Текст книги "Закаспий"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

IV

Прошло больше недели, прежде чем Лесовский встретился с Ларисой. Все эти дни он был крайне занят делами по подготовке съезда. Лишь в конце, когда был избран Совет Народных Комиссаров Туркестана, вечером Лесовский отправился на Госпитальную. Он пришел в десятом часу вечера, и рассчитал точно – Лариса и Евгений Павлович только вернулись домой. Фельдшер встретил его на пороге, не скрывая недоумения:

– Милостивый государь, откуда вы взялись? Да еще в такой час-то! Пораньше не могли?

– Не мог, Евгений Павлович, совсем не мог Здравствуйте. – Он подал руку, чувствуя, как неохотно Евгений Павлович отвечает на рукопожатие. – Сначала пришлось писать справку о нашем Закаспийском Совдепе, потом приехали делегаты из Асхабада – Житников и Сережа Молибожко, пришлось их устраивать.

– Ну, раздевайтесь, коли пришли. – Фельдшер снял с Лесовского шинель, повесил в прихожей и провел его в свою комнату. Лариса тотчас вышла из кухни.

– Прости, Николай Иваныч, я думала, ты уехал, не попрощавшись. Мы тут готовим ужин. Сейчас угощу тебя оладьями по-ташкентски.

– Ну что же, – заговорил, усадив гостя к столу, фельдшер. – И кого же вы избрали в новое правительство?

– Большевиков..., марксистов. – Лесовский полез за записной книжкой в карман. – Помнится, Евгений Павлович, вы были неравнодушны к марксизму – следили за статьями Полуяна, и меня вовлекали в жаркие беседы о новом учении.

– Ну так я и сейчас на марксистской платформе.– Фельдшер гордо повел седой бородкой – Я знаком лично с товарищем Колесовым, если хотите... Я посещал их марксистский кружок, когда они, то бишь, наши железнодорожные товарищи сидели в подполье. Начитанный молодой человек, толковый.

– Его избрали председателем Совета Народных Комиссаров, – сказал Лесовский. – Я разговаривал с ним. Мне показалось, он даже моложе меня, хотя мне только двадцать восемь. Но умен и, главное, красноречив.

– Да, конечно, я с вами согласен, очень симпатичный молодой человек. Не чета некоторым, – Евгений Павлович с любопытством посмотрел на гостя, и Лесовский опять отметил про себя, что фельдшер не рад встрече. «То ли очень устал, то ли уже вычеркнул меня из своей памяти, а я вдруг объявился некстати».

Лариса подала на стол оладьи, налила в пиалы чай и села напротив Лесовского. Выглядела она тоже усталой, причем, как только он начинал смотреть на нее в упор, опускала глаза. «Не вовремя я пожаловал, – вновь подумал он. – Надо поскорее уединиться, поговорить с ней...»

– Вы извините, Евгений Павлович, но я засиживаться не стану, у меня совсем нет времени. Мне необходимо лишь... Словом, я пришел поговорить с Ларисой Евгеньевной.

Фельдшер переглянулся с дочерью, и Лесовский уловил в ее взгляде стеснение.

– Да, разумеется, – вежливо ответил он. – Не ко мне же вы пришли в столь поздний час.

– Пойдемте ко мне, Николай Иваныч, – встала Лариса.

На двери во вторую комнату висели все те же атласные занавески, которые были в Бахаре.

– Все точно так же, как и раньше, – сказал он. – И обстановка точно такая же. У меня такое впечатление, словно мы вернулись во вчерашний день.

– Ну, о возврате во вчерашнее не может быть и речи, – сказала она, и по ее губам скользнула скептическая усмешка.

– Вот и гитара на стене. Поешь, хотя бы изредка?

– Нет, не пою, не до песен теперь.

– Прости, Лара. – Он положил ей руки на плечи.

– Я не хуже твоего понимаю, что сейчас не до романсов.

– Ты хочешь что-то мне сказать? – спросила она, убирая с плеч его руки.

– Я пришел к тебе с твердым намерением – уговорить тебя поехать со мной в Асхабад... Я делаю тебе предложение: выходи за меня замуж.

Она ничего не ответила, лишь покачала головой и жалко улыбнулась.

