Текст книги "Закаспий"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

VI

Старшина гапланцев Мамедяр был у водораздела, когда со стороны железной дороги появился небольшой конный отряд. «Пристав едет!» – смекнул Мамедяр и тотчас погнал своего коня к аулу, чтобы приодеться и достойно встретить Султан-бека.

Вскоре отряд приблизился к аульным кибиткам. Старшина вышел навстречу в суконном малиновом чекмене и плисовых штанах. На голове каракулевая папаха, на ногах желтые сапоги. За спиной Мамедяра, робко поеживаясь, стояли слуги, и шепот их доносился до старшины:

– Вах-хов, не только Султан-бек. Еще кто-то...

– Начальник уезда полковник Хазар-хан с ним...

– Теке-хан тоже в их упряжке...

– Ишан Сейиталла с ними, разве не видите?

– Еще один урус... Говорят, его зовут Лесов-хан. Он взялся за очистку кяриза Теке-хана.

Гости остановились. Пыль от них желтым облаком окатила кибитки. Залаяли псы. Мамедяр и его слуги замерли в поклоне и тут же бросились к приезжим господам, чтобы помочь слезть с коней.

– Не надо. Мы не собираемся задерживаться, – предупредительно поднял руку полковник Хазарский.

– Хов, Мамедяр-ага, жив-здоров? Семья как? Дети как? – небрежно, с явным превосходством, заговорил Султан-бек.

– Слава аллаху, слава аллаху, – едва успевал отвечать старшина.

– По делу к тебе, Мамедяр, – объявил пристав. – И если уж сам начальник уезда и ишан пожаловали к тебе, то разговор будет серьезным. Давай-ка садись на коня да проедем к старому мазару.

– Султан-бек, я к вашим услугам, – торопливо согласился Мамедяр и так же поспешно сел на скакуна.

– Как вижу, давно не бывали на старом мазаре?– заметил Султан-бек, видя, что старшина то и дело останавливается, отыскивая дорогу в зарослях.

– Ай, туда очень опасно ходить, – пожаловался Мамедяр. – Старый мазар охраняют змеи. Люди давно называют это место «змеиным».

– Старшина, кто и когда придумал легенду о том, будто бы этот старый мазар -место захоронения ваших предков? – вмешался в беседу начальник уезда Хазарский. – Мне доподлинно известно от моего отца, что до прихода в наш край русских, все эти земли и оба кяриза принадлежали предкам Теке-хана. Воспользовавшись тем, что Теке-хан на какое-то время уехал в Мерв, ваш дед захватил один кяриз и присвоил его. По том он распустил слух, что гапланцы всегда владели этим кяризом, а чтобы версия была более правдоподобной, ваш Ораз-Баба-ходжа старинное кладбище тоже сделал своим. Мы приехали к вам, и специально взяли с собой святого ишана, чтобы в его присутствии доказать, что это не так. По утверждению некоторых членов общества истории и археологии, это кладбище относится к пятому веку до нашей эры. Эти плиты, – полковник Хазарский указал небрежно черенком кнута на плоские прямоугольные надгробия, – положены на могилы, может быть, Дарием или Киром. Мамедяр смутился от столь умной и продолжитель ной речи начальника уезда. Он слышал о хане Хазар» ском, как о самом образованном человеке во всей Турк мении, знал, что хан учился в Петербурге и был адъютантом у самого генерала Куропаткина, и сейчас, слушая его, не знал, что ответить.

– Ваше высокоблагородие, – прошептал Мамедяр, – мы люди темные, и ничего не знаем о старых временах. Нам сказали наши старики – кяриз ваш, вот мы и пользуемся его водой. Нам сказали – мазар ваш, и мы тоже считаем своим.

– У вас сохранилась бумага с подписью генерала Куропаткина, в которой бы указывалось, что он разрешил вам владеть этим кяризом? Я был в ту пору его личным адъютантом, и помню разговор вашего деда с генералом, но я не припомню, чтобы из канцелярии областного начальника изошла на счет пожалования вам кяриза официальная бумага

– Нет, ваше высокоблагородие, мне Овезберды ничего не передал.

– Кто такой Овезберды?

– Бывший наш старшина, он умер.

