Текст книги "Последний шанс"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
– Не люблю детективов! – признался старый учитель. – И Достоевского по этой же причине не читаю. Страсти-мордасти... Убил мерзавец старуху, и его совесть замучила. Так об этой черной, как оспа, совести – на весь белый мир. Конечно, старушка – не божий одуванчик, по ней самой плаха плакала – сколько она горя людям принесла своим существованием! Но не имеет права один человек судить и карать другого, этим правом может быть наделено только общество в целом. Я хотел сказать – суд, которому общество поручает себя защищать. За умышленное убийство надо наказывать строго. «И аз отмщение воздам!» А мы черную душу прославляем всеми средствами пропаганды: и кино, и телевидение... Не думаем о последствиях. Книга, написанная о преступнике, – все равно что речь защитника, который ищет смягчающие вину обстоятельства. И чем талантливее книга, тем она опаснее. Не могу простить Сереже Есенину, моему любимому поэту, этих дурацких слов: «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Сколько они унесли жизней? Яркому герою, даже подлецу, молодежь стремится подражать.
Старый учитель был интересным человеком со своими четкими, возможно и ортодоксальными, но принципиальными взглядами.
– Арсентий Илларионович, в одном не могу с вами согласиться. Вы недооцениваете социальной роли детектива. Книги Флеминга о знаменитом супермене Джеймсе Бонде сформировали в Америке тот психологический климат, который позволил Штатам ввязаться в войну во Вьетнаме. Детектив на сегодняшний день – это не просто литература или зрелище, это острое идеологическое оружие, которым, увы, наши работники литературы и кино пока еще пользоваться не научились. Детектив читают тысячи, а смотрят по телевидению – миллионы: от подростка до академика. Вы Бернарду Шоу верите?
Старый учитель смутился:
– Как можно не уважать этого великого шотландца?
– Так вот, он назвал полицейский роман, то есть детектив, самой острой социальной литературой. Очень важно, каких героев воспевает детектив. Именно по этому сегодня можно судить о моральном облике общества.
– А без детектива нельзя? – язвительно осведомился старый учитель.
– Но нет смысла и отказываться от него. У каждой эпохи – свой стиль в искусстве. В наше время – это мемуары и детектив. И то, и другое построено на конкретном факте.
– А я предпочитаю образное осмысление этих фактов, – торжествуя свою победу над милиционером, подытожил учитель. – Я сейчас очень много читаю... Возьмите Астафьева... Его «Последний поклон» – это поэма в слезах о ранах Родины. А книги о войне Быкова! А ожившая история России Пикуля! Люблю Гончара со времен его «Прапороносців»[1]1
Речь идёт о романе Олеся Гончара «Знаменосцы». – Прим. Tiger’а.
[Закрыть]. А «Собор» просто потряс меня. Книга о нашей больной совести, о нашем недомыслии, когда уничтожаем свое прошлое, не понимая, что без прошлого нет будущего. У человека без прошлого не может быть чувства Родины. Убежден, что тот владелец серой машины, который запустил в Умку молотком, а меня обозвал гипертоником, как раз без этого святого чувства в душе.
– Если бы, Арсентий Илларионович, поподробнее о его внешности...
Учитель задумался.
– Конечно, он нас с Умкой зло обидел. Но все-таки встреча была скоротечной. И единственной. Но попробую. Я уже говорил: ему чуть за сорок, лоб – овальный, подбородок конусом... острым. Сухая кожа лица... Но главное – глаза. Злые. А от этих глаз и все выражение лица – злое, как у крысенка в капкане. Не говорит, а шипит, брызжет злостью.
– Нос? – задавал Иван Иванович наводящие вопросы.
– Нос? Наверное, острый... Не помню носа. Волосы темные, по самые плечи. На лбу – челочка. Почти до глаз...
– Одет?
– Без головного убора... Какая-то куртка нараспашку...
– Обувь?
– Наверное, ботинки... Да, конечно же, ботинки: когда я нагнулся, чтобы взять Умку на руки, обратил внимание на шнурки... Черные.
– Арсентий Илларионович, приглашаю вас вместе с Умкой к нам в управление: поможете фотороботу составить портрет внешности водителя, который запустил молотком в вашу премилую собачонку.
