Текст книги "Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух"

Автор книги: Вадим Рабинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Мой ненасытный живот питается пламенем жгучим,

Из головы у меня дымный идет аромат.

Попробуй узнай! Сложи попробуй! Выучись и сумей! Что за странное такое научение? А может быть, вовсе и не странное для средневековых школярско-магистерских буден?

Посмотрим...

Вот и пробил урочный час Алкуина-учителя, который должен же, наконец, показать себя в деле, то есть дать урок научения учить.

Словопрение

высокороднейшего юноши Пипина

с Альбином схоластиком

1. ПИПИН. Что такое буква?

АЛКУИН. Страж: истории.

2. ПИПИН. Что такое слово?

АЛКУИН. Изменник души.

3. ПИПИН. Кто рождает слово?

АЛКУИН. Язык.

4. ПИПИН. Что такое язык?

АЛКУИН. Бич воздуха.

5. ПИПИН. Что такое воздух?

АЛКУИН. Хранитель жизни.

6. ПИПИН. Что такое жизнь?

АЛКУИН. Счастливым радость, несчастным горе, ожиданье смерти.

7. ПИПИН. Что такое смерть?

АЛКУИН. Неизбежный исход, неизвестный путь, живущих рыдание, завещаний исполнение, хищник человеков.

8. ПИПИН. Что такое человек?

АЛКУИН. Раб смерти, мимоидущий путник, гость в своем доме.

9. ПИПИН. На что похож: человек?

АЛКУИН. На плод.

10. ПИПИН. Как помещен человек?

АЛКУИН. Как лампада на ветру.

11. ПИПИН. Как он окружен?

АЛКУИН. Шестью стенами.

12. ПИПИН. Какими?

АЛКУИН. Сверху, снизу, спереди, сзади, справа и слева.

13. ПИПИН. Сколько у него спутников?

АЛКУИН. Четыре.

14. ПИПИН. Какие?

АЛКУИН. Жар, холод, сухость, влажность.

15. ПИПИН. Сколько с ним происходит перемен?

АЛКУИН. Шесть.

16. ПИПИН. Какие именно?

АЛКУИН. Голод и насыщение, покой и труд, бодрствование и сон.

17. ПИПИН. Что такое сон?

АЛКУИН. Образ смерти.

18. ПИПИН. Что составляет свободу человека?

АЛКУИН. Невинность.

19. ПИПИН. Что такое голова?

АЛКУИН. Вершина тела.

20. ПИПИН. Что такое тело?

АЛКУИН Жилище души.

21. ПИПИН. Что такое волосы?

АЛКУИН. Одежда головы.

22. ПИПИН. Что такое борода?

АЛКУИН. Различие полов и почет зрелого возраста.

23. ПИПИН. Что такое мозг?

АЛКУИН. Хранитель памяти.

24. ПИПИН. Что такое глаза?

АЛКУИН. Вожди тела, сосуды света, истолкователи души.

25. ПИПИН. Что такое ноздри?

АЛКУИН. Проводники запаха.

26. ПИПИН. Что такое уши?

АЛКУИН. Собиратели звуков.

27. ПИПИН. Что такое лоб?

АЛКУИН. Образ души.

28. ПИПИН. Что такое рот?

АЛКУИН. Питатель тела.

29. ПИПИН. Что такое зубы?

АЛКУИН. Жернова кусания...

47. ПИПИН. Что такое небо?

АЛКУИН. Вращающаяся сфера, неизмеримый свод.

48. ПИПИН. Что такое свет?

АЛКУИН. Лик всех вещей.

49. ПИПИН. Что такое день?

АЛКУИН. Возбуждение к труду.

50. ПИПИН. Что такое солнце?

АЛКУИН. Светоч мира, краса небес, счастие природы, честь дня, распределитель часов.

51. ПИПИН. Что такое луна?

АЛКУИН. Око ночи, подательница росы, вещунья непогоды.

52. ПИПИН. Что такое звезды?

АЛКУИН. Роспись свода, водители мореходов, краса ночи.

53. ПИПИН. Что такое дождь?

АЛКУИН. Зачатие земли, зарождение плодов.

54. ПИПИН. Что такое туман?

АЛКУИН. Ночь среди дня, тяжесть для глаз.

55. ПИПИН. Что такое ветер?

АЛКУИН. Движение воздуха, волнение воды, осушение земли.