– Он тоже здесь похоронен? – Хазарский, не глядя на Мамедяра, оглядывал кладбище, присматриваясь к надписям на плитах.

– Нет, он похоронен в другом месте.

– А Ораз-Баба-ходжа, значит, здесь? А ну-ка, покажите нам его могилу.

– Вон та, самая крайняя, – указал Мамедяр.

Господа слезли с коней и подошли к надгробной плите, которая лежала на жерле вентиляционного колодца. Огромная дыра под плитой испугала Мамедяра – он даже от страха попятился, но тут вмешался Теке-хан.

– Не надо притворяться, Мамедяр. Ты думаешь, мы ничего не знаем. Мы все давно знаем. Вы хотели присвоить и главный наш кяриз. Скажите своим людям, пусть снимут плиту с колодца... Эй, да ты не бойся, там нет праха твоего деда и никогда не было! – насмешливо приободрил старшину Теке-хан. – Он похоронен совсем в другом месте, а под этой плитой находится обыкновенный кяризный колодец, построенный моими знатными предками.

Султан-бек приказал столпившимся в некотором отдалении дехканам убрать плиту. Когда они несмело подошли и сдвинули ее, взору их открылось круглое отверстие колодца. Султан-бек самодовольно хлопнул в ладоши.

– Ишан Сейиталла, убедитесь и вы своими собственными глазами в том, что на этом месте никогда не было никакой могилы.

– Ва-алла! – удивленно воскликнул ишан, до этого времени с опаской следивший за кощунством людей в «городе мертвых».

– Святой ишан, мы ни в чем не виноваты, – взмолился Мамедяр

– Вы виноваты, сын мой, ибо настаиваете, что это ваше родовое кладбище, – благочестиво пояснил ишан. – Но это кладбище не имеет никакого отношения к исламу.

– Ишан-ага, мы темные люди. Как нам сказали старшие, так мы и считаем. Слово аксакалов для нас– закон и закон мы соблюдаем свято.

– Как видите, ваши аксакалы обманули меня и вас, – вновь заговорил Теке-хан. – Скорее всего, они хотели доказать, что все тут принадлежит им. Теперь, когда истина восторжествовала, я прошу вас, господа, – он поклонился Хазарскому, затем Султан-беку, – разрешить мне сжечь это змеиное место и заняться разработкой боковой ветви моего кяриза.

– Да, Теке-хан, просьба ваша убедительна, и я разрешаю вам – согласился начальник уезда. – Вы Султан-бек, проследите, чтобы не было со стороны гапланцев никаких козней.

– Само собой разумеется, – удовлетворенно отозвался пристав. – Пусть только попробуют! Ты слышал, Мамедяр, о чем мы ведем речь? Ну так не вздумай оказать сопротивление. Вся эта земля принадлежит Теке-хану, а в древности принадлежала его предкам. Ты и твои люди должны молиться великодушию хана текинского – он мог бы давно обратиться в кяризный суд и отобрать кяриз, которым вы сейчас пользуетесь. Но Теке-хан терпелив, и пока не желает вам никаких неприятностей. Будь я на его месте, я бы вас, голодранцев, всех своими батраками сделал!

– Кяриз нам пожалован господином генералом Куропаткиным! – стоял на своем Мамедяр. – Мы никому не отдадим свою воду.

– Ладно, господа, не обостряйте прежде времени своих отношений, – попросил начальник уезда. – Достаточно на нашей земле и других забот. Вам, старшина Мамедяр, для пользы дела следовало бы спуститься в колодец и убедиться в том, что он соединен галереей с кяризом Теке-хана. Господин инженер, вы не смогли бы провести старшину по галерее?

– Отчего ж не провести, если это требуется, – согласился Лесовский. – Прошу, Мамедяр-ага.

– Потом полезу, – отказался старшина, – Давай-те поедем ко мне – угостимся немного. Нехорошо это, господа, вы побывали в моем ауле, а в кибитку ко мне не зашли, хлеба не отведали.

– Узнаю истинного туркмена! – Султан-бек довольно потер руки и засмеялся. – Поехали, господа, грех пренебрегать гостеприимством. – И кавалькада отправилась к кибиткам аула.

