Текст книги "Последний шанс"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
Это ее манера – то и дело менять тему разговора. Она сбивала с мысли собеседника и держала его в постоянном внутреннем напряжении. С такой не соскучишься!
– К детективам?! – переспросил Орач, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. – Наверное, как каждый профессионал к дилетанту, воображающему себя специалистом... Скорее всего – никак. Разве что они способствуют пропаганде основ правопорядка среди населения,– смягчил Орач свой приговор.– Да и то лишь в том случае, если автор разбирается в том, о чем пишет. А то ведь в погоне за так называемой «достоверностью» начинают раскрывать специфику работы милиции, обучают начинающих преступников тонкостям ремесла. В этом отношении особенно опасно кино. Помню, в каком-то зарубежном фильме была искусно показана драка: герой вооружается увесистой бутылкой из-под шампанского. После этого фильма прокатилась волна преступлений среди подростков: в дело были пущены бутылки; их разбивали, оставляя в руке горлышко с острыми краями.
– Я об этом тоже слышала, когда еще работала в мединституте, на курсах повышения квалификации.
– Кстати, если не секрет, почему вы расстались с медициной?
Генералова, сидевшая в кресле, напряглась. Глаза – в прищур.
– У меня от вас нет секретов. Не было их и от Сани... А он так любит вас, у него такая вера в отца... Короче, мой уход из медицины был социальным протестом.
Иван Иванович от неожиданности даже крякнул, словно рубанул с плеча топором по сучкастой колоде, чуточку наискосок, чтобы острое лезвие не застряло в смолистой вязкости.
Екатерина Ильинична вновь повеселела.
– Надоело приспосабливаться. Для меня врач – это человек, самоотверженно преданный своему делу. А в мединститут набирали порой всякую бездарь: деточек-перекормышей. Такого и близко к врачеванию нельзя допускать. Учится едва-едва, а мы его тащим... Как же: у него – папа! Так пусть папа или дядя и поступают в институт вместо своего оболтуса. Я таким беспощадно ставила двойки. Ну и конфликтовала с деканом. Пыталась объясниться с ректором и секретарем парткома, но.... все ограничилось красивыми фразами. Видимо, чтобы избавиться от «неудобной» сотрудницы, мне предложили читать на курсах повышения квалификации. Согласилась. Думала: доведется иметь дело со взрослыми людьми, которые уже имеют представление об ответственности врача. Увы, и там равнодушных бездарей оказалось предостаточно. Но я ни разу не пошла против своей совести.
– А другие? – поинтересовался Иван Иванович, вспоминая, что по тому делу несколько человек были осуждены за систематическое вымогательство взяток, как было записано в обвинительном заключении.
Генералова пожала узкими плечами:
– Это определил суд...
– А вы хотя бы однажды воспротивились?
– Вас интересует, почему я не стала донкихотом в юбке? Не люблю быть посмешищем. Я на личном опыте убедилась, что систему всеобщего подкупа и задабривания, взаимных уступок и услуг мне не одолеть. И чтобы не стать белой вороной, приспособилась к местности. Есть такое явление в природе: мимикрия...
– И не хочется иногда после такой «мимикрии» отмыться? – спросил Иван Иванович.
Генералова одарила его грустным взглядом:
– С волками жить – по-волчьи выть.
– А восстать бы однажды. Не пробовали? Все – к черту! Вы же Ге-не-ра-лова! Жена академика!
– И что бы это дало? Стать во враждебную позу ко всему коллективу, с которым работаешь? Приходить в институт, словно лазутчик, проникший в осажденную крепость неприятеля?.. Ловить на себе подозрительные взгляды?.. Натыкаться повсюду на многозначительное молчание, вызванное твоим появлением? Иван Иванович, в такой обстановке можно не только взвыть, но и повеситься.
– А результат? – с укором спросил он.