56. ПИПИН. Что такое земля?

АЛКУИН. Мать рождающихся, кормилица живущих, келья жизни, пожирательница всего.

59. ПИПИН. Что такое вода?

АЛКУИН. Подпора жизни, омовение нечистот...

64. ПИПИН. Что такое зима?

АЛКУИН. Изгнанница лета.

65. ПИПИН. Что такое весна?

АЛКУИН. Живописец земли.

66. ПИПИН. Что такое лето?

АЛКУИН. Облачение земли, спелость плодов.

67. ПИПИН. Что такое осень?

АЛКУИН. Житница года.

68. ПИПИН. Что такое год?

АЛКУИН. Колесница мира.

69. ПИПИН. Кто ее везет?

АЛКУИН. Ночь и день, холод и жар.

70. ПИПИН. Кто ее возница?

АЛКУИН. Солнце и луна.

71. ПИПИН. Сколько у них дворцов?

АЛКУИН. Двенадцать.

72. ПИПИН. Кто в них распоряжается?

АЛКУИН. Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы.

73. ПИПИН. Сколько дней живет год в каждом из дворцов?

АЛКУИН. Солнце 30 дней и 10 с половиной часов, а луна двумя днями и восемью часами меньше.

74. ПИПИН. Учитель! Я боюсь пускаться в море.

АЛКУИН. Кто же тебя заставляет?

ПИПИН. Любопытство.

АЛКУИН. Если ты боишься, я сяду с тобой и последую, куда бы ты ни направился.

ПИПИН. Если бы я знал, что такое корабль, я бы устроил такое для себя, чтобы ты отправился со мною.

АЛКУИН. Корабль есть странствующий дом, повсеместная гостиница, гость без следа, сосед берегов.

75. ПИПИН. Что такое берег?

АЛКУИН. Стена земли.

76. ПИПИН. Что такое трава?

АЛКУИН. Одежда земли.

77. ПИПИН. Что такое коренья?

АЛКУИН. Друзья лекарей, слава поваров.

78. ПИПИН. Что делает горькое сладким?

АЛКУИН. Голод.

79. ПИПИН. Что не утоляет человека?

АЛКУИН. Прибыль.

80. ПИПИН. Что такое сон наяву?

АЛКУИН. Надежда.

81. ПИПИН. Что такое надежда?

АЛКУИН. Освежение от труда, сомнительное достояние.

82. ПИПИН. Что такое дружба?

АЛКУИН. Равенство душ.

83. ПИПИН. Что такое вера?

АЛКУИН. Уверенность в том, чего не понимаешь и что считаешь чудесным.

84. ПИПИН. Что такое чудесное?

АЛКУИН. Я видел, например, человека на ногах, прогуливающегося мертвеца, который никогда не существовал.

ПИПИН. Как это возможно, объясни мне!

АЛКУИН. Это отражение в воде.

ПИПИН. Почему же я сам не понял того, что столько раз видел?

АЛКУИН. Так как ты добронравен и одарен природным умом, то я тебе предложу несколько примеров чудесного: постарайся их сам разгадать.

ПИПИН. Хорошо; но если я скажу не так, как следует, поправь меня.

АЛКУИН. Изволь!

85. Один незнакомец говорил со мною без языка и голоса; его никогда не было и не будет; я его никогда не слыхал и не знал.

ПИПИН. Быть может, учитель, это был тяжелый сон?

АЛКУИН. Именно так, сын мой.

86. Послушай еще: я видел, как мертвое родило живое, и дыхание живого истребило мертвое.

ПИПИН. От трения дерева рождается огонь, пожирающий дерево.

АЛКУИН. Так.

87. Я слышал мертвых, много болтающих.

ПИПИН. Это бывает, когда они высоко подвешены.

АЛКУИН. Так.

88. Я видел огонь, который не гаснет в воде.

ПИПИН. Думаю, что ты говоришь об извести.

АЛКУИН. Ты верно думаешь.

89. Я видел мертвого, который сидит на живом, и от смеха мертвого умер живой.

ПИПИН. Это знают наши повара.

АЛКУИН. Да; но положи палец на уста, чтобы дети не услышали,

что это такое.

90. Был я на охоте с другими, и что мы поймали, того домой не принесли, а чего не поймали, то принесли.

