Текст книги "Закаспий"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

IX

До наступления теплых дней отряд Лесовского квартировал в высокогорном сельце, близ Шабаирского ущелья, в доме персидского кетхуды [кетхуда – староста]. Джигиты ходили на охоту, приносили горных козлов, мясо меняли на хлеб и рис. По два человека ежедневно спускались по тропам вниз к Шабаиру и дотемна сторожили горный проход, надеясь, что англичане все-таки повезут оружие и боеприпасы в Закаспий. Седобородый кетхуда, мало чем похожий на старосту, скорее на патриарха небольшого, затерявшегося в горах племени, напоминал то и дело Али Дженгу, что британцы вряд ли повезут пулеметы и винтовки этой дорогой, им удобнее переправлять оружие в районе Артыка. Именно там вошла на туркменскую землю английская армия. Дженг сообщил о предположениях кетхуды Лесовскому. Тот, зябко ежась в чекмене, выслушал командира отряда, усмехнулся:

– Старик мечтает, как бы поскорее избавиться от нас, вот и гонит к Артыку. Но если даже он искренне хочет помочь нам, то все равно в горах сейчас снег, и нам не пройти сотни верст, без отдыха и остановок. Если же на пути не попадется крова и не сумеем раздобыть горячей пищи, то песенка наша может быть спета... Нет, Дженг, будем ждать лучших дней.

Внизу на мешхедской дороге тоже все замерло. Джигиты, возвращаясь из разведки, каждый день докладывали: «Никого нет, все ушли». Отряд не имел никаких связей с внешним миром, и Лесовский, как, впрочем, и все остальные, тяготился безвестностью. «Что там сейчас в Асхабаде? Где линия фронта? Далеко ли наши? Неужели все еще стоят у Амударьи, под Чарджуем. Может быть, англичане потому и не идут по этой дороге, что продвинулись далеко вперед, и им легче сообщаться со своими военными базами в районе Серахса?» Думая о том, в какое затруднительное положение загнала его обстановка. Лесовский с тоской вспоминал о лучших днях. И стоило ему предаться воспоминаниям, как перед ним возникал образ Ларисы Архангельской. В память запало последнее свидание с ней на ташкентском вокзале. «Где она сейчас? – думал он удрученно. – Помнит ли обо мне? Может быть, давно уже считает погибшим?» С того дня, как простился с ней, в декабре семнадцатого, прошло почти полтора года. За это время написал несколько писем, от нее получил два, последнее накануне эсеровского мятежа. Это письмо и сейчас хранилось у него в нагрудном кармане гимнастерки. Иногда он доставал вчетверо сложенный тетрадный листок и читал его, стараясь по написанному понять состояние души, настроение Ларисы тех минут, когда она, склонившись над этим листком, думала о нем. Строки ее всякий раз воспринимались по-разному – вероятно, это зависело от того, как был настроен при чтении сам Лесовский. За строками он видел ее – то сомневающуюся, то слишком застенчивую и нерешительную, то, наоборот, она казалась ему очень собранной, хорошо знающей то, что делает и к чему стремится. Строки же были самыми искренними: «Милый мой Николай Иваныч, как же я тебе давно не писала, – прости меня! Но не я тому виной, что давно ты не получал от меня весточки. Наверное, ты не хуже меня знаешь о войне с эмиром Бухарским, и что дорога между Ташкентом и Асхабадом долго была в неисправности. Сегодня утром наконец-то на почте сказали, что есть с Асхабадом связь, вот и села я, чтобы поскорее рассказать гебе обо всем... Папа давно уже не сердится на тебя. Он говорит мне, если я действительно по-настоящему нравлюсь тебе, ты обязательно приедешь в Ташкент. А к Лесовскому в Асхабад ни за что, говорит, не пущу... Ну, ты понимаешь сам – почему... Николай Иваныч, если тебе так трудно расстаться с Совнаркомом, то я пойду к Колесову или Полторацкому и похлопочу, они переведут тебя в Ташкент, тем более, что им нужны такие люди, как ты: ведь только что образована Туркестанская Автономная Советская Республика. Представляешь, как нуждаются комиссары в хороших людях!»