– Прямо сейчас?
– А что? Вас смущает время?
– Не столько время, сколько мой внешний вид. В этом макинтоше я выгуливаю Умку... Надо бы переодеться.
– Хорошо, заедем к вам...
Когда хорошее хуже плохого
Старый учитель биологии сказал в машине Ивану Ивановичу:
– Мне стыдно за свой возраст.
Орач не понял:
– Почему?
– Я у кого-то забрал годы... Средняя продолжительность жизни у нас в стране – для мужчин – шестьдесят восемь, для женщин – семьдесят пять. Но если долго живут старики, значит, рано умирают молодые и как бы отдают свои, еще не прожитые ими, годы нам, уже выполнившим свою биологическую задачу. А такие люди не нужны, они лишние. Заслуженные-перезаслуженные, но они ничего не производят, лишь потребляют. Общество стареет, и это нельзя считать положительным явлением. Поэтому геронтологам надо продлевать не жизнь вообще, а ее активную фазу. Как ни грустно признавать, но человек должен вовремя родиться и вовремя умереть.
Иван Иванович подумал о том, что проблема долгожития для Арсентия Илларионовича и в самом деле болезненная. То о президенте-диктаторе, затевающем войну на уничтожение человечества из-за ненависти к миру, который моложе его, а теперь вот это...
– Каждый из нас запрограммирован на определенный срок, так сказать, биологическая гарантия. И в пределах этого...
– Верите в судьбу?
– Если хотите, в какой-то мере. Я обратил внимание на вашу походку. Плавная, легкая. Пока еще все суставы у вас надежно смазаны: не скрипят, не заедают. Участковый говорил, что вы каждый день по десять километров...
– Со студенческой скамьи, – признался не без гордости Арсентий Илларионович. – Исключение – армия, фронт. Но там были свои нагрузки и перегрузки.
– А иной приклеен к дивану с телевизором, как жук-рогоносец в коллекции начинающего собирателя.
– Вы хотели сказать, рогач, – уточнил учитель-биолог. – Лукинис червус. Вредителем не является, а посему подлежит охране. Красавец с рогами оленя.
Иван Иванович просто так, к слову пристегнул «жука-рогоносца», а учитель биологии разглядел за этими словами нечто конкретное. И «паспорт» по-латыни выдал.
– Свою судьбу, пусть в природных пределах, мы с вами куем сами, – стоял на своем майор милиции. – И грех вам, Арсентий Илларионович, «катить бочку» на свою старость. Такие люди, как вы, – живая совесть народа, и вы уже самим фактом своего существования действуете оздоравливающе на окружающих. А вот тот, который охотился на вашу собачонку, из породы вредителей. И я лично буду только радоваться, если его век будет укорочен в вашу пользу.
Учитель смущенно улыбнулся:
– А вы – пламенный оратор и умеете убеждать.
Приехали. Иван Иванович завел учителя к себе в кабинет. Крутояров кому-то названивал. Громко кричал, что-то переспрашивал. «С Краснодаром...» – догадался Орач. Когда Крутояров освободился, он представил ему Новгородского:
– Главный наш свидетель: Арсентий Илларионович... Он имел честь мило беседовать с водителем серой машины в ту пору, когда тот был еще безбородым.
– Вы предполагаете? – Крутояров сомневался в новой версии, он верил в прежнюю: «Лазня и его бородач».
– Олег Савельевич, наши предположения и сомнения может подтвердить или рассеять только Арсентий Илларионович. Передаю его в ваше полное расположение, ведите в лабораторию. Вы же у нас специалист по фотороботам.
Задание конкретное, и Крутояров готов был его выполнить.
Отношения, сложившиеся между двумя майорами, сидевшими в одном кабинете, но занимавшими разные должности, дружескими не назовешь. Но это уже из области личных симпатий и антипатий, что же касается службы, то тут к майору Крутоярову особых претензий не предъявишь. Он был исполнителен, легко загорался первой идеей, но трудно расставался с ней ради другой. О себе говорил: «Я однолюб во всем».
Возможно, Ивану Ивановичу надо быть снисходительнее к человеческим слабостям подчиненного?
