Текст книги "Последний шанс"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Непростительное варварство
Иван Иванович корил себя, что не удосужился задать Лазне, как теперь ему казалось, главный вопрос: «Вы не могли не знать человека, которого привезли к мебельному за несколько минут до ограбления. Почему вы до сих пор отрицаете этот факт?»
Он его задаст. И этот вопрос, и другие, которые роились теперь в его голове.
Похоже, перемудрил опытный розыскник, искал ответы на загадки за тридевять земель, а они лежат у него под ногами. Надо было только нагнуться.
Иван Иванович попросил водителя Сергея дать ему возможность рассмотреть район, где находился мебельный магазин. Машина сбавила скорость.
Новый жилой квартал застроен по модной ныне планировке – вразброс. Говорят, это способствует проветриванию. Донецк признан одним из самых благоустроенных и зеленых городов промышленной Европы, а может быть, и мира, что засвидетельствовано специальной грамотой. И все-таки он остается промышленным. Здесь предостаточно заводов, трубы которых порою «украшаются» радужными шлейфами дымов, в терриконах – складах пустой породы – перетлевает остаточный уголь и серный колчедан, источая вонючий газ-глазоедку. Правда, за последние лет десять терриконы выносят за городскую черту. Но остались старые. Впрочем, большинство из них уже отчадили свое – перегорели и лишь красуются египетскими пирамидами на радость местным поэтам, которых почему-то это исчадие вдохновляет на стихи:
В синей дымке терриконов...
И даже такое:
...девичьи груди, как терриконы.
Как бы там ни было, но новый стиль в архитектурной планировке нередко придает своеобразные оттенки оперативной обстановке, с которой вынуждены считаться работники милиции.
Разыскать дом № 97, где, по словам Дробова, размещалась контора участкового, было не так-то просто. За «спиной» дома № 87 – соседнего с магазином «Акация» – стоял дом № 33. А ниже его – двухэтажное здание без номера (столовая). Затем пошли по убывающей дома с номерами 90 и 88. А где же 89 и 86?
Не по душе Ивану Ивановичу такая чехарда. Он не мог взять в толк, по какому принципу создавалась чересполосица. Ищет Сергей лучом фар номер дома, а майор милиции Орач ворчит. Архитектурная аритмия пытается создать проветривание даже в застойные летние дни. Против самой идеи возражать глупо. Но почему все одиннадцатиэтажки, находящиеся в середине квартала, приписаны к улице Октябрьской, а соседствующие с ними пятиэтажки числятся за улицей Энтузиастов, хотя их надежно прикрыло собою, отгородив от этой улицы, огромное, смахивающее на недописанную цифру «5» здание кардиологического центра. И, наконец, почему нумерация домов, приписанных к Октябрьской улице, в рамках того же квартала, убывает по направлению к центру Пролетарского района, а нумерация домов, приписанных к улице Энтузиастов, в этом же направлении возрастает.
Местные жители, возможно, привыкли к подобной несуразице, приспособились к ней. А как ориентироваться в административных джунглях постороннему, да еще в ночное время? Заместитель начальника областного уголовного розыска на машине, и то, если бы участковый Дробов не вышел ему навстречу с фонарем, заблудился бы, как новичок в тайге.
– У нас тут порою и «скорая помощь» не может сориентироваться, – пояснил участковый. – Уж я им специальную схему составил, пользуйтесь, особенно в ночное время. Но как только шофер из новеньких, так и недоразумение. А путаница вся оттого, что мой участок – исторически сложившийся факт.
– Как так? – не понял Иван Иванович.
– Тут уживаются четыре эпохи, – пояснил Дробов.
Когда-то на этом месте лепились мазанки и хибары сезонных рабочих, которые приходили в Юзовку «заробыты». Но инженер-предприниматель Юз (отсюда и Юзовка), который возглавлял английскую компанию, не позволял пришлым «разжиреть»: ему нужны были постоянные рабочие. (Дай иному заработать – он тут же уйдет). Поселок этот назывался Овражий.