– Не смей отказываться, – с трудом выговорил он, уловив в ее улыбке решительный отказ. – Не смей! – повторил, побледнев, и глотнул, словно рыба, воздух. – Мне мучительно трудно без тебя.

– Нет, Николай Иваныч, – решительно выговорила Лариса. – Я не могу... не могу... Это выше моих сил!

– На глазах у нее заблестели слезы.

– Успокойся. – У Лесовского задрожал голос. – Успокойся...

Совершенно неожиданно, без стука, вошел отец:

– Молодой человек, у меня к вам будет разговор. Прошу-с.

– Разговор? Ну что ж, я согласен на любой разговор.

– Сядьте. – Фельдшер указал на стул. – Вот так-с. А теперь внимательно слушайте меня... Вы когда-нибудь задумывались над вопросом: почему Архангельские покинули Асхабад? Наверное, задумывались и не находили правильного ответа. «Они бежали от позора». Так вот, дорогой Николай Иваныч, скажу вам прямо, что позор – это вещь ужасная. Это такое неприятное чувство, когда все время кажется, что на тебя смотрят, указывают пальцем и злорадно смеются. Это чувство мы испытали с дочерью, пока жили последний месяц в Бахаре, а потом в Асхабаде. Но еще ужаснее, дорогой Николай Иваныч, сознавать, когда люди, знающие о твоем позоре, делают вид, притворяются, будто ничего уже не помнят, давно все забыли. К таковым нашим добрым и чутким знакомым мы относим вас. Ради бога, только не пытайтесь возражать.

– Да я и не возражаю. – Лесовский недоуменно посмотрел на фельдшера. – Конечно же, я ничего не забыл, – обо всем помню, но я все это пережил. И отнюдь не чувство жалости заставляет меня просить руки вашей дочери.

– Полноте, дорогой друг. – Фельдшер встал и начал ходить по комнате, сложив на груди руки. – Все это, может быть, так, и я верю вашим словам. Но ведь все может измениться. Сегодня вы испытываете любовь к Ларисе, а завтра появится ненависть к ней, как только возникнет в вашей памяти зловещая фигура пристава Султанова, с ножом в груди на залитой кровью постели. У меня не выходит из головы эта ужасная сцена. Мне пришлось выносить его из дому и переправлять в околоток. Но и на этом мои муки не кончились. Вы знаете, что меня долгое время подозревали в причастности к убийству Султанова? Меня вызывали то Доррер, то Дуплицкий – советовали и уговаривали, чтобы я признался в том, что нанял наемных убийц и они, в отместку за поруганную честь моей дочери, расправились с приставом. Несколько раз допрашивали и Ларису.

– Папа, перестань, я не хочу слышать об этом! – Лариса, разгневанная, вышла из своей комнаты и остановилась у двери. – Зачем ты заговорил об этом гнусном Султанове? В чем ты обвиняешь Николая Иваныча?

Разве он виноват, что стал невольным свидетелем моего несчастья?

– Свидетелем ли? – Фельдшер хмыкнул и повернулся лицом к окну. – У меня есть все основания думать, что господин Лесовский, мстя за тебя, сам расправился с приставом. Да, да, молодой человек! – Евгений Павлович вновь энергично повернулся к Лесовскому. – Вы, словно средневековый рыцарь, расправились со своим недругом, дабы завоевать любовь вашей дамы. Но вы забыли, что живете не в пятнадцатом, а в двадцатом веке. Ваш поступок лег позором на всех нас, ибо вы совершили кровавое злодеяние!

– Да вы что, господин Архангельский?! Вы не отдаете отчета своим словам...

– Вы, и никто больше, – размахивая руками, упрямее заговорил фельдшер. – Вы живете на квартире у старого прожженного эсера. Там у вас постоянно собираются эти мастера кровавых дел. Вы пожаловались им... рассказали о надругательстве над Ларисой, и они, переодевшись в полицейских, приехали и прикончили Султанова. На ваших руках кровь! Как может моя дочь принимать ласку этих рук?!

– Ну это уж слишком! – Лесовский встал и вышел в прихожую. – Такого оскорбления я не потерплю!

Лариса, всхлипывая, догнала его.

