Текст книги "Последний шанс"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
По дороге домой решил проведать Шурина, потом будет не до того – уедет, захлопочется. И вообще, все, касающееся Тюльпановой, ему может пригодиться в поездке.
Матросова, 12... Старая довоенная постройка. В те времена еще не экономили на лестничных пролетах и туалетах. Двухэтажный дом на два подъезда. Он стоял внутри двора, образованного современными коробками. Рядом прижались к забору детского сада несколько гаражей.
Иван Иванович внимательно оглядел двор, обошел вокруг дома из красного кирпича, затесавшегося среди великанов. Поднялся на второй этаж. На площадке – три двери. Дверь в квартиру № 12 была обита импортным дерматином, запиралась она на три фасонных замка и ручку-защелку. Открывалась дверь наружу, а не вовнутрь, как соседние. Было нетрудно догадаться: дверь двойная.
Сейчас он нажмет на кнопку звонка. С противоположной стороны кто-то посмотрит в «глазок» и осторожно спросит: «Вам кого?» Что ответит Иван Иванович? «Милиция». Тогда могут не открыть. Придется показывать в «глазок» свое удостоверение. Лучше бы явиться с десятидворным. Должна быть в большом квартале такая должность на общественных началах. Какой-нибудь отставник или бойкая пенсионерка. Организовать субботник, напомнить нерадивым жильцам о том, что надо вовремя вносить квартплату...
Иван Иванович нажал на кнопку. Где-то далеко звонок пропел мелодию «Широка страна моя родная...» Иван Иванович ждал. Никто не отзывался. Он еще несколько раз нажимал на кнопку. По всей вероятности, дома никого не было.
А чему удивляться? Порядочные люди уже начали отмечать Первомай. Сидит Шурин где-нибудь в компании друзей...
Приоткрылась на цепочке дверь в десятую квартиру, и скрипучий голос старика с характерным акцентом спросил:
– Вам кого?
– Мне Шурина Михаила Александровича. Я не ошибся адресом?
– Адресом-то вы не ошиблись, – ответил из-за двери старик. – Только он такой же Шурин, как я Лев Толстой.
Иван Иванович мгновенно оценил обстановку:
– Щеранский, я это знаю.
– Вот-вот. – Звякнула цепочка, дверь открылась, и на лестничной площадке показался сутуловатый седой старик, длинноносый и почти лысый, с большими выпуклыми глазами диабетика. – Мы с Ароном Щеранским всю войну прошли: он был танкистом, я – истребителем танков. Арон имел четыре ордена, два из них Красного Знамени. И когда в полку зачитывали приказ Верховного Главнокомандующего, Арон гордился своей фамилией. Правда, у него не было тогда личной «Волги», гаража с двухэтажным подвалом и холодильником. У Арона Щеранского не было и дачи на Азовском море, за которую магаданские золотоискатели дают сто тысяч. Он был рядовым начальником смены прокатного стана и не мог проигрывать в карты по десять тысяч за вечер. Так что его жена по ночам не плакала, она спала. И видела счастливые сны. Может, было бы больше детей – меньше знали бы горя.
Иван Иванович представился:
– Майор милиции Орач Иван Иванович. – И показал удостоверение.
Старик был, по всему видать, дальнозорким, глядя на документ, он невольно откинул голову назад.
– Я на фронте тоже был истребителем танков. – В груди у Ивана Ивановича потеплело, словно он встретил однополчанина. – «ЗИС семьдесят шесть».
– А я – сорокапятчик, «пистолет на колесах», – пояснил старик с невольной гордостью от своего превосходства.
«Сорокапятка» – маленькая пушечка, которая обычно стояла на самом переднем крае рядом с пехотой. Иван Иванович с особым уважением посмотрел на легендарного артиллериста.
– А я вас еще во дворе приметил. Ходите, присматриваетесь. И к гаражам подходили. А потом к нам в подъезд. Еще подумал: «На Мишкиного клиента не похож, те идут смело, как к себе домой, знают адрес».