ПИПИН. Непристойная это была охота.

АЛКУИН. Так.

91. Я видел, как некто был раньше рожден, чем зачат.

ПИПИН. И не только видел, но и ел?

АЛКУИН. Да, и ел.

92. Кто есть и не есть, имеет имя и отвечает на голос?

ПИПИН. Спроси лесные заросли.

93. АЛКУИН. Видел я, как житель бежал вместе с домом, и дом шумел, а житель безмолвствовал.

ПИПИН. Дай мне невод, и я отвечу тебе.

94. АЛКУИН. Кого нельзя видеть, не закрыв глаза?

ПИПИН. Храпящий тебе покажет.

95. АЛКУИН. Я видел, как некто, держа в руках восемь, уронил семь, а осталось шесть.

ПИПИН. Это знают школьники.

96. АЛКУИН. У кого можно отнять голову, и он только поднимется выше?

ПИПИН. Иди к постели, там найдешь его.

97. АЛКУИН. Было трое: первый ни разу не рождался и единожды умер, второй единожды родился и ни разу не умер, третий единожды родился и дважды умер.

ПИПИН. Первый созвучен земле, второй – Богу моему, третий – нищему.

98. АЛКУИН. Видел я, как женщина летела с железным носом, деревянным телом и пернатым хвостом, неся за собою смерть.

ПИПИН. Это спутница воина.

99. АЛКУИН. Что такое воин?

ПИПИН. Стена государства, страх для неприятеля, служба, полная славы.

100. АЛКУИН. Что вместе и существует, и не существует?

ПИПИН. Ничто.

АЛКУИН. Как это может быть?

ПИПИН. По имени существует, а на деле нет.

101. АЛКУИН. Какой вестник бывает нем?

ПИПИН. Тот, которого я держу в руке.

АЛКУИН. Что же ты держишь в руке?

ПИПИН. Твое письмо.

АЛКУИН. Читай же его благополучно, сын мой.

А теперь будем читать этот текст медленно.

Выспрашиваются вещи мира. Ответы же – императив нового времени, новой науки – должны свидетельствовать суть этих вещей в форме их сущностных, в замысле единственных, характеристик. Вопросы задает ученик – "высокородный юноша" Пипин, а отвечает Альбин схоластик – учитель. Вещи мира уже только тем, что они есть, учат. Но учат лишь тогда, когда станут выговоренными (обговоренными) в словопрении. Каждая вещь мира начинает свое наставительное бытие тогда и только тогда, когда она опрошена и, если можно так выразиться, отвечена, то есть стала темой урока, занесена, так сказать, в экзаменационный билет. Вопрос – ответ... Каждая вещь, таким образом, есть предмет школьной программы. А сумма всех вещей мира должна была бы составить полный курс Алкуиновой школы. Если же при этом дан (пусть не явно) закон этого сложения-сочленения, то тогда можно сказать так: мир есть школа. Но мы скажем мягче: мир как школа, если только средневековая учительская ученость и в самом деле что-нибудь стоит в средние века и что-нибудь значит для человека этих веков.

Сейчас мы как раз и займемся выведыванием принципа устроения словесно-смысловой композиции всего, что есть в мире, сложившегося в мир (или не сложившегося?) – мир, который может быть понят как школа.

Но прежде выпишем значащие слова первого, вопрошающего-вопрошаемого, ряда – слова-вещи, которым предстоит стать (или не стать?) словами-смыслами слов-вещей.

1. Буква; 2-3. Слово; 4. Язык; 5. Воздух; 6. Жизнь; 7. Смерть; 8-29. Человек (сам по себе и ближайший человеческий контекст: его спутники, перемены, происходящие с ним; свобода человека, голова, тело, волосы, борода, мозг, глаза, ноздри, уши, лоб, рот, зубы...); 30-46. Пропуск в тексте (в данном цитировании); 47. Небо; 48. Свет; 49. День; 50. Солнце; 51. Луна; 52. Звезды; 53. Дождь; 54. Туман; 55. Ветер; 56. Земля; 57-58. Пропуск в тексте (опять-таки в данном цитировании); 59. Вода; 60-63. Пропуск в тексте (вновь в данном цитировании); 64-73. Времена года, небесно-земной календарь; 74-83. Живущий человек в бытийственном контексте; 84-98. Чудо-загадка-парадокс; 99. Воин; 100-101. Еще два парадокса.

