Текст книги "Последний шанс"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
На коммутаторе рядом со столом генерала замигала лампочка. Во время совещания начальник управления не отвечал на телефонные звонки – для этого в приемной есть порученец и помощник.
Дверь в кабинет приоткрылась, на пороге появился порученец.
– Товарищ генерал, извините, полковник Папин-Мамин. По срочному делу.
Начальник управления снял трубку и долго слушал. Лишь изредка бросал отдельные фразы: «Где?», «Когда?», «Действуйте».
Когда разговор закончился, он тяжело положил трубку на рычаг и отыскал глазами Орача и Строкуна. Иван Иванович понял: что-то случилось.
Генерал сказал:
– В семнадцать сорок на пятнадцатом километре по Мариупольскому шоссе произошло дорожно-транспортное происшествие. Потерял управление ВАЗ с номерными знаками СЛГ 18—17 и пошел под откос.
«Генералова! – екнуло сердце у Ивана Ивановича. – Вместе с Тюльпановым...»
Начальник областного управления МВД подтвердил его догадку:
– Двое пострадавших отправлены в травматологию. Экспертиза работает на месте происшествия. Первый вывод: превышение скорости. Возможно, вышло из строя рулевое управление. Иван Иванович и Евгений Павлович, вы свободны. Один – на место происшествия, другой – в травматологию. Вернетесь – доложите, где бы я ни был.
В коридоре Строкун с сожалением сказал:
– Ну вот, Иван, кто-то перепутал нам все козыри.
Иван Иванович не сразу сообразил, о каких «козырях» говорит Евгений Павлович. И вдруг вспомнил свои слова: «В деле Шурина мой козырь – Тюльпанов».
Но сейчас не об этом! Главное – Тюльпанов и Генералова! Что с ними?
– Я, пожалуй, в больницу, – решил он.
– В таком случае, я на место происшествия. Так, глядишь, и стану экспертом по угнанным и покалеченным машинам, – мрачно пошутил Строкун.
Областная травматологическая клиника – крупное учреждение, занимающее чуть ли не целый микрорайон. Здесь десятка два специализированных отделений, и у каждого – санпропускник.
Иван Иванович нашел нужное отделение, представился дежурному врачу и сказал, что его интересуют двое недавно доставленных пострадавших. Дорожно-транспортное происшествие на Мариупольском шоссе, Генералова Екатерина Ильинична и Тюльпанов Александр Васильевич. Для пущей важности зачем-то добавил: кандидат геологических наук, доцент кафедры общей геологии политехнического института.
Генералова тоже была кандидатом наук, но сейчас Иван Иванович об этом забыл.
Врач ему ответил:
– Наступает момент, когда все звания, награды и должности теряют свое значение. На операционном столе все равноправны: министр и дворник, лысый и кучерявый, старый и молодой, добрый и злой. Скальпелю – все равно. С Екатериной Ильиничной мы когда-то вместе работали. Талантливая женщина. Будь она более дипломатична с начальством, давно бы уже защитила докторскую диссертацию.
– Несколько дней назад мы с ней сидели за одним столом, чествовали именинника, – признался Иван Иванович. – Как она?.. – осторожно спросил он.
– Трудный случай, – ответил врач.
– Жить будет? – прошептал с тревогой Орач.
– Если выживет – останется инвалидом...
Беспощадный приговор. Екатерина Ильинична стояла у него перед глазами в своем длинном черном платье с золотистым люрексом и улыбалась.
– А как ее спутник? – осторожно выведывал Иван Иванович, сохраняя призрачную надежду на чудо.
– Отвезли в морг, – сухо ответил врач. – Какой богатырь! Моя б воля, я бы забальзамировал это тело. Каждая мышца – наглядное пособие для студентов.
Ивана Ивановича шокировал такой цинизм врача.
– Кстати, при нем не было никаких документов. Вы можете установить его личность? Надо сообщить родственникам... Терпеть не могу этих слов: «Ваш муж умер». Акушерам куда легче: «Ваша жена»... или «ваша дочь родила».
Он вызвал медсестру и попросил ее проводить сотрудника милиции в морг.
– Покажите ему того красавца.
– Считайте, что вы родственникам уже сообщили, – ответил врачу Орач. – Жену я сам извещу.