– А-а... Вот вы о чем. – Она поняла его упрек по-своему. – Нет, Иван Иванович, не брала я взяток даже от интересных мужчин. Только следователю ничего не стала объяснять. Он же сразу зачислил меня в преступники. Ни о какой презумпции невиновности и речи не могло быть: «Подарки от таких-то и таких-то получали?» – «Получала. Только в моем понимании – это знак внимания влюбленного мужчины». А следователь: «Какая же вы любвеобильная!» И тычет список. Ничего не скажешь, постарался. Только все это ложь. Дарил мне кто-то из курсантов, к примеру, французские духи. Пятьдесят рублей флакончик. Я принимала, но при первом же удобном случае делала ответный подарок на такую же сумму. Но это следователя не интересовало.
– Он мог этого просто не знать, вы же отмолчались!
– А кто ему мешал узнать? Другие факты он собирал. Уложил, пронумеровал. И мне под нос тыкал: вот, мол, не отвертитесь, признавайтесь, пока не поздно, кайтесь в грехах.
Да, эти факты были на поверхности. Приходит Екатерина Ильинична на работу, сотрудницы ахают:
«Какие чудесные духи! А запах...»
«Подарок».
«Ах, Екатерина Ильинична, мужчины от вас без ума».
А вот ответный презент, конечно же, не афишировался. Это было тайной жены академика. Те же, кому она делала подарки, при встрече со следователем молчали. Казалось бы, женщина попала в беду. Твоя вина – косвенная. Так будь рыцарем! Нет же...
Мещанин прикрывает свою никчемность. А у Генераловой видимых причин для сплетен вокруг ее имени видимо-невидимо. Ходит в брюках – раз. (И это в сорок пять лет!) Гоняет сломя голову машину – два. Друг дома чуть ли не в домовую книгу вписан – три... Есть еще и «четыре», «пять», «десять»... Но самая главная «улика» – мужу за семьдесят, а она-то еще баба в соку...
Если тебя постоянно в чем-то подозревают и каждому ханже хочется заглянуть через замочную скважину в твою спальню, тут уж невольно озлобишься против мещанина.
Как бы там ни было, но те, кто получил презент от Генераловой, на беседе у следователя дружно отмалчивались. Почему? А потому, что подарок от такой женщины всегда причина для подозрения. «Чего это вдруг такая краля расщедрилась? Говоришь, ответный подарок? Знаем мы этих молодящихся матрон! Если так все бескорыстно, то почему ты сразу не сказал? А теперь, когда все вылезло наружу...»
Нет, пусть уж Генералова выкручивается сама. И на вопрос следователя отвечали:
«По части подарка? Было дело – флакон французских духов. Просил друга, привез из Москвы».
Об остальном – молчок. Не спрашивают, чего же высовываться?
А следователю хотелось на имени жены академика Генералова сделать себе карьеру. Не обязательно дело доводить до суда. Главное, чтобы о твоем служебном рвении стало известно начальству.
Может быть, в случае с Генераловой было и не так, просто молодому следователю не хватило опыта, умения проникнуть в суть факта. Но Генералова, в представлении Ивана Ивановича, выигрывала в этой истории. «Женщина с чувством собственного достоинства». Как она сказала? Уход из медицины – это форма протеста? Но кому адресован этот протест? Следователю, пытавшемуся сделать карьеру на громком деле? Тем, кто занимался махинациями на курсах повышения квалификации? Так Фемида уже рассудила праведных и грешных.
«Эх, Екатерина Ильинична! Вы же неглупая женщина... Должно же быть развито у вас чувство реальности!»
На душе Орача стало легче, исчез укор совести, который напоминал о себе с тех пор, как он, отозвавшись на просьбу сына, ходатайствовал за Генералову перед Строкуном.
«А Санька-то у меня все-таки молодцом!» – порадовался Иван Иванович.
И с этого момента напряженность между ним и Генераловой прошла.
– Иван Иванович, а вы знаете, как называлась моя кандидатская диссертация? – вдруг спросила Екатерина Ильинична.
– Понятия не имею.
– «Предродовая патология плода в случае материнской эклампсии».
– А что это такое: «эклампсия»? – поинтересовался Иван Иванович.
Он никак не мог представить себе эту резковатую в движениях изящную женщину оперирующим хирургом – в бахилах, в рыжеватом от дезинфекции халате, с плотной маской на лице...