Ряд ответов представим несколько короче (учитель имеет в виду отметить лишь соотносительный принцип вопросов и ответов).

3. Язык; 4. Воздух; 5. Жизнь; 6. Смерть; 7-28. Человек... 55. Земля; 74. Берег (75. Что такое берег?); 98. Спутница воина (99. Что такое воин?).

Попробуем укрупнить тематическое разнообразие этого урока, сгруппировав вопросы-ответы в содержательно-весомые пласты этого учебного материала.

"Допарадоксальная", так сказать, дискурсивная (по внешнему виду) часть урока – и это совершенно ясно – имеет свой центр: 8-29 – Человек и все о нем; человек как не подлежащая никакому сомнению мера всех вещей. Каждая вещь мира (как мы увидим дальше, и мир в целом) должна быть дана в человеческом измерении, как и полагается во всяком учебном деле. Бог запредельный, высший смысл всего – до поры вынесен за скобки урока, ибо урок – вполне гражданское, так сказать, цивильное дело.

"Человеческому" пласту материала предшествуют средства обговаривания, научаемой представимости жизни: буква, слово, язык... Жизнь, Смерть. Учительское космотворение, как и божественное, начинается со слова: Слово и слово. Волевой акт – у бога; у человека – как бы подражающий, но высветляющий сокровенный смысл, приобщающий этому смыслу, научающий(?) ему.

А что следует за "человеческим" пластом материала? – Пласт космогонический, который, строго говоря, может обойтись и без человеческого участия, если только, конечно, все эти горние – космические – вещи не претворять в слова о них, претендующие – все вместе – схватить их смысл. А не претворять нельзя, ибо идет урок научения – в высшей степени человеческое дело, имеющее в столь же высокой степени исключительно человеческий результат: слово-жест должно стать поступком-жестом, правильным действием правильно (то есть по выученным правилам) проживаемой жизни. Вот почему сразу же после учебно-обговоренной космогонии идет блок 74-83, имеющий человека в деле; человека как средоточие смысла в качестве единственного своего содержания. Человек-объект (8-29) и человек-делатель (74-83) должны отождествляться в едином и единственном смысле, и оттого космос (мир вещей) предстает (как бы предстает) цельным, целостным – годным к тому, чтобы выучиться быть в нем.

Предстает цельным. Но как предстает цельным? Или точнее: как он делается таковым?

Сцепленность вещей, казалось бы, нерушима и предопределена: звено к звену и колечко в колечко. Тютелька в тютельку и точь-в-точь. Беззазорное на первый взгляд, сплошное дело. Непрерывное, как непрерывно ученое словопрение; вечно непрерывное как непрерывна – и в этой своей непрерывности вечная – жизнь в бесконечно длящемся одном слове, хоть и составленном из бесконечного множества слов. В одном Слове о мире. В слове-смысле...

Как же все это сработано?

"3. Пипин. Кто рождает слово?

Алкуин. Язык.

4. Пипин. Что такое язык?

Алкуин. Бич воздуха.

5. Пипин. Что такое воздух?

Алкуин. Хранитель жизни.

6. Пипин. Что такое жизнь?

Алкуин. Счастливым радость, несчастным горе, ожиданье смерти.

7. Пипин. Что такое смерть?

Алкуин. Неизбежный исход, неизвестный путь, живущих рыдание, завещаний исполнение, хищник человеков.

8. Пипин. Что такое человек?" и т. д.

Кантилена... Никогда не кончающаяся партия, протянутая линейно-бесконечным бесфинальным временем в бесконечную (?) даль. Но предел есть. Он – наведение (каждый раз!) на смысл, лежащий за всеми возможными пределами, но и... здесь, рядом, сей миг. И ради него, этого смысла, собственно, и затеяно все это странное учительство. Механически (?) усвояемое складывание слов о словах. Но так ли это? Ведь мир-то целен и зрим. Лицезрим...