– Николай Иваныч, простите его. Отец просто не знает, на ком сорвать свое зло. Тем более, что граф Доррер внушил ему мысль, будто это за меня отомстили приставу.

– Вы жестоко ошибаетесь, господин фельдшер! – проговорил Лесовский, надевая шинель. – Султанова, действительно, зарезали эсеры, но не за вашу дочь, а за то, что пристав и Теке-хан отобрали воду у бедняков общины! Когда-нибудь вы узнаете подлинную причину, и вам станет стыдно передо мной за ваши варварские, оскорбления!

– Не имею желания ничего больше знать! – возразил фельдшер. – Ступайте себе с богом!

– Счастливо оставаться! – Лесовский выскочил на лестничную площадку и уже было побежал вниз по ступенькам, но услышал голос Ларисы:

– Николай Иваныч, ради бога, подожди! – Она обвила его руками за плечи и заглянула в глаза. – Пусть что хочет, то и говорит, но меня он никогда не убедит, что ты плохой. Как приедешь в Асхабад – сразу напиши мне. Я верю тебе... Я люблю тебя...

Простившись с ней, Лесовский быстро пошел по тихой Госпитальной улице, ощущая в себе невероятно быструю и беспрестранно повторяющуюся смену нежности и гнева. «Милая, добрая, красивая моя, я люблю, люблю тебя!» – выстукивало его сердце, пламенея от переполненных чувств, и вдруг, словно шквалом, накатывалось: «Надо же, до чего додумался старик! Я вонзил в Султанова нож! Я покрыл позором честное имя фельдшера! Он меня считает эсером, с которыми у меня нет ничего общего. Дурак я, надо было показать ему билет члена РСДРП большевиков!» И опять перед ним возникал умоляющий взгляд Ларисы и руки ее, худенькие и теплые. «Она согласна, согласна быть моей женой – чего же мне еще надо?! Все остальное ничего не значит!» Постепенно он успокоился, и только тут обратил внимание, по какой темной улице он идет. Ни фонарей на обочинах, ни света в окнах домов. И тишина жуткая, наполненная тревогой и предостережением. Лесовский облегченно вздохнул, когда вышел к Константиновской площади и увидел около дома Совнаркома сразу несколько костров и силуэты солдат. За дувалом, в военном городке, куда он вошел через пропускной пункт, несмотря на поздний час, в казармах и около конюшен тоже мелькали людские силуэты, и чувствовалась в их передвижении смутная тревога. Изредка разносились недовольные голоса командиров. У себя Лесовский застал Якова Житникова – по приезде на краевой съезд он поселился здесь. Он сидел за столом, переписывая в тетрадь свои заметки, которые сделал во время заседаний.

– Что-то не спит гвардия, – сказал Лесовский. – Уезжать что ли кушкинцы собрались?

– Какой там уезжать, когда опять всякая сволочь нос задирает, – отозвался Житников, не отрываясь от бумаг. – Колесов распорядился выкатить на площадь орудия и всем быть в полной боевой готовности. Есть сведения, что контрреволюционное духовенство в нынешнюю ночь затевает что-то. Судят-рядят наши кушкинцы и так и сяк, но все сходятся на том, что, кроме злобы и пакостей имамов и шейхов, реальной силы нет. Что они смогут сделать, когда один кушкинский отряд насчитывает пятьсот штыков, да еще артиллерия. Орудия выкатили, думаю, для острастки.

– А где Русанов?

– С Полторацким в Совнаркоме. Там весь командный состав. Ложись, отдыхай. Я сейчас перепишу тут кое-что, да тоже лягу... Вернемся в Асхабад – сразу же изберем свой. Закаспийский Совнарком. Колесов предупредил: в состав каждого областного Совета во что бы то ни стало надо провести побольше большевиков. Надо перекрыть все пути к власти эсерам. Я тут прикидываю кандидатуры... Полторацкий предлагает избрать председателем прапорщика Никоновича. Как ты думаешь – потянет?

– Да я же его всего лишь два раза видел у тебя на собраниях. Первое впечатление – как будто бы неплохой парень. А каким будет в деле, время покажет. А почему именно его?

– Потому, что основная революционная сила у нас – солдаты, а Никонович – прапорщик, причем образованный...