Перечитывая письмо, Лесовский думал и о том, как же далеко оттолкнуло его от всех сердечных дел время! Вернется ли к нему счастье, или злой рок расправится с ним в этих горах, и Лариса Евгеньевна никогда не узнает о его участи?..

На вершинах гор еще лежал снег, но предгорья зазеленели, согретые теплым летним солнцем. Люди кетхуды ходили в долину и сообщили – на дороге вновь появились рабочие с кирками и лопатами, а рядом с дорогой стоят зеленые палатки. Еще через несколько дней примчался из Шабаира Бяшим-пальван, ездивший на разведку.

– Лесов-хан, британса едет! – радостно, не скрывая торжества, доложил Бяшим.

– Много их? – спросил Лесовский, глядя на двенадцать орлов, готовых в любую минуту отправиться в бой. Они толпились вокруг вернувшегося разведчика, стараясь не упустить ни одного слова из его сообщения.

– Ай, немного их... Два бричка есть, еще одна офицера есть и десять сипаев, – торопливо пояснил Бяшим.

– Ты хорошо разглядел? Неужели только десять?– усомнился Лесовский.

– В этот смотрел. – Бяшим взял в руки висевший на его груди бинокль.

– Из Мешхеда едут? – спросил Али Дженг.

– Нет, они из Асхабада едут... Два бричка... Фургон называица.

– Что ты сказал?! – Голос у Лесовского сразу сник. – Из Асхабада? Но какое же может быть в фургонах оружие, если из Асхабада?!

На какое-то время все замолкли, каждый подумал, надо ли ввязываться в стычку с английским обозом? Да и обоз-то – всего две повозки. Но именно эти две повозки и заинтриговали Али Дженга.

– Лесов-хан, – сказал он, потирая руки. – Почему британцы отправляют в Мешхед всего два фургона? Я думаю, они везут золото и серебро. Они могли бы увезти золото даже в одном фургоне.

– Если бы везли золото, его охранял бы целый эскадрон, – ответил Лесовский. – Давайте меньше рассуждать... Садитесь на коней да поедем к ущелью.

Спустившись по склону к теснине, откуда была видна в обе стороны дорога, джигиты тотчас увидели верстах в трех от входа в Шабаир две повозки. Лесовский взял бинокль у Бяшима, и совершенно отчетливо предстали перед ним два фургона, десять конных сипаев, по пять всадников спереди и сзади повозок, и один офицер. Лесовский засомневался: вряд ли в фургонах может быть золото, но, безусловно, в них что-то стоящее, скорее всего ковры. «Но на черта нам нужны ковры?– подумал он, не отрываясь от бинокля. – У каждого сипая поперек седла винтовка – вот что нам надо!»

– Дженг, – спокойно, стараясь не показывать волнения, распорядился Лесовский. – Ты и еще четверо останетесь над пропастью, забросаете сверху повозки камнями. Я, и со мной восемь джигитов, встретим врагов оружейным залпом на выходе из ущелья...

План этот был разработан давно, еще как только Лесовский появился здесь со своими бойцами, зимой. Джигиты натаскали к краю пропасти груды огромных камней. Любой из этих «камушков», попади он в повозку, разнес бы ее в щепки. А попасть в повозку в таком тесном ущелье не составляло никакого труда.

Фургоны приближались к Шабаиру медленно. Джигитам казалось, что враги чувствуют опасность, и потому так тихо едут. Но нет, англичане вовсе не допускали мысли, что в этой разоренной солдатами Маллесона зоне может появиться хоть один человек. Все придорожные селения были сожжены, а жители угнаны или расстреляны. Даже собак, которые поначалу бродили здесь стаями, не стало, – пообгрызали все трупы и ушли.