Он сожалел, что так и не познакомился с матерью Александра Васильевича – не было необходимости. Да и с самим Тюльпановым их свел случай. Сколько проходит мимо нас таких щедрых, милосердных людей, а мы их не замечаем. И беднеем от этого душой.
В морге Иван Иванович пробыл недолго. Засвидетельствовал: да, это был он, Александр Васильевич Тюльпанов.
Закончив все формальности, он вышел из морга и побрел снова в санпропускник. Зачем он шел туда, не знал и сам. Открывая тяжелую дверь, вдруг понял: ему необходимо позвонить. Кому? Конечно же, Сане, Аннушке, Марине...
В приемном покое на стуле сидела Матрена Ивановна. Голова ее была по-вдовьи повязана черным платком. По ком траур? Екатерина Ильинична пока еще жива. Может, по Тюльпанову?
И лишь от такого предположения эта женщина вдруг стала Ивану Ивановичу родной и близкой.
– Здравствуйте, Матрена Ивановна!
Увидев его, она прослезилась:
– Беда-то какая, Иван Иванович! Говорила я ей: поумерь прыть, иначе все кончится бедой. Но она всегда все делала по-своему... Каюсь, это я накликала беду.
– Да по́лно вам, Матрена Ивановна! – успокоил ее Иван Иванович.
Он хотел сказать: судьба, но вспомнил, что каждый из нас выбирает себе судьбу сам, лепит ее, согласно своему пониманию добра, зла и меры совести. Екатерина Ильинична хотела быть не такой, как все, а в действительности оказалась такой же, как и другие.
Несчастная, гордая женщина.
– Нет, Иван Иванович, это я накаркала, старая дура, – сокрушалась Матрена Ивановна.
– При чем тут вы! – удивился Орач. – Там что-то с рулевым управлением. А скорость она всегда любила.
– Да что вы, Иван Иванович, машина была в порядке. Утром приходил Кузьма Иванович и все проверил.
– Кузьмаков? – не поверил Иван Иванович своим ушам. – Простите, оговорился, – Прудков?
– Ну да, Кузьма Иванович. Фамилию не знаю, он не первый год ухаживает за нашей машиной.
Вот это новость! Кузьмаков в Донецке. Трактор, угнанный в Тельмановском колхозе, найден на узловой станции Иловайске, и все в розыске были убеждены, что похитители его сели на поезд и подались в бега. А Кузьмаков, оказывается, вернулся в Донецк. Ну и дела! И не просто вернулся, а даже побывал у Генераловой, рискуя попасть в руки милиции.
– Матрена Ивановна, выйдемте-ка во двор. Посидим на лавочке. И вы мне поподробнее расскажете о визите Кузьмы Ивановича. О состоянии здоровья Екатерины Ильиничны я вас проинформирую. Крепко ей досталось, теперь все зависит от мастерства хирургов.
– А как Александр Васильевич?
– Нет больше Александра Васильевича, – признался он. – Не хотел вас окончательно расстраивать... Извините.
Матрена Ивановна перекрестилась:
– Господи, прости грехи великомученику Александру!
Она по-народному мудро восприняла весть о смерти Тюльпанова. Не стенала, не голосила, лишь глубоко сожалела о случившемся.
Двор травматологической больницы утопал в зелени. Они выбрали ближнюю лавочку и присели.
– Матрена Ивановна, когда вас посетил Кузьма Иванович? – спросил Иван Иванович.
– Катюша ушла на работу, как всегда, к восьми. У них там неприятность, исчезли учетные карточки четырнадцатого участка, милиция приехала. К девяти ушел наш академик. Вскоре позвонил Кузьма Иванович. Говорит, Екатерина Ильинична просила осмотреть машину, мол, давно не проверял. Говорю: приходи. Пришел. Я его посадила за стол, угостила. Поговорили о неприятностях у Катюши на работе. Потом он, как всегда, взял ключи от гаража и пошел к машине. Я занялась по хозяйству. Через часик он вернул мне ключи и сказал: «До самой смерти служить будет».
– Так и сказал: «До самой смерти»? – удивился Иван Иванович, пораженный его цинизмом.
– Так и сказал, – подтвердила женщина. – Я его еще отругала: «Типун тебе на язык за такие слова». А он рассмеялся.
– Матрена Ивановна, вы даже не представляете себе, какие важные сведения мне сообщили, – сказал Иван Иванович. – Придется вам съездить со мной в милицию. Там вы повторите свой рассказ, а мы его запишем.