– Тяжелый токсикоз при беременности, – пояснила Генералова. – Когда отказывают почки, теряется память, начинаются судороги. Чаще всего при этом плод гибнет. У меня описано тридцать девять случаев. Если хотите, это подвиг диссертанта. Случаи заболевания я собирала с первого курса. Весь Донбасс исколесила. Даже в Ворошиловградской области имела своих уведомителей. Звонят – и я мчусь. Вот тогда-то я и пристрастилась к быстрой езде. Понимаете: тут порою все решают мгновения. Надо успеть сделать патологоанатомическое исследование плода. А это почти всегда связано с нервно-психическим потрясением матери.
«Копаться в плоде неродившегося младенца...» – подумал Иван Иванович. Впрочем, и в его работе не однажды доводилось иметь дело с трупами, и с рассеченными, и с разложившимися.
– А какое-то практическое значение ваша кандидатская имела?
– Конечно! Вначале я ставила перед собою цель спасти мать. Как панацея – немедленное переливание крови. Потом оказалось, что своевременное переливание донорской крови спасает и ребенка. Тогда возникла проблема ранней диагностики эклампсии...
– Ну и что? – спросил Иван Иванович. Он невольно ждал каких-то убедительных фактов, каких-то внушительных цифр, которые бы свидетельствовали...
– А ничего, – ответила с безразличием женщина. – Я начала конфликтовать по разряду «не хочу приспосабливаться к подлости» и перешла на курсы повышения квалификации.
– Жаль, – посочувствовал ей Иван Иванович.
– А чего жалеть? – пожала плечами Генералова.
– Не завершено такое нужное дело... Вы ушли в кусты...
– В науке не бывает раз и навсегда решенных проблем, – возразила ему Генералова. – Я проторила тропу, по ней пошли другие. Эклампсия перестала быть смертельным недугом. А вообще, признаюсь, во мне очень остро развито чувство противления.
– Ну и что вы доказали, расставшись с медициной?
– По крайней мере, теперь мне не надо жить по принципу «применительно к подлости». Никто не заставляет меня делать то, против чего восстает моя совесть. На курсах, да и в мединституте, я должна была угождать каким-то оболтусам, вечно что-то с кем-то согласовывать. Те же учебные планы. Каждый год переписывай одно и то же... Даже нельзя одеться так, как хочется, надо, как все. А джинсы в студенческой аудитории – это удобно, но запрещено дурацким этикетом.
– А ведь вы по натуре анархистка. Потенциальный разрушитель всяких канонов, обычаев, устоев.
Она не согласилась:
– Нет, Иван Иванович, если и разрушитель, то не обычаев, а командующих нами предрассудков. Я противник не самих законов, регламентирующих жизнь общества, а догматического, бездушного их применения... Чтобы вы меня поняли, хотите, расскажу, как я стала Генераловой?
– Любопытно, – улыбнулся Иван Иванович, который все еще не мог окончательно определить своего отношения к этой женщине.
Он уже начинал понимать Саню, который в минуту душевной неуравновешенности выпалил: «Я люблю ее». Лишь одно ему было непонятно: что в ней от натуры, а что придумано как мера самозащиты? Суть человека, по убеждению Орача, в его отношении к фактам. Сам по себе факт еще ни о чем не говорит. К примеру, выпускник десятого класса зверски убил своего соседа по дому. Казалось бы, факт однозначен. Каковы же мотивы преступления? Оказывается, сосед попытался изнасиловать девушку, которую любил вчерашний десятиклассник. Он случайно зашел к девушке и оказался свидетелем дикой сцены.
– Иван Иванович, чаю или кофе?
Орач указательным пальцем постучал по стеклу на часах: «Время!»
– Жаль, – сказала Генералова. – Тогда буду краткой. Известно ли вам, что я закончила «на отлично» три курса политехнического института? Могла стать геологом.
Такого поворота в жизни Екатерины Ильиничны он не мог и предположить.
