быстро набивала зоб и летела в скворечник. Раньше, когда я бросал ей жирного червя, она испуганно вспархивала и улетала, а теперь, когда птенцам требовалось все больше и больше корма, она все ближе подходила ко мне; здесь было много еще не зарывшихся в землю червяков. И уже не улетала, если я бросал ей червя, а, наоборот, когда их не было, широко раскрывала розовый клюв и жалобно пищала, требуя еды.

И потом, когда пищи было уже вдоволь, стоило ей заметить меня, как она сразу же садилась рядом и ждала, когда я начну работать. Лезла под лопату и даже с рук брала корм.

В этом году она не прилетела, и в ее домике поселились другие скворцы.

ВСЕ ЗА ОДНОГО

Лето в полном разгаре, но погода в те дни засентябрила. Южный ветер сменился северным и нагнал тучи. Вторые сутки шел мелкий холодный дождь..

Еще с утра с соседнего участка слышались тревожные голоса скворцов. Обычно такие звуки они издают при виде пробегающих мимо кошек.

Вскоре стала известна причина тревоги. Над деревом, где был скворечник, летала сорока. Вначале эти полеты казались случайными, но постепенно намерения лесной сплетницы стали более определенными. Круги над деревьями становились все уже и уже. Теперь двое скворцов, живших в этом скворечнике, при приближении сороки к гнезду уже не отставали от нее, а она не обращала на них внимания. Все летала и летала. Садилась на ветки дерева и с вожделением смотрела на круглое отверстие птичьего домика, откуда слышался писк скворчат. Наконец уселась у самого лаза, сунула голову в скворечник, вытащила оттуда маленького, еще не оперившегося скворчонка и, держа его в клюве, полетела в лес. Скворцы, видимо, не ждали такого финала и с жалобными криками заметались вокруг дерева. Вскоре сорока появилась снова и уже без разведки, подлетев к скворечнику, засунула в него голову. Теперь в крике скворцов появились панические ноты. Даже непосвященному было понятно, что они звали на помощь. И только сорока, выудив второго малыша, направилась в лес, как на нее черной тучей набросилась поспешившая на сигнал бедствия большая стая скворцов. Они атаковали разбойницу с таким остервенением, что вскоре она потерялась среди их черных тел. Только перья летели на землю.

Сначала, пытаясь спастись, сорока заметалась: сворачивала вправо, влево, взмывала вверх, пикировала вниз, но всюду натыкалась на острые, как жала, клювы скворцов. Едва долетев до кромки леса, стая свалилась вниз. Вначале я подумал, что это очередная уловка белобокой, попытавшейся спасти жизнь в густых зарослях кустарника. Но, судя по победным крикам скворцов, возвращавшихся из леса, понял, что с сорокой покончено. И я подумал: «Ведь знала рябая, что в беде сороки, если дружны, гуся съедят, а вот что скворцы при тех же обстоятельствах не только ее, но и ястреба забьют, забыла. Ну что ж, на ершах, как говорится, и щуки давятся».

По-прежнему моросил дождь. Вернувшаяся из погони пара скворцов занялась обычным делом. Один сторожил домик, второй носил малышам корм.

ТРЕТИЙ НЕ ЛИШНИЙ

На двух березах по скворечнику. На одной скворцы живут каждое лето, а на другой – через год. Но в это лето оба домика были заняты. Когда на свет появились малыши и из скворечников послышался их еще слабый писк, я начал замечать прилеты к этим семьям чужого скворца.

Сначала обе пары гнали его прочь, но он все-таки прилетал и, когда поблизости не было взрослых скворцов, кормил малышей то на одном, то на другом дереве. Вскоре к нему привыкли, и он уже и в присутствии хозяев кормил их детишек.

Что за феномен? То ли у этого чужака разорили гнездо и он по привычке носил корм пусть даже чужим птенцам, то ли это холостяк, не сумевший обзавестись собственной семьей?