Спустя час от кибиток Мамедяра по всему аулу, вместе с сизым дымком, распространялся ароматный запах шашлыка. Гости в ожидании угощения полулежали, сунув под локти подушки, за шахматной доской. Играли начальник уезда и пристав. Инженер Лесовский был рядом с ними, следил за каждым ходом, иногда подсказывал тому или другому. Что касается Теке-хана и ишана Сейиталлы, они ходили от кибитки к кибитке – выслушивали просьбы и жалобы аульчан, но не забывали каждому напомнить о закяте. [закят – налог в пользу мечети]

– Слуги аллаха всегда будут преуспевать больше нашего, – уставившись в шахматные фигуры, спокойно говорил об ишане Хазарский. – Меня всегда поражал их фанатизм. Они не упускают ни одной минуты, не поступаются ничем ради религии. Джадиды в этом отношении менее фанатичны. Но, наверное, так оно и должно быть. Религия обращена руками к небу, а истинное, разумное просвещение простирает руки к народу. К тому же ишаны и муллы повелевают, а джадиды взывают и просят. Истинное просвещение несовместимо с насилием.

– Н-да, господин Хазарский, это, конечно, так, – тупо и рассеянно, совершенно не вдумываясь в суть беседы, соглашался пристав, поправляя пенсне.

– Так-то оно так. – Начальник уезда взял ферзем коня, бросил на ковер и, удовлетворенно разгладив седеющую бородку, тверже повторил: – Так-то оно так, да что-то я не вижу особой заботы к новометодному обучению с вашей стороны, Султан-бек.

– Стараемся, господин начальник, Бахарскую русско-туземную школу посещают уже не меньше двадцати детей.

– Не знаю, не знаю, – недовольно возразил Хазарский. – Вчера я зашел в школу и там застал всего восемь учеников. Впрочем, ничего удивительного нет в том, что ваша новометодная школа пустует. Вам бы, Султан-бек, следовало съездить в Артык и посмотреть, как ведет занятия Татьяна Текинская! У нее в школе лучше, чем дома: на столе глобус, на стенах красочные наглядные пособия... Или возьмем Мухаммедкули Атабаева. В Мерве у него нет отбоя от учеников. Между прочим, он, как и я, считает главными противниками просвещения ишанов и мулл, которые идут на все, лишь бы изолировать туркменских детей от русских. Вы же, Султан-бек, не можете заполнить детьми один-единственный класс, а Мухаммедкули жалуется мне на недостаток мест в его школе.

– Хов, господин полковник, я разве учитель? – удивленно возразил Султанов. – Я все понимаю, не лыком шит, как говорят русские. Я тоже окончил военную академию и соображаю – что к чему. Но в Мерве и Артыке в учителях сидят высокообразованные люди, а у меня в Бахаре учит детей дочь фельдшера, ремингтонистка.

– Это вы о Ларисе Евгеньевне? – удивленно спросил доселе молчавший Лесовский, и с некоторой обидой в голосе возразил: – Я бы не сказал, что она малообразована. Архангельская весьма и весьма начитана, знает немало стихов наизусть. Да и вообще, суждения этой барышни о жизни довольно зрелы.

Начальник уезда и пристав, видя, с какой запальчивостью Лесовский защищает дочь фельдшера, многозначительно переглянулись, и Хазарский лукаво пошутил:

– Я вижу, Николай Иваныч, вы не теряете зря время. Мы тут с приставом живем не один год, но таких точных сведений о дочери фельдшера не знаем. Смотрите, Султан-бек, как бы этот молодой человек не увел у вас из-под носа вашу ремингтонистку!

Султанов засмеялся, но за стеклышками пенсне в глазах у него появились такие хищные огоньки, что Лесовского передернуло от нахлынувшей ревности. Это не ускользнуло от внимательных глаз Хазарского, и он тотчас погасил свою шутку.

