Текст книги "Закаспий"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

X

Июнь знойными удушливыми волнами накатывался на Закаспий, но от сознания того, что вокруг – в Крыму, на Дону, в Закавказье, на Волге и Урале занялись и бушуют пожарища гражданской войны, – казалось, удушье идет оттуда.

Сергей Молибожко обнародовал приказ о всеобщем воинском учете и добровольном призыве в Красную Армию. Сразу же встревожились обыватели железнодорожной слободки, армянских кварталов. Бывшие фронтовики, союз которых только что был объявлен вне закона, пошли в армянскую роту, подняли гвалт: «Почему молчит партия гнчак?! Никто не имеет права разгонять армянские дружины и загонять армян в Красную Армию!» Сходки в армянских кварталах вскоре переросли в общегородской митинг. Вечером городской парк был переполнен буржуазией. Встревоженный Молибожко позвонил городскому военкому Копылову, приказал ему ехать в парк и разъяснить обывателям подлинную суть приказа. Горвоенком, в сопровождении двух кавалеристов, тотчас поспешил к месту сборища, слез с лошади и, расталкивая толпу локтями, поднялся на трибуну.

– Граждане, да вы что, взбеленились! – закричал он, перекрикивая тягучий густой гул, исходивший от тысячи голосов. – Да ничего же особого не происходит! Происходит то, что делается во всей Советской республике! Белогвардейские банды кинулись на нашу молодую Советскую власть, и все граждане, кому дорога наша бедняцкая власть, вступают в ряды Красной Армии. Призыву подлежат граждане, обладающие хорошими нравственными качествами, вполне развитые физически и умственно, в возрасте не моложе восемнадцати и не старше тридцати пяти лет...

– Нет среди нас умных! – раздался голос. – Наши мозги давно скособочены, да и физически мы только и годны для того, чтобы сворачивать большевикам шеи!

– Граждане, прошу без оскорблений! – посуровел Копылов. – А то так можно договориться до трибунала! По законам военного времени – высшая мера за такие штучки. Прошу внимания... Каждый красноармеец получает месячное жалованье в размере сто семьдесят рублей, причем служит на всем готовом!

– Не купишь, комиссар! – вновь раздался голос и к трибуне подошел Фунтиков. – Ты думаешь, красная комиссарская рожа, мы не знаем, куда ты нас сватаешь?! Все знаем! Ты нас сватаешь на Оренбургский фронт, против атамана Дутова!

– Плохо слышно! – донеслось из-толпы. – Сбрось комиссара с трибуны, а потом уж и говори!

Фунтиков узнал по голосу Игната, шагнул к Копылову, оттолкнул в сторону, но комиссар не струсил, не отступил. Взял эсера за грудки, встряхнул и прокричал стоявшим у ворот красноармейцам:

– Сизоненко, кличь поживее помощь! Асанова с красногвардейцами зови! Поживее, Сизо... – Последние слова Копылова утонули в реве бросившейся к трибуне толпы.

Комиссара сбросили с трибуны и принялись избивать ногами, затем, боясь, как бы не забить насмерть, выбросили его за ворота на тротуар. Фунтиков вновь поднялся на трибуну.

– Сейчас или никогда, граждане асхабадцы! Наступило время помочь вольцым казакам Оренбурга и Дона – они, как и мы, люди вольные и не могут терпеть насилия комиссаров. Мужицкая власть не терпит никакого приказа! Мы сами себе хозяева. Рабочая и крестьянская власть должна быть без комиссаров! Мы против отдельных личностей, которые ради собственной карьеры топят народные массы в крови!

– Так их, так. Фунт! Дуй их в крест и мать! – закричал опять Игнат Макаров. – Не пойдут мужики против Дутова!

– Комиссары надумали всех служащих отправить в Ташкент – ишь до чего дошло! – продолжал Фунтиков. – Они хотят превратить вольную столицу Закаспия в заштатный городишко с двумя стрелочниками. Нет уж, мы не позволим поднимать руки на рабочий класс!..

Фунтиков не закончил речь – у ворот городского парка появился красногвардейский отряд, толпа шарахнулась к другим воротам, выходящим на Левашевскую улицу. Однако побежали не все. Офицерье и эсеры, давно уже объединенные в дружину боевиков, встретили красногвардейцев врукопашную. Загремели выстрелы, понеслись и визг, и крики, заржали кони...