«Чертов пенсионер, расшифровал меня», – весело подумал Иван Иванович.
– Только гараж-то Мишкин не здесь, а на шахте «Три-Новая», – уточнил старик.
Это была новость, заслуживающая внимания. Шахта «Три-Новая» связала всех в один узел: бригаду «сговорчивых», троицу, Пряникова, Лазню, Тюльпанову... и Генералову. Иван Иванович вынужден был включить сюда и Екатерину Ильиничну, хотя ему этого крайне не хотелось. Но истина дороже. Теперь еще и Шурин-Щеранский.
«Интересно, – размышлял Орач, – как это работнику гастронома удалось получить место под гараж на территории шахты, где и без него такая конкуренция? Или купил готовый?»
– Давно у него там гараж?
– Да вот как женился – пятый год.
«Купил! У кого и за сколько?»
– Вы гаражом интересуетесь... Не просто же так? Может, Мишка человека сбил? Он пьяный – дурак дураком. Говорю: «Не гоняй пьяный». А он: «Тогда и ездить незачем».
Старик подсказал Орачу причину, по которой мог явиться к его соседу работник милиции.
– Есть подозрение...
– А я гляжу: он так быстренько собрался и укатил. Говорит: «В отпуск. Вы тут присматривайте». А чего присматривать, когда квартира на учете в милиции.
– Когда он уехал? – поинтересовался Иван Иванович.
– Вчера к вечеру. Укатил на ночь глядя. Если и правда в отпуск, то это на месяц.
«Остальное уточним после праздников в отделе кадров по месту его работы». – Иван Иванович был благодарен разговорчивому старику за ценную информацию.
О чем свидетельствовали новые факты, полученные Орачем? Подтвердилось, что «мясник Миша» существовал реально и в том амплуа, какое ему определила Тюльпанова. Выехал он вчера вечером, значит, вполне мог встретиться с Алевтиной Кузьминичной во дворе продбазы. Правда, если у него есть машина, а по натуре он барин, то почему бы не на своей «Волге»? Допустим, на продбазу его привели те же обстоятельства, что и Тюльпанову: собрался в отпуск и решил отовариться, но, по словам Тюльпановой, с базы он возвращался «пустой» и к тому же пешком.
Все эти сведения были в пользу Алевтины Кузьминичны.
Иван Иванович еще не переступил и порога, как на него обрушилась Аннушка:
– Ты что там наплел Марине? Чем ее обидел? Собрала в чемоданчик свои вещи и ушла. Спрашиваю: «Куда?» А она: «С глаз долой». Я ее не пускала, так она знаешь что мне сказала? «Не держи, все равно уйду и Саньку с собой уведу, а останусь – ты со своим Иваном расстанешься». Совсем рехнулась...
Час от часу не легче, вздохнул Орач.
Впрочем, почему «рехнулась»? Довела всё до логического завершения.
Но не мог он сказать об этом Аннушке, не мог – и все. И никогда не скажет. Сам заварил кашу, ему и расхлебывать.
Слабым утешением было то, что неудачи в личной жизни бывают, видимо, у всех. Примеры налицо: Александр Тюльпанов, Алевтина Тюльпанова, Генералова, Санька, Марина... Пряникова в число «пострадавших» он зачислить не мог, это просто распущенный человек с преступными наклонностями.
Прав поэт, сказавший: «В каждом доме свои мыши, своя нужда».
Отчего случаются несуразности в нашей жизни? Сами их плодим: по каким-то причинам не хотим с самого начала называть вещи своими именами, а потом всю жизнь каемся. Живем полуправдой, сетуя, что правда слишком жестока. Но она, как нож хирурга, отсекает больное, помогая организму выздороветь и выжить.
И вот Иван Орач снова слукавил перед собой, перед Аннушкой и Мариной, ему снова не хватило духу на откровенность:
– Марину надо вернуть. Всю жизнь были вместе, а теперь, когда годы пошли на закат, она...