При въезде в ущелье английский офицер и его ординарец вынули из кобур пистолеты. Сипаи приготовили винчестеры. Камни посыпались на них сверху так же неожиданно, как если бы среди ясного дня вдруг разразилась гроза. Оба фургона, раздавленные валунами, со скрежетом скатились с дороги в бурную каменистую речку. Лошади, под тяжестью повозок, повалились тоже, оглашая ущелье диким предсмертным ржаньем. Камнями была побита почти вся охрана. Офицеру удалось избежать мгновенной смерти, – он погнал коня по ущелью, поворачиваясь и стреляя из пистолета, словно за ним гнались преследователи. На выходе из ущелья он наткнулся на дробовой заряд, ухнувший из ружья, и замертво свалился с лошади. Джигиты, не обращая внимания на убитого британца, бросились к речке, где бились в предсмертной агонии лошади. Раненые кони и трое солдат метались по ущелью.

– Бросай оружие! – закричал Лесовский. – Бяшим, ведите всех, кто живой, сюда!

Британцы не оказывали никакого сопротивления, да и не могли его оказать, – смятые камнепадом в одно мгновение, они растеряли винтовки и коней.

Сверху по тропе спустился Дженг с четверкой джигитов. Лесовский сердито одернул его:

– Дженг, куда ты со всеми?! Оставь двоих наверху, пусть смотрят за дорогой. Тут всем делать нечего.

Двое вновь поднялись вверх на высокий отвесный склон. Дженг подошел к Лесовскому, который с жалостью смотрел на пленных сипаев, обмывавших в речке окровавленные головы.

– Перестарались, Дженг, – сказал Лесовский. – Надо было взять их всех живыми.

Али Дженг скептически усмехнулся:

– Лесов-хан, ты не был на войне, поэтому жалеешь их. Не жалей. Враги безжалостны. Они расстреляли всех наших... Житникова, Молибожко, Батминова, Розанова... всех и без всякой жалости... Они угнали через это ущелье в Индию Овезберды Кулиева. Жив ли он?

– Ты прав, Али Дженг. Но эти жалкие солдаты-сипаи не знают, кого они убивают и за что.

– Они убивают за деньги! Это наемные убийцы, Лесов-хан. Не жалей их, или я перестану тебя уважать.

– Ладно, пойдем посмотрим на офицера. Кажется, он англичанин.

Труп офицера лежал вниз лицом. Али Дженг перевернул его ногой, и Лесовский вздрогнул от неожиданности:

– Пиксон... Ну, конечно, он, – Лесовский склонился над убитым. – Этот гад тем только и занимался, что расстреливал большевиков и сочувствующих им. Живой бы он нам рассказал о многом... Ладно, черт с ним, такова, значит, его судьба. Пошли посмотрим на трофеи.

В повозках оказались туркменские ковры ручной работы, серебряные, отделанные драгоценными камнями, украшения, – гупбы, гульяка, мониста из золотых и серебряных монет. Оставшийся в живых слуга Элиса Пиксона, сипай Карна, сказал, что все богатства они везли в мешхедскую резиденцию генерала Маллесона. Отпустив Карну и двух его товарищей, джигиты погрузили оружие, ковры и драгоценные поделки на коней и поднялись в горы. В селение заехали на постоялый двор лишь затем, чтобы запастись в дорогу едой и упаковать во вьюки трофеи. Захваченное добро решили сдать при первом удобном случае Советской власти, ибо, если верить индусу, Красная Армия наступает, и сейчас ее полки уже захватили Мерв и приближаются к Теджену...

Как только отряд двинулся в путь, Али Дженг занял место впереди, безошибочно отыскивая тропы, ведущие по северным склонам на восток. Ехали, растянувшись в цепочку, не поднимаясь на гребни. Зеленый покров хол мов надежно укрывал всадников.

Наступила ночь. Двигаясь на ощупь, они то спускались ниже, объезжая поперечные отроги, то вновь поднимались вверх, чтобы не наткнуться на какое-либо человеческое жилье. К рассвету прошли, по соображениям Али Дженга, семь фарсахов. Остановились на отдых неподалеку от теснины, по которой змейкой извивалась горная дорога, выходящая в предгорья к Каракумским пескам. Место, которое выбрали джигиты для отдыха, напоминало пещеру, но вся она была загромождена обломками скал. Из широких щелей торчали зеленые кусты ежевики. Развьючив лошадей, джигиты спрятали три тюка с коврами и два больших чемодана с драгоценностями в расщелинах пещеры, сами расположились на отдых у входа. Лесовский выставил двух часовых, объявив им, что сменит их через три часа, и тоже лег, укрывшись чекменем. Уснул он мгновенно, но спал чутко, и едва донесся лай собаки, сразу же вскочил и выхватил из кобуры пистолет.