Через несколько дней прибыл из Ташкента конный интернациональный отряд во главе с комиссаром Фроловым.

– Доложите обстановку, товарищ Молибожко! – попросил он, выйдя из вагона с женщиной в кожаной куртке, с кобурой на боку. Знакомясь с комиссарами и сотрудниками Совнаркома, представил ее: – Моя жена, Мария.

Молибожко вкратце рассказал о происшедших событиях, пригласил Фроловых в автомобиль. В дороге, сидя рядом с шофером, чрезвычайный комиссар распорядился:

– С завтрашнего дня – Асхабад на военное положение. Подготовьте приказ, товарищ Молибожко, за моей подписью: хождение по городу до десяти вечера, митинги запретить, к лицам, задержанным с оружием, применять высшие меры без всякого суда. Граждан, задержанных в нетрезвом виде, подвергать аресту на двадцать суток. Дома, в коих будет обнаружена продажа спиртных напитков и кишмишовки. будут реквизированы для нужд бедного населения...

Утром приказ обнародовали. Эсеры затаились – не появлялись на улицах ни днем, ни ночью. В слободке воцарилась настороженная, словно притаившаяся да поры до времени, тишина. Фролов провел заседание чрезвычайной комиссии: определил – выделить в состав Асхабадского Совдепа 15 мест большевикам и левым эсерам; гнчакистам, стоявшим на большевистских позициях, рекомендовал слиться с партией большевиков. В этот же день один из командиров армянской дружины Петр Петросов привел свой отряд и присоединился к отряду Фролова. Председателем Асхабадского Совдепа был избран Василий Батминов.

Возвращаясь каждый день к вечеру в Совнарком, Фролов собирал комиссаров – выслушивал доклады о положении дел. Дважды разговаривал по прямому проводу с председателем Совнаркома Туркреспублики Колесовым.

В конце июня и в начале июля участились вызовы Фролова по фонопору кизыларватцами. Разговор вели левые эсеры, просили, чтобы приехал и восстановил справедливость.

– Ваше мнение, товарищ Телия? Может быть, все-таки выехать и помочь? – Фролов с неуверенностью посмотрел на своего заместителя.

– Рискованно, товарищ Фролов, – Телия задумался. – Кизыл-Арват полностью под влиянием «Союза фронтовиков» и боевиков-эсеров.

– Ваше мнение, товарищ Молибожко?

– Боюсь, товарищ Фролов... это провокация. Допускаю мысль, что вас специально заманивают в ловушку.

– Осторожничаете... или трусите?

– Товарищ комиссар, – обиделся Телия. – Если считаешь нас трусами, зачем советуешься с нами? Если я говорю, я знаю – что говорю. Извините меня за резкий тон, но я должен ехать в Красноводск. Там собирается заседание уездного Совета. Надо решить, как помочь голодающим нефтяникам Челекена. Борис Тузин уже там – ждет моего приезда.

– Занимайтесь каждый своим делом, я достаточно разобрался в обстановке. – Фролов поднялся и вышел.

В начале июля почти все комиссары выехали по неотложным делам: Житников с начальником земельного отдела Лесовским в аулы, Телия – в Красноводск, Молибожко, получив средства из Ташкента на организацию конного красноармейского отряда, с группой бойцов ездил по аулам, закупал коней. В кавалерийский отряд записалось около ста пятидесяти джигитов-туркмен. Нарком финансов Николай Розанов осматривал недавно национализированные хозяйства в Байрам-Али, Мерве, Теджене. Обязанности председателя Совнаркома исполнял в эти дни бывший полковник Хаджи Мурат. Батминов, в меру сил и возможностей, поскольку городских забот невпроворот, помогал Хаджи Мурату, то и дело наезжая в Совнарком... 9 июля, удовлетворенный внешне спокойной обстановкой, Фролов выехал в Кизыл-Арват. Едва его поезд с отрядом отправился из Асхабада – эсеры вышли из подполья. Фунтиков, в окружении боевиков, явился на железнодорожный телеграф, связался с кизыларватскими служащими.