Предшествующий взгляд на текст как целое, построенный по кантиленному принципу учительского умения представлять мир как школу, привел к тому, что слова-вопросы и слова-ответы, слившись-сцепившись, стали учебным материалом мироздания как мирознания. Мастерское умение как умение учить при таком обороте дела уже не нужно. Оно как бы ушло из текста, за текст... Посмотрите: разве похожи буква на стража истории, слово – на изменника души, а год – на колесницу мира? Не особенно похожи. Да и вовсе не обязаны быть похожими, потому что даже слово, обозначающее ту или иную вещь, вовсе не должно быть на нее похоже: слово кошка лишь привычка делает похожим на самое кошку. Но само называние чего-нибудь чем-нибудь само по себе законодательно неукоснительно. Назвать букву стражем истории, причем учительски аподиктично, означает, что так оно и есть: назвать значит оговорить названное в качестве не только существующего, но и бытийствующего, ожившего и навсегда с этого момента живущего в слове.

Но вид называемого и вид нового имени – это два разных, вовсе не похожих друг на друга вида. Однако два таких вида, которые как-то оказались друг с другом соединенными: в паре, но и порознь. Новое имя, данное учителем, – метафора, мнемонический знак, иносказание... Но, может быть, и то, что имеет отношение к сути дела. Разрыв очевиден, а связь (понятийная, "эссенциальная" – сущностная) проблематична (или проблемна?). А если подумать, то и вовсе эта сущностная связь здесь не просматривается. Значит, два ряда – обговариваемое и то, что вышло из этого обговаривания, – лишь псевдоединоматериальны. Единство иллюзорно (оно осуществляется лишь формально – в принципе "кантиленности" построения целостного мира для умения в нем быть и жить). А разрыв реален. Зазор очевиден, ибо не преодолен в понятии: учительское умение Алкуина произвольно и как бы отрицает авторитарную волю учителя; но вместе с тем как бы сулит выучиться мастерить – называть! – мир, складывать его из слов – вопросов-ответов по поводу его частей, составляющих этот мир. Умение учить как правильное называние предметов научения, а не как умение их исследовать. Но насколько это называние правильно? Да и правильно ли вообще? Загадывание имени вещи как ее образа? Тайна каждой вещи этого мира и мира в целом?

Но, может быть, разрыв-зияние меж словом-вещью и словом-именем – вовсе не зияние и не разрыв, а всего лишь нововременная иллюзия нынешнего исследовательского сознания, свысока взирающего на экзегетическое мышление средневековья – магистерско-школярское мышление каролингских времен? Это можно проверить, причем проверить почти экспериментально.

Проверяя, будем исходить из того, что учительская система Алкуина законосообразна во всех своих частях и срезах, как, впрочем, и полагается быть любой учебной схеме, если она действительно хочет учить, а не вводить в заблуждение. От вопроса ждут однозначного ответа, единственной выраженности в слове, то есть его жизни в единственном слове, именующем предмет воплощения. Испытаем Алкуинов урок на это вполне напрашивающееся предположение.

Язык – бич воздуха (4). Но движение воздуха, то есть то, что возможно сделать бичом (языком), есть ветер (55), который в той же мере есть "волнение воды, осушение земли" (55). В результате: ветер есть язык (с той же примерно точностью, что и в случае № 4).

Еще пример. Год – колесница мира (68). Ее везут ночь и день (69), а луна – око ночи (51). Значит, луна (око ночи) – возница этой колесницы, которую везет безглазая ночь, потому что ее глаз где-то там, на облучке.

Или еще. Сон – образ смерти (17). Но сон наяву – надежда (80). Значит, смерть – в определенном смысле тоже надежда на... воскресение, райское блаженство, загробную радость души.

При таком вот кантиленном принципе миросложения-миропреподавания взаимоопределимо – взаимообосновываемо – все. И конца этому нет. Нет и твердого знания. Нет, строго говоря, и научения этому знанию. (Конечно, как это понимает Новое время.) Есть лишь ученое незнание, равное в идеале знанию-переживанию смысла как тайны. Ради наведения на смысл все это и затеяно. Зияние меж вещью и именем и есть место для смысла, остающегося тайной, разгадка коей – всегда чудо. Оно, чудо, входит в Алкуиново умение учить. Чудо сочетания несочетаемых слов, призванных описать предмет, причастный смыслу, но и сам этим смыслом являющийся. Но как возможно такое тождество? Не к ответу ли на этот вопрос произвольно прерванная цепочка вопросов-ответов на восемьдесят второй позиции завершается золотым брелком чудесного, на котором мастерски выгравированы поучающие микрочудеса (83-98, 100, 101).