В начале первой пятилетки Овражий потрясла «культурная революция» – рядом с мазанками, смахивавшими на сурочьи норы, поднялись бараки. Сюда провели водопровод, а то ведь раньше воду привозили в бочках предприимчивые греки и продавали: копейка за ведро.
Поселок Овражий – особое государство со своим укладом, правами и неписаными законами, работник милиции сказал бы нынче: со сложной оперативной обстановкой. Традиции и обычаи, даже самые никудышные, в таких местах сохраняются десятилетиями, передаются из поколения и поколение...
Овражий в своем первоначальном виде состоял из задворков и закоулков. Не в состоянии были изменить эту планировку и бараки, которые «приспосабливались к местности». Первая настоящая улица – Прорезная – появилась здесь после войны, когда была объявлена война баракам. Прорезную заселили дома-«высотники» – трехэтажки и даже «небоскребы» – пятиэтажки. Со всеми удобствами: газом и санслужбами.
Вода в кране – холодна крайне,
Кран другой – не тронешь рукой.
Бульдозер перепахал мазанки и халупы. Засыпали перегоревшей породой с ближнего террикона овраг и построили на этом месте известный ныне на всю страну кардиологический центр, а неподалеку – великолепную школу на 1800 учащихся. С бассейном и спортзалом.
По другую сторону от «кардиологии», снаружи, прорубили в барачном мире улицу Энтузиастов.
– Все это хорошо, – сказал майор Орач участковому, – и высотные дома в расчете на проветривание, и больница, и самая современная школа, но надо же привести нумерацию домов на квартале к какому-то единому знаменателю.
– Я вам, товарищ майор, покажу мою переписку с райисполкомом по этому поводу. Роман в трех томах с продолжением. Я им про то, что безобразие с нумерацией создает нездоровую оперативную обстановку на участке, а мне в ответ: «Занимайтесь своими делами». Поработал я с десятидворными, вывели они людей на субботник. Написали на каждом доме с двух сторон название улицы и номер дома. Мне объявили за это выговор, а весной из краскопульта замулили всю нашу работу. «Нестандартные надписи». А стандартных нет и не предвидится, – сетовал участковый.
Иван Иванович понимал тревогу участкового. Было бы нелепостью сказать, что злоумышленники из сорока с лишним имеющихся в городе мебельных магазинов облюбовали «Акацию» лишь потому, что в квартале, где расположен этот магазин, в нумерации домов сплошная неразбериха! Но в том, что всякая путаница способствует возникновению беспорядка, а любой беспорядок – среда, где легче всего вызревает преступление, – в этом майор милиции был убежден. Только система, доступная контролю, может обеспечить правопорядок.
– Ну, что у нас нового? – поинтересовался Иван Иванович.
– Есть предположение, что в распоряжении гопстопников было два транспорта, – начал рассказывать старший лейтенант. Первый успех по выявлению машин был его заслугой. А о трудных, но славных победах мы всегда рассказываем с превеликим удовольствием, особенно тем, кто в состоянии оценить «виртуозность» операции. – О «Жигулях» бежевого цвета ДОР 18—15 вы, наверно, уже знаете?
– Имел честь познакомиться с их хозяином, – ответил Иван Иванович, с сожалением вспоминая обо всей истории с Лазней и его показаниями.
– Я считаю, что бежевые «Жигули» увезли тех двоих, которые вышли через центральный ход. Когда кассир выскочила из магазина и закричала: «Ограбили! Милиция!», водитель специально не опускал крышку багажника, чтобы не видели, кто в машине. Прыгнул на свое место и умчался и сторону дома номер девяносто один. А тот, кто напугал директоршу, вышел через служебный ход. За девяносто первым домом его ждали серые «Жигули». Есть у меня один дедок, в тридцать третьем доме живет. Первый раз он заметил серый «жигуль» еще двадцать седьмого. Попался «жигуль» ему на глаза и двадцать восьмого. Мельком видел мой дедок этот же транспорт и двадцать девятого в момент ограбления.
Иван Иванович думал о Лазне: «Так-таки увез. А впутывал-то в это черное дело совсем другого».