– И вот кончается семестр, профессор Генералов приглашает меня зайти к нему на кафедру. Прихожу. Людей там, как всегда, полно. Викентий Титович с обычной иронией выкладывает: «Надеюсь, коллега, вы не станете возражать, ежели я включу вас в состав геологической экспедиции сезонным рабочим. Задача: изучение Байкальского разлома». Он каждый год отправлялся в экспедицию со студентами, заканчивавшими третий курс. Отбирал тех, на кого надеялся... Я, конечно же, рада-радешенька. А он: «Но в связи с тем, что вы будете единственным представителем женского пола в группе, вам необходимо выйти замуж. И чем быстрее, тем лучше. Паспорт у вас при себе?» – «Нет, – отвечаю, – в общежитии». А у самой от предчувствия – сердце трепещет. Викентий Титович был самой популярной личностью в институте. На его лекции приходили толпами. Он никогда не повторялся. Каждый раз был оригинален. Все девчонки были от него без ума. Высокий, стройный. О его выносливости в экспедициях ходили легенды. Тонкий ценитель юмора, он часами мог читать напамять стихи многих поэтов. Словом, кумир. И учтите еще одну деталь – холостой. А ему уже сорок семь лет. И вот он говорит: «Если вы, коллега, не возражаете... Во дворе института – моя машина. Скажете Мише – он в вашем распоряжении... Жду вас».
Через неделю я стала Генераловой. Экспедиция по теме «Геометризация полезных ископаемых Байкальского разлома» была нашим свадебным путешествием. Вернулись мы с полевых работ, я и говорю Викентию Титовичу: «Поменяю специальность». «Во имя чего? – спрашивает он. – Ты же прирожденный геолог! У тебя чутье...» – «Не хочу всю жизнь ходить под тенью профессора Генералова». (Звание академика он получил позже). Мне нужно свое солнце». Он не возражал. Он никогда меня не отговаривал. Решила? Обдумала? Действуй! Так я перешла в медицинский и сразу же увлеклась новой профессией. Я считаю: нет скучных дел, есть скучные люди. Пропадала в морге и анатомичке. Помните у Пастернака: «Во всем мне хочется дойти до самой сути: в работе, в поисках пути, в сердечной смуте, до сущности прошедших дней, до их причины, до оснований, до корней, до сердцевины». – Она помолчала и, вздохнув, вдруг спросила: – А вам Пастернак нравится?
– Не знаю... Поэт популярный в определенных кругах. Принес как-то Саня его сборничек...
– Это я ему порекомендовала.
– Я полистал. Нет пушкинской простоты. Требует особого внимания. Очень сложная для восприятия система образов. По всей вероятности, чтобы понять его, нужна специальная подготовка.
– А меня и привлекает именно сложность его образов. Любовь к нему мне привил Генералов... На шахте дурацких вопросов не задают, а вот на курсах... Наши дамочки все интересовались моими отношениями с академиком. Очень уж их смущала разница в годах: двадцать семь лет... Не надоел ли тебе старикашка? Я им отвечала: почитайте Пастернака. У него в каждой строчке что-то новое. Так и мой Генералов: ни один из прожитых с ним дней не похож на предыдущие, поэтому с ним не скучно.
– Любите? – Иван Иванович невольно вспомнил слова полковника Смородина о «друге дома», у которого есть доверенность на управление машиной.
– А вы сомневаетесь? – ощетинилась Екатерина Ильинична.
Как быть? Сказать, что он знает о существовании «друга дома»? Или слукавить, притвориться этаким простофилей? Но Генералова – женщина умная. Поймет, что с ней играют в поддавки. И как среагирует на это? До сих пор она была весьма откровенна. Именно на это и рассчитывал Иван Иванович, ведь он еще не узнал о главном, ради чего пришел сюда: о «жигуленке» бежевого цвета с номерным знаком СЛГ 18—17...
– Хотите откровенно?
– Как и положено между друзьями, – настаивала Генералова. – Вы же Санин отец...
Иван Иванович решил, что играть в прятки с Генераловой не стоит.
– В ГАИ мне сообщили, что на право управлять вашей машиной выписана доверенность...