Заснули они почти под утро. Проснулся Лесовский на рассвете, словно бы от толчка в затылок. Но это был не толчок, а грохот, возникший под окнами от сотен солдатских сапог. Лесовский торопливо зажег лампу. Житников тоже встал, настороженно слушая, что там происходит. Оба мгновенно оделись и выскочили во двор, а затем – на площадь, которая была сплошь запружена солдатами. Трудно было понять, что именно произошло, поскольку никто из военных толком не знал, по какому поводу объявлена тревога. Только слышалось отовсюду «тюрьма, тюрьма». Житников с Лесовским пробились сквозь толпы конников, хлынувших живой рекой на площадь, к фасаду здания Совнаркома.

– Что такое, товарищи, объясните, кто знает? – спросил Житников, поднявшись к массивным дверям, у которых стояли командиры кушкинского отряда.

– Контрреволюция поднялась, вот что! – отозвался кто-то недовольно. – Ворвались в тюрьму, отворили все камеры, выпустили всех ублюдков.

– Идем, Николай, к Колесову, – и они, оттеснив дежурных красногвардейцев, вошли в коридор, а затем в приемную предсовнаркома, двери которой были распахнуты.

Кабинет Колесова гудел от множества голосов. Сам он стоял за столом, сухощавый, остроносый, в военной гимнастерке и накинутом на плечи плаще. Асхабадцы остановились у порога.

– Соображать надо, дорогой товарищ, прежде чем говорить! – гремел колесовский голос. – Шайхантаур, Кучи, Биш-Агач и Сиябзар – это двести три жилых квартала. Это более ста пятидесяти тысяч жителей, и в основном – все мусульмане. Пусть там даже десять тысяч контрреволюционеров, но все равно основная масса – простые декхане и ремесленники. Первый же орудийный выстрел отбросит от нас в лагерь контрреволюционеров все мусульманское население Туркестана. Думайте, что говорите! За такие речи недолго и под военный трибунал угодить.

Зазвонил телефон. Колесов взял трубку.

– Да, это Колесов... Какой автомобиль?! Откуда у них взялся автомобиль? Доррер, говорите... От Шайхан-таура, значит...

– Что там еще, Федор Иваныч? – хмурясь, спросил Полторацкий, когда Колесов повесил трубку.

– Они освободили Доррера, посадили его в автомобиль и доставили в шанхайтаурскую мечеть. Только что вооруженные чем попало толпы, примерно, от десяти до двадцати тысяч человек двинулись из Шайхантаура. Хотят свергнуть Совнарком и водворить сюда старое недобитое эсеровское правительство.

– Я же требовал выслать этого графа! – жестко выговорил Полторацкий. – А вы отправили его в тюремную камеру, словно карманного вора. Теперь вся контрреволюция Ташкента вокруг него, как вокруг пчелы-матки, собралась. Уж он-то знает, как ему дальше действовать. – Полторацкий, распаляясь, встал, сжав кулаки. – Доррер только и ждет того, чтобы мы открыли огонь по мусульманам. Тогда бы он справил кровавый пир на месте побоища.

– Павел Герасимович, ну а что же делать? – подавленно спросил военный комиссар Перфильев. – Если мы не применим оружие, то они просто-напросто перережут нас, как беспомощных цыплят. Ведь не на переговоры вышла эта толпа, возглавляемая графом!

– Что скажете вы, товарищ Залесский? – обратился Колесов к комиссару иностранных дел и юстиции.

– Мы упустили время на переговоры, Федор. Вчера, когда духовенство Шанхайтаура выразило свое несогласие с постановлением нашего съезда, надо было специально заняться вопросом образования мусульманского совета. Мы разогнали временный мусульманский комитет, но не ввели в состав Совнаркома ни одного представителя мусульманской веры. Боюсь, теперь они не пойдут ни на какие переговоры.

– Разумеется, не пойдут, – согласился Полторацкий. – Это не выгодно Дорреру. Это не выгодно кокандским главарям – полковнику Зайцеву и головорезу Иргашу. Это не выгодно и атаману Дутову, эмиру бухарскому и английским консулам в Ташкенте и Бухаре. Стоит только нам открыть глаза бедным, непросвещенным дехканам, как они тотчас поймут, что обмануты. Эх, Федор, промахнулись мы малость. Прав Залесский. Надо было ввести в Совнарком мусульман...