Богдан Андреевич говорил о багажнике: «Хлопнул, но не сумел закрыть». Причина: со страху, и не было времени на повторное «захлопывание». Кассир видела незакрытый багажник и его содержимое: сумку-сундук из брезента, ведро и «запаску». Запомнив детали, она не сумела рассмотреть, кто же был в машине. Сколько человек вместе с водителем: трое? Четверо? Ивану Ивановичу очень хотелось бы верить в версию, что увозил грабителей Лазня. Возможно, соучастники добирались до цели самостоятельно. Пока неважно, каким способом. Это выяснится позже. Главное в ином – Лазня увозил кого-то. «Двоих», считает дотошный участковый Дробов. Такому въедливому работнику верить можно. И Иван Иванович верит. Лазня приехал сам. По дороге случайно встретил знакомого, Александра Орача, вместе с которым когда-то работал. Тот попросил: «Подбрось до мебельного...» Сане для какой-то цели потребовались два поролоновых матраса. (Зачем – выяснится). Лазня согласился. А позже для отвода глаз описал внешность бородатого – им был Саня. Ловкий, коварный ход ушлого врага!
Увы... Чутье розыскника не принимало этой насильно навязанной версии. Зная, что ему «увозить» с места происшествия дружков с награбленным, не мог Лазня – не мог и всё тут, чувство самосохранения не позволило бы! – взять «на борт» такого опасного свидетеля, который тебя знает в лицо и по фамилии.
Было ясно одно: или Саня входит в число бородатых, принимавших участие в ограблении, что Иван Иванович для себя отрицал начисто, отрицал вопреки фактам, либо Богдан Лазня к ограблению магазина не имеет прямого отношения.
А косвенное? Зачем ему было создавать себе «железное алиби»?
– Есть у вас, старший лейтенант, хоть какие-нибудь сведения о том, как добирались преступники до магазина? Кто их привез?
Дробов удивился вопросу.
– Полковник Строкун такого задания не давал. А что, надо было найти таких свидетелей?
– Неплохо бы...
– Постараюсь.
– А пока давайте вашего свидетеля по серым «Жигулям».
– Сейчас подойдет. Взгляните, товарищ майор, на схему... Специально для вас составил.
Они зашли на «участок». Это была часть подъезда, отгороженная стенкой. Все всегда ходят с черного хода. Но в доме был и парадный. За ненадобностью его и переоборудовали под «участок». Дробов гордился своей конторой. Здесь висели плакаты в назидание правонарушителям. Стоял письменный стол образца военных лет, и несколько стульев вдоль стены. «А мебель дотошный старлей, видимо, собрал у жильцов, – догадался Иван Иванович. – Кто-то помог ее отреставрировать...»
Участковому бы кабинет на две комнаты, с солидной мебелью. Чтобы зашел посетитель и сразу почувствовал – перед ним представитель Советской власти, олицетворяющий собой незыблемость советского закона.
«Вот за границей...» Впрочем, как там, за границей, – майор милиции Орач мог судить только по зарубежным фильмам. Но он был убежден, что служба участковых инспекторов должна иметь более солидное техническое обеспечение: рацию, транспорт, контору... И жить инспектор должен на своем участке.
Схема места происшествия была выполнена Дробовым, можно сказать, с любовью. В три цвета. Она позволяла как бы подняться над местностью и обозреть оперативный район с птичьего полета.
– Двадцать седьмого апреля, – давал пояснения Дробов, – серый «жигуль» был замечен возле столовой, вот здесь, – показал он на кружочек, перечеркнутый крестиком. Рядом стояла дата и время: 14.00. – Это было в обеденный перерыв. Сюда пообедать нередко съезжаются водители. Столовая заводская, кормят неплохо и цены рабочие. В мебельном с четырнадцати ноль-ноль до пятнадцати ноль-ноль тоже обеденный перерыв. Двадцать восьмого апреля перед вечером те же «Жигули» стояли у четвертого подъезда дома номер восемьдесят семь. – Старший лейтенант постучал по второму аналогичному кружочку с крестиком. – Инкассаторы подъезжают к служебному входу в восемнадцать ноль семь, и от четвертого подъезда восемьдесят седьмого дома должно быть хорошо их видно. Серые «Жигули» стояли и двадцать девятого в восемнадцать ноль-ноль возле дома номер девяносто один.