Уверовать в чудо?.. Но не чудо ли сама вера? Да, потому что низойдет или нет, неизвестно. Нет, потому что откроется только заслужившему сие личными стараниями, бодрствованиями и радениями. Личный опыт и лично лицезримое чудо.

1. Отражение в воде: никогда не существовавший, но почему-то прогуливающийся мертвец (84). – Несуществующее, но видимое.

2. Незнакомец, которого тоже никогда не было, говорил, не имея ни языка, ни голоса. Это сон (85). – Несуществующее, но говорящее.

3. Мертвое рождает живое, а живое своим дыханием истребляет мертвое. Это огонь, рождаемый от трения дерева о дерево и сжигающий дерево (86). "Диалектика" живого – мертвого. Парадокс рождения живого мертвым.

Далее идут зашифрованные, на близкие темы, загадки, не содержащие ответа (87 – колокола, 89 – ?, 90 – ловля вшей, "гомеровская загадка"; 91 цыпленок, вылупившийся из яйца; парадокс "до и после"; 92 – эхо: не ест, а отвечает на голос; 93 – река и рыба; 94 – сон: не закроешь глаза – не увидишь; 95, 96 – ?; С №96 попробую помочь комментаторам: поднимешь голову, а он поднимается выше – пуф-подушка. Ситуация "каламбура": голова моя, а думают – она того, кто загадан). 97 – Адам; сотворенный богом Илия, вознесенный на небо; Лазарь, воскрешенный Христом; 98 – стрела: загадка-метафора, лишенная внутренней парадоксальности. – Ответы взяты из примечаний к тексту. Загадки 100 и 101 оставляю про запас.

А пока остановимся на чуде под № 86 (по нашей нумерации – третьем). Эка невидаль! Потерли дерево о дерево и получили огонь, который спалил обе деревяшки. Эта ежедневная, обыденная практика, известная еще во-он с каких времен. Практика здравомысленного опыта, правда, остающаяся до поры без объяснения. Чудо в другом: в словах, конструирующих и воспроизводящих жизнь этого артефакта в материале букв, слов, предложений. Представление жизни вещи в слове о ней. Но, конечно, не в простом слове – не в простых словах, а в таких именно словах, сцепление которых (связь, сочетание, рядоположенность) принципиально загадочно – парадоксально. И тогда знание о вещи предстанет знанием об умении сказать о ней, умении научить этой вещи, то есть изготовить предмет научения (что означает, прежде всего, озадачить ученика тайной очевидного). Продлить вещь в личном действии с ней и есть ее познать. Только данная в парадоксальной форме тайна станет очевидной, станет предметом научаемого ума, сделается делом учителя, высветляющего смысл для просветления ученика. Послушайте еще раз: "Мертвое родило живое, и дыхание живого истребило мертвое" (которое родило именно это живое). Назвать вещь по имени, строго говоря, уже чудо. Но слово перечеркнуть словом же и в результате этой словесной самоаннигиляции получить словесную же цельнопротиворечивую формулу предмета, ожившего во всей своей бытийственной (загадочной) полноте, – вот это чудо так чудо. Само по себе. Ни к чему не приобщенное. Самоцельное (самоценное)! Но чудо как норма(?) научения в средние века. Уверование в эту "норму" – обязательное условие научения. Разрыв в дискурсивном переходе от "буквы" (вопрос) к "стражу истории" (ответ) (1) должен быть преодолен "чудом-нормой" словосцеплений. А в это должно уверовать как в нормативное правило. Так мысль о предмете сливается в указующем чаянии – с замыслом этого предмета. С его смыслом. Ускользающим, но запеленгованным смыслом... И это чаемое тождество получает высшую санкцию в парадоксально (чудодейственно, то есть божественно) изготовленном слове, сквозь которое просвечивает смысл. Такое вот умение – научение учить – и составляет смысл учительского канона Алкуина, призванный заполнить (и квазизаполняющий), но заполняющий, как мы видим, иллюзорно вакуум-знание меж словом-вещью и словом-биркой, именуемым и именем, вопросом и ответом. А смысл вещи играет, просвечивается в речевых сломах и сколах: "Дыхание живого истребило мертвое" (умертвило мертвое – "смертью смерть"). Но... дыхание живого. Метафора-троп сильнее любых логических выкладок.