– А... вот вы о чем. – Глаза Генераловой заблестели злостью.
Иван Иванович понял, что с этого мгновения они уже не друзья.
– Ну что же, товарищ милиционер, расскажу вам и об этой истории...
– Екатерина Ильинична, извините за бестактность, но я хочу вам задать один прямой вопрос.
– Валяйте, – согласилась она.
– Не мог ли человек, имеющий вашу доверенность, сегодня с 16.00 до 18.30 воспользоваться машиной с номерным знаком СЛГ 18—17?
– Эх, Иван Иванович, – с сожалением проговорила Генералова. – Оказывается, вы все-таки больше служака, чем человек.
Она накинула ногу за ногу и обхватила колено руками. Щеки и уши ее медленно накалялись, как гвоздь на газовой горелке.
Затем порывисто встала, взяла с соседнего столика пачку сигарет и пепельницу.
Генералова что-то обдумывала. Длинные пальцы нервно мяли сигарету. Прикурила от газовой зажигалки, несколько глубоких затяжек, кажется, успокоили ее. По крайней мере, она сосредоточилась, собралась с мыслями.
– Вас, Иван Иванович, по всей вероятности, будут интересовать факты, которые легко проверить?
– Такова специфика нашей службы: проверять и перепроверять, – ответил Орач, уверенный, что разговор с Генераловой ничего нового не даст.
– Я не на службе, мне – легче, – начала Генералова. – Я за то, чтобы людям верили... Если уж уверовала в человека, то ничего не может изменить мое мнение о нем. – Она прищурилась, изучающе посмотрела на собеседника и предложила: – Может быть, вам дать бумагу? Для протокола...
– У нас, Екатерина Ильинична, не допрос, а мирная беседа, – уточнил Иван Иванович, неприятно удивленный тем, что эта милая приветливая женщина вдруг превратилась в мегеру.
– Ну, если беседа, тогда совсем другое дело, – с насмешкой проговорила Генералова. – Но учтите, если наш разговор приобретет форму милицейского протокола, я его не подпишу.
Этот тон коробил Ивана Ивановича. Он бы с радостью встал и, холодно извинившись, ушел. Но что поделаешь, работа есть работа, вот и приходится сидеть и выслушивать неприкрытые оскорбления в свой адрес.
– Екатерина Ильинична, в моей памяти хранится немало человеческих тайн. Найдется местечко и еще для одной, если, конечно, она не имеет никакого отношения к интересующему меня делу.
– Не имеет! – Генералова затянулась дымом сигареты и прищурилась, словно вглядывалась в солнечную даль. – По роду своей деятельности вы постоянно сталкиваетесь с подлым, преступным, поэтому, наверное, перестали верить в любовь.
– А если идти от противного? – возразил он.
Она покачала головой.
– Настоящая любовь – это страдания.
– Почему?
– Потому что она требует жертвы... Человеческой. В костре страстей и сомнений сгорают сердца и надежды. Там, где благополучие, любовь становится привычкой, а привычка – обязанностью.
В чем-то она была права, по крайней мере, он не нашел, что ей ответить, и промолчал. Генералова продолжала:
– Женщине сорок пять, а ей все еще кажется, что настоящая жизнь где-то впереди... Увы... Помните, у Суркова:
Найти бы наивного глупого черта,
За молодость душу ему заложить!
Моему Викентию Титовичу – за семьдесят, мне – сорок пять. До сорока я несла свой тяжкий крест, как Христос на Голгофу. Профессор Генералов ниже общей геологии никогда не опускался. Он может за завтраком, и за ужином, и даже сидя в ванной делиться со мной радостью, что урановая смолка из Калифорнии на сто пятьдесят семь миллионов лет моложе смолки из Чехословакии. Да, он большой ученый, он привык все измерять в эрах, эпохах и геологических периодах. А я – простая смертная женщина! Прожитое мною исчисляется годами и десятилетиями, а будущее – днями и часами... Чувство одиночества опутывает душу, как паутина глупую муху. Кричишь: «Караул!», «Помогите!», но никакого отзвука. Глухо. Я хожу по улицам и вижу счастливые лица. Может, мне нужно было уйти от моего Генералова? Это, – она кивнула на импортный цветной телевизор, – надо мною никогда не имело власти. Модной социальной болезнью века – вещизмом – я не страдаю, хотя красивые вещи люблю. Дети нас с Викентием Титовичем не связывают. Но кому нужен этот больной геологией и ишемией чудак, кроме меня? И потом он протянул мне руку помощи, когда я была еще совсем девчонкой... Всем в жизни я обязана ему. Но прошлым живится лишь благодарность, а любовь – настоящим.