Крутояров безмерно любил только ту работу, которую выполнял именно он, считая ее самой важной для дела, основополагающей. И ни в гран не ставил все то, что делали другие.
– Не желаете взглянуть на «трех богатырей» Крутояровской работы? Фотолаборатория осчастливила.
После такой рекомендации отказаться от участия в вернисаже было невозможно.
«Трое бородатых». Портреты выполнены в плакатном, обобщенном виде, без индивидуальных черт. Иван Иванович знал, что это результат коллективного творчества. Авторами портретов были очевидцы событий в мебельном магазине. Сколько человек опрошено? Десяток? Два? Казалось бы, каждый должен был увидеть «свою» деталь и тем самым придать портретам неповторимость. Но дело в том (а в этом и беда), что все опрошенные видели то, что прежде всего бросалось в глаза: бородачи, в спортивных куртках, причем в одинаковых. Все происходило в считанные мгновения – однажды увидел, а проверить свои впечатления нет возможности, поэтому одинаковость затеняет остальное, и намять невольно усредняет приметы преступников, подгоняет их к стереотипу восприятия.
Возраст? Где-то 30—55 лет.
Глаза? Круглые... Выпученные от напряжения.
Только у одного из троих бородачей глаза оказались настолько особенными, что на это обратили внимание многие: очень злые, маленькие, прищуренные глаза.
Есть такой прием в плакатной живописи: с какой бы стороны ты ни глядел на плакат, под каким бы углом к нему ни стоял, глаза (или дуло пистолета) обязательно смотрят на тебя в упор.
Может быть, особенность впечатления от глаз одного из троих порождена пронзительностью злобного взгляда?
У двух остальных глаза на портретах были совсем не прорисованы. Лишь намек, как в древнегреческой скульптуре, которая сначала поражает не одухотворенностью выражения лица, а пустыми глазницами.
Одеты все трое одинаково: джинсы, кеды, куртки с тремя вшитыми разноцветными полосками на рукавах. У каждого в руках по спортивной стандартной сумке, из серии «молодежная» – черный саквояж, с каким в давние времена посещали больных земские врачи. Но у эскулапов саквояжи были из кожи, с жесткой ручкой, а эти из прорезиненной материи, на длинных лямках, чтобы можно было носить на плече.
У Ивана Ивановича защемило сердце: положи рядом с этими тремя бородатыми портрет, сделанный фотороботом по описанию Лазни, – и любой скажет: «Одна шайка-лейка!» Борода, сумка-саквояж на лямочках, куртка с сине-бело-красными полосками на рукавах. Единственное, что отличало Саню от остальных, – на ногах у него были кроссовки, импортные, на «липучках». Их ему недавно достала через своих знакомых Марина.
Портрет «Сани» был составлен в деталях, так что он выигрывал перед «плакатными» лицами троицы. Поэтому при осмотре внимание свидетелей привлечет прежде всего его портрет. И все известное им об ограблении мебельного они невольно свяжут с этим портретом. Такое заблуждение может иметь пагубные последствия для Сани.
А что, если Арсентий Илларионович, увидев все четыре портрета, под комментарий Крутоярова (а уж тот, зараженный навязчивой идеей, что бородач, описанный Лазней, – непременный участник ограбления, а возможно, что и главарь, постарается все расписать в красках), потеряв свою объективность, опознает в бородатом «Сане» своего безбородого обидчика, который запустил в собачонку Умку молотком? Совершив под впечатлением внешних факторов ошибку, он будет на ней настаивать и тогда, когда начнет создавать с помощью фоторобота портрет водителя серой машины с номерным знаком ЦОФ—94.
Иван Иванович непременно покажет старому учителю биологии все четыре фотопортрета, но позже, когда Арсентий Илларионович вернется с Крутояровым из лаборатории.
Иван Иванович убрал портреты «трех богатырей» к себе в стол, туда, где лежал портрет «Сани», и перевел разговор на другую тему:
– Что по серой машине?
Крутояров начал описывать трудности, с которыми столкнулся при выполнении задания, и как он лихо выкрутился в, казалось бы, безвыходной ситуации.