Осторожно выглянув из-за скалы, Лесовский увидел внизу возле шалаша часовых, чабана с длинной палкой и огромного пса. «Оказывается, мы шли к чабанской стоянке, – подумал Лесовский. – Внизу, в теснине, речка – сюда пригоняют свои отары пастухи на водопой». Лесовский, не обращая внимания на взбрехивающего пса, подошел к чатме.

– Здравствуйте, яшули, – поздоровался он, приглядываясь к чабану. – Кто ты? Откуда?

Часовые перевели незнакомцу вопрос Лесовского. Он покивал головой и тотчас принялся рассказывать о своих злоключениях. Пас он овец в песках, и ночью подкрались к нему аламанщики – отару угнали, а заодно увели и подпаска. Теперь он остался один, а идти в селение боится – там стоят белогвардейцы. Выслушав чабана, Лесовский успокоил его: придут красные аскеры – помогут чабану отыскать пропавших овец. Чабан поблагодарил Лесовского за добрые слова и, распрощавшись, спустился в теснину. Ни джигиты, ни Лесовский не заподозрили ничего плохого в поведении этого человека. Весь день отдыхали, меняя часовых, а к вечеру у чабанской чатмы появились около тридцати вооруженных всадников.

– Курды! – мгновенно сообразил Али Дженг. – И тот чабан был из этой шайки. Эх, жаль, не видел его утром. Я бы сразу отличил курда от туркмена. А теперь, Лесов-хан, туго нам придется...

Курды, остановившись у шалаша, осмотрелись вокруг и поехали к пещере. Лесовский тихонько скомандовал, чтобы джигиты залегли и приготовились к бою. Сам, выйдя из-за скалы, прокричал:

– Эй, вы, приказываю вам остановиться! Еще одно движение, и мы откроем огонь! Мы – бойцы Красной Армии, и если хоть один из вас поднимет на нас руку– будет отвечать по всей строгости революционного закона!

Ехавший впереди всадник потянул за уздечку, остановил коня, отозвался на чистом русском языке:

– Не ерунди, браток! Знаем мы, из каких вы бойцов! Красная Армия еще далеко отсюда. А вы – сучье охвостье! Немедленно сложите оружие! Впрочем, даем десять минут на размышление! Извольте... – Конники повернули коней и отъехали вновь к чатме.

Лесовский посмотрел на своих бойцов, как бы взвешивая – смогут ли они выстоять в схватке с грабителями, и тут же пришла в голову другая мысль: «Какой-то русский к этим курдам затесался, причем, командует всей шайкой... Может быть, это не курды, а нукеры какого-нибудь Ханлар-бека или самого Ораз Сердара выехали в разведку?» И словно в подтверждение мыслям Лесовского, где-то далеко внизу, за пустынным горизонтом, прогремел орудийный выстрел, за ним еще один, и еще.

– Дженг, это не курды, – четко выговорил Лесов ский. – Это белогвардейский отряд. Видимо, они отступают – под Каахка началось сражение.