МОЛОДО-ЗЕЛЕНО

В начале июня в скворечниках начинается новая фаза жизни. Подросшее потомство много ест, а в свободное от этого занятия время каждый борется за место возле светлого круглого отверстия, из которого виден незнакомый мир.

Самый сильный отталкивает более слабых, высовывается в лаз и смотрит… Родители ему первому набивают зоб и снова улетают за кормом. А у него перед глазами волшебная картина: рядом шелестит зеленая листва, вокруг порхают серые птички, внизу парят разноцветные бабочки и мельтешит мошкара. Он осторожно вылезает из скворечника, взбирается на толстую ветку и пытается взлететь. Но у него почему-то дрожат лапки, а крылья словно приклеены. Однажды он все-таки решился. Расправил крылья, глубоко вздохнул: «Эх, была не была, пока молодо-зелено, погулять велено!» Подпрыгнул и… скользя по веткам, свалился в траву. Попробовал взлететь, но не тут-то было. Поднял голову и увидел высоко на дереве маленький серый ящик, бывший свой домик. Прилетевшая мама кормила оставшихся малышей. «Сейчас она меня увидит и покормит», – подумал смельчак и громко пискнул. Но она его не услышала. Не заметил и отец, прилетевший вслед за нею. Не знал храбрец, что глупа та птица, которой свое гнездо не мило. Там хоть и тесно, зато все вместе.

Садилось солнце. Стало неуютно и страшно. В густой траве он нашел ямку и затаился до утра.

Удивила меня его беспечность. Иду к нему, а он сидит и не шелохнется. Нагнулся, чтобы взять в руки, – он побежал, да так проворно, будто всю жизнь только этим и занимался. «Дурашка, съедят тебя кошки. Уж лучше бы дался в руки, я доставил бы тебя в гнездо, откуда ты выпал».

А на следующее утро увидел прямо-таки невероятное: двое взрослых скворцов по очереди кормили третьего, не уступавшего им в росте, – моего вчерашнего знакомца. Он широко раскрывал клюв и требовал еды еще и еще.

После кормежки один из взрослых взмахнул крыльями и поскакал вперед, приглашая за собою молодого. Но тот не двигался. Так было во второй и в третий раз. Затем взрослые скворцы поменялись местами. А когда молодой не побежал и за новым ведущим, то находившийся сзади больно клюнул упрямца в спину. Потом еще и еще. Молодой начал проворно убегать, но догонявший настигал его и клевал все больнее. Не видя выхода, молодой подпрыгнул, отчаянно замахал крыльями, оторвался от земли и сразу очутился на самой верхушке дерева. Но, видимо, сел на слишком тоненькую ветку и, чтобы снова не свалиться, полетел дальше. За ним полетели учителя.

Вечером, перед заходом солнца, они втроем сидели на дереве, на котором висел их скворечник. Вскоре примеру первого птенца последовали остальные, и уютный домик опустел.

ПИЧУГА

Как-то летом во время обеда за окном послышалась веселая птичья песенка. Мы слушали ее несколько дней. Наконец наш второклассник Юра заметил птичку и даже заплясал от радости. На верхушке сирени, что росла против окна, на прутике тоньше спички, сидела она – вся светло-серая, а головка и животик оливковые. Сидит с закрытыми глазами и, качаясь на ветке, самозабвенно поет что-то веселое. Время от времени замолкает и ныряет в зеленый куст, в свое гнездо. Заметив, что за ней наблюдают, испуганно прижалась к гнезду и, казалось, просила: «Не трогайте меня, мне нельзя отсюда улететь. У меня маленькие».

Мы просили Юру не трогать ее и никому не показывать гнездо. Но, видимо, он еще не научился молчать. Через неделю гнездо было пустым. Изредка прилетала наша пичужка, опускалась на зеленый куст и как ошпаренная, с тревожным писком улетала от разоренного гнезда.