– Связь называется! Ночью и то едва дозвонился. Ни черта не слышно. От крика охрип. – Он продемонстрировал, как осел его голос от натуги. – Сделал запрос. Позвонят, ребята будто надежные. А нет – напомню.
Крутояров любил комплименты. Он и сейчас набивался на похвалу. Явно хотел произвести впечатление на «клиента», с которым ему предстоит работать. Иван Иванович похвалил его:
– Олег Савельевич, да лучше вас в управлении никто бы не справился с этой работой. Благодарю!
Крутояров преобразился, ночная усталость исчезла с лица, в плечах раздался, появилась строевая осанка во всем его облике.
«Силен человек своими слабостями», – невольно подумалось Ивану Ивановичу.
Крутояров вежливо пригласил с собой учителя. На пороге обернулся и предупредил:
– Товарищ подполковник, жена звонила. Говорит: «Сын нашелся»... Он что, малолетний? Потерялся...
– Да уже двадцать восьмой. Такие порой теряются еще надежнее.
«Я у него стал уже подполковником», – подумал Иван Иванович. Крутояров всегда с удовольствием подчеркивал, что они оба «в одной весовой категории», и называл за глаза своего начальника «мой майор». А вот сейчас, еще до официального объявления приказа, повысил Ивана Ивановича в звании и тем самым как бы поставил его над собою.
Санька нашелся – это и тревога, и успокоение одновременно. Сейчас должен состояться самый важный разговор. Но освободит ли он отца от тяжести, осевшей на его сердце?
Иван Иванович позвонил домой.
– Доброе утро...
– Доброе, Ванюша, – отозвалась Аннушка. – Саня-то, оказывается, и не пропадал. Позвонил с вечера, трубку подняла Иришка. Сказал: «Я у Генераловых, задержусь». Ни меня, ни Марины дома не было. Иришка ушла. Вернулась поздно, говорит: «В библиотеке задержалась». Знаю я эти библиотеки до часу ночи... Пришла, легла спать...
«У Генераловых...» На какое-то мгновение боль в сердце ослабла. Но тут же всплыла новая тревога. «Сейчас у Генераловых... А вчера в восемнадцать ноль-ноль где был? В мебельном? Лазня тоже в 18.25 находился уже в шахте, зарабатывая «железное» алиби».
– Не звонил... с утра-то?
– Отец! – возмутилась Аннушка. – Ты на часы глянь.
Он посмотрел: четверть седьмого. А у него такое ощущение, будто и ночи-то не было, до сих пор продолжается вечер, который принес столько тревог и сомнений.
– Я еще немножко тут подзадержусь...
«Немножко» – это до вечера?
Он представил, как жена сидит на кровати, подобрав ноги, этакая клушка-хлопотушка в розовой ночной рубашке до пят, которую ей сшила сестра Марина.
Кроме пальто, в доме все было сшито умелицей Мариной: от занавесок до модняцких брюк для Ирины и рубашек для мужчин. Аннушке – сорок второй. Она жила двумя великими проблемами: как бы повкуснее накормить всех, а самой... похудеть. Первое у нее получалось отлично. Одних борщей в ее меню двадцать восемь наименований. А какие блины! И с чем только она их ни ухитрялась делать: с мясом, творогом, медом, топленым маслом, со сметаной, с вареньем... А какие сырники! Во рту тают. А тушеные овощи! А всякие деликатесы! Саня был бесцеремонен с мачехой. Отодвинет тарелку: «Сыт покуда – съел полпуда». И тут же встанет из-за стола. «Посидел бы... – осторожно просила Аннушка. – Другие еще едят». «Помочь не могу», – со скрытым намеком говорил парень. А если Аннушка начинала потчевать кулинарной новинкой, на которые была таровата, он с усмешкой говорил: «Я – не подопытная свинка».
Ивану Ивановичу был неприятен такой тон, но он старался не разжигать семейные конфликты. «Положи-ка, мать, мне еще кусочек», – говорил, протягивая тарелку. Аннушка, глотая слезы, вознаграждала мужа от всей души. Он ел и нахваливал.
Аннушка свято верила в древнюю истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Следовательно, хороший аппетит мужа – верный признак любви.