– Да, господа, образование в наше время – главное. И вся суть в том, где и на каком уровне получил тот или иной из нас образование: Бухарское медресе – одно, Петербургский горный институт или военная академия – другое. Только не сочтите меня за русофила– я далек от того, чтобы насаждать на земле туркмен все русское. Но, увы, образование и наука должны к нам идти через Россию и Западную Европу. Азия и весь Восток отстают от передовой европейской культуры только потому, что не могут сбросить с себя или выбросить из головы отжившие догмы ислама. Наш Хорезм породил человека, который дал миру алгебру, но, увы, господа, вряд ли вы отыщите сейчас в Хорезме хоть одного человека, который мог бы решать алгебраические задачи. Алгебра движет умы передовой общественности Европы и Америки, Восток же дремлет под куполами медресе, отставших на целое тысячелетие от европейских университетов. Передовое учение пробуждает высшее сознание у общества, а наше... – Хазарский брезгливо махнул рукой.

– Господин полковник, – самодовольно заулыбался Султанов. – Вы оставили свою пешку, и я беру ее. К тому же я не согласен с вашей последней фразой. Передовое учение преподносит нам то одну, то другую революцию. Но неужели у бунтарей, а не у нас высшее сознание?

– Я имел в виду чистую науку, а вы говорите о политике. – Хазарский сделал очередной ход и прибавил к сказанному: – Если забираться глубже в существо вопроса, то я должен вам сказать, Султан-бек, что лидеры бунтарей как раз и отличаются незаурядными умами. Кант, Гегель, Маркс, Лавров, Бакунин... кто там у них еще... Это прежде всего ученые-философы, а, следовательно, они и несут в черные бунтарские массы передовые мысли. Они не отделяют общую грамотность от политической, но... – Начальник уезда поднял над доской «офицера», покрутил фигуру в пальцах, объявил «шах» и, наблюдая за противником, вернулся к неоконченной фразе: – но чтобы разбудить бунтарскую чернь, привести ее к стадии высшего развития – социалистам, марксистам и прочим «истам» потребуется не одно столетие. Мы немного опережаем их в своей программе.

– Вы кадет? – поинтересовался Лесовский.

– Я, прежде всего, либерал. А вы, смею вас спросить?

– Я не состою ни в какой партии.

– Почему?

– Не привелось, знаете. Но я всегда поддерживаю народные программы

– Значит, вы – либерал. – Хазарский разменялся на доске «офицерами». – Да и служите вы в земстве. Вся земская интеллигенция стоит за общинное землевладение. Сейчас, сию минуту, вы находитесь как раз на общинной земле.

Длинное лошадиное лицо Султан-бека расплылось в ехидной улыбке – слишком забавным ему показалось рассуждение начальника уезда.

– Господин Хазар-хан, – растянув губы, произнес он, – если вы защищаете общинное земледелие, то почему стоите на стороне самого ярого феодала, Теке-хана? Не противоречат ли ваши действия либеральной программе?!

– По-моему, Султан-бек, у вас набралось слишком много ума! – сердито оборвал пристава начальник уезда.

– Да, конечно, – не дрогнув, согласился Султанов и откровенно рассмеялся. – Знаете, Хазар-хан, что говорится в туркменской притче: «Спросим у муравья: «А почему у тебя такая тоненькая, как у девушки, талия?» – «Заткнись!» – сердито ответил муравей.

– Наглец... Скажи у меня еще хоть слово! – Начальник уезда перевернул шахматную доску, сбросив фигуры, и поднялся с ковра. – Научились болтать! Да что вы понимаете в либерализме?! Вы – тупой исполнитель чужой воли! Пять лет назад вы надевали на всех подряд столыпинские галстуки! Вы душили буржуазную революцию, а теперь задумали заигрывать с ней!

– Господин полковник, я исполняю вашу волю. – Султан-бек, побледнев, встал и развел руками. – Вы сказали: «Поедем, поможем Теке-хану», поэтому я здесь.

С совершенно испорченным настроением начальник уезда вышел из кибитки. Хотел было направиться к скакуну, ибо отпала всякая охота садиться за дастархан, но Мамедяр, увидев офицеров, заспешил к ним

– Господа, все готово, заходите в эту кибитку! – он указал на белую юрту, стоявшую напротив, и властно распорядился; – Халил, Бабакули, полейте господам на руки!

Слуги бросились к кумганам, предлагая услуги уездному начальнику, приставу, русскому гостю. Помыв pyки они вновь сели на ковер, за уставленную блюдами скатерть. Вскоре подоспели Теке-хан с ишаном, и трапеза началась.