Орудийная канонада усиливалась с каждой секундой, и этот нарастающий грохот толкнул на решительные действия вооруженных всадников. Из-за чатмы четкой торопливой дробью застучал пулемет, и пули, ударяясь о скалы и рикошетя веером, засвистели, уносясь в пространство. После продолжительной пулеметной очереди вновь наступило затишье, и властный голос опять потребовал сдать оружие. Но это уже была запоздалая угроза. Едва отстучал пулемет, джигиты в ответ открыли ружейную пальбу, и никакая сила остановить их не могла, кроме вновь включившегося в перестрелку пулемета. Новая затяжная очередь заставила Лесовского и его бойцов не только прекратить огонь, но и отползти, ибо пули чиркали по самой верхушке взгорка. Лесовский, прижимаясь к земле, увидел, как ткнулся носом в землю один из джигитов. Лесовский приподнялся, потянулся к нему, но тотчас почувствовал, будто бы его чем-то тупым ударило в предплечье. И сразу из рукава потекла кровь. В глазах заискрилось, во рту стало горько, словно от разжеванной хины. Теряя сознание, Лесовский услышал голос Али Дженга, хотел что-то сказать ему, но никак не мог, не хватало сил шевельнуть губами. Он не чувствовал, как оттащили его в сторону, сняли с него гимнастерку, порвали нательную рубаху и перевязали плечо. Не ведал Лесовский, что враги, держа его джигитов под шквальным огнем, зашли с фланга и залегли в скалах над самым входом в пещеру.

– Ну что, браток, будешь и дальше валять дурака, или сложишь оружие?! – раздался злой, насмешливый голос над самой головой Дженга.

Али Дженг, придерживая одной рукой своего комиссара, другой держал пистолет и выбирал момент, чтобы без промаха выстрелить во врага.

– Еще один ультиматум, браток! – вновь скомандовали сверху. – Если вы действительно красные, то спокойно сложите оружие, ибо мы есть разведка Первого Туркестанского полка!

– Эй, вы, клянусь аллахом, красные мы! – в бессильном отчаянии прокричал Али Дженг. – Мы – партизанский отряд комиссара Лесовского.

– Ладно, бросай оружие и выходи по одному! Малейшее сопротивление – и все будут уничтожены на месте. А ну, выходи!

Джигиты подчинились приказу. Последними, придерживая под руки Лесовского, вышли из пещеры Али Дженг и Бяшим-пальван.

– Ну вот, так бы и давно! – Конопатый джигит в тельпеке и халате подошел к пленникам, разглядывая каждого. – Вроде бы тут кто-то по-русски кричал, где он? Этот, что ли? Ранен, кажется? Ух ты, хорошо мы ему угодили... Что-то физиономия мне его знакома. Как фамилия, приятель?

– Лесовский я, – с трудом выговорил Николай Иваныч и через силу улыбнулся, узнав кушкинского батарейца Русанова. – А ты как тут очутился?.. – И не договорил, вновь впал в забытье...

X

Наступление Красной Армии началось еще 16 мая, когда, двинувшись со станции Равнина вечером в обход, по барханам, Казанский, Первый Туркестанский, Черняевский полки вышли к станции Анненково, заняли ее и, развернув боевые порядки, пошли на штурм города Байрам-Али. После пяти дней ожесточенных боев город был взят, причем враг понес такие огромные потери, что опомниться уже не мог. Следом за Байрам-Али был освобожден Мерв. Ошеломленный Ораз

Сердар запросил дополнительной помощи у Маллесона и Бичерахова. Британский генерал, видя, что дело плохо, не решился больше вводить в бой свое колониальное войско. На помощь пришли деникинцы: отстранили от командования Ораз Сердара, прислали на его место генерала Савицкого с четырьмя сотнями офицеров и эшелон белоказаков. Но и этих сил не хватило, чтобы остановить наступление Красной Армии. Освободив от врага Теджен и Душак, красные полки повели наступление на Каахка.

Конная разведка Русанова была лишь одним из отрядов, которые в ночь с первого на второе июля, следуя по горам и такырам, обошли Каахка и вышли в тыл белым. Основная обходная группа – Казанский и Туркестанский полки тем временем заняли старую крепость Пештаб и отрезали путь к отступлению противника. Подрывная команда, также выйдя в тыл, занялась порчей железной дороги, чтобы не дать возможности белогвардейцам вывезти со станции свои эшелоны. Точно в назначенный час ударила по позициям врага тяжелая кушкинская артиллерия... Именно это отдаленное уханье орудий и услышали джигиты Лесовского и увидели перед собой красных конников, с пулеметом, приняв их сначала за курдов-разбойников, а потом и за белогвардейцев... Оказались в явном заблуждении и конные разведчики Русанова, повстречав на своем пути вооруженную группу во вражеском тылу. Они-то никак не могли подумать, что это свои. Сначала Русанов тоже принял их за разбойничью шайку, а когда услышал русскую речь, то решил – это вооруженный отряд асхабадских эсеров рядится под красных. Теперь, когда все выяснилось, Русанов, сам перевязывая плечо Лесовскому, вздыхая, приговаривал:

– Хорошо, что погиб всего один. Могло быть и хуже. Когда мы обошли вас сверху, я уже приготовил лимонку, чтобы взорвать вас в этом укрытии... Ну как, Николай, не легче тебе?