Иван Иванович старался ее не разочаровывать. И если бы не его хлопотная работа, разнесло бы его, как рождественского борова. А так – держался в пределах. А вот сама Аннушка норму в этом плане перевыполнила. Не так чтоб уж очень, но все же... Она завидовала сестре: «И ешь ты не меньше меня, а фигура – как у Иришки...» Марина отшучивалась: «Порода во мне малопродуктивная: не в коня корм».
...Иван Иванович прекрасно понимал: сколько бы ни оттягивал, а встреча с Саней необходима. И чем раньше – тем лучше. Прямо сейчас, пока Крутояров колдует с учителем над портретом владельца серой машины с краснодарскими номерами.
Но звонить на квартиру академику в половине седьмого не совсем удобно. Трубку наверняка снимет Екатерина Ильинична. А после вчерашней встречи... Ошибся розыскник, за неимением ничего путного – набросился на первый попавшийся манок. Конечно, и Генералова хороша! Как она обошлась с работником ГАИ! Можно сказать, по-хамски. Выставила из квартиры с барской вежливостью. А ее машина, оказывается, во время ограбления магазина где-то «гуляла», по крайней мере, в гараже ее не было. Подобный случай подлежит проверке. Но как же! Заела нас кошачья гордость: «Меня! Генералову – проверять?! Не принимала ли я участия в «гоп-стопе»! Идиотизм!!!»
В вашем понимании, Екатерина Ильинична, возможно, что и идиотизм. Но проверяется десять версий. И вот одно из предположений заинтересовало работников правопорядка. В остальных девяти случаях приходится приносить извинения.
Как говорится, и слава богу, что Генералова со своей машиной оказалась в числе тех девяти.
Иван Иванович набрал номер квартиры, но долго не решался отпустить диск на последней цифре. В такую рань тревожить порядочных людей... Неблагодарнейшая работа. Но что поделаешь! Пока среди преступников не появится мода: согрешил – и тут же с повинной...
Трубку подняла Генералова.
– Екатерина Ильинична, прошу извинить. Вас беспокоит Орач-старший. Где-то там у вас Орач-младший. Нельзя ли...
– Иван Иванович, – весело отозвалась Генералова, – можно и, пожалуй, нужно. Саня тут такие страсти-мордасти рассказывает об ограблении мебельного – жуть берет! Как в кино! Крупным планом: «Рука с автоматом поднялась, и зрачок дула уперся ему в грудь: «Ни слова, сэр! Если вам дорога ваша жизнь, как память». Викенти-ий! – позвала Екатерина Ильинична мужа. – Где Александр? Тут его к телефону. Срочно! Безотлагательно. – У Генераловой было игривое настроение. – Сейчас его доставят, – оповестила она. – Иван Иванович, а вы нам с Викентием Титовичем не доставите удовольствия видеть вас сегодня после пятнадцати ноль-ноль? Академику – семьдесят два. Будут только свои, самые близкие. Дата не круглая, и, потом, Викентий Титович поклялся на Библии, что после семидесяти – никаких торжеств. «Поздравлять старика с очередной годовщиной – насмехаться над возрастом», – считает он.
– Извините, Екатерина Ильинична, вынужден отказаться, – искренне признался Иван Иванович. – Для меня все еще продолжается вчерашний день.
– И грозится перерасти в завтрашний, – в тон ему проговорила Генералова. – Вот и Александр...
Сын взял трубку.
– Папка, я тебя вчера вечером искал-искал... Домой позвонил, Иришка сказала: «Не видела». Дважды звонил на работу. Вначале телефон молчал, потом трубку поднял кто-то чужой...
Звонил... Искал...
– Спросил бы Крутоярова: где отец? Оставил бы свои координаты, передал бы: когда майор Орач появится, пусть обязательно...
– Неприятный тип, – заключил Саня. – С ехидцей...
Голос у Сани спокойный, ровный, его тональность не исказила даже досада, промелькнувшая в последних словах. Такова уж его манера: давать оценки людям точные и образные. Со стороны это порой коробило, но свои, близкие, знавшие щедрость его души, привыкли к внешней резкости и грубоватости.