Осенью, когда задувший с севера ветер гонялся за опавшей яблоневой листвой, трепал красные кусты черноплодной рябины и раскачивал березы, на верхушках которых коротали время скворцы, я услышал знакомый посвист. На голой ветке сирени, где весною было гнездо, одиноко сидела знакомая птичка и пела так жалостно, что у меня сердце зашлось.

Что потянуло ее на родное пепелище? Вот уж воистину, любовь не волос – скоро не вырвешь. И как было жаль, что эту грустную картину не увидел мальчик, разоривший гнездо.

ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Весна начинается с прилета скворцов. И чем бы ни был занят в это время садовник, он принимается за ремонт старого или изготовление нового скворечника. Потом садовод ухаживает за садом, а скворцы выращивают потомство. Один раз в сезон, во второй половине сентября, они конфликтуют. Перед отлетом в теплые края скворцы, как и дрозды, набрасываются на поспевшую к тому времени черноплодную рябину. Но это не перечеркивает всего хорошего, что накопилось между ними за весну и лето.

В конце сентября или начале октября каждая пара скворцов прилетает со своим выводком к родным пенатам и отдает им дань. Самое почетное место занимает глава семейства. Он сидит выше всех. Сейчас его не узнать. Отъелся. Раздобрел. Вырос чуть ли не с голубя. Перья на грудке побурели. Распевает во весь голос мотивы, которые слышал от других и запомнил. Чуть пониже сидит хозяйка большого семейства, которое расположилось тут же рядом.

Особенно хорошо поют скворцы утром и вечером, когда далекое солнце золотит верхушку их дерева. В песне – благодарность людям за добро и заботу, за домик, где было тепло и уютно, где выросли их малыши.

Юрий Ростовцев
И ЗА КАЖДОЙ СТРОКОЙ – СУДЬБА
О первых книгах молодых прозаиков

1

Сам по себе литературный талант – только условие творчества. Основой же его, как это было еще раз точно определено в одной недавней дискуссии, «являются личность писателя, масштаб этой личности, напряжение его гражданской совести, глубина и мощь его гуманистических идей». И, конечно, судьба писателя, общественно значимая, полная переживаний и боли за все происходящее в мире, тесно связанная с судьбами своего и предшествующих поколений. Тогда ему не приходится жить в ожидании темы и всегда есть о чем поведать читателю-современнику.

Знакомство с дебютантами 1976 года, молодыми ленинградскими прозаиками Николаем Кузьминым, Алексеем Ларионовым, Борисом Рощиным, Валентином Соболевым, Вячеславом Усовым убеждает нас в том, что в своих произведениях они идут от жизни, стремятся запечатлеть в слове ситуации, конфликты, характеры, замеченные и выхваченные ими из нашей повседневной реальности. Почти у каждого есть яркие и самобытные герои, увлеченно живущие в водовороте буден.

Касаясь тем производственных, начинающие писатели не стремятся к буквальному, репортажному отражению трудовых процессов. Для них важна не только тема, но и судьба человека, его духовный мир, внутренняя наполненность личности.

Практически все рассказанное молодыми литераторами на страницах первых книг связано с их собственным житейским опытом, является отражением лично выстраданного, познанного, обдуманного. Хотя не редки, к сожалению, среди них и «плоды недолгой муки» – произведения чуждые и не интересные читателю. Каковы же могут и должны быть критерии осмысления критиком сочинений дебютантов? Стремление оценивать труд писателя по законам, им самим для себя определенным, верно лишь по отношению к талантам зрелым, состоявшимся. Здесь оно не подходит. И это понятно. Автору еще слишком нравится «просто сочинять», он только на пути к себе, пробует писать так и эдак. Вот почему столь часто у начинающих рядом с удачным, подлинно художественным произведением сосуществует вещь убогая, бледная. Значит, и задача критика в таком случае не столько «ругать», сколько помочь автору во множестве «я» найти подлинное лицо, тщательно и осторожно отделить зерно от плевел.