 Лесовский, бледный от потери крови, со спекшимися губами ничего не ответил, лишь жестом дал знать, чтобы дали пить. Ему смочили губы. Русанов, видя, что дело худо, живо распорядился:

– Вот что, братцы-партизаны. Сейчас я вас всех отправлю в штаб армии. Приходько и Моргунов, проводите ребят к Паскуцкому – объясните, кто они такие, раненого – в лазарет.

– Товарищ Русанов, зачем в штаб? – Али Дженг умоляюще посмотрел на Русанова. – Возьми с собой! Мы все с оружием, у всех есть кони – мы тоже будем громить белых. Нас всех возьми, а Лесов-хана отправь.

– А, черт! – Русанов, улыбнувшись, махнул рукой. – Пожалуй, ты прав. Вообще-то я не имею права – вы у меня, до полного выяснения, вроде пленных, но я буду действовать, как подсказывает мне моя совесть. Быстро везите комиссара Лесовского в лазарет, а остальные – вливаются в мой отряд. Грузите на коней ковры и драгоценности. – Тут же он скомандовал «по коням», и разведчики поехали в сторону Каахка, где закипало сражение.

Оставшиеся с Лесовским провожатые с трудом усадили его на коня, сзади пристроился Приходько. Моргунов мигом вскочил на другого скакуна и, держа за уздечку свободную лошадь, поехал следом за своими товарищами. Спустившись в теснину, они остановились. Моргунов соскочил с лошади, намочил в речушке тряпицу, смочил лицо и лоб раненому.

– Куда ехать-то? – размышлял вслух Моргунов.– Там сейчас такая заваруха, не дай бог. Ехать туда – все равно что в лапы к смерти спешить. Давай переждем пока стихнут пушки. Только не здесь, – надо выбраться из этой лощины. Чего доброго, побегут белые– наткнутся на нас...

Выехав на гору, кавалеристы сняли Лесовского с лошади и положили его в тень у отвесной скалы. Сами сели рядом. Отсюда был виден густой черный дым занявшегося в Каахка пожара, всадники возле крепости, застрявший на перегоне у разрушенного пути белогвардейский эшелон. Грохот орудий и трескотня пулеметов неумолчно прокатывались по предгорной равнине, и так продолжалось несколько часов подряд.

Лишь к вечеру наступило затишье, и разведчики с Лесовским поехали в селение. Тут, на станции и улицах, Царило столпотворение. Никогда еще маленький предгорный поселок Каахка не видел столь много народа и такого скопления поездов. Девять эшелонов, две броневые летучки, более двухсот пятидесяти вагонов было захвачено у белогвардейцев. Фактически в руках Закаспийского фронта оказался почти весь подвижной состав белых. Более пятисот пленных сидели с поникшими головами на площади у вокзала, и около них стояла с винтовками красноармейцы.

– Братцы, где санбат-то? – спрашивал, ведя лошадей в поводу, Моргунов. – Комиссара тут малость задело, в лазарет надо доставить.

– С какого полка комиссар-то?

– С полковой разведки, товарищ. Не подскажете, куда его? Не могет он ни ходить, ни губами шевелить.

– Айда за мной! – нашелся провожатый.

Лесовского ссадили с лошади в самом конце перрона, около санитарных вагонов. Два красноармейца в халатах положили раненого на носилки и внесли в вагон. Он был переполнен ранеными. Несколько лекарей оказывали им помощь, в вагоне слышались стоны.

– Тяжелораненого в соседний, – распорядился хирург, бросив взгляд на бескровное лицо Лесовского и легонько ощупав перевязку на плече. – Несите, я сейчас приду...