Но с виду учебная кантилена Алкуина-учителя и Пипина-ученика должна длиться бесконечно. В самом деле, это дление из-за бесконечных возможностей воспрещающе-отвечающего словопрения принципиально бесконечно. Оно-то и делает словесный материал учительского дела Алкуина сплошным. И тогда зачем, спрашивается, заполнять зияние меж вещью и словом о ней? Не лучше ли просто прервать (естественно прервать) цепь этой элоквенции? И здесь опять-таки следует позвать чудо парадоксально устроенного слова. Только оно, чудо, есть естественное средство противоестественно замкнуть бесконечно наращиваемую цепь, замкнуть в кольцо – положить предел дурно длящейся бесконечности. Прямая и круг. Почти завершающее урок Алкуина чудо под № 100 как раз и призвано сделать это. "Что вместе и существует и не существует?" спрашивает Алкуин. Сообразительный (уже наученный, – ведь урок-то подходит к концу) Пипин отвечает: "Ничто". "Как это может быть?" – любопытствует Алкуин. А Пипин не лезет в карман за словом и отвечает так: "По имени существует, а на деле нет". И вновь по видимости чудо, а по правде нет. Содержательное, осмысленное ничто приходит не ко всякому.

Такой поворот дела утверждает ничто в качестве существующего словесно и не существующего на деле (на деле же это – Всё: апофатически определенное ничто). И тогда разговор о ничто, данном только в слове, должен иметь конец, собственную словесную же концовку последнего творческого слова, сказанного в ничто и из этого ничто сотворившего Всё. Мир избыл себя в слове о нем. Зато получил законченность и определенность полной своей словесной выявленности, при которой слово обретает плотность и зримость вещи. Предмет научения изготовлен: он целостен, веществен, хотя и освещен в последнем самосветящемся – божеском слове; творческом слове-смысле, возможность научения коему как будто обернулась невозможностью затеянного научения. Но... искушение научить сильно.

Урок Алкуина венчает (завершает) такой парадокс (101).

"Алкуин. Какой вестник бывает нем?

Пипин. Тот, которого я держу в руке.

Алкуин. Что же ты держишь в руке?

Пипин. Твое письмо.

Алкуин. Читай же его благополучно, сын мой".

Вестник, долженствующий говорить, безмолвствует. Зато немые литеры могут быть оглашены – обратиться к слуху. С буквы началось – буквой и кончилось. От слова до Слова. От учительского слова, принадлежащего смертному, к Слову Учителя учителей, слову-смыслу: видимо-слышимому слову-смыслу, данному в чуде, коему не научить. Если только и в самом деле это чудо, а не расхожий норматив. (Вспомните, пожалуйста, чудеса № 74, 85 в нашей нумерации чудеса первое и второе: о видимом несуществующем и говорящем несуществующем).

Изготовление вещи под названием "машина, которая учит учить" завершено. Это канон Алкуина, учителя из учителей; агрегат, рассчитанный навсегда, а выдержавший тоже немало – пять, шесть, а то и семь столетий.

Но для чего все это? – А все для того же: чтобы выучиться смыслу смыслов для праведного житья-бытья. Эта внеучебная цель, но во имя коей вся эта учеба, дана в вопросах-ответах под №74-82. Но дана как бы между прочим. Ведь урок Алкуина – всего лишь о научении учить. Может быть, здесь как раз и затевается будущая схоластика, замышляется назидательная символология, репетируются дидактические элоквенции университетских времен?..

НО О ПРАВЕДНОМ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ у Алкуина есть особое сочинение. Это "Риторика", или "Диалог мудрейшего короля Карла и Альбина, учителя, о риторике и добродетелях". Обратиться к этому сочинению важно в высшей мере, потому что, может быть, здесь как раз и содержится наставительная отгадка к загаданному миру в Уроке загадок, призванном столь странным образом научить быть в этом мире и жить по истине, правильно читая загадочные тексты, загадывающие мир в целом и каждый фрагмент этого мира.

Эпиграф к трактату, сочиненный автором, вполне явно – вне загадочных иносказаний – декларирует намерения сочинителя:

Кто пожелает узнать порядок гражданского быта,

Тот наставленья прочти, скрытые в этих листах,

Карл-государь и смиренный Альбин – велевший с писавшим

Вместе составили их в смуте придворных забот.

Труд един, но двое творцов, и оба несхожи:

Этот – миру отец, этот – убогий жилец.