Он хотел сказать «дурит», несправедливое слово, но застряло у него в горле; не дурит, просто поступила честно по отношению к нему, Ивану, к сестре и к себе...
– Я ее обидел... Не хотел, – случайно.
– А ты извинись! – потребовала Аннушка.
Но разве просят извинения у той, которой невольно искалечил жизнь?
– Саню, говорит, уведу! – возмущалась Аннушка. – Да что он, теленок на веревочке! – И вновь заплакала. – Женить бы его, Ваня...
– Теперь не домостроевские времена... Найдет по сердцу – сам женится. Знаешь, что он мне сказал? «Если не встречу такую, как тетя Марина, останусь холостяком на всю жизнь».
Аннушка с удивлением подняла на мужа глаза.
– Что же особенного он в ней нашел? Она ни разу даже борща не сварила. Ну, шьет...
Нет, не дано было Аннушке понять сестру, поэтому и ревновала к ней Саню.
Иван Иванович хотел рассказать жене, какой фортель выкинула Марина, явившись к генералу: «Это я вместе с Иваном Орачем ограбила мебельный». Но решил, что Аннушка не поймет ее поступка.
Зазвонил телефон.
– Товарищ майор, вас беспокоит экспертиза. Генерал приказал сообщить вам: в машине на заднем сидении обнаружено семнадцать стреляных гильз.
– В постового стреляли с заднего сидения? – удивился Иван Иванович и обрадовался: «Хоть в этом вопросе навели ясность».
– Так точно, с заднего.
– Спасибо. Как с отпечатками пальцев?
– Криминалисты работают, товарищ майор. Когда что-то пропишется, позвонят.
Значит, в машине у Тюльпановой были все-таки двое.
Это подрывало веру и в ее показания.
Немедленно – к ней! Глаза в глаза и спросить: «Где же все-таки правда?»
Иван Иванович вызвал дежурную машину. Он был как в лихорадке.
– Ваня, ты не заболел? – всполошилась Аннушка. – Тебя всего трясет. И лоб потный. – Она провела ладонью по его лицу, по волосам.
Ему это было неприятно.
– Некогда!
Аннушка обиделась:
– Всю жизнь тебе некогда...
– Служба, – буркнул он.
С Тюльпановой Орач встретился в следственном изоляторе. Алевтина Кузьминична успела переодеться, теперь на ней были двухцветная велюровая кофточка и джинсы.
– Саша принес, – пояснила она. – Позвонили – и он пришел. Но я его не видела, не разрешили...
Все правильно, в соответствии с порядками, заведенными в таких учреждениях: задержанный не должен общаться с внешним миром, чтобы не повлиять на ход следствия.
– Так сколько людей было с вами в машине, когда вы подъехали к Тельмановскому посту? – в упор спросил ее Иван Иванович.
Тюльпанова вдруг заплакала. Она не мигая смотрела на него округлившимися глазами, а слезы все капали и капали...
Ее следовало бы успокоить, но Ивану Ивановичу не хотелось этого делать. Он ждал.