Хирург проводил пристальным взглядом носилки с Лесовским и подошел к сестре милосердия, бинтовавшей ногу красноармейцу.

– Лара, по-моему, принесли Лесовского... Не знаю, может быть я ошибся, но...

– Где он? Жив?

– Он тяжело ранен, если только, действительно, это он...

Лариса Евгеньевна, опередив отца в тамбуре, стремительно отворила дверь в другой вагон и остановилась перед носилками. Она с минуту молча рассматривала худое бледное лицо с заострившимся носом, заросший черной щетиной подбородок, и чувствовала, как от волнения у нее замерло сердце и стало трудно дышать. «Он, он, это он, – стучало у нее в мозгу. – Жив, слава богу, жив! Но что же я стою? Надо поскорее помочь ему!» Лариса опустилась на колени и тихонько притронулась ко лбу Лесовского. Она увидела, как задрожали его сомкнутые ресницы и поняла, что даже в беспамятстве он интуитивно чувствует ее. Она взяла его за руку, чтобы отыскать пульс, и испугалась, не нащупав сразу его биения. Но вот уловила короткие, едва ощутимые толчки, и сразу почувствовала облегчение.

Все это время Евгений Павлович стоял за спиной дочери и думал, как же дорог ей этот человек, сколько выстрадала она, потеряв его в сумятице грозного времени, и как отчаянно хочет вернуть к жизни.

– Ну-ка, голубушка, посторонись немного. – Евгений Павлович заставил дочь встать и подозвал санитаров. – Несите на стол и готовьте к операции.

– Что с ним, папа? Неужели он так плох? – Губы Ларисы скривились, и отец, обняв ее, похлопал по плечу.

– Но-но, только без паники... Ранен в плечо – и только. Сейчас удалим пулю или осколок. Ты не волнуйся, а самое главное, не мешай. Мы управимся без тебя. Займись другими ранеными.

Лариса Евгеньевна вышла на перрон и, прислонившись спиной к теплой, согретой солнцем стене здания вокзала, не отрываясь, смотрела на окна операционного вагона, где сейчас шла борьба за жизнь Лесовского.

– Сестричка, не желаете семечек? – несколько красноармейцев подошли к Ларисе Евгеньевне, но, увидев на ее лице отрешенность и озабоченность, отошли.

Она стояла на перроне до тех пор, пока ее не позвали сделать перевязку только что доставленному раненому. Войдя в вагон, она занялась промывкой раны и перевязкой, затем бегала в санотдел за валериановыми каплями. Уже стемнело, и на перроне зажглись фонари, а в эшелонах началась вечерняя проверка, когда отыскал ее отец и отдал завернутую в платочек пулю.

– Вот, возьми на память... Это твоего Лесовского такой конфеткой угостили... Спит он... – Евгений Павлович широко улыбнулся. – Утречком зайдешь к нему, а сейчас...

– Я только одним глазком в щелочку! – Лариса счастливо засмеялась и побежала к вагону.

Приоткрыв дверь купе, она увидела гордо насупленные брови, ожившее разрумянившееся лицо и услышала богатырский храп. Ларисе стало весело и даже смешно. Наверное, она не выдержала бы, разбудила его, но, увидев забинтованное плечо, не решилась этого сделать...

Утром чуть свет Лариса была на ногах – разносила лекарства, шутила, подбадривала бойцов, но думала только о Лесовском и, как только освободилась, отправилась к нему. Она уже свыклась с мыслью, что он рядом с ней, а все равно волновалась, думала: «Он-то до сих пор даже не знает, что я здесь. Представляю, как удивится!» Войдя в купе, увидела с ним отца. Евгений Павлович, конечно же, успел сказать ему о Лари се. Лесовский, увидев ее, остановившуюся со смущенной улыбкой у порога купе, протянул ей здоровую левую руку, сжал пальцы и не отпускал их, пока она не села рядом. Евгений Павлович деликатно удалился, прикрыв дверь.