– Я вас, товарищи, прошу об одном: надо найти выход из создавшегося положения, а вы слезы льете по вчерашнему дню! – посуровел Колесов. – Итак, давайте делать выводы из реально сложившейся обстановки. Первое – если мы откроем огонь и разгоним спровоцированных дехкан, – история никогда нам не простит нашей ошибки. Второе – если мы позволим спровоцированным толпам разгромить Совнарком и водворить в этот дом правительство эсеров – история тоже нам не простит этого. Третье – если найдутся среди нас добровольцы и отправятся в Шайхантаур, на переговоры, – что бы с ними ни случилось, история впишет золотыми буквами в свои анналы имена этих героев. Я, как и вы, не верю в успех переговоров, но это единственный выход в сложившихся обстоятельствах.

– Отправлюсь я, – спокойно выговорил Полторацкий. – Кто желает со мной? Добровольцы есть? Впрочем, на это дело не всяк годится... Русанов, пойдешь?

– С превеликой охотой, товарищ комиссар! – Прапорщик Русанов встал и прищелкнул каблуками.

– Кого еще возьмем? Еще одного... – Полторацкий обвел глазами плотно сидящих за столом командиров рот и рабочих дружин.

– Безусловно, Эберга, – подсказал Русанов.

– Почему, безусловно?

– Отважнее и хладнокровнее этого человека я не встречал в своей жизни никого. Это – душа всего кушкинского гарнизона!

– Хорошо, – согласился Полторацкий.

V

Медленной живой рекой текли по улицам старого Ташкента вооруженные чем придется толпы мусульман. Сотни проповедников ислама, славя величие новоисламской партии «Шураи-ислам», призывали спровоцированных дехкан смести с лица земли неверных русских большевиков, отделиться от России и создать свое, Кокандское государство. Гром барабанов и рев карнаев придавали этой многотысячной процессии зловещую таинственность и порождали веру у дехкан в несокрушимость «правого дела».

Впереди процессии, оторвавшись от первых ее рядов, ехали в открытом автомобиле недавно изгнанные из «Белого дома» правители мусульманского комитета – знатные баи, сам глава Шайхантаура и с ними – недавний помощник Генерального комиссара Туркестанского края граф Доррер. Перед рассветом контрреволюционно настроенные мусульманские фанатики, бывшие офицеры и юнкера разгромленного ташкентского кадетского корпуса, ворвались в городскую тюрьму, перебили стражу, освободили арестованных, и в первую очередь графа Доррера. За две недели одиночного заключения его сиятельство оброс щетиной и изрядно помялся, истомился тяжкими думами о своей незавидной участи, и вот – долгожданная свобода! Грязного и взлохмаченного, его доставили в Шайхантаур, отмыли в бане, выбрили, надушили, одели и посадили в роскошный «Руссо-Балт», точно такой же, в каком он ездил по Асхабаду в свою бытность председателем Временного исполкома, а затем в должности областного комиссара. Пока ошеломленного графа готовили к новому перевороту, вокруг него увивались его недавние подчиненные, сотрудники Временного исполкома Туркестана, посвящая в суть происходящих событий. Пусть граф не опасается за свою Дальнейшую судьбу и участь – впереди у него только победы и доблестная слава. Большевикам удалось захватить власть во всей России и Туркестане, но это не надолго. На стороне русской буржуазии весь цивилизованный мир. Что касается непосредственно Туркестана, то уже готовится и вот-вот начнет свою работу 4-й Чрезвычайный краевой мусульманский съезд. Власть Советов в крае будет ликвидирована и передана Кокандскому ханству. Туркестан отойдет от Советской России. Графу Дорреру приготовлено достойное место в новом кокандском правительстве... Граф рассеянно слушал, но думал вовсе не о власти. О ней он подумает потом – сначала надо как-то узнать, жива ли ее сиятельство графиня, жив ли брат Алексей? Каково правительство в Закаспии? Если и там свергнуто Временное правительство, то не пришлось бы семейству Доррера расплачиваться перед большевиками за его сегодняшние действия. Колесов успеет сообщить в Асхабад о том, что граф Доррер возглавил новый мятеж, и тогда участь их будет решена. «О, если бы была возможность переговорить с большевиком Колесовым, сказать ему: «Я тебе дарую жизнь, но оставь в покое мою жену и моего родного брата!»