– Поднимайте всех и объявите: Фролов выехал в Кизыл-Арват расстреливать рабочих. Сообщите господину Юнатову, чтобы поминутно, по приезде Фролова, держал меня в курсе дела. Я дежурю у аппарата.

Юнатов вызвал Фунтикова утром:

– Срочно высылайте помощь! Фролов ворвался в мастерские – отобрал винтовки и пулеметы... расстреливает рабочих! – Даже по фонопору в голосе Юнатова чувствовалась ложь. Но все шло по заранее разработанному плану.

– Граждане, к оружию! Немедленно надо брать арт-склад и вооружаться! Герман, беги в депо – объяви рабочему классу, мол, Фролов расстреливает кизыларватских пролетариев. Бери за жабры начальника станции, пусть готовит к отправке эшелоны!

Заревел деповский гудок, загугукали тревожно паровозы, зазвонили колокола церквей – вся асхабадская буржуазия высыпала на улицы. Эсеровская верхушка бросилась в депо, на митинг. Гудки подняли на ноги сотрудников горсоврта и Совнаркома. Лесовский сел в председательский «Руссо-Балт» и помчался в депо. Здесь уже в полном разгаре гремел митинг. Попытался пробиться к паровозу, с которого ораторствовал Фунтиков, но его схватили Макака и Герман.

– А, Николай Иваныч! И ты тут, комиссарский подсвинок. Сволочь, по тебе давно пуля-дура плачет. Мыто с тобой и так, и сяк – думали ты в социал-революционерах ходишь, а ты тихонечко в большевики подался.

– Не кривляйся, Василий! – Лесовский схватил его за руку.

Макака вырвался. Герман ударил инженера по лицу

– Падло, а еще бильярдист! Четыре шара форы каждому давал, мастер. А ну, держи обратно! – Герман ударил Лесовского в живот. Николай Иваныч бросился на Германа и свалил его наземь.

Отбиваясь, он кое-как все же сумел сесть в автомобиль. Шофер дал полный газ.

Эшелоны с эсеровскими дружинами задержать не удалось. Два товарных состава, набитых вооруженными железнодорожниками, ушли в Кизыл-Арват.

– Надо сообщить Колесову и запросить помощь! – предложил нарком финансов Розанов.

– Поздно, телеграф, почта и все остальное, кроме горсовета и Совнаркома, в руках эсеров. – Батминов покачал головой, задумался. – Разве что с разъезда?

К вечеру контрреволюционные группировки начали окружать здание городского Совдепа и Совнаркома. Первыми повели наступление, со стороны Куропаткинского проспекта, служащие, соединившись с офицерьем из «Союза фронтовиков». Из асхабадского аула по Штабной и Московской улицам к Гимназической площади и к «Горке» двинулись недавно разгромленные в Кеши вояки Текинского эскадрона. Повели их на большевиков Ораз Сердар и Овезбаев. Со стороны Русского базара и Скобелевской площади открыли стрельбу дашнаки и прихвостни баев пригородного аула Карадамак... Около ста бойцов 1 Социалистической роты, под командой Терентьева, два небольших красногвардейских отряда – печатников и металлистов, конный туркменский отряд Овезберды Кулиева всю ночь сдерживали атаки врагов Советской власти. После криков и интенсивной стрельбы на час-другой наступало относительное затишье, затем появлялись на улице Гоголя парламентеры и, крича в рупор, диктовали комиссарам условия. С подъезда горсовета в ответ кричал Батминов:

– Одумайтесь лучше вы!

Из забаррикадированного столами, стульями и диванами здания Совнаркома вступали в переговоры Розанов, Лесовский и Хаджи Мурат – тоже призывали к разуму. Полковник Ораз Сердар, с конной свитой, выехав на перекресток, злобно прокричал:

– Хаджи Мурат, собачий сын, тебя для чего избирали в Совнарком? Уговори этих свиней, чтобы сдали оружие, иначе мы их всех повесим на фонарных столбах

– Ораз-ага, как я могу заставить их – они разве меня послушаются?

– Тогда сам иди сюда, к нам, скотина!

– Ораз-ага, это невозможно Вы повесите меня тоже.