Саня был в своем обычном репертуаре, и это успокаивало отца.
– Мы тут, – продолжал Саня, – два Александра, академик и Екатерина Ильинична под руководством Матрены Ивановны субботник по уборке территории организовали. Сад обрезали, прошлогодний мусор в террикон сгребли и сожгли. Клумбу обновили.
«Традиционное предмайское мероприятие в большом хозяйстве Генераловых», – вспомнил Иван Иванович. И как это он сразу не догадался? Позвонить бы вечерком... Если Саня в эти весенние дни был в городе, он непременно принимал участие в субботнике.
– Нам надо встретиться.
– Я же тебе сказал, что еще с вечера...
– Собирайся! Сергей подъедет.
– Выхожу. Я уже умылся.
Иван Иванович услыхал, как хозяйка запротестовала:
– А завтракать? Мы с Матрешей пирожки наладили. Твои любимые.
– Екатерина Ильинична! Пирожки! С мясом! И чтобы я упустил? За кого вы меня принимаете? Четыре штуки – с собой: по два отцу и сыну.
Ивана Ивановича съедало нетерпение. Ждать, пока Сергей съездит к Генераловым и привезет Саню, было невмоготу. Он решил: поеду сам.
Сидя в машине, вспоминал короткий разговор с сыном. «Мы тут, два Александра...»
Кто же этот «второй» Александр? Майор милиции напрягал свою память, но вспомнить не мог.
«Александр... Александр... Кто таков?» Со слов сына он знал все окружение академика. Но «второго» Александра припомнить не мог. И это его почему-то нервировало.
Саня с Генераловой ждали машину возле ворот.
Иван Иванович открыл переднюю дверцу, чтобы сесть на заднем сидении вместе с сыном. Генералова поздоровалась. Озорная, веселая. В глазах – смешливые чертики. Вся словно на пружинах: пританцовывает от внутреннего нетерпения. «Сколько же в ней пылу-жару!» – невольно подивился он.
– Иван Иванович, – озоровала Екатерина Ильинична, взяла Саню за руку, как воспитатель детского сада перед тем, как перевести ребенка через опасный перекресток, – передаю вам из рук в руки! Но с возвратом. Александр, надеюсь, вам не надо напоминать о вежливости королей?
– ...которые не опаздывают...
Она привычно чмокнула его в щеку. Иван Иванович случайно перехватил взгляд сына, потупившего глаза в землю. Сколько в них было тайного страдания!
Ему стало неудобно: подсмотрел чужую тайну. И в то же время по сердцу полоснула мужская обида за сына: если он до сих пор страдает, то «сестринский» поцелуй, словно ушат воды на пылающую нефть, лишь усиливает неудовлетворенную страсть. С умыслом или по привычке мучит опытная женщина привязанного к ней сердцем парня?
– Екатерина Ильинична, верну. Непременно верну. Только когда – пока не знаю.
Машина тронулась с места. Саня раскрыл «тормозок», переданный Екатериной Ильиничной: горячие, душистые пирожки. С ладонь каждый.
– Угощайся! Матрена Ивановна сработала. Вкуснотища! Мясо с капустой.
«И в самом деле...»
Иван Иванович взял один. Печенюжка обжигала пальцы. Он почувствовал голод. Разломил пирожок и стал дуть на него.
«Вот сейчас...» Должен был наконец состояться долгожданный разговор.
– Ты знаешь, я во время ограбления был в мебельном, – начал Саня.
Иван Иванович кивнул головой: «Знаю».
Саня удивился:
– Откуда?
– Как же это все случилось?
– Анекдот!.. – Саня не замечал тревоги отца, он был оживлен, даже, пожалуй, весел. – Екатерина Ильинична как-то выразила желание приобрести два поролоновых матраса для шезлонгов. Во дворе у них что-то вроде солярия. Ну, и шезлонги... Встречаю возле Центрального универмага мужичка – несет поролоновый матрас. «Где брал?» – «В мебельном, в «Акации». Я туда автобусом. На переезде затор. Водитель открывает двери: «Кому не терпится». Я решил: пешком – быстрее. Вышел из автобуса. Очередь из ожидающих машин – километра на два. А тепловозик освобождать переезд и не собирается. Иду я, иду и вдруг вижу знакомую физиономию: сквозной бригадир из «Три-Новой».