Доррер сидел в автомобиле рядом с имамом. Тот в сильном волнении покряхтывал и перебирал четки, делая вид, что он совершенно спокоен. Два бывших представителя временного мусульманского комитета, сидевшие сзади, беспрерывно вздыхали и произносили «Аллах милостивый, всевышний...» Доррер, переносясь мыслями в Асхабад и вновь возвращаясь к реальности, тоже заметно трусил. Он знал эту старую улицу, идущую через Ангренский канал, из старого города к «Белому дому». Он не раз ездил по ней, навещая крупных феодалов и духовенство. О, как лихо проносился по этой улице его автомобиль, и как опасливо крадется он к правительственному дому теперь. Вот уже позади остался канал, с пенящейся под мостом горной водой Ангрена. «Руссо-Балт», мягко шурша шинами, покатился по широкой улице, обрамленной с обеих сторон высокими пирамидальными тополями, оторвавшись метров на сто от идущей следом процессии, и вдруг из-за тополей выскочили три всадника, направив коней к автомобилю, один из них скомандовал:

– Гоните к Совнаркому!

– Полный ход – к Совнаркому! – направив дуло револьвера на шофера, приказал Русанов.

– Сидеть, не шевелиться, контра! – пригрозил с седла Эберг.

Перепуганный шофер дал газ – автомобиль прибавил скорость, и оба всадника, пришпорив коней, помчались следом.

Ни Доррер, ни баи с имамом не успели даже сообразить, что произошло, как оказались на Константиновской площади в окружении солдат и рабочих.

– Вытаскивай, братва, их из колымаги, тащите к Колесову! – распорядился Русанов.

Колесов и другие комиссары, находившиеся на площади, сами поспешили к машине. Русанов, соскочив с коня, азартно сверкая глазами, доложил об успешно проведенной операции.

– А Полторацкий?! – Сухощавое лицо Колесова напряглось. – Где комиссар Полторацкий?

– Там остался, – растерянно, лишь сейчас осознав, что комиссар Полторацкий Не вернулся, проговорил Русанов и ловко вскочил в седло. – Айда, мадьяр, комиссара выручать! – крикнул он Эбергу, и оба поскакали к ангренскому мосту.

Не ожидая команды Колесова, следом за Русановым и Эбергом бросился кавалерийский взвод.

Ни Русанов со своим другом, ни подоспевшие к месту события кушкинские кавалеристы сразу и не поняли, что здесь происходит. Вся проезжая часть улицы и тротуары были запружены толпами дехкан, а перед ними, на коне, размахивая рукой, говорил по-узбекски Полторацкий. Все, словно завороженные, чутко реагировали на каждую его фразу, но понять, о чем он говорит, никто из подоспевших кушкинцев не мог.

Говорил он долго, и Русанову стало казаться, что Павел Герасимович никак не может столковаться с ташкентцами, но вот к Полторацкому подошел молодой узбек в тюбетейке, бросил к ногам кирку, с которой шел крушить Совнарком, и заговорил с народом, называя какие-то имена. Тут же из толпы один за другим вышли еще несколько человек. Дехкане все сразу оживленно заговорили, появились на их лицах улыбки. Из средних рядов понеслись злобные выкрики.

– Долой комиссаров! Смерть большевикам!

– Ну-ка, вы, волчье отродье, выйдите сюда и скажите это всем! – прокричал в ответ Полторацкий. – Вы, как черные гады, боящиеся яркого света свободы, прячетесь за спинами простых людей и толкаете их в пропасть! Выйдите и покажите народу свое сытое буржуйское мурло!

Выкрики из толпы сразу смолкли.

Спустя полчаса Полторацкий, ведя коня на поводу, вернулся на Константиновскую площадь с делегацией дехкан.

– Павел, ты молодец! – Колесов пожал ему руку.