– А, ублюдок трусливый! .

Снова завязалась перестрелка – звенело разбитое стекло, осыпаясь с окон, свистели, рикошетя, пули. Под утро вояки Ораз Сердара приблизились к Гимназической площади, но были отброшены конниками Овезберды Кулиева. Бой завязался возле городского парка и на Анненковской... Но силы были неравны, и кольцо вражеских отрядов начало сжиматься. Боевики прорвались к подъезду и окнам Совнаркома. Розанов принял решение оставить здание и через хозяйственный двор выйти на Гимназическую площадь. Когда они выбежали со двора, на площади шел рукопашный бой. В свалке Лесовский сразу потерял Розанова и других совнаркомовцев. Он только видел, как шарахаются и встают на дыбы кони, звенят сабли и кричат в смертной агонии раненые. Несколько лошадей, потеряв своих всадников, испуганно тараща глаза и хрипя, жались к забору. «В седло!» – мелькнула у Лесовского мысль. В следующее мгновение он подскочил к испуганному жеребцу, поймал его за уздечку и вскочил в седло В правой руке Лесовский держал револьвер, но патроны в нем давно кончились Лезть в сутолоку боя было бессмысленно Лесовский, не зная, что ему делать, с минуту шарахался со своим конем из стороны в сторону, пригибаясь от свистящих пуль, и вдруг услышал голос Али Дженга

– Лесов-хан, мы уходим! У нас нет патронов! Лесовский пришпорил коня и выскочил следом за

Али Дженгом на Левашевскую улицу. Он ничего не видел вокруг – только спины скачущих впереди нескольких всадников, и мчался, пришпоривая скакуна, за ними. Опомнился, когда проскакал через Скобелевскую площадь и оказался на Невтоновской «Это окраина! Окраина города, мы спасены!» – застучало у него в мозгу. И он скакал, поравнявшись с Али Дженгом и его товарищами, все дальше и дальше в сторону гор.

Часть третья

I

Ташкент утопал в шуме новой, нарождающейся жизни. По утрам в древние звуки города, доносящиеся из Кукчи и Шайхантаура, властно врывался звон трамваев и звонкое пение кавалерийской трубы. Под окнами Совнаркома, словно огромный барабан, гудела от топота сапог и конских подков каменная брусчатка. Этот звон и гул, это властное проявление свежих ритмов, рожденных революцией, радовали комиссара Полторацкого, и он каждое утро распахивал окно своей холостяцкой комнаты.

В открытое окно вместе со щебетом птиц вливался бурный шум проснувшегося города. Павел сидел за столом в нательной рубахе: он только встал, умылся, но еще не успел одеться, когда у двери появился дежурный и подал ему свежий номер газеты. Павел придирчиво осмотрел все четыре полосы, прочел заголовки и подписи, в том числе и свою – редакторскую. Партийная газета «Советский Туркестан» была его детищем: он учреждал ее, и он стал ее первым редактором. Да и кому, как не ему – бывшему, типографскому наборщику и подпольщику, мечтавшему о том дне, когда газеты будут принадлежать рабочему классу, читать корявые пока еще корреспонденции бедняков, редактировать их, вычитывать сырые, только что снятые со станка газетные полосы и подписывать их собственноручно!

Павел задержал внимание на сообщении из Асхабада, в котором рассказывалось о возникших там беспорядках. Сообщение было принято по телеграфу, сутки назад. Еще ночью, обрабатывая эту телеграмму, чтобы поместить в газете, он с неприятной остротой ощутил всю шаткость положения Андрея Фролова и его интернационального отряда, оказавшегося в роли блюстителя революционного порядка. И сейчас Полторацкий с тревогой подумал: «Погорячился Федор Колесов, отправив в Асхабад военную силу: вряд ли договоришься с эсерами на языке приказа». И словно в подтверждение его мыслям на стене звякнул телефон и, когда Полторацкий взял трубку, в ней раздался взволнованный голос Колесова: «Павел, зайди ко мне... Плохие вести. В Асхабаде мятеж...»

Вздрогнув, он отпрянул от телефонной трубки, бросил ее на рычаг. Появилось желание ворваться к председателю в кабинет и бросить ему безжалостно: «Я же предупреждал!» Надев белую косоворотку и подпоясав ее ремешком, он выскочил в коридор.