Сигарета Екатерины Ильиничны погасла. Она посмотрела на нее, сунула в пепельницу – и тут же взяла новую.
По своему умению одеваться, причесываться, по привычкам (курит), словом, по всем внешним признакам Генералова была модной, современной. Но сейчас Орачу показалось, что это лишь защитный панцирь. А суть ее в ином...
Он потянулся рукой к сигаретам:
– Разрешите за компанию?
Они пододвинула к нему пачку и зажигалку.
С каким удовольствием Иван Иванович затянулся! «И лишать себя такого из-за какой-то статьи в журнале! Да эти ученые готовы отобрать у человека все достижения цивилизации! Сахар – вреден, масло сливочное – враг, соль – и того хуже».
– А в сорок ко мне пришло это, – призналась Генералова. – Все тривиально, банально, по́шло... На восемь лет моложе меня, неудачный соискатель докторской степени. Вымучивает с помощью академика диссертацию. И самое печальное то, что знаю: как только он защитится, в тот же день забудет номер телефона своего руководителя, а значит, и мой. Но Алик заставил меня забыть, что мне уже за сорок, заставил забыть все привычки, заменил мне подруг, оставил за мной лишь одно право: помнить, что я – женщина.
В больших светлых глазах Генераловой блестел лихорадочный огонек. Смотрит на гостя в упор, будто выпытывает. Рука с сигаретой нервно подрагивает. Дышит глубоко, словно одолела крутую гору, втащила непосильную поклажу.
«Любит», – посочувствовал ей Иван Иванович. Ему было хорошо известно это чувство – поздняя, отчаянная, как последний крик утопающего, любовь. Чувство без узды, без оглядки на прошлое, способное толкнуть человека даже на преступление.
И в то же время Иван Иванович почувствовал к Генераловой уважение. Настоящая любовь доступна далеко не каждому из смертных. Это – дар, это – неожиданно открывшийся талант. И очень жаль, если этот талант будет окрашен в недобрые тона.
– Я вам не судья, – глухо ответил Иван Иванович. – Меня настораживает другое: женщина, пораженная недугом страсти, может решиться на все.
Генералова вприщур смотрела на гостя. Но вот глаза ее повлажнели. Длинные ресницы начали «таять», по щекам потекли черные ручейки.
– Из рассказов Сани я нарисовала себе ваш образ... Думала: вот он, особенный, способный проникать в людские души, познавать сокровенное... А вы – как и все... Обычный. Может, когда-то раньше и были таким, а теперь ваши человеческие качества поглотила служба. Нет у вас веры в людей, вам нужен только факт для проверки.
Иван Иванович понимал эту женщину, хотя очень мало знал ее. Видел, что ее корежит, как сыромятную бахилу на огне. Но не мог найти причину: почему она обнажает перед ним душу. Каковы мотивы?
– Извините, Екатерина Ильинична... Если я и стал причиной этих слез, то невольно.
– Не тешьте себя надеждой, Иван Иванович, вы тут ни при чем, – ответила Генералова совершенно спокойно. – Очередное разочарование женщины, подуставшей на долгом пути к вечному приюту.
Вот теперь Иван Иванович, кажется, понял: в Генераловой погибла актриса. Может быть, даже выдающаяся. «Ей бы играть шотландскую королеву Марию Стюарт, отправляющуюся на казнь».
Есть натуры, которые всю жизнь играют однажды выбранную роль. Амплуа Генераловой – трагическая личность...