Схема была выполнена профессионально: место стоянки «Жигулей» бежевого цвета помечено квадратиком, серых – кружочками. Каждый дом пронумерован, указано, как можно подъехать к магазину, к домам, как уехать, где выход на трассу, где повороты и даже где трамвайная остановка.
– Похоже, что серые «Жигули» – тоже действующее лицо нашей драмы, – решил Иван Иванович.
В это время на пороге «участка» появился высокий седой человек в длинном, давно вышедшем из моды макинтоше. Но на пенсионере несуразный балахон (говорят же, что мы ходим в маскарадных костюмах будущего века) выглядел вполне сносной спецодеждой. Может, потому, что был сшит по фигуре и в свое время ладно подогнан? Голову украшали (другого слова не придумаешь) густые, чуть волнистые волосы. Мало сказать седые – серебристые, а если уж быть совсем точным, – цвета степного ковыля – с его легкостью и пушистостью. Конечно, человека, которому за семьдесят пять, не назовешь красавцем: складки кожи на высокой, некогда «гордой» шее, мешки под карими, в прошлом острыми глазами. Но в благородстве старому интеллигенту, до сих пор пробегающему «десять кэме» по системе Амосова, не откажешь.
Одним словом, свидетель с первого же мгновения вызвал у Ивана Ивановича доверие. «Дети и пенсионеры – народ наблюдательный, – подумал он. – Такое углядят...»
На руках у вошедшего была небольшая черная собачонка с обаятельной мордочкой и умными глазами. «Презабавная зверушка», – отметил Иван Иванович.
«Презабавной» псинку делала белая реденькая борода – волосинки можно сосчитать – и белые «чулочки» на всех четырех тоненьких лапках.
Собачонка, удобно разместившаяся на руках хозяина, доверчиво лизнула его в щеку.
– Умка! – сказал вошедший. – Ну нельзя же вечно объясняться в любви, да еще в присутствии посторонних. В порядочном мужском обществе это не принято.
И собачонка, кажется, все поняла, свернулась черненьким клубочком на руках у хозяина.
– Новгородский, – представился свидетель, выделяя букву «д». – Арсентий Илларионович. Учитель на пенсии. – Он слегка поклонился Орачу.
– Присаживайтесь, Арсентий Илларионович, – показал Орач на стул возле обтянутого черным дерматином стола. – Поделитесь вашими наблюдениями.
Учитель сидел прямо, в спине не гнулся, видимо, это была привычная для него поза
– Я типичный пенсионер, – начал Новгородский. – Со стажем. Шестнадцатый год. Жену похоронил пять лет тому назад. Статистика утверждает, что женщины живут в среднем на восемь лет дольше мужчин, в Белоруссии даже на двенадцать. И хотя моя жена белоруска, но... – он выразительно пожал подвижными, худыми плечами, – нет правил без исключений. Есть у меня сын Петр. Есть чудесная невестка Настя. Двое внуков. Но они живут на другом конце города, так что в гости к старику наведываются раз в месяц. Помочь по хозяйству. А в остальное время общаемся с помощью телефона. Нетрудно догадаться, что я мечтаю о видеотелефоне. А пока единственным моим другом, моей привязанностью является Умка, – он погладил длинным пальцем за ухом собачонки и та, вскинувшая было голову, услыхав свое имя, вновь присмирела. – Живем по строгому расписанию: утром у нас первый моцион, затем в два часа дня, ну и вечерний променад уже после программы «Время».
Новгородский был словоохотлив, как все одинокие старые люди, истосковавшиеся по общению, но не надоедлив. Может, потому, что относился к своей судьбе с легкой иронией древних стоиков, никого ею не обременял, особого внимания к своим нуждам не требовал. Словно акация при дороге поздней осенью, когда у нее пожелтели листья. Никто их не собирает, как кленовые, и любимым не дарит. Увы, у человека одна жизнь, и надобно ее прожить... Как прожить – все мы знаем со школьных времен. Знаем, да не все живем по классическим канонам порядочности, милосердия и трудолюбия. И свидетельство тому – раскрытые и нераскрытые преступления.