Колесов стоял посреди кабинета. В сапогах, галифе, военной гимнастерке, – с этой боевой формой он не расставался ни зимой, ни летом. Носил еще широкополую зеленую панаму: сейчас она лежала на письменном столе, – вероятно, ошарашенный потрясающей вестью, он, в растерянности, забыл ее повесить.

– Павел, прошу тебя, только без нравоучений. Я не думаю, чтобы Фролов наломал дров. Он вел себя как и подобает военному комиссару, но мы недооценили обстановку в Закаспии. Контра копила силы не день, не два, и декрет о создании Красной Армии послужил самым подходящим поводом для выступления. Они сумели восстановить против нас всю буржуазную силу Асхабада, все железнодорожное чиновничество. Сначала избили до полусмерти военкома Копылова за то, что он приступил к учету военнообязанных... Затем разграбили арсенал и, вооружившись, бросились следом за Фроловым, отряд которого выехал в Кизыл-Арват. Советы по всей линии от Красноводска до Асхабада свергнуты. Закаспии в руках контрреволюции. Надо прекратить с Асхабадом все связи, вплоть до остановки пассажирских поездов!

– Ты разговаривал с начальником гарнизона? – спросил Полторацкий.

– Да. разговаривал. Белов предлагает немедленно начать мобилизацию.

Поздно вечером Полторацкий выехал в Закаспии. Поезд мчался, вспарывая плотную духоту наступающей июльской ночи. В купе с Полторацким еще трое – сотрудник «Советского Туркестана» Самойленко и представители от профсоюзов – Рапопорт и Белицкий. Остальные члены вновь образованного Военно-политического штаба избраны заочно – они на своих местах: Феоктистов в Чарджуе, Панасюк в Байрам-Али, Алексовский в Мерве, Бухаренко в Кизыл-Арвате, Быков в Кязанджике... Военно-политическому штабу именем Турке станской республики вверяется контроль над всеми военными и политическими действиями и ликвидация асхабадского контрреволюционного выступления.

– Давайте, товарищи, подсаживайтесь ближе. – Полторацкий бросил взгляд на помощников. – Надо разработать четкий план укрепления Советской власти повсеместно... в Самарканде, Кагане, Чарджуе... Надо созывать в отряды всю Красную гвардию – главное для нас – защита революции. Вам же, товарищи, хочу еще раз напомнить – действовать во всех случаях, ни на йоту не отклоняясь от обращения Туркестанского ЦК и правительства. Помните, что контрреволюционеры взяли на вооружение самую изощренную ложь. Стачечный комитет Асхабада в расчете на то, что заведет рабочий класс и крестьянство в заблуждение, выдвинул лозунг: «Даешь Советскую власть без красных комиссаров», дескать, одни они всему виной – и голоду, и холоду. Это гнусная ложь и, прикрываясь ею, недобитые капиталисты, кулаки и буржуа всех мастей пытаются восстановить старые порядки. Но мы сильны и неодиноки. С нами вся Советская Россия... Петроград, Москва... С нами Ленин...

Перед выездом Полторацкого Колесов отправил радиограмму в Москву, Ленину: «Туркестанская республика во вражеских тисках. Фронты – Оренбург-Асхабад-Верный. Атмосфера накалена. Рабочие массы спровоцированы, антисоветское движение растет. Часами опереться не на кого, армия без снарядов, оружия, деморализована, денег нет. Положение катастрофическое. В Асхабаде восстание приняло грандиозные размеры: захвачены военные склады, правительственные учреждения... В момент смертельной опасности жаждем слышать ваш голос. Ждем поддержки деньгами, снарядами, оружием и войсками...»

Утром на перроне в Самарканде, вечером в Кагане Полторацкий, выступая на коротких митингах, бросил клич – «Все на разгром закаспийской контрреволюции!» В Чарджуе ташкентского комиссара встречали члены местного Совдепа во главе с председателем Феоктистовым. Гибкий, стройный молодой человек, в военной форме приехал к вокзалу с красногвардейским отрядом. Полторацкий, выйдя из вагона, подал ему руку.