Начальник уезда, помня о насмешке Султан-бека, незаметно выходил из неловкого положения, угождая старшине аула:

– Мамедяр, ты хороший человек. Голова у тебя, как у настоящего хозяина общины... Шашлык тоже прекрасный...

Султанов хмуро дул на горячие кусочки мяса. Остальные единодушно поддерживали в похвалах Хазарского. Мамедяр, млея от удовольствия, торопливо благодарил:

– Спасибо, ваше высокоблагородие. Я никогда не забуду этот день. Вы оказали мне большую честь. Если прикажете, мы зарежем еще одного барашка!

– Спасибо, спасибо, больше ничего не надо. Главное, помните и не забывайте о нас. Подати, налоги, в первую очередь, остальное, как говорят русские, приложится...

После обеда гости покинули аул.

Мамедяр долго смотрел им вслед и не мог понять, почему под могильной плитой Ораз-Баба-ходжи оказался колодец?

VII

Заросли подожгли со стороны ханского кяриза, чтобы змеи и все прочие твари бежали от огня через древнее кладбище, минуя колодцы кяриза и человеческое жилье. Белесый дым, подхватываемый ветром из пустыни, стелился по холмам, скапливался на отрогах, и, поднимаясь, смешивался с облаками.

Пока полыхало пламя, пожирая растительность, джигиты из аула Теке-хана с лопатами и ржавыми старыми саблями стояли у кяризных колодцев – на случай, если поползут сюда змеи. Лесовский тоже был здесь – разъезжал на коне, наблюдая за пожаром. Но как только ближняя сплошная стена кустарников сгорела и огонь понесся, пожирая все на своем пути, к горам, инженер решил, что ему самое время съездить в Бахар и навестить Ларису Евгеньевну. Он давно томился, отыскивая возможность расстаться на время с делами и посвятить вечерок встрече с ней.

Знакомой дорогой мимо аула гапланцев прорысил он на коне. С дороги увидел людское скопище на склоне. Люди, подпрыгивая, словно в каком-то ритуальном танце, колотили палками и кольями по тазам и чашкам, при этом выкрикивая что-то угрожающее. Лесовский без труда догадался, что Мамедяр таким образом отпугивает от своего селения змей. Подъезжая к Бахару, слева в ущелье, Лесовский вновь увидел еще один пожар. Этот, пожалуй, был грандиознее, и горели не ежевичные кусты, а, судя по всему, деревья. «Да это же, действительно, пожар! – испуганно подумал инженер. – Загорелся лес на склонах... Неужели огонь с кяриза переметнулся на такое расстояние?!» Лесовский подумал, что надо, не мешкая, сообщить приставу, хотя, конечно, люди давно уже знают о пожаре, – не спичка же горит.

Минуя барак фельдшера, инженер проехал к приставству и слез с коня у крыльца. В приставской конторе было тихо, никто не шумел и не суетился, только стучали клавиши «Ремингтона». Несомненно, это печатала Лариса Евгеньевна. Лесовский, одергивая на ходу китель и поправляя фуражку, поспешил к ней. Она не заметила; как он вошел, и продолжала сосредоточен но вглядываться в строки заложенной в каретку страницы,

– Мое почтение, мадмуазель! – Лесовский озорно прищелкнул каблуками, стараясь удивить или насмешить своим внезапным появлением Архангельскую.

Она не вздрогнула, не улыбнулась, лишь устало повела бровью и протянула ему левую руку для поцелуя. Он припал губами к ее запястью, а затем поцеловал в щеку. Лариса Евгеньевна, недовольная, отстранилась.

– Николай Иваныч, да вы что? Мы же в учреждении.

– Пардон. – Он опять хотел повести разговор в шутливом тоне, но понял, что это сейчас ни к чему, и тотчас удивленно спросил: – Вы знаете о том, что на склонах горит лес?

– Какой лес? – сначала не поняла она, но тут же догадалась. – А, вы об арче, что ли? Ну так это наш пристав Султанов старается. Купил лес у Теке-хана и теперь все время торчит возле угольных ям. Лес в ямах горит, а, кажется, словно бы склоны гор горят.