Иван Иванович, внимательно слушавший старого учителя, невольно подумал, что рассказ о жене и сыне Арсентий Илларионович мог бы и опустить. Но тот заговорил о собачонке, о прогулке, и майор милиции понял – учитель привык к обстоятельности и сейчас обосновывает необходимость прогулок именно в 14.00.
– Мой Умка – мальчик шустрый. Пока я спускался с пятого этажа, он успел выбежать на улицу. Отметился возле угла своего дома, побежал к столовой... Прошу великодушно извинить за подробности, – обратился старик к Ивану Ивановичу, – но в них – завязка. Возле столовой, на небольшой площадочке, стояла машина серого цвета... Мышиного. Умка почему-то облюбовал переднее левое колесо. Передняя дверца была открыта, и шофер сидел, опустив левую ногу на землю. Ему было лет сорок с хвостиком. Желчного вида. Хмурый и весь какой-то недобрый, кожа на лбу необычная, болезненно сухая. Он кого-то ждал, смотрел в сторону Октябрьской улицы. Это та, по которой проходят трамваи, – пояснил учитель по давней привычке.
Иван Иванович слушал внимательно, не перебивая. Собеседник, как говорится, выходил «на главную магистраль», и тут важно было не упустить ни одной, на первый взгляд, даже несущественной детали. Впрочем, несущественных деталей в деле розыска и следствия не бывает.
– Поняв намерения Умки, облюбовавшего колесо, я было шикнул, но собачонка на меня не обратила внимания. И тут выскакивает из машины владелец с тяжелым молотком в руке – какое варварство! – и открывает охоту на провинившуюся собачонку. Запустил, как бумеранг. Слава богу, не попал. Умка отскочил в сторону, потом пронзительно залаял. Я и не знал, что он способен так неистово защищаться. Взял я Умку на руки, и правильно сделал: молодой человек, подобрав молоток, замахнулся на нас. Я начал было извиняться за Умку, но молодой человек не принял наших извинений, наговорил всяких гадостей. Гипертоником обозвал. Отвечаю: «Молодой человек, у меня давление юноши: сто двадцать на восемьдесят». А он: «Топай на полусогнутых». Уж эта современная молодежь! – Голос у старого учителя заскрипел, стал суровым.
– Современная молодежь тут ни при чем, – не согласился с ним Иван Иванович. – Вы же сказали, что этому невежде – за сорок. Далеко не комсомольский возраст.
– Нет, не говорите, – с энтузиазмом возразил Арсентий Илларионович, – в мое время... – он оценивающе посмотрел на Ивана Ивановича, определяя, видимо, сколько ему лет: – и в ваше тоже, невест «клевыми чувихами» не величали, на троллейбусных остановках в присутствии посторонних пьяно не целовались.
– Арсентий Илларионович, – заметил Иван Иванович, – во времена вашей юности и троллейбусов-то еще не было. Научно-техническая революция – это не только сверхзвуковые скорости, цветной телевизор и конвейерное производство бройлеров, но и переосмысление некоторых моральных ценностей. Покаюсь, мы с будущей женой бегали целоваться на железнодорожный вокзал, перед отправкой очередного поезда... А теперь можно сэкономить время: в парке, на скамеечке двое целуются, прохожие делают вид, будто не замечают.
– И вас это не возмущает?
– Сказать, что оставляет равнодушным, не могу.
– Нет-нет, я с этим не согласен, – бубнил старый учитель. – Уверен, что и у вас заскребло бы на душе, если б вы увидели свою дочь, лобызающуюся на виду у всех с каким-нибудь типом.
Тема древняя: отцы и дети.