– Что нового? Как дела в Чарджуе, в Мерве? Есть ли связь с Асхабадом?

– Мятеж, Павел Герасимович, иначе не назовешь. Власть в Асхабаде свергнута, Фролов погиб. Весь Совнарком арестован! Только что получена телеграмма от Колесова, на ваше имя. Вот, возьмите. – Феоктистов подал депешу.

Полторацкий прочитал: «Сообщаю подлинный текст телеграммы В. И. Ленина... Принимаем все возможные меры, чтобы помочь вам. Посылаем полк. Против чехо-словаков принимаем энергичные меры и не сомневаемся, что раздавим их. Не предавайтесь отчаянию, старайтесь изо всех сил связаться постоянной и прочной связью с Красноводском и Баку...»

– Красноводск в руках эсеров, – сказал Феоктистов. – Связь с Баку прервана.

– К сожалению, это так, – Полторацкий задумался. – Выход один – надо вступить в переговоры с эсерами Асхабада.

– Бесполезно, Павел Герасимович, – Феоктистов насупился и опустил глаза. – Я пробовал связаться с ними. Их предводитель начал мне диктовать условия, пришлось от разговора с ним отказаться.

– И все-таки пока это единственный выход. – Полторацкий направился на привокзальную площадь, увлекая за собой Феоктистова и всех, кто был рядом с ним.

Не прошло и десяти минут, как вся привокзальная площадь заполнилась горожанами – железнодорожниками, красногвардейцами и красноармейцами, матросами Амударьинской флотилии. Полторацкий и Феоктистов с несколькими совдеповцами поднялись на высокое крыльцо вокзала.

– Открывай митинг, дорога каждая минута, – подсказал председателю Совдепа Полторацкий.

Феоктистов расправил складки под ремнем гимнастерки, взял у стоявшего рядом совдеповца белый металлический рупор, объявил о приезде чрезвычайной делегации и предоставил слово Полторацкому.

– Рупор вот возьмите, слышнее будет.

– Ничего, обойдусь без рупора. – Полторацкий сделал шаг вперед, остановившись на краю крыльца. – Товарищи! Контрреволюционное движение в Асхабаде определилось! Враги революции, опираясь на несознательные элементы из среды рабочего класса и населения, подняли свое знамя, написав на нем: «Долой рабочую власть – да здравствует диктатура буржуазии!». Но единственный клич всех сознательных пролетариев сейчас один: «Социалистическое отечество в опасности!» Банда татариновых, фунтиковых, доховых должна быть сметена! Наши товарищи в Ташкенте, Самарканде, Кагане на митингах постановили: «Умереть, но не сдать своих позиций...» Дело за вами! Контрреволюция подняла свой меч против рабочих и – от меча она падет!..

Полторацкого сменил Феоктистов:

– Товарищи, чарджуйский Совет со всеми демократическими организациями окажет в любую минуту энергичную поддержку, как моральную, так и вооруженную, краевой власти в ликвидации стачечного комитета, освободить теперь же всех арестованных членов исполкома и членов всех комиссариатов и лиц из Красной Армии, а также прекратить разоружение красных рот! Чарджуйский Совет обращается к асхабадскому пролетариату с революционным голосом чарджуйских рабочих, облагоразумиться, пока не поздно, и сойти с того скользкого пути, на который стал стачечный комитет...

Выступали один за другим железнодорожники, матросы, командиры только что образованной Красной Армии. Постановили послать двух представителей с Полторацким для более детального выяснения дел на месте...

На другой день в Мерве, на перроне, чрезвычайную делегацию встречали бойцы красногвардейской роты во главе с командиром Ханько. При встрече стояли в два ряда, растянувшись от тамбура вагона до выхода в город, чтобы обезопасить прибывшего комиссара Труда Туркреспублики от возможных выпадов эсеров, собравшихся здесь же на перроне, и разнузданных вояк, недавно объединившихся в контрреволюционный «Союз фронтовиков». До рукоприкладства не дошло, но пока Полторацкий шел в летнее железнодорожное собрание на митинг, эсеры и фронтовики свистели и грозили ему расправой. Начавшийся митинг был сорван. Комиссару мешали говорить. Красногвардейцы старались как могли установить порядок, но митинг превратился в хаос– пришлось уйти. Председатель мервской ЧК Исидор Каллениченко предложил провести совещание, и повел делегацию, сопровождаемую красногвардейской ротой, в помещение редакции газеты «Трудовая мысль», которую он возглавлял.