– Помилуйте, Лариса Евгеньевна, но зачем пристав жжет арчу? – еще больше удивился Лесовский.

– Как зачем! Уголь же из арчи хороший получается. Султанов согнал в свои ямы всех персов с хлопкоочистительного завода, пригрозил им, если каждый не отработает на него столько-то дней, то пусть уходят за горы. Персы сжигают арчу, уголь грузят в арбы, везут на станцию, складывают на платформы. Я уже несколько дней печатаю накладные, с указанием расчетного счета Султанова в асхабадском Госбанке.

– Боже мой, да что он, спятил, что ли, жечь лес!

Это же зеленые легкие знойной Туркмении. Если оголятся горы, то они будут нагреваться солнцем, как и песок пустыни. Тогда дышать вовсе нечем будет!

– Хозяин – барин, – неторопливо постукивая клавишами, поддерживала беседу Архангельская. – Султанову жить в Бахаре, может быть, год, может, два, потом куда-нибудь уедет, а лесу стоять века. Вот и торопится господин подполковник спилить и сжечь арчу до своего отъезда. Арча на корню – никакой пользы, а тем паче денег ему не дает, а сжег ее на уголь – денежки чистоганом. Да и боятся они все чего-то. – Архангельская заложила в каретку новую страницу. – Папа говорит, опять набегает грозная волна революции, вот и спешат господа все свои богатства перевести в золото. С золотым кошельком можно в Европу удрать, лес же с собой не прихватишь.

– Боже мой, какое хищничество! Просто уму непостижимо, до чего ж изворотливы капиталисты.

– Т-сс... – Лариса Евгеньевна поднесла указательный палец к губам. – Приехал Султанов... На крыльцо поднимается.

Пристав вошел широкой походкой преуспевающего дельца. Лесовскому показалось, что в глазах своих он принес отражение костра – так азартно они светились.

– Ах, это вы, Николай Иваныч! – неискренне выразил он радость. – А я думал опять Хазар-хан. Оказывается, наш уважаемый земский инженер к Ларисе Евгеньевне пожаловал. Но где же ваш букет? Почему без цветов? Лариса Евгеньевна, я бы на вашем месте прочь отправлял всех кавалеров, которые являются без цветов. Пойдите, Николай Иваныч, к персу Закирджану, он разводит розы и приготовляет из них розовую воду– голаб. Попросите от моего имени, пусть нарежет букет.

– Спасибо, господин пристав, но я постараюсь дарить цветы Ларисе от своего имени, – с легкой обидой парировал Лесовский.

– До чего же молодежь невоспитанна! – словно не слыша слов инженера, продолжал паясничать Султанов. – Жаль, что мне не тридцать лет! Будь, Лариса Евгеньевна, я вашим кавалером, я подарил бы вам сталелитейный завод!

– Вы слишком щедры, господин Султанов. – Лариса бросила эту фразу, даже не повернув в сторону пристава головы, и он скептически усмехнулся.

– Постарайтесь, барышня, в служебное время печатать только мои документы! Вы злоупотребляете служебным временем.

– Постараюсь, – сухо пообещала она и прекратила работу, выжидая, пока Султанов удалится в свой кабинет. Когда он прикрыл за собой дверь, съязвила:– Как же! Теперь он лесопромышленник. А вы всего лишь – Лесовский! – Она рассмеялась от собственной остроты и встала. – Пойдемте, Николай Иваныч. К вашей работе я еще не приступала, сами видите, какая у меня занятость. Пристав мне вздохнуть спокойно не дает. То ему одно отпечатай, то другое. А теперь, когда он арчовым угольком заболел да понял, какие баснословные прибыли уголь ему сулит, то и вовсе от машинки не отходит. Сам мне признался: «Это не простые бумажки в «Ремингтоне» шелестят, это будущие ассигнации!» Поскорее бы избавиться от его накладных... В следующий раз приедете, обязательно ваша дефектная ведомость будет готова. Не обижайтесь на меня...

– Ну что вы, Лариса, как можно на вас обижаться! Я же все понимаю. Не ради удовольствия, ради службы вы для него стараетесь. – Лесовский взял Ларису Евгеньевну под руку, помог ей спуститься с крыльца.