2

Свою первую книгу Алексей Ларионов назвал «Золотые ракиты»[2]2
  А. Ларионов, Золотые ракиты, «Советский писатель», Л., 1976.


[Закрыть] в память о тех могучих «райдах» (как называют кусты ракиты на Вологодчине), что росли возле родимого дома.

«Двенадцати лет я собрал котомку и пошел по белу свету. Я ходил так долго, видел и слышал так много, что даже забыл само слово «райда» и, когда вспоминал светящееся чудо на задворках отчего дома, не знал, как его назвать: ива, верба, ветла, ракита? Тусклые, казалось мне, неточные слова, а того забытого звонкого слова и в словарях я найти не мог!»

И собственно, вся книга рассказывает о стремлении человека доискаться «до сущности протекших дней». Особенно удачна в этом смысле первая часть книги – «Кипень из глубины». Она состоит из цикла новелл, порой всего трех-, четырехстраничных, воспроизводящих сцены детства и отрочества лирического героя. Повествование строится не на сюжетной основе, не в длину, а как бы расходится от центра, которым является сам рассказчик, по спирали вширь. Поначалу воспринимаешь эти зарисовки, сами по себе очень живые и цельные, как случайные, не связанные между собой эпизоды. Но так только кажется. Их сцепляет в единое целое своеобразный внутренний авторский монолог. Такой способ творческого мышления очень точно характеризовал В. Амлинский: автор «как бы порвал движение времени, смонтировал сегодняшнее с вчерашним, заставил лирического героя с обостренной силой вглядеться в самого себя, а через себя во множество других людей, оставшихся навсегда в памяти или незримо исчезнувших».

Рядом с героем повести «Кипень из глубины» живут и действуют его отец и мать, братья и сестры, друзья, односельчане. Особенно убедительно выписан образ сестры – деревенской комсомолки Лиды. Автор легко соединяет времена, так что чуть ли не с первых страниц мы узнаем о преждевременной гибели девушки в годы блокады, но она продолжает жить. Не только на всех последующих страницах книги, но и в нашем читательском сознании, ведь для добрых дел нет забвения. Автор убеждает нас в этом.

В самом деле, как забыть человека, который помог почувствовать тепло родной земли («Чем солнышко пахнет») и рассказал о революции («Вечерние демонстрации»), раскрыл тайну знаний («1 мая 1185 года») и отыскал «прародительницу» своей семьи («Подарение бабушки из неолита»). Лида воплощает в себе самые светлые, самые высокие черты личности – твердой, целеустремленной, жизнестойкой, – и в то же время она выписана удивительно живо и зримо, без хрестоматийного глянца. Это, пожалуй, наиболее запоминающийся герой на всем протяжении книги. Вот она совсем еще девочка, разыскивает следы древнего человека; вот – в осажденном Ленинграде, сражаясь с голодом и бомбежками, находит силы на письма брату, полные мужества и оптимизма.

Вся первая часть книги написана сочным, естественно-простонародным языком. В некоторых новеллах автор поражает нас своим умением коротко сказать о многом. Так, в четырех-страничной миниатюре «Небо над Большим лугом» он органично соединил, казалось бы, несоединимые эпохи. Рассказывая об игре деревенских ребятишек в Куликовскую битву, вдруг приводит читателя на подлинное поле брани. В нескольких очень точных абзацах дает выпуклое, по-хорошему кинематографическое изображение одного из мгновений великой битвы у реки Непрядвы. Затем без каких бы то ни было пояснений возвращается к «потешному» сражению.

«Белозерская дружина в лице одного черноусого Мишки отбивалась от трех десятков татар. В ливне стрел черной молнией сверкала Мишкина голова».