Ты, кто станешь читать, не гнушайся нетолстою книгой:

Ведь и у малой пчелы сладостный копится мед.

"Миру отец" ориентирует мир и все его вещи по причащающей к абсолюту иерархической вертикали; "убогий жилец" свидетельствует о мире и всех его вещах как божественно самоценный (у-богий), хотя сирый и жалкий. Асимметрия зрения – вверх, но и к миру лицом к лицу сохранена и в этом – вовсе не загадочном – риторическом зачине.

Каково же оно – это праведное житье-бытье, сказанное открытым текстом, но в контексте текста загадочного?

Научить праведному житью, говорит Алкуин Карлу, можно, если только суметь быть "столь же искусным, сколь и послушным". Искусным загадывателем, а послушным – в бесхитростном рассказывании о добродетелях; схоластически безупречном рассказывании, казалось бы, делающем удивительность и восхищенность загадывания ненужными. Но для праведной жизни одной науки мало. Ведь наука – только для пользы. Нужен еще и опыт, ибо только он приносит силу. Но опыт у каждого свой, и ему не научиться. А наметить область, где этого опыта можно набраться, вполне под силу. И здесь научающие приемы важны. Они – буквы, а опыт – смысл. Буква закона и смысл. И Алкуин (в трактате он Альбин) тщательно об этом толкует. Внимательное вчитывание в текст снимает разночтения. И все-таки не до конца. Альбин продолжает, переходя к тому, что только правильным – обучаемым – чтением не одолеть: "О букве и смысле закона спор возникает тогда, когда один ссылается на сами писаные слова, а другой сводит всю речь к тому, что, по его мнению, думал писавший. Например, закон запрещает ночью открывать городские ворота. Некто открывает и впускает в город друзей, дабы, оставшись за воротами, они не были схвачены врагами. Обвинитель упирает только на букву закона, защитник на смысл: законодатель-де приказывал закрывать ворота от врагов, но не от друзей". Как видим, защитник руководствуется нравственным домыслом, поддержанным личным опытом жизни приличного человека. А этому не научить. Зато обнаружить в себе этот опыт как поступающее действие можно. И рассуждения о писаных правилах, о правильно (по правилам) начертанных законосообразностях этому способствуют.

Мир загадок Алкуина – это, в известном смысле, мир аналогий. Выучиться строить аналогии можно. Но можно ли по ним жить праведно, быть в собственных поступках угодным богу или все же одних аналогий (загадок) мало? Альбин приводит пример с неким Ксенофонтом и его женой, призванный выявить предел, за которым следование аналогиям невозможно без осмысления жизни по правде, укорененной в опыте самопонимания – само-образования, чему никакими примерами не научить. Философ задает жене Ксенофонта и самому Ксенофонту следующие вопросы: "Скажи мне, прошу, жена Ксенофонта, если у твоей соседки больше золота, чем у тебя, то предпочтешь ли ты иметь ее или свое золото?" (Далее то же о дорогих одеждах, женских украшениях и, наконец, о муже); "Скажи, пожалуйста, Ксенофонт, если у твоего соседа лошадь лучше, чем у тебя, предпочтешь ли ты иметь лошадь его или свою?" (Далее о земле соседа, а потом и о его жене).

Спрашиваемые, конечно же, предпочитают большее и лучшее, то есть то, что не у них, а у соседки и соседа. Но в случае вопроса о чужом муже или чужой жене ряд аналогий прерывается. Мысль переводится в совершенно иную плоскость – из иерархически причастной к наилучшему в ошарашивающе иное: желание иметь самую лучшую жену и самого лучшего мужа неистребимо. Но путь к этому в само-образовании, само-совершенствовании самих желающих – сами сумейте стать самыми лучшими женщиной и мужчиной; и тогда у каждого из вас будет самый лучший спутник жизни, – предопределенной, но и волевым образом, лично – вне аналогий – сработанной. Но этому научить нельзя. Это – из области личного, хотя и боговдохновенного опыта. А наука об аналогиях лишь наводит на необходимость встать на путь этого опыта – особого, индивидуально неповторимого для каждого. (Далее Альбин преподает Карлу урок классифицирующих различений в области аналогий – вполне постигаемой области ранней схоластики, успешно развиваемой в опоре на позднеримские авторитеты, чтимые во времена Каролингского возрождения.)