Дочери Ивана Ивановича Иришке – восемнадцатый. Отец видел однажды вечером случайно, как она целовалась... Ну, не «с каким-то типом», а со своим знакомым, студентом политехнического. Он на два курса старше ее – она на первом. И стало отцу тогда горько и обидно. Обидно не за дочь, а за самого себя. Он в тот момент вдруг почувствовал себя стариком, у которого все уже позади. Сыну – двадцать восьмой; привел бы он в дом молодую женщину и сказал бы: «Моя». И обрадовался бы Иван Иванович: «Нет переводу нашему роду!» А вот дочь... Тогда ему хотелось закричать на весь дом, на всю улицу: «Спасите, люди добрые! Уводят со двора!»
– Заскребло бы, – признался он старому учителю. – Но не слишком ли мы придираемся к молодежи?
– А вы ее защищаете! – вскипел учитель.
– Я – милиционер, – признался Иван Иванович. – Я лишь констатирую факты и оцениваю их с точки зрения правонарушения. Официальных запретов на поцелуи в дневное время в парке, да и на троллейбусной остановке, нет. Как нет запретов на длинные мужские прически, на сногсшибательные юбки с разрезом до бедра и прочие атрибуты современной моды. Но мы с вами, Арсентий Илларионович, отвлеклись. Шофер, с которым не нашла контакта ваша собачка, видимо, из тех, кто уже побывал в местах не столь отдаленных. Если перевести на нормальный язык то, что он вам сказал, это прозвучало бы так: «Старик, чеши отсюда и побыстрее».
– И вы их еще защищаете! – продолжал возмущаться Новгородский.
– Арсентий Илларионович, «их» я не защищаю, «их» я разыскиваю. Но вы мне подбросили одну важную деталь: водитель серых «Жигулей» имел, видимо, в прошлом какое-то отношение к преступному миру.
– Нет-нет, прошу понять меня правильно, – запротестовал старый учитель, – я не говорил: «Жигули». Это Степан Емельянович так растолковал мои слова, – кивнул он в сторону смутившегося участкового инспектора. – Я сказал: «Серая машина». «Волгу» я определяю, «Запорожец»... А «Жигули» и «Москвич» для меня на одно лицо. Я бывший учитель биологии, и моя сфера далека от техники, тем более современной.
Иван Иванович был благодарен ему за такую дотошность. Это качество – во всем быть точным – весьма повышало ценность показаний старого учителя.
– Ну и как дальше протекали события? – поинтересовался он.
– Да никак... Мы с Умкой ретировались, оставив поле боя за противником.
– А на номер вы случайно внимания не обратили?
– Нет, в первый раз не обратил. Не до того было... Летит увесистый молоток в моего Умку! Представляете себе? У меня душа в пятки!
– Ну, а во второй?
– Второй встречи, можно сказать, и не было, я лишь наблюдал из окна. Двадцать восьмого... Захожу в кухню... Знаете, люблю побаловать себя чайком. Накануне невестка снабдила меня цейлонским и индийским. Правда, сорт второй и развесочная фабрика одесская. В газете как-то читал: грузинские чаеводы, чтобы выполнить непомерный план, начали стричь листья вместе с ветками... Невольно отдашь предпочтение импортному. Пусть и второй сорт, и развес одесский. Но, по крайней мере, без березовых веников.
Ивану Ивановичу хотелось поторопить старого учителя. К чему эта элегия о чае? Покороче! Самую суть! Но он боялся потерять доверие очень важного свидетеля. Чего доброго, замолчит, закроется, и тогда слова от него не услышишь. Майор милиции был самым внимательным слушателем.
– Словом, завариваю, – продолжал пожилой человек. – Ополоснул чайник кипятком, засыпал чай, залил. Ну и надо выждать пять-семь минут. Смотрю в окно и вижу – возле дома напротив, это восемьдесят седьмой по Октябрьской, – мой вчерашний знакомый. Топчется возле открытой дверки и смотрит куда-то назад, в сторону девяносто первого дома.
– Вы хотите сказать: в сторону мебельного магазина? – Благодаря схеме старшего лейтенанта Дробова Иван Иванович довольно четко представлял себе расположение ближайших к магазину домов и их нумерацию.