– Ну вот и встретились, – тихо сказал он и поднес ее руку к губам. – Как я благодарен судьбе... Ты не забыла меня за эти полтора года? Я все время думал о тебе.

Лариса улыбнулась, поцеловала его и прижалась к щетинистой щеке.

– В апреле мы с папой приехали в Чарджуй, и с тех пор я спрашивала о тебе каждого, с кем приходилось разговаривать. Я говорила, что ты сотрудник Закаспийского Совнаркома, и мне сообщили: «Весь Закаспийский Совнарком расстрелян белогвардейцами».

– Мне удалось бежать, – пояснил он, вороша ее пышные волосы. – Я тоже был на волоске от смерти, потом расскажу... Ну, а как ты?

– Я все время работала в госпитале, окончила фельдшерские курсы, потом направили на Закаспийский фронт.

Она просидела около него больше часа и ушла, по обещав прийти к вечеру. У нее было легко на душе, и мысли приходили самые житейские. «Вылечится Николай Иваныч – сразу уедем в Ташкент. Опять буду работать в госпитале, а он где-нибудь в Совнаркоме. Надо, как только начнет сидеть, побрить его... А потому когда приедем в Ташкент, купим ему серый костюм и фетровую шляпу...»

Над Каахка поднялся аэроплан «Фарман», сделал круг и полетел на запад. Примерно через час он возвратился. Потом только и было разговоров, что белые, сломя голову, бегут из Асхабада – отправляются со станции поезд за поездом. Весь перрон и привокзальная площадь в Асхабаде забиты людьми. В городе кое-где горят дома. После обеда Лариса забежала к Лесовскому лишь на минуту – принесла ему теплого молока, напоила из ложки и поспешила на пограничный двор, где красноармейцы устанавливали палатки лазарета. Часа через два, вновь забежав к Николаю Ивановичу, застала возле него двух бойцов в папахах и командира.

– Это Русанов, – представил Лесовский. – Помнишь, в Ташкенте мы с ним к тебе в госпиталь приходили? Все грозился отбить тебя. Ну, так этот злодей и впрямь чуть было не отбил. Затеяли вчера мы с ним дуэль. У него пулемет и тридцать винтовок, у меня – ружья...

– Николай, пощади! – взмолился Русанов. – Потом расскажешь ей как все было. А сейчас я должен лишь признаться вам обоим, что безмерно рад встрече с вами...

– А это мои ближайшие друзья и соратники... Бяшим и Али Дженг, – сказал Лесовский. – Познакомься, Лариса. Мы целый год вместе жили в горах.

Лариса Евгеньевна подала руку, всем своим видом выказывая беспокойство.

– Боже, вы так шумите, а ему необходим покой. Не знаю даже, как с вами быть. Может быть, придете дня через три?

– Через три дня мы будем в Асхабаде – отправляемся с кавалерийским полком Володина, – пояснил Русанов и встал. – Ну ладно, комиссар, выздоравливай. Скоро войне конец – встретимся, погуляю на вашей свадьбе. Пойдемте, братцы! – позвал он Бяшима и Али Дженга и, выходя из купе, засмеялся. – Теперь они мои, ищи их в конной разведке!

Вечером 13 июля из Каахка в Асхабад начали прибывать один за другим воинские эшелоны. Утром, ровно в пять, кавалерийский горн известил о побудке и после коротких сборов вдоль эшелонов выстроились красноармейцы Казанского и Туркестанского полков, тяжелой батареи, саперного батальона, конные разведки полков, Тедженский конный туркменский отряд... Раненых повезли в телегах на окраину города, в госпиталь. Лесовский шел рядом с Ларисой, смотрел на Длинный, узкий коридор Анненковской улицы, уходящей к горам, и думал: «Давно ли по этой улице шел я на Гаудан, строить дорогу – боялся, как бы кто-нибудь из фунтиковцев не узнал с тротуара? Сотни злорадно улыбающихся буржуа смотрели на нас, подгоняемых английскими солдатами. Как же не предсказуема судьба! Теперь я иду этой улицей с бойцами Красной Армии, раненый и, самое невероятное, что со мной та, с которой я вовсе не надеялся встретиться».