Теперь Иван Иванович успокоился. Все стало на свои места. А то неопределенность сбивала его с толку, мешала сосредоточиться на главном, во имя чего он сюда и пришел.
Генералова поднялась с кресла.
– С вашего позволения...
И вышла.
Она вернулась минуты через три: привела себя в порядок: никаких следов былого расстройства. Волевая, пожалуй, даже злая. И уж ни в коем случае не нуждающаяся в утешении.
– Кстати, о машине. Я заканчиваю работу в пять. В семнадцать ноль-ноль, если для протокола. Вчера за мной заехал Александр Васильевич Тюльпанов. Это «друг нашего дома», как вы изволили заметить. До шести мы с ним катались за городом, дышали свежим воздухом. Затем он подвез меня к дому, а сам поехал за женой. Алевтина Кузьминична заканчивает работу в шесть часов, выходит из салона красоты, где работает массажисткой-косметологом, в шесть пятнадцать. Пока проводит последнего клиента, пока переоденется. Встретить жену на пороге салона – святая обязанность Александра Васильевича, которая нарушается лишь в двух случаях: когда мы с ним отбываем на юг или же когда отправляется в вояж Алевтина Кузьминична.
«Ничего себе многоугольничек на четыре угла, – подумал Иван Иванович. – А там, гляди, и пятый-шестой-седьмой пропишется. Уж слишком нейтрально ведет себя в этой сложной ситуации Алевтина Кузьминична, массажиста из салона красоты. Знает о связи своего мужа с Генераловой – и мирится с этим! Во имя чего?»
Орач из своей многолетней практики знал, что всякая «темная» в моральном плане ситуация чревата непредсказуемыми последствиями. И хотя взаимоотношения внутри квадрата: Генералов – его жена – Тюльпанов – и его жена лежали за пределами прямых служебных обязанностей Ивана Ивановича на сегодняшний день, не тревожить это, как все ненормальное, противоестественное, не могло.
– Сегодня, – продолжала Генералова, – я попросила Алика заехать за мной на часок раньше. Лирическое настроение. А остальное – как всегда.
– То есть?..
– Алик доставил супругу от салона до дома, и в восемнадцать тридцать пять интересующая вас машина была уже в гараже.
– Вы хотите сказать, что в то время, когда к вам приходил работник ГАИ лейтенант Бахмут, машины в гараже еще не было? – воскликнул Орач.
– Иван Иванович, я доложила вам с протокольной точностью: машина пересекла порог гаража в восемнадцать тридцать пять. Проверять факты и делать выводы – это уж ваша профессия, – пояснила Генералова. – Других сведений, интересующих вас, у меня нет. Ручаюсь вам головой, что в восемнадцать пятнадцать Алевтина Кузьминична вышла из дверей салона и села в «Жигули» бежевого цвета. Дальше все происходило по отработанному за годы супружеской жизни Тюльпановых графику, в который ограбление мебельного магазина не вписывается.
Какая же она ядовитая! Презрение сочилось из каждого ее слова, из каждой фразы...
«Что на нее так повлияло? Где я допустил промашку?» – терзал себя Орач.
– Должна вас предупредить, Иван Иванович, – в ироническом тоне продолжала Генералова, – мои взаимоотношения с Александром – не столь уж большой секрет. По крайней мере, я из этого не делала тайны. Так что где угодно и кому угодно могу сказать только одно: вот уже четыре с половиной года... И не было еще ни одного дня, ни одного часа, когда бы в меня вселилось сомнение, что я неправа, что мне надо строить свою жизнь иначе. Можете записать его данные: Александр Васильевич Тюльпанов, тридцати восьми лет, женат. Детей нет и не будет. Доцент кафедры профессора Генералова. Домашний адрес: Набережная, двадцать, квартира шестьдесят четыре. Найти не трудно – это семнадцатиэтажный дом. Точный адрес салона красоты назвать не могу, хотя бываю там не менее трех раз в неделю. Бульвар Шевченко, рядом с аптекой. Служебный телефон Алевтины Кузьминичны и домашний Тюльпанова вас интересует?
– На всякий случай...