– Я, признаться, на этот раз перетрусил. А ты, оказывается, хорошо знаешь узбекский... И не только язык, но и душу простых людей. О чем же ты с ними говорил? Как тебе удалось разъяснить самую суть?

– Как, как, – недовольно отозвался Полторацкий.

– Ты, наверное, думаешь, суть в громкой красивой фразе? Если так, то ошибаешься. Суть, Федор Иваныч, в том, что, работая в Кагане вместе с Ходжаевым, я помогал ему создавать мусульманскую партию джадидов. Я и рассказал народу об этом. А Ходжаева тут многие знают, да и джадидов в толпе оказалось немало. Когда нашли общий язык, тогда я им разъяснил, какую жизнь мы будем строить, и о Ленине рассказал. Ну и извинился, естественно, предложил исправить ошибку, допущенную нами. Прямо там дехкане выбрали своих представителей в Совнарком. И, как видишь, представители эти – не байской верхушки и духовенства, а от простого народа.

– Молодчина, молодчина, Павел!..

– Да чего там, пойдем поговорим с узбекскими товарищами... Веди их в свой кабинет. Там решим все вопросы – и о представительстве, и о продовольствии...

Житников и Лесовский встретились с Полторацким накануне своего отъезда в Асхабад. Павел Герасимович пригласил их к себе, угостил чаем с сушеной дыней. На прощание сказал:

– Главное – выдержка и спокойствие. И никакой отсебятины. Продумайте, как без побочных усложнений упразднить Совдепы в области и провести выборы в областной Совнарком. Самое главное, не забудьте – в состав Совнаркома должны войти три представителя от туркмен, причем не по вашему усмотрению, а посланники самих туркмен. Ясно?

– Ясно, конечно, – отозвался Житников. Полторацкий вышел с асхабадцами в коридор:

– Запомните, что рабочие мусульманские Советы остаются автономными, но объединяются с общими Советами в исполнительном комитете и в отдельных секциях Совета.

– Ясно, чего там...

– Ну, если все ясно, то желаю удачи. Держите постоянную связь с Совнаркомом...

Часа через два асхабадцы прощались с Русановым.

– Ах, Коля, чертова душа, да на кого же ты оставляешь свою Ларису Евгеньевну! – шутил он весело. – Как узнает она, что это я собственными руками доставил в Совнарком самую злейшую контру революции, так сразу и забудет о тебе.

– Это что еще за Лариса Евгеньевна? – заинтересовался Житников.

– Вот видишь, он даже от тебя, Яша, свою зазнобу прячет, боится за нее! – Русанов довольно захохотал.

– А обо мне он и не Думает, не видит во мне достойного соперника. Ну, смотри, Николай, я ведь дорогу в госпиталь знаю.

– Только посмей, я тебя тогда под землей разыщу! – также шутливо отбивался Лесовский. – Специально предупрежу ее, чтобы бежала прочь от таких рыжих, как ты.

Лесовский смеялся, а у самого на душе «скребли кошки» – слишком трудно у него складывалось счастье с Ларисой. Вчера он позвонил ей, сообщив о своем отъезде. Она пообещала придти на вокзал.

Она пришла в черном пальто и круглой шапке-боярке, на ногах высокие, со шнурками, ботинки. Зонтик над головой, поскольку шел дождь.

– Познакомься, Яков Ефимович.

– Да мы малость знакомы. – Житников внимательно присмотрелся к Ларисе и напомнил: – Когда вы служили в Народном Доме, я вам приносил кое-какие статейки на перепечатку. Помните?

– Помню, конечно. – Лариса подала ему руку. – Я шапочку у вас заказывала. Только шили не вы, а ваш помощник Ваня Дианов.

– Да, это точно. Сейчас Дианов в Кизыл-Арвате. У вас-то, Лариса Евгеньевна, все ли хорошо? Вы давно знакомы с моим другом? Что-то Лесовский никогда не говорил о вас.

– Ну ладно, Яков Ефимович, какое это имеет значение. Когда познакомились – тогда и познакомились. – Лесовский чуть строже посмотрел на Житникова.