– Товарищ комиссар, как председатель ЧК, я обязан доложить вам, что обстановка в Мерве накалена до предела. – Каллениченко, дав место Полторацкому за своим столом, сел сбоку. – По сведениям чекистов, эшелоны белоэсеров уже стоят в Теджене, и каждую минуту могут быть здесь. Надо эвакуировать банк, вывезти оружие и самим выехать в Байрам-Али. Мы не в состоянии столь малочисленными силами остановить распоясавшихся эсеров и уже примкнувших к ним вояк из «Союза фронтовиков» и бандитов тедженского хана Эзиса... Нельзя терять ни минуты.

– Хорошо... Так и сделаем, – после недолгого раздумья согласился Полторацкий. – Вам, товарищ Каллениченко, приказываю возглавить эвакуацию. Красногвардейская рота в вашем распоряжении... Итак, действуйте. Не будем терять время... Выделите мне охрану – я отправлюсь на телеграф и попробую связаться с Ташкентом и, если это возможно, с Асхабадом.

Полторацкий ушел, Каллениченко тотчас позвонил начальнику станции Куделину и распорядился подать на окраину города, в район кирпичного завода, несколько пустых вагонов. Ханько с полуротой красногвардейцев отправился на базар, чтобы нанять арбы для погрузки банковских ценностей и оружия.

В фаэтоне, сопровождаемом несколькими конными красногвардейцами, Полторацкий приехал на телеграф. В небольшом здании «Почта – телеграф» комиссара встретил начальник почтамта Сакулин, седенький, хромой старичок.

– Ах, как жаль, товарищ комиссар, но какие-то темные люди уже успели испортить телеграфную линию

Вряд ли вам удастся соединиться с Ташкентом... Впрочем, попытаемся... Камелия! – позвал он телеграфистку, – помогите товарищу комиссару...

Начались бесполезные попытки барышни-телеграфистки вызвать Ташкент. Прямая связь бездействовала. Полторацкий попросил, чтобы соединили по прямому проводу с асхабадским эсеровским стачкомом. В Асхабаде к телефонной трубке подошел Фунтиков.

– Председатель стачечного комитета Фунтиков слушает.

– Здравствуйте, я комиссар Труда Туркреспублики и глава чрезвычайной делегации Полторацкий. Объясните, что происходит в Асхабаде?

– Трудно, да и невозможно по телефону. – Голос Фунтикова лукаво и ядовито задрожал. – Вы приезжайте в Асхабад – сами увидите.

– Будет разумнее, если приедете сюда вы...

– Хорошо, ждите, – Фунтиков хмыкнул и повесил трубку.

Шестьдесят арб, нагруженных оружием, боеприпасами и банковскими ценностями, потянулись ночью за город к месту, куда Куделин должен был подать пустые вагоны. К двенадцати ночи, когда обоз остановился близ кирпичного завода, никаких вагонов тут не оказалось. Ханько послал двух конных красногвардейцев на станцию, к Куделину, выяснить, в чем дело, и поторопить с присылкой вагонов, но начальник станции ушел домой. Пока красногвардейцы ездили к нему, к Ханько со стороны Байрам-Али подъехал какой-то всадник.

–  Командир, зря стараешься – дорога на разъезде разобрана. Тебе не удастся вывезти золото и оружие. Там засада... Если двинешься на арбах, тебя ограбят джигиты Аллаяр-хана, они давно мечтают о золотишке... Совет мой тебе – возвращайся назад в Мерв, в роту.

Ханько колебался. В роте начались недовольства. Уставшие за день бойцы начали требовать возвращения в крепость. Понеслись голоса: «Да какие, к черту, эсеры, когда все кругом тихо?! Напугали только Полторацкого и сами себя напугали... Давайте назад!»

Ханько велел развернуть лошадей, и арбы затарахтели назад, в город, в расположение роты...