– Лазня? – уточнил Иван Иванович.
– Он, – подтвердил Саня, не очень удивленный осведомленностью отца. – Я думал, что найду «колеса» возле мебельного, в крайнем случае, отвезу матрасы трамваем. Нетяжелые. А тут – такой случай. Объясняю: «Так и так, для Екатерины Ильиничны». А для нее полшахты готовы в лепешку расшибиться, особенно из кадровых, из тех, кто с первых дней работает.
Пока все, что рассказывал Саня, полностью совпадало с показаниями Лазни. Встреча случайная, на закрытом переезде. Иван Иванович уже прикидывал, что к чему, как проверить слова Сани. Первое: факт затора на переезде около шести часов. Стояло множество машин – найти водителей... Второе – факт поездки в автобусе. Шофер должен подтвердить: открывал двери, выпускал на переезде желающих. Машина застряла, а остановка – по ту сторону переезда. Он открыл дверцу: «Кому не терпится...»
Иван Иванович не спускал с сына взгляда. Никакой тревоги в поведении Сани не проскальзывало.
– Ты хорошо знаком с Лазней? – поинтересовался он.
Саня не сразу сообразил, что ответить.
– Я же тебе говорил: на одном участке работали. Полгода... Богдан – мужик оригинальный. Записывай все его словечки и мысли – на книгу наберется.
– Мышек подкармливал в шахте – это он?
– Ну да! – обрадовался Саня, что отец помнит его побасенки о друзьях-соратниках.
– А кто кого «зацепил», увидел первым?
– Я шел вдоль сплошного забора из машин. Чертыхался: так плотно стоят – не проскочишь на другую сторону. И где-то уже неподалеку от самого переезда вижу в «жигуленке» знакомую фигуру: молодую лысину на длинном тычке. Богдан свет Андреевич собственной персоной! И понял: проблема транспорта решена. Подошел. Стучу ладошкой по стеклу. Богдан открывает дверцу. Рот – до ушей, хоть завязочки пришей. «Садись, горный. Был бы из тебя добрый шахтер, да махнул стоящее дело на стул в кабинете. Оттарабаню куда прикажешь». Объясняю, мол, два поролоновых матраса для Екатерины Ильиничны. Он отвечает: «Слов нет... Правда, хотелось подзаправиться бензинчиком. Но перетерпим».
– Значит, вы друг друга знаете хорошо? – попросил Иван Иванович еще раз уточнить важную деталь, с которой начиналось расхождение в показаниях Лазни и Сани.
Сын удивился:
– Папка, ты что? Я же только что...
Положив руку на колено Сане, Иван Иванович сказал:
– Твой папка – майор милиции, который расследует преступление. А ты был там рядом в самый кульминационный момент. Слоном, детали происшествия.
Сын улыбнулся. Он все понял. А улыбался Саня редко. Вот хмурился часто. И тогда схлестывались густые брови, черным росчерком отсекая высокий ходановский лоб от остальной части лица. Это была характерная примета Александра Орача. Иван Иванович любил редкие мгновения просветления сына.
– Детали... – Он продолжал улыбаться. – О матрасах я уже говорил. Отоварился и бросил покупку к Богдану на заднее сидение. Вернулся в магазин.
– Зачем? – поинтересовался отец.
– Есть там гостиный гарнитур египетской работы. Красивый, ничего не скажешь. Тридцать тысяч. Овальный стол. Причем не раздвижной. Махина! На двенадцать персон. Стулья. Два длинных бара-буфета и столик на колесиках. Все инкрустировано ценными породами дерева. Я подумал: кто его купит? В коммунальную квартиру такую громаду не втиснешь, для него нужен специальный зал. Спрашиваю продавщицу: «Кто у нас в стране, кроме подпольного миллионера Корейки, может купить такую вещь?» Она отвечает: «Кто именно, не интересовалась, но этот – шестой и последний, а пять уже продано». Тебя, майора милиции, такой факт не интересует? – спросил Саня.