Лесовский, отвязав уздечку от дерева, повел коня в поводу. Лариса шла рядом. Беседуя, они подошли к дому. Николай Иваныч первым вошел во двор, чувствуя себя здесь человеком своим. Он уже уверился в своей мечте: «Пройдет месяц-другой, буду сюда ездить с кяриза не в гости, а домой!» И сейчас, оглядывая двор, спросил:

– Что-то Евгения Павловича не видно? Наверно, все еще в околотке...

Фельдшер был дома. Услышав во дворе голоса, вышел на крыльцо.

– Ну-ну, Николай Иваныч, признаться, соскучился по вас, – заговорил он охотно. – Тут ведь у нас и поговорить по душам не с кем. Одни приходят и на боли жалуются, другие чего-то требуют. Начальник уезда недавно заезжал. Важный такой барин-мусульманин, в белой фуражке. Вошел в мой околоток – раскудахтался, прямо как петух. Это ему не нравится, это не так. Почему стены не побелены? Почему простыни в заплатках? А я ему смету под нос сунул: «Нате, мол, глядите. На какие шиши мне побелкой заниматься и простыни накрахмаленные покупать? На свои собственные?! Да у меня своих прорех хватает!»

– Ах, папа, ну какие еще прорехи! – упрекнула отца Лариса Евгеньевна.

– Прорехи самые обыкновенные, самые мирские, самые плотские, – с обидой пояснил фельдшер. – И стесняться их не надо. Они у каждого середнячка, вроде нас. Ты думаешь, у Николая Иваныча их нет? Тоже, небось, мается.

– Ну, что ты, папа! – Лариса Евгеньевна возражающе улыбнулась и, подойдя сзади, положила ладони на плечи Лесовского. – Николай Иваныч собирается домик покупать. Хан текинский хорошо ему платит. Правда, Николай Иваныч?

– Ну, разумеется, правда. Мы с Ларисой по всем пунктам обговорили покупку. Весной можно-с осуществить... Должен вам сказать, Евгений Павлович, что это не так просто... Как говорится...

Лесовский смутился и замешкался. Лариса обняла его за плечи, рассмеялась.

– О боже, да говорите же! Ну, словом, папа, мы с Николаем Иванычем любим друг друга... Мы решили к весне пожениться.

– Н-да, – многозначительно протянул фельдшер и, засопев, вскинул подбородок. – Не ожидал... Врасплох, так сказать... Но если это серьезно...

– Серьезно, – тихо, но внушительно подтвердил инженер. – Я люблю вашу дочь. Ее нельзя не любить– это божественное создание. – Он взял ее руку и поднес к губам.

Лариса растроганно прижалась к нему и, отстранившись, решительно заговорила:

– Все будет хорошо, папа. Я не боюсь неудач. Мы не маленькие. И потом, я же не только ремингтонистка, но и учительница. Между прочим, Николай Иваныч, я послезавтра еду в Асхабад, в магазин Федорова за наглядными пособиями. Сегодня заведующий сказал. Говорит, был у него сам начальник уезда, и остался недоволен. Вам, говорит, госпожа Архангельская, придется побывать в столице.

– Лариса Евгеньевна, вы могли бы остановиться у меня в номере. Я дам вам ключ и записку для дежурной, – предложил Лесовский.

– Да что вы, Николай Иваныч, я ведь только на день еду! Утром прибуду в Асхабад, закуплю все, что требуется, а вечером возвращусь в Бахар. Так что, обойдусь. Не сердитесь за мой отказ. – Она лукаво улыбнулась. – И вообще не сердитесь.

– Между прочим, во вчерашней газете «Асхабад» опять поместили статейку Полуяна об учении Маркса, – с радостью и с какой-то опаской сообщил фельдшер. – Не читали, Николай Иваныч?

– Нет, не привелось.

– Вот полюбуйтесь и непременно почитайте. – Архангельский взял газету с этажерки и подал инженеру.

Лариса вздохнула, насупилась, но тотчас отобрала газету у Лесовского и направилась в свою комнату.

– Николай Иваныч, пойдемте ко мне, там и почитаем.