Но вот он все же повержен. Однако, благодаря его упорству, односельчане, выскочившие из засады, погнали противника – ребят из соседнего села – в поле. Побежденный, по условиям игры, должен лежать. Сознание автора пронзает боль за Мишку, он ведь знает, что произойдет несколько лет спустя.

«Я думаю о своем брате Михаиле, удалом белозерце. Где, в каком бою, на каком поле, играючи, разметал он свору фашистов и сам упал, порезанный пулей? И что ему виделось в его последний час? Не высокое ли небо над Большим лугом?»

Меня поразило умение А. Ларионова сплетать время в такой тугой узел: день нынешний и минувший, хотя бы на мгновение увидеть Куликовскую битву и – пусть на единый миг – Великую Отечественную войну.

Большим содержанием насыщена и другая новелла – «Подарение бабушки из неолита». В ней повествуется о том, как ученые раскопали неподалеку от родной деревни рассказчика поселение древнего человека, по найденному черепу реконструировали портрет первобытной женщины.

В деревне и находка, и портрет вызвали интерес. И вот Лида – опять она, живая душа! – приносит от учителя фотографию с портрета «модлонской» красавицы. Все домочадцы с удивлением признают ее сходство с бабушкой: «Природа – вся наша! Знамо дело – сродница!» Чтобы иметь в доме портрет «прародительницы», мать не без колебаний отдает бумажную иконку, на обороте которой дочь срисовывает фотографию.

Лида и ее брат увлеклись археологией, начали самодеятельные раскопки. Однажды они нашли черепок, в котором было несколько семян льна. Ребята вырастили их, дождались цветения, хотя в деревне никто не верил в древнее происхождение «лазоревых» цветочков. Но оказывается, и ученые находили в их краях семена льна, тоже пытались вырастить, как бы мимоходом сообщает автор и завершает новеллу такими словами:

«Как цвел древний лен, видели только мы. Бабушка из неолита проявила к нам большую доброжелательность. Видно, и впрямь она – наша сродница».

Что и говорить, очень точная и эффектная концовка.

Я так подробно говорил об этих двух новеллах потому, что в них нашли воплощение все самые сильные стороны дарования Ларионова-рассказчика: богатство языка и мастерское владение формой. Можно было бы назвать еще целый ряд удачных миниатюр, и среди них: «Одноглазый мукомол» и «Голубое поле», «Полюстровские источники» и «Заветное желание». Но они все же уступают по содержанию и художественному впечатлению двум рассмотренным мною новеллам.

Вторая часть книги – «Степной пожар» – рассказывает о том, как одно из подразделений железнодорожных войск прокладывает у восточных рубежей страны узкоколейку. В повести запечатлены важные черты быта военных лет. С интересом следишь за судьбой главного героя, его товарищей – сержанта Василия Лебедева и ефрейтора Проньки Осипова. Вместе с ними вслушиваешься в тревожные сводки Совинформбюро, радуешься письмам родных, грустишь над похоронками… И все-таки нет в ней того художественного проникновения, которым наполнены лучшие страницы первой части книги. Пожалуй, одна из причин в том, что «Степной пожар» сделан как дневник – в форме не только традиционной, но и в известном смысле «сухой», предполагающей лишь фиксацию происходящего.

Третья часть – «Над Шексною белы снеги» – хоть и написана неплохо, резко выпадает из общего строя книги и представляется вовсе лишней. Если в первых двух повестях А. Ларионов сумел выразить свою любовь к родному краю, то здесь он как бы решил проиллюстрировать некоторые свои задушевные думы на современном материале. Писатель дает нам примеры того, как вологодская земля «привораживает» к себе приезжих. Сама по себе эта мысль не чужда истине и правомерна, но «иллюстрации» банальны, лубочны. Герой одной из картинок, южанин Валерка, как ни любит «чистенький родительский дом» под Краснодаром, к тому же «пропахший сушеными фруктами», все же отдает предпочтение «кособокой избушке» на Вологодчине.