Наконец она заговорила:
– А как бы поступили вы на моем месте? Остановилась я на развилке, посадила парня. А тут, откуда ни возьмись, на заднее сидение забирается второй. Я ему: «Ты куда, дядя?» А молодой: «Это со мной, не бойся, он у меня смирный». Высадить обоих? На развилке – никого, темнеет. Было бы больше пространства, применила бы против одного прием самбо, а уж со вторым как-нибудь управилась бы. А так в машине негде развернуться, один – справа, другой – сзади. Не показываю виду, но внутренне приготовилась ко всему. Едем. Молодой болтает со мной, потчует анекдотами. А второй, слышу, сзади похрапывает. Откинулся на спинку и дремлет. Мне это видно в зеркальце. Успокоилась. На Тельмановском посту, вижу, закрыт шлагбаум. Говорю молодому: «Снова ящур, что ли... В прошлом году закрывали... Тут неподалеку колхозные фермы». Меня удивило, почему не подходит гаишник. Он же обязан подойти, представиться. А тут сидит в будки и машет рукой, мол, иди сюда. Его на свету хорошо видно. Говорю молодому: «Зажрался гаишник, задницу лень поднять». Достаю из «бардачка» документы: права, технический паспорт, доверенность. Знаю, что будет придираться. Время вечернее, да еще доверенность. Тут второй хватает меня за шею и давит. А ручищи-то у него огромные. «В машине с тобой – один пассажир. Поняла? Едешь с ним из самого Донецка. Ляпнешь лишнее – удавлю». А второй в это время – нож под бок. Захомутали они меня – пикнуть не могу. Вышла из машины, подхожу к будке, оглядываюсь. В это время моя машина срывается с места. Фары выключены. Поняла: угоняют «жигуль». А что я Пряникову скажу? Тут они из автомата... Мне показалось, что в меня. Ткнулась в землю мордой, лежу, от страха сознание теряю. Очнулась, вижу – в будке стекла нет, гаишник грудью на подоконник навалился. Я к нему. Он весь в крови. Бросилась на дорогу, надо кого-нибудь позвать на помощь. Но кого? Вокруг ни души. Я снова к гаишнику. Слышу – дышит. Надо бы его перевязать, да нечем. Гимнастерку на нем зубами рвала, все хотела до нижней рубашки добраться. Знаете, в кино так делают: рвут на бинты нижнюю рубашку. А он был в майке. Сколько я с ним провозилась – не знаю. Вижу, по дороге фары светят. Подобрала палочку гаишника, выбежала, встала поперек... Остановила. Колхозная машина с удобрениями возвращалась. Отвезли мы гаишника в местную больницу и уже оттуда позвонили в милицию.
От того, как мне тот дядька горло сдавил, у меня до сих пор шея болит. Ну, и не забыла его предупреждение: «В машине с тобой один пассажир. Ляпнешь лишнее – удавлю!»
Закончила Тюльпанова свою исповедь, ждет, что ответит ей Орач. На бледном лице выражение вины.
– Он приказал вам говорить, что едете вместе из самого Донецка? – заметил Иван Иванович.
– Он-то приказал... Но ведь они застрелили гаишника. Думаю, скажу лучше, как было на самом деле.
– Но не сказали, Алевтина Кузьминична. Пока я вас фактами не припер, всё упорствовали: один в машине.
– Какие же факты, Иван Иванович! – удивилась Тюльпанова. – Вы пришли и спросили: «Так сколько людей было с вами в машине?» Я вам тут же и призналась. Давно хотела. Но сразу соврала, а потом случая не подворачивалось признаться. Понимала, что делаю глупость, да все не решалась. Когда портрет в лаборатории составили, поклялась: при первой же встрече покаюсь перед вами. А тут история с этим майором. Как он там? Я его не пожалела, выдала сполна. Он полез нахалом, вспомнила я, как меня в молодости терзали... словно резиновую, рвали на части... С тех пор я мужиков не жалею. Все они одним миром мазаны.
Сколько злости было в словах Тюльпановой! В какой-то мере Иван Иванович ее понимал.
– Не пожалели, это верно, лежит в санчасти с сотрясением мозга, – ответил Орач.
– Знаете, Иван Иванович, я в чем-то виновата, – призналась она. – Вижу – мужик загорается. Сидим в потемках, он рукам волю дает. Я ему еще и подыграла. Только не думала, что он начнет охальничать. Вернулись в кабинет – он двери на ключ, свет гасит... Ну, тут уж я не сдержалась... До конца жизни не забуду, как тогда обошлись со мной. Две недели в больнице провалялась. От позора попыталась повеситься, да дежурная медсестра застала меня за этим делом в туалете. Отчехвостила, как мать родная. С тех пор ненавижу мужичье. Один лишь Саша – человек. Люблю его.