– Нет, Иван Иванович, – возразил учитель. – Я этого утверждать не могу. Магазин – всего лишь нижний этаж, а дом номер девяносто один – девятиэтажный. Но у меня создалось впечатление, что молодой человек с маленькими злыми глазами смотрел в ту сторону, где выезд с улицы Овнатаняна на Октябрьскую.
– Пусть так. Но шофер стоял лицом к служебному входу в мебельный магазин? – уточнял Иван Иванович.
– В общем-то, конечно, в ту сторону... Но я же говорил, что у меня почему-то создалось впечатление, что он высматривает кого-то гораздо дальше.
– Ну и что же? – поторапливал Иван Иванович учителя.
– Чай «созрел», я налил чашку, есть у меня такая... подарочная: «пей до дна» – граммов на шестьсот. И вернулся в комнату.
– А номер! Номер, Арсентий Илларионович! – воскликнул нетерпеливо майор Орач.
– Номер... Вернее, не сам номер, а буквы странные: «ЦОФ». Я еще подумал: «Центральная обогатительная фабрика». Первые две цифры – девяносто четыре... Так начинается телефонный номер у моего сына... Коммутатор. А остальное в памяти не сохранилось, – виновато признался старый учитель. – Извините, склероз... Болезнь мудрецов, которые все знают, но ничего не помнят.
– Арсентий Илларионович! Цвет машины, серия номера, две цифры... Да это же готовый адрес!
Иван Иванович тут же позвонил к себе в управление. Как и рассчитывал, Крутояров был на месте.
– Олег Савельевич, вы у нас специалист по Краснодарскому краю. Запишите... Машина мышиного цвета, скорее всего «Жигули», серия ЦОФ – первые две цифры номера: девяносто четыре... Владелец – и все о нем. Самым срочным образом! А что у вас нового?
– Звонил Строкун, – ответил Крутояров. – Гаишник оказался молодцом. Пришла ориентировка: задержать машину «Жигули», за рулем которой женщина. И тут через три-четыре минуты – она! Он опустил шлагбаум. У них там когда-то был санитарный кордон по ящуру. Кордон сняли, а шлагбаум остался. Видимо, по лености гаишник выходить из будки не стал. Поманил женщину-водителя к себе. Она пошла к нему с документами. А мужик, сидевший на месте пассажира, пересел за руль, включил скорость и протаранил шлагбаум. При этом он или еще кто обстрелял гаишника из автомата. Гаишник, уже раненый, стрелял ему вслед, но тот ушел. Женщина утверждает, что мужик подсел к ней в машину на Мариупольской развилке, сказал, что ему в Таганрог. Было по пути, и она взяла, чтобы не так скучать в дороге.
– А что говорит по этому случаю постовой ГАИ? – спросил Иван Иванович.
– Ничего. Он в бессознательном состоянии. Парню делают операцию в местной больнице, везти в Мариуполь было нельзя. Строкун спрашивал, что у нас по бородатому, я сказал, что есть «фоторобот». Похвалил: «Молодцы». Они там пытаются напасть на след умчавшегося «жигуленка», но пока безрезультатно... Может, что-то пропишется, когда рассветет.
– За ночь-то может умотать... – посетовал Иван Иванович.
И вновь засосало под ложечкой: «фоторобот» бородатого – это портрет Саньки...
Чем ближе подходил момент, когда надо было окончательно определиться с ситуацией, тем большая тревога охватывала Ивана Ивановича.
– Спасибо, – поблагодарил он Крутоярова. И, не удержавшись, предупредил: – Может оказаться, что наш с вами «бородатый» к происшествию с мебельным магазином не имеет никакого отношения.
– Как так! – удивился старший оперуполномоченный. Портрет бородатого, выполненный фотороботом по описанию Лазни, он ставил себе в заслугу и, конечно же, не намеревался отказываться от такого успеха.
– При встрече, Олег Савельевич. А сейчас – залетная с серией ЦОФ 94... – Иван Иванович положил телефонную трубку и сказал с напряжением прислушивавшемуся к его разговору учителю: – ЦОФ – серия Краснодарского края. Вот откуда, Арсентий Илларионович, машина мышиного цвета с водителем, смахивающим на старую крысу. На мебельном поживились заезжие. Таких у нас называют гастролерами.