Другой – Вадька – родился и вырос в городе. Мать и отец «старательно оберегали» его от влияния бабушки, «чтоб не набирался он от нее деревенских речений». Но он, конечно, делает все наоборот. Более того, едет в родные места своих предков. Едва он зашел в один из домов деревни, как «появилась в брючном костюме Ленка – тоненькая длинноногая вологодская Ярославна с иконописным лицом». Вскоре «образовалось застолье, и после первого глотка рябиновой настойки Вадька почувствовал себя своим в этой деревенской компании и, когда пришло время, лихо отплясывал «барыню» с Ярославной, а под вечер вместе со всей молодежью ходил вдоль деревни, пел под гармошку озорные частушки…». Трудно здесь понять автора. И поверить, что этой «развесистой клюквой» он хотел подкрепить и без того ярко выраженное в первых частях книги святое чувство преданности Родине.

3

Тем не менее мысль о «земле обетованной» показалась чрезвычайно привлекательной и другому дебютанту – Николаю Кузьмину. Герой его повести «Житейское»[3]3
  Н. Кузьмин, Первый курс, Лениздат, 1976.


[Закрыть] Павел Бухалов много странствовал по свету, «но нигде, ни в каких причудливых и привольных землях, не находила покоя его отпетая натура, не екало сердце эхом на гостеприимный зов тех земель». Но вот завернул Павел в Карелию, «только песни ради», и вдруг понял, что уезжать отсюда не хочет. Почему так получилось? Что же заставляло его бродить по белу свету, а потом неожиданно почувствовать себя дома в далеком леспромхозовском поселке? К сожалению, автор не дает нам даже намека на объяснение. А жаль. Проблема миграции населения одна из важнейших сегодня, она-то и могла стать подлинным центром повести. Впрочем, Н. Кузьмину еще остается возможность отличиться. Его герой знакомится в поселке с мальчуганом, полностью брошенным на произвол судьбы его нерадивой матерью.

Между Бухаловым и шестилетним Кораблевым возникает дружба. И хотя в этом уже есть известная натяжка – особенно она очевидна, когда узнаешь содержание их бесед, – ее можно простить, принимая во внимание серьезность и актуальность темы. Ведь «безотцовщина» – воистину наболевшая проблема времени. Сколько мальчишек, и девчонок страдает без отеческой ласки, сколько одиноких женщин мечтает создать полноценную семью! Но автор как будто сам пугается серьезности ситуации, тут же отступает, переводит все в мелодраму. Нежданно-негаданно в дом Кораблевых возвращается беглый муж и отец. Павел больше не нужен. И опять он, неприкаянный, бежит от себя.

Вообще для повестей Н. Кузьмина чрезвычайно характерна фигура неприкаянного героя. Такова и водитель автолавки Валентина, с которой мы знакомимся на страницах повести «Ее дорога». Эта женщина, как и Павел Бухалов, тяжело страдает от выпавшего на ее долю одиночества. Но в то же время она боится продешевить. Ее мечта – «первосортные люди», к которым она причисляет лишь генералов, актеров, ученых. И вот долгожданная встреча состоялась, Валя без утайки рассказала профессору Николаю Тихоновичу свою жизнь. Ученый муж «слушал вдумчиво», с пониманием, а потом заговорил сам:

«– Да, парадокс… То есть я хочу вам напомнить, Валя, что подавляющее число явлений и понятий нашего мира – палка о двух концах. Жизнь, понимаете ли, неистощима на такие… э-э… фокусы. Собственно говоря, чего вы требуете? Безмятежного счастья? Покоя? Нет, Валя! Невозможно вообразить палку с одним концом, это – точка. А жизнь, как вы знаете, – движение, бесконечная совокупность точек. И потому… э-э…