– А Пряников? – усомнился Иван Иванович.
– Я бы ему с удовольствием перерезала глотку! – прошипела Тюльпанова.
– А к себе допускаете...
– Кто же мне, кроме него, даст машину съездить к матери? – ответила она.
Иван Иванович едва сдерживал свое возмущение.
– Продаемся за машину.
Тюльпанова не обиделась:
– А кто из нас не продается? За машину, за должность, за то, чтобы стать чьей-то женой. Не любят, а живут. Как-то Саша дал мне журнал. Там статья. Уже в первые пять лет половина молодых семей распадается. Опросили десять тысяч из тех, у кого сохранилась семья. Спрашивают: «Что вас держит вместе?» Так вот: ответили «люблю» менее десяти процентов. А остальные: «Куда деваться?!», «У других еще хуже», «Дети...», «Квартира», «Он неплохо зарабатывает...». Я, Иван Иванович, баба грешная. Не поверите: после того, как появился в моей жизни Саша, никого, кроме Пряникова, у меня не было. На нем я остановилась потому, что он противный. И чем противнее, тем мне дороже Саша. Как мужчина Пряников меня вполне устраивает, хотя, признаюсь, мне угодить не легко.
Иван Иванович в очередной раз был шокирован откровенностью Тюльпановой. Умела она говорить о щепетильных вещах как-то просто, по-житейски, и невольно хотелось верить каждому ее слову. Вот и с тем, вторым, в машине... Все логично, все понятно и объяснимо.
А как бы в аналогичной ситуации вел себя Иван Иванович, будучи женщиной? Может быть, так же.
– И все-таки я не верю вам, Алевтина Кузьминична, – вдруг сказал он.
– Воля ваша, – не стала возражать она. – Я виновата, с самого начала соврала.
– И портрет вы рисовали не того человека, который был с вами в машине, – решили разыграть Крутоярова. По вашему описанию, уж очень ваш спутник смахивает на него.
– Может быть, и так, – призналась она. – Начал он меня щупать в потемках, как курицу на базаре, я и подумала: «Если тебе не нужен этот портрет, то мне и подавно». Ну и созорничала. А потом все произошло, как я и думала: в кабинете он дверь на ключ и выключил свет. А еще работник милиции! Вот я и доказала вам, какие у вас кадры. Убедительно получилось?
Возможно, впервые за всю свою практику Иван Иванович не мог овладеть ситуацией. Он шел на поводу у Тюльпановой. Она предлагала ему «чужую» тему, и он поддавался ей.
Тюльпанова, по существу, признавалась в том, что спровоцировала Крутоярова на его дикую выходку. Но как бы то ни было, факт оставался фактом: Крутояров повел себя далеко не так, как подобает офицеру милиции.
– Можем ли мы с вами вернуться в лабораторию? – спросил Иван Иванович.
– Конечно, – сразу же согласилась Тюльпанова. – Только хочу вас, Иван Иванович, предупредить: того, второго, я толком не разглядела. Он сел на заднее сидение, хлопнула дверка и свет в салоне погас. Затем отвалился на спинку и прикрыл лицо кепкой. Я повернула зеркальце заднего вида, чтобы наблюдать за ним. Думала: если молодой что-либо позволит себе, я где-нибудь поверну покруче, выдерну ключ зажигания и, открыв дверцу, выпрыгну... На просторе они мне не страшны. Но молодой и ухом не повел. Его-то я запомнила получше. Могу описать.
Иван Иванович пожалел, что при нем нет сейчас портрета Кузьмакова без бороды. Тюльпанова, словно угадав его мысли, сказала:
– Если бы вы мне еще раз показали ту живопись, которую подсовывал майор... Похож на того. Только тот, кажется, моложе... А может, мне в потемках так показалось. Ехала в напряжении, все ждала какого-то подвоха: следила за движением обоих, не до их физиономий было.