Едва Яков Ефимович отошел, Лесовский заговорил о непременном переезде Ларисы в Асхабад, и опять увидел на ее губах скептическую улыбку:

– Николай Иваныч, но я же на военном учете. Все сестры милосердия на одном положении – не вольны мы собой распоряжаться. Вот если ты похлопочешь за меня... И потом я не знаю, как быть с папой. Я не могу оставить его одного здесь, а ехать назад он никогда не согласится. К тому же, он и слышать не хочет о тебе. Пойми. – Лариса коснулась рукой его лица, заглянула вопрошающе в глаза.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

– Боже, сколько всяких препятствий на нашем пути.

– Лучше всего, если переберешься к нам в Ташкент ты, – сказала она. – Я уговорю отца, в конце концов он поймет, что не прав, обвиняя тебя в чудовищном преступлении...

Прозвенел два раза колокол, извещая об отправлении пассажирского поезда. Лесовский обнял Ларису, несколько раз торопливо и жадно поцеловал ее, затем резко повернулся и зашагал к вагону.

– Жди моего письма. Я напишу, как приеду!

Громкий паровозный гудок заглушил его голос. Поезд двинулся и поплыл, набирая скорость. Лесозский стоял у раскрытой двери, махая Ларисе, и видел ее, быстро идущую за поездом по перрону...

Войдя в вагон, Лесовский отыскал Житникова – он сидел в коридоре на приставной лавке, у окна.

– Садись, Николай, пару слов хочу тебе сказать.

– Говори, я слушаю, – Лесовский сел напротив.

– Хочу сказать, Николай Иваныч, что не вовремя заводишь шашни. Время сейчас не то, чтобы волочиться... Ты хоть знаешь, кто она такая? Ты, небось, думаешь фи-фи какая-то, дай я ей голову вскружу, а у этой фи-фи жизнь исковеркана. Она раньше где-то в степи жила... Там в руки охальнику попала... Ты не морочь ей голову. Николай, ей не нужен твой пустой флирт. Ей жизнь свою выправлять надо... Настоящий друг ей необходим.

Лесовский, не зная, что ответить, с горечью думал: «Вот и Якову Ефимовичу вся эта история известна. И откуда только узнают люди обо всем!»

– Знаешь, Яков, – ответил он сердито, – меня совершенно не интересует ее прошлое. Для меня Лариса Евгеньевна – самый дорогой человек. Я женюсь на ней, и не надо вспоминать о прошлом, мне это ни к чему...

– Ну что ж, извини, коли так. Я не знал, что у вас так серьезно. – Житников замолчал и заговорил после продолжительной паузы совершенно другим тоном, хмурясь и потирая пятерней впалые щеки. – Надо подумать, где и как провести митинг, с большей пользой для дела... Временный комиссар Караваев так просто полномочия с себя не сложит...

– Давай подумаем, – поддержал Лесовский. – Ясно одно: придется поднимать на ноги все слои общества.

– Да это само собой, – согласился Житников. – Как ни горька для господ наша пилюля, но придется им ее проглотить.

Пока добирались до Асхабада, они не один раз обсуждали и ход митинга, и место его проведения. Остановились на офицерском собрании. Утром, выйдя из вагона, сразу отправились в Совдеп, собрали исполком и назначили митинг на вечер.

С наступлением сумерек огромный зрительный зал был заполнен горожанами и жителями соседнего аула. Все первые ряды успела занять асхабадская знать – чиновники, офицеры, только что возвратившиеся с фронта, в их числе командир текинского полка Ораз Сердар, служащие Управления Среднеазиатской железной дороги, банка и различных торговых фирм. Рабочие депо, кондуктора, грузчики, как всегда, сидели на галерке и толпились в проходах. Делегаты, прибывшие с краевого съезда, тоже пока проявляли излишнюю скромность, которой тотчас воспользовались кадеты и эсеры. Видя некое замешательство у совпедовцев, на сцену поднялись временный комиссар Караваев, статские советники Дуплицкий, Грудзинский, а в качестве представителей рабочего класса – Фунтиков, Седых и Архипов...

– Ну, это прямо нахальство! – не выдержав, выкрикнул Житников. – Прошу на сцену подняться всех членов Совдепа.

Из задних рядов не спеша, но довольно дружно потянулись в президиум солдаты, рабочие депо – в основном, большевики и левые эсеры.