«Чем же была опасна для «троицы» Генералова?» – не выходило из головы у Ивана Ивановича.
Она знала нечто такое, что заставило Кузьмакова пойти на риск. Казалось бы, «святой троице» удалось скрыться. Но нет, Кузьмаков возвращается. И вряд ли по собственной инициативе, ему дали такое задание. Может, Генералова знала, где его искать? Или как-то могла вывести розыск на его след, назвать людей, которые могли указать место пребывания матерого преступника?
Уже по дороге в управление Ивану Ивановичу вдруг пришла в голову мысль: «А может, самым опасным свидетелем для «троицы» был Тюльпанов? Он кого-то из них отвез на северный автовокзал... Если это был не Шурин, а кто-то из «троицы», тогда начисто летят все алиби Алевтины Кузьминичны».
Иван Иванович связался по рации со Строкуном и объяснил ему ситуацию.
– Не могли бы вы, Евгений Павлович, срочно подъехать в управление?
– Буду, – коротко ответил тот.
Они выслушали Матрену Ивановну и записали ее рассказ на магнитофонную пленку. После этого она заспешила в больницу, веря, что Катюше станет легче на операционном столе, если она, Матрена Ивановна, будет находиться где-то рядом.
Когда Матрена Ивановна ушла, Иван Иванович высказал предположение:
– Надо немедленно прочесать весь Донецк.
– Это совершенно бесполезно. Сотворив подлость, Кузьмаков тут же ушел из города. Теперь нам даже неизвестно, в какую сторону и на каком транспорте. Не исключено, что на самолете. Мы же с тобой его нынешней фамилии не знаем.
– Зато у нас есть его фотографии, – горячился Иван Иванович.
– Двадцатилетней давности, – парировал Строкун. Помолчав, заговорил о другом: – ОБХСС изучил приказы по тресту, которые имели отношение к шахте «Три-Новая». Могу тебе уже сказать, где Пряников с Нахлебниковым брали деньги для высокой зарплаты на участке: только по официальным документам шахта давала ежегодно полтора-два миллиона сверхпланового убытка и перерасходовала триста пятьдесят – четыреста тысяч рублей по фонду заработной платы. «Зарплата» – прямиком попадала в руки Пряникова и Нахлебникова.
– Каким образом? – удивился Иван Иванович.
– До этого не додумался бы даже Остап Бендер. Лава длиной в сто девяносто метров, а в маркшейдерском плане пишут сто семьдесят. Это за неделю давало две-три тысячи «сверхпланового» угля. На проходке, наоборот, завышали планы. В наряде штрек двенадцать квадратов, а Лазня со своей бригадой «сговорчивых» гонит девять квадратов. Через два года составляется акт: «штрек задавило горным давлением», и его перекрепляют на девять квадратов. Это значит: поменяли сломанные верхняки, ошкурили кое-где стойки и получили денежку за работу, которой не делали. К тому же какая экономия материалов! По результатам работы – хоть представляй этих «молодцев» к наградам!
– И представляли! – воскликнул Иван Иванович, вспоминая, как легко достался Сане знак Шахтерской славы, полученный благодаря стараниям Пряникова. – Но какой круг лиц причастен к афере! Нормировщики, маркшейдеры, бухгалтерия, ревизоры...
– Бери выше: комбинат и министерство! – уточнил Строкун.
– Ну уж вы скажете: министерство! – усомнился Иван Иванович.
– Конечно, не все министерство в целом, но кто-то же списывал эти миллионные убытки и сотни тысяч перерасхода по фонду зарплаты, – стоял на своем Строкун. – В этом еще разберутся и назовут виновных.
– Как ведет себя Пряников? – поинтересовался Орач.
– Пока никак. С ним еще не беседовали. Готовят сюрприз. Так что ежели у тебя есть к нему какие-то вопросы, выясняй побыстрее, а то за него примется ОБХСС.
– В таком случае я пойду к Тюльпановой, – сказал Иван Иванович.
– Мир да любовь вам с ней. Только помни: Крутояров все еще в санчасти.
Тюльпанова держалась скромно и стеснительно. Появлению Орача обрадовалась.
– Что-то давно вас не было.
– Скучали?
– Если скажу «да», все равно не поверите. В здешних условиях хорошо думается.
– Ну и до чего же вы додумались? – Он не скрывал своей иронии.