Все названные Генераловой факты придется проверять. Дело в том, что Генералова сама осложнила ситуацию: она выпроводила работника ГАИ, который не сумел добраться до истины. А ведь суть в том, что во время ограбления мебельного магазина «жигуленок» бежевого цвета с номерным знаком СЛГ 18—17 был в пути. Генералова утверждает, что его маршрут выверен по секундам. Хотелось бы в это верить и Ивану Ивановичу, но прежде он должен во всем сам разобраться. Сейчас он вместе с Генераловой зайдет в гараж, откроет багажник, и все станет на свои места: если в багажнике обнаружится «квадратненькая» сума из «тяжелого» брезента, новое ведро и запасное колесо, с этого момента для Генераловой и ее друга начнутся новые неприятности. Если же этих улик нет, придется проверять другие, названные Генераловой факты.
То, что Иван Иванович узнал из неожиданной исповеди Екатерины Ильиничны, не вписывалось в его представление о таких возвышенных категориях, как любовь, счастье, доверие...
Если то, чем живет Генералова, и есть любовь, то как же тогда с унижением ее человеческого достоинства? Два или три раза в неделю она отвозит своего друга с места их свидания к двери косметического салона. И наверняка, отъехав, видит, как он встречает другую, ведет ее, поддерживая под локоток, и что-то нежно нашептывает на ушко. А та звонко смеется! Счастливая: муж встретил ее с работы!
Неужели у Генераловой ни разу за все пять лет не проявилось желание крикнуть себе и ему: «Не сметь!»
Но не кричит. Боится потерять то, что имеет. Но любовь – это же взлет духа! Это же вселенная на двоих. Поэтому любовь всегда немножко эгоистична, она не умеет и не желает делиться с кем-либо своим сокровенным. Что для нее мать, родившая и вскормившая! Что дети... Твоя плоть, твои мучительные радости, твоя надежда, твоя обогретая улыбкой старость!
Увы, случается...
...Жадная до жизни Екатерина Ильинична... Увязший по уши в своей работе, больной ишемической болезнью сердца академик Генералов... Альфонс, сутенерствующий на чужом таланте, доцент-неудачник Александр Тюльпанов... Его жена – массажистка-косметолог, которая пятый год делает вид, будто не догадывается о симпатиях своей постоянной клиентки к своему мужу...
Ничего святого в жизни этих людей.
Записывая телефоны Тюльпановых, Иван Иванович вспомнил, с какой интонацией в голосе Екатерина Ильинична заявила, что из встреч с доцентом Тюльпановым «не делает тайны», и спросил:
– Екатерина Ильинична, а в каких отношениях вы с женой вашего друга?
Прищурив правый глаз, Генералова ответила:
– Если это важно для обнаружения преступников, ограбивших мебельный магазин, – в превосходных. Она моя ближайшая подруга!
«Массажистка-косметолог для женщины, которая отчаянно борется за каждую толику уходящей молодости, – это, пожалуй, более, чем подруга». Задетый ее сарказмом, Орач не сдержался и ответил на реплику Екатерины Ильиничны не менее ядовито:
– Хранительница неувядаемой молодости – конечно же, ближайшая подруга.
Наверно, это было зло. Иван Иванович тут же раскаялся, но слово – не воробей.
Мочки ушей Екатерины Ильиничны, отяжеленные серебряными клипсами-фонариками, лоб налились багрянцем. Но она справилась со своими чувствами.
– Ах, Иван Иванович, ваша проникновенность убивает наповал.
Он покачал головой и не без внутренней грусти заметил:
– Хочу понять. Вы женщина умная, бог вас не обидел внешностью. – Подумал и досказал: – Умеете нравиться мужчинам. Мне кажется, ваше счастье могло быть более глубоким.
Она поверила в его откровенность и тихо сказала:
– Товарищ майор милиции, вы когда-нибудь слыхали, чем женщина отличается от мужчины? Он любит: «Я так хочу». Она любит: «Он того хочет».
Теперь ему стало жалко Генералову.
– Екатерина Ильинична, это же один из постулатов Фрейда.