Иван Иванович расстался с Тюльпановой в начале двенадцатого. В душе его были сомнения. Он уже сомневался во всем: и в показаниях Алевтины Кузьминичны, и в Крутоярове, и в своих способностях разобраться во всем трезво, не наломав дров.
Неожиданно похолодало, подул студеный ветер. Если днем горожане нежились в тепле, то сейчас впору было одевать шинель. По погоде и настроение. В чем завтра лететь? И будут ли вообще летать самолеты? Рейс в 12.40. Полтора-два часа лету. Если гостя из Донецка в краевом управлении ждут, то еще ничего. А если нет – болтаться ему все праздники, пока вновь не настанут будни.
Дома, кроме Аннушки, никого не было. Да и она уже спала. Услыхала, как хлопнула входная дверь, и поднялась навстречу мужу, на ходу одевая халат.
– Ужинать будешь?
Вопрос едва не вывел его из себя. Считай, двое суток не садился за стол, а она еще спрашивает. Но он промолчал. Вымыв руки, спросил:
– Саня не звонил?
– Звонил. На именинах у академика. Сказал, чтобы не беспокоились.
Ивану Ивановичу захотелось услышать голос сына. Он считал себя виноватым перед Саней и тяжело переживал все случившееся.
Набрал номер телефона Генераловых. Трубку по обычаю подняла Екатерина Ильинична.
– Я душой с вами, – признался он.
Генералова обрадовалась:
– Берите жену и приезжайте к нам.
– Спасибо за приглашение, – отказался он. – Завтра улетаю в командировку. Хотелось бы перекинуться парой слов с Саней.
– И когда порядочные люди начнут жить по-человечески! – посочувствовала ему Екатерина Ильинична.
Трубку взял Саня.
– Ну как ты там? – осторожно спросил Иван Иванович.
– Нормально. А ты?
– Да тоже... Можно сказать, что нормально. Марины у вас случайно нет? – выведывал Иван Иванович.
– Она уехала в Волноваху. Завтра – пасха. Сказала, хочет побывать на кладбище, привести в порядок могилы родных.
У Ивана Ивановича полегчало на сердце. Мы становимся такими невнимательными к тем, кто ушел в небытие раньше нас. Они сделали свое дело и почили. А каково живым? В могилах – наша память, наша связь с прошлым, с теми Орачами, которые пахали землю, сеяли хлеб, кормили родину и сто лет тому назад, и двести, и тысячу... Не было бы тех Орачей – не было бы на белом свете и Ивана, как не было бы без нас детей, а без них – нашего будущего.
– Когда вернется? – спросил он Саню.
– Не сказала. Наверно, как управится, к концу праздников.
В словах сына – ни капли тревоги. Обычное дело: тетя Марина поехала проведать родных и знакомых.
– А я – в командировку, – признался Иван Иванович. Он хотел, чтобы Саня посочувствовал ему.
– Когда вернешься? – поинтересовался тот.
– Не знаю. Рассчитываю дня на два-три. Если бы не праздники... А так, чего доброго, задержусь и на неделю.
Саня уловил грустное настроение отца.
– Тебе трудно?
Иван Иванович утешился: сын его понимает.
– Одиноко, – признался тот.
– Я всегда с тобой, – тихо ответил Саня. И тут же, словно застеснявшись, перевел разговор на другое. – А мы тут все тебя вспоминаем.
– Ругаете?
– Ну что ты! Даже Матрена Ивановна – и та в тебя влюблена.
Иван Иванович положил трубку на рычаг.
Может быть, и в самом деле он со своей хлопотной службой еще кому-то нужен?
Поцеловал Аннушку в щеку:
– Давай, мать, ужинать. А Марина никуда не денется: подалась в Волноваху на пасху. Хочет на кладбище сходить. И нам бы надо проведать родные могилы. Вот вернусь из Краснодара...
Аннушка уже давно перестала верить в его обещания.