Как говорится: два пишем – один в уме. Так вот этим «одним» в уме Ивана Ивановича был сын. «Санька к ограблению мебельного не причас-тен! Ограбили залетные, чужаки!»
– Когда это произошло? – Ивану Ивановичу важно было знать время.
– Когда? – задумался учитель. – Около шести. Может, без пяти – без семи... У меня в квартире четверо часов. Дань молодости. Ходики – первое наше с женой приобретение. Часы с кукушкой подарили мне, когда я уходил на пенсию. Мои любимые, каждый час напоминают тебе, что ты еще жив. Выскочит птаха и прокукует твое время. И чем ближе к ночи, тем больше она обещает. Я еще чаевничал, когда кукушка отсчитала мне полдюжины. Будильник тоже из тех времен, когда надо было допоздна проверять тетради, а утром вскакивать ни свет ни заря, чтобы успеть до школы сделать пробежечку в десять километров. И еще одни – современные, настольные. Тоже подарок. Но я их не люблю: они заводятся раз в семь дней, а это на неделю лишает меня удовольствия дотронуться до них. Заводишь – и вспоминаешь прошлое, людей... Отберите у пенсионера воспоминания – и останется у него одна злость на то, что он уже стар, немощен, а другие все еще молоды и здоровы... Вы знаете, почему некоторые пенсионеры на старости лет становятся желчными, анонимщиками? От зависти к молодым, к сегодняшнему дню. Пенсионер – это человек без будущего, у него все в прошлом. А живой должен приносить пользу живым. Хоть чем-то. Иначе он будет в тягость даже близким. По ночам меня посещают бредовые идеи. Вот одна из них: если бы я был писателем, я бы написал роман-памфлет о том, как один президент-диктатор, очень-очень старый, начинает термоядерную войну только потому, что все живущие на белом свете моложе его. Всё, чего он хотел, он достиг: власть, деньги. Но понимает, что его все ненавидят, в том числе самые близкие, ждут не дождутся его смерти. И он мстит всему миру – начинает войну, в которой гибнет земная цивилизация.
– Да... Сюжет вашей книги оптимистическим не назовешь, – согласился Иван Иванович. – Арсентий Илларионович, как по-вашему, мы не отвлеклись от главной нашей темы?
– Извините, но я очень много думаю, а поделиться мыслями не с кем. Сын – горняк, у него своих забот полный рот. Невестка – женщина с чисто женскими проблемами... – Он вдруг перешел на шепот: – Вы знаете, Иван Иванович, я бы на уровне Совета Безопасности принял обязательное для всех постановление: не ставить во главе государства людей пенсионного возраста... – Учитель взглянул на Орача и с тоской в голосе предупредил: – Только не считайте меня сумасшедшим.
– Нет, нет, я так не считаю, – поспешил заверить его Иван Иванович, у которого и в самом деле возникла мыслишка о некоторых странностях в характере старого учителя. – Я вас прекрасно понимаю: человек долгие годы никому ничего, и ему тоже никто ничего. И так не один год... А если ты нужен людям хоть чем-то, советом, добрым делом, сочувствием... Вот я вам благодарен... Теперь еще о третьем случае...
– О сегодняшнем? – скептически спросил учитель. – Совсем уже никакой не случай... Заводил будильник, смотрел в окно, думал о чем-то своем. Возле детского комбината – его еще называют детсадом – стояла серая машина. Может, кто-то приехал за ребенком? Ездят, балуют детей с раннего возраста, приучают к тому, что их ребенок особенный, вон за ним папа приехал на машине, а другие ходят пешком. Водителя я не видел, Завел будильник, поставил его на комод и отошел от окна. Куда потом делась эта машина, понятия не имею.
Старый учитель извинялся за то, что не может быть еще чем-нибудь полезен.
– Арсентий Илларионович! – успокоил его Иван Иванович. – Я вам чрезвычайно благодарен. Вы столько рассказали – на детективный роман хватит.