Он подхватился с места, стал разгуливать по комнате, энергично размахивая руками. Валентину даже ошеломил этакий бурный перескок из внимательного слушателя в бойкого пропагандиста. Улыбаясь про себя, она зорко следила, как он ловит в дыму нужные слова, как рискованно пробегает допустимые размером комнаты четыре шага. Однако ничего не грохнулось, не разбилось, и сам профессор не стукнулся ни обо что… На всякий случай Валентина все же отодвинула подальше от края стола его очки…

Когда разговор перекинулся от всеобщего к более конкретным вещам, профессор и тут не подкачал, не уронил достигнутого в ее глазах могущества. Валентина пожаловалась, что хамоватая шоферня беззастенчиво при ней сквернословит, вообще охальничает напропалую, мешая жить в чистоте. И на это услышала:

– Простите, Валя, но… э-э… каждый получает то, чего он заслуживает».

Если бы автор стремился разоблачить мещанское представление Вали о счастье, о «первосортных людях», то все вышесказанное профессором – проповедником «палочной теории» – можно было бы принять за пародию. Но вся беда в том, что Н. Кузьмин сохраняет серьезность. Приведенный отрывок позволяет не только почувствовать известную ущербность героев молодого прозаика, но и неумелое обращение со словом. Воистину: язык мой – враг мой.

Не избежал художественных просчетов Н. Кузьмин и в своей главной повести «Первый курс», давшей название всей книге. Поначалу читатель будет весьма удивлен тем обстоятельством, что Виктора, героя повести, приехавшего работать в леспромхоз, жители с ходу приняли за тунеядца. Ведь сам-то он говорит всем, что хочет просто на квартиру заработать. Вместе с тем, присмотревшись к нему, приобщившись к его думам, соглашаешься с общественным мнением. Да, это произведение, написанное, кстати сказать, от первого лица, не что иное, как исповедь бывшего тунеядца, история его трудового перевоспитания.

Впрочем, судите сами. В первый же выходной он, единственный из всей бригады, напивается. Он постоянно всем хамит, всех презирает. Об одном из новых товарищей, который обеспечивал едой, сушил мокрую одежду, всячески оберегал его, новичка, Виктор цинично говорит: «Однако общение с ним не льстило самолюбию, принижало…» А вот еще несколько откровений героя Н. Кузьмина:

«Где те мудрые, кряжистые таежники, соль земли, которых я надеялся встретить? Нету их. Все одинаково краснорожи, сутулы, невыразительны, все – точно доски в заборе, друг от друга не отличишь».

«Хоть один здесь не дурак!..»

«Передо мной стояли трое, родные братья плакатных: мордастые, косолапые, только не синей, а бурой окраски».

«Посетил библиотеку, где несколько худосочных энтузиастов копошились в небогатом фонде, выискивая что-то неординарное. Заглянул еще в две комнаты. В одной из них окаменевшие от усердия девицы распевали: «Ой, Днипро, Днипро…» В другой комнате трое дюжих парней воистину рвали на части казенные гармошки…»

Добавлять к этим выпискам нечего. Они достаточно полно раскрывают внутренний мир Виктора. И вот это бездуховное, ничтожное существо с болезненным самомнением попадает на лесоповал. Читатель может легко догадаться о том, сколько проклятий этому тяжелому труду сыплется из уст героя, сколько раз он порывается отсюда бежать. Из-за того, что автор самоустранился, обо всем происходящем с Виктором мы можем судить только с его слов. И поэтому уже никогда не узнаем, что же произвело переворот в его сознании. Под влиянием ли товарищей по бригаде, любви, тяжелого мужского труда в душе парня начинается пересмотр жизненной позиции. Медленно «оттаивает» эгоистическое сердце Виктора. И постепенно он приходит к более трезвой оценке самого себя, начинает уважать окружающих его людей.

Я не буду пересказывать всего содержания этой повести, скажу только о том, что в конце концов, набравшись ума-разума, герой Н. Кузьмина становится хорошим работником. Трудный хлеб не согнул его, а помог выпрямиться, стать человеком.