На телеграфе Полторацкий, так и не добившись прямого разговора с Ташкентом, соединился все же с Чарджуем, переговорил с Феоктистовым. Председатель чарджуйского Совдепа доложил, что полным ходом идет мобилизация рабочих в Красную Армию, создаются роты и дружины.

– Продержитесь только ночь, Павел Герасимович, а завтра мы продиктуем контре свои условия!

– Хорошо, я буду ждать вашего подкрепления завтра! – Полторацкий повесил трубку и сел на диван.

Прошло трое суток, как он выехал из Ташкента, и за это время почти не спал. Сейчас, когда в зале телеграфа часы пробили два раза, а на душе после разговора с Феоктистовым стало спокойнее, Полторацкий сначала склонил голову на грудь, а потом прилег на диван, расстегнув на всякий случай кобуру пистолета...

* * *

В два часа ночи, в пяти верстах от Мерва, началась высадка эсеровских дружин. Молча, разворачиваясь в цепь, пошли они по обе стороны железной дороги к тускло поблескивающим огонькам города. Шли, держа винтовки наперевес, тащили на плечах пулеметы. Впереди, оторвавшись от основных сил, рысью продвигались разведотряды – в них самые преданные Фунтикову боевики – Гаудиц, Герман, Макака, Архипов, Агапьев. Сам Фунтиков находился в штабном вагоне, между паровозом и тремя платформами, превращенными в укрепление. По бокам платформ плотно лежали мешки с песком, за ними с пулеметами и винтовками охранные команды. Все это, в целом, именовалось летучкой. Она медленно ползла по рельсам, немного отстав от развернутых порядков дружин.

К двум часам ночи Мерв был окружен. Без единого выстрела эсеры захватили железнодорожную станцию. Врасплох была захвачена социалистическая рота, только что вернувшаяся в крепость. На перроне вокзала поджидала эсеров целая делегация во главе с начальником станции Куделиным и полковником Наибовым. Боевики на конях, прокравшись по темным улицам к привокзальной площади, с револьверами наготове, выскочили на перрон:

– Кто тут старший, с кем имею честь говорить?! – Герман, держа перед собой пистолет, подошел к Наибову.

– Все свои, спокойнее. – Наибов подал руку и назвался.

– Где Полторацкий?

– На телеграфе, ждет когда его соединят с Ташкентом. Поехали на телеграф, я провожу.

Боевики поскакали по Кавказской улице к Мургабу. За мостом в кромешной тьме свернули налево и выехали на широкую дорогу, ведущую к церкви. Не доезжая до божьего храма, еще раз свернули влево и остановились возле одноэтажного кирпичного здания.

– Здесь, – сказал тихо Наибов, соскочил с седла и подождал, пока спешатся все. – Будьте осторожны, господа.

– Ни в коем случае не стрелять. Он нам нужен только живой, – предупредил Герман, и следом за Наибовым вошел в зал телеграфа.

Полторацкий лежал на диване, на левом боку, спал. Герман рванулся к нему, выхватил из его расстегнутой кобуры пистолет.

– Вставай, комиссар, приехали...

– Все благополучно? Ценности банка отправили в Байрам-Али? – ничего не подозревая, думая, что разговаривает со своими красногвардейцами, спросил Полторацкий.

– Все благополучно, – зло посмеиваясь, сказал Герман. – Подними руки вверх, комиссар.

Только тут, увидев в руках собеседника револьвер, а на голове офицерскую фуражку, комиссар понял – враги! – и схватился за кобуру. Наибов ударил его по руке рукояткой револьвера, Полторацкий схватился за руку, застонал от боли.

– Вставай, комиссар, твоя карта бита! – Герман сунул кованым сапогом под дых. Полторацкий с трудом поднялся.

– Ух, сволочи...

– Что же вы делаете – он же ничего такого! – не выдержав, вскрикнула возмущенно телеграфистка.

Герман, не целясь, выстрелил в ее сторону – зазвенела стеклянная перегородка. Женщина взвизгнула.

– Ладно, айда... Ведите комиссара на станцию, к Фунтикову. Там поговорим, – распорядился Герман и первым вскочил в седло. Полторацкого, со связанными руками, поставили между лошадьми, и боевики-эсеры двинулись по темному переулку.