Вопрос смутил Ивана Ивановича своей неожиданностью. Магазин продает дорогую вещь... Вот если бы ее украли – тогда это было бы по его части. А купля-продажа, даже если она незаконная, это, скорее, по линии ОБХСС. Розыск занимается исчезнувшими преступниками. И только.
Но отвечать сыну на вопрос надо. Что он может сказать? Со времен Остапа Бендера и Корейко подпольных миллионеров не убавилось – истина, требующая для своего подтверждения статистических данных. А таких в распоряжения майора милиции Орача не было.
– Почему бы такую оригинальную вещь не приобрести, к примеру, академику Генералову? – предположил Иван Иванович. – Места для гарнитура достаточно, если объединить две смежные комнаты. Зарплата у академика вполне приличная. Кроме того, его монографии издаются за границей...
– Только за такие издания советский ученый почти ничего не получает.
– Ну хорошо, нет крупных гонораров – бывают заграничные командировки, – пытался Иван Иванович укрепить материальную базу Генераловых. – Есть, наконец, люди, которые годами работают за границей и прилично получают.
– Начнем с того, товарищ майор милиции, что из заграничных турне денег не привозят, их предпочитают тратить там. А перепродавать шмотки академику не к лицу. И второе: для тех, кто долго работал за границей, есть специальные магазины типа «Березка», где товары отпускаются по чекам Внешторга. А обеденный стол египетской работы продается в «Акации» за обычные советские деньги. Согласись, что это не те, которые зарабатывают где-нибудь в Алжире или в Конго.
– Соглашаюсь, – признал Иван Иванович правоту сына. – Но прошу учесть, что у Генераловых нет детей, как, например, у Лазни: трое. Каждому по фирменным джинсам – это уже разорение.
– Ты о Богдане не беспокойся, у него заработок – на зависть министру. Но и у него в доме египетских гарнитуров стоимостью в тридцать тысяч нет. Наши девчонки с геологического, – продолжал возмущаться Саня, – ходят на практику в ювелирный магазин. Кристаллографию осваивают: бриллиантовая «двойка» – запонки и брошь для галстука – двадцать тысяч. Для кого это все? В романе грузинского писателя Нодара Думбадзе чайный король, который добавлял в чай всякую «травку» для вкуса, обещал секретарю райкома «за услуги» семьсот тысяч! Откуда у него такие деньги? Но если взятка почти миллион, то какой «навар» рассчитывает получить «заинтересованное лицо»? – требовал Александр Орач. – Приписки, завышение сортности. Государство платило за то, чего на самом деле не было, а мы покупали чай из мочалы. Сколько перепадало «заинтересованным лицам»? И сколько было этих «заинтересованных»?
Орачу-старшему ответить нечего. Не читал он романа Думбадзе. Но сработал в нем профессиональный инстинкт самозащиты:
– Роман – произведение художественное, автор имеет право на обобщения и гиперболизацию.
– Любить человечество гораздо проще, чем одного конкретного человека, нуждающегося в помощи, осуждать преступность как таковую – тоже дело почетное. Но попробуй вскрыть причинные связи чайного короля, который давал взятку, с теми, кто ее брал. Кто помогал давать и брать? И откуда взялась наличность в миллион? Такая сумма не в каждом банке имеется! Найди ответы на эти и аналогичные вопросы – и некому будет покупать столики по тридцать тысяч и запонки по двадцать, незачем будет грабить мебельные магазины. Остап Бендер мучился, как израсходовать миллион, полученный от гражданина Корейко. Ох, трудное это было дело в ту пору. Или, к примеру, в кинофильме «Акселератка»: барышник, спекулировавший крадеными автомашинами, говорит: что нельзя купить за деньги, то можно купить за большие деньги. А что нельзя купить за большие деньги, можно приобрести за очень большие. Это сказано с телеэкрана на сто пятьдесят миллионов зрителей. И все понимают, что если за «очень большие» деньги можно купить недоступные простым смертным удовольствия, то обязательно найдутся такие, которые ради денег пойдут на все. Пока есть стимул – преступления не изживутся, их совершали и будут совершать. И никакая система наказаний не поможет. Чем выше искушение – тем изощреннее само преступление, ибо сладостен запретный плод.