Она внимательно посмотрела на него.
– Давайте отложим наш разговор года на три.
– Это вы себе такой срок определили?
– Вы сегодня несправедливый. Куда-то исчезла та доброта, которая роднила вас с Сашей. Что-то произошло?
– Многое, Алевтина Кузьминична, гораздо больше, чем вы себе можете представить. Начнем с того, что я побывал в гостях у Лукерьи Карповны. Спешил, думал, дай предупрежу больную старушку, чтобы не дожидалась любимой доченьки, помирала без нее.
Тюльпанову передернуло от этих слов. Иван Иванович был готов к любому ее выбрыку. Но она лишь сказала:
– Есть святые вещи и понятия. Зачем кощунствовать? Вам, Иван Иванович, это не к лицу.
– Мне, милиционеру, возмущаться «не к лицу», а вот вам – все дозволено.
– Да, я женщина, которую обвиняют, я защищаюсь.
«Актриса», – подумал Иван Иванович. Он уже не верил ни одному ее слову.
Орач молча положил перед ней групповое фото «шараги», на котором Кузьмаков облапил свою Крошку. Затем еще два снимка бывшей «королевы шараги» – во всей ее красоте.
– Надеюсь, теперь вы не станете утверждать, что не знаете, кто сидел с вами в машине у Тельмановского поста ГАИ?
Тюльпанова ухватилась маленькими пальчиками за сидение стула, будто ее подбросило в поднебесье. Закусила губы, глядя на милиционера немигающими глазами. Наконец призналась:
– Жора-Артист тоже начинал со мной переговоры с этих фотографий. Запугивал, что развесит их на доске объявлений политехнического института, где работает Саша. Из-за этой ошибки молодости я уже дважды надевала себе на шею петлю. Надеюсь, мама вам и об этом рассказывала.
Нет, об этом Лукерья Карповна не обмолвилась и словом. Иначе нужно было бы рассказать и о причинах попытки самоубийства. Мать не могла обливать грязью дочь, у которой теперь такой хороший муж.
– Может быть, перестанем препираться и поговорим начистоту? – Иван Иванович так и не справился со своим раздражением, которое овладело им при виде Алевтины Кузьминичны.
– Что вы хотите от меня узнать? – с безразличием спросила Тюльпанова.
– Все, что вам известно об ограблении мебельного магазина.
– Я уже вам говорила: к ограблению мебельного магазина я не имею никакого отношения. Мне приказали быть к половине восьмого на Мариупольской развилке. А чтобы муж не поднимал скандала, прислали телеграмму.
– Вы и сейчас неискренни, – упрекнул ее Иван Иванович, заставивший себя успокоиться.
– Вы хотите, чтобы я свидетельствовала против самой себя?
– Нет, я хочу, чтобы вы помогли мне.
– В чем вы меня конкретно обвиняете?.. – потребовала Алевтина Кузьминична.
– В том, что вы вместе с Кузьмаковым убили сегодня своего мужа Александра Васильевича Тюльпанова.
Она вскочила со стула, готовая ринуться в яростную атаку.
– Сидеть! – властно приказал Орач.
Но она продолжала стоять.
– Вы же знаете, что Саша для меня дороже собственной жизни. Зачем же так жестоко?
– Я только что из морга. Опознавал труп.
Алевтина Кузьминична плюхнулась на стул и исступленно зашептала:
– Не может быть!.. Не может этого быть! Вы пошутили! Иван Иванович, да скажите же наконец, что вы пошутили! – молила она о снисхождении.
– По вашей милости Генералова тоже останется инвалидом на всю жизнь. – Иван Иванович был беспощаден.
Тюльпанова зарыдала.
– Как это случилось? – простонала она.
– Когда в доме Генераловых, кроме Матрены Ивановны, никого не было, туда явился Кузьмаков.
– Суслик? – невольно вырвалось у Тюльпановой.
– Удивляетесь? После всего, что произошло на Тельмановском посту ГАИ, он вдруг снова появился в Донецке... Признаюсь, я этого тоже не ожидал. Кузьмаков, видимо, расшплинтовал тягу рулевого управления, зная, что в половине шестого вечера Генералова и Тюльпанов, как всегда, выедут на прогулку. Остальное доделало пристрастие Екатерины Ильиничны к скорости, на что и был сделан расчет. На вашем месте, Алевтина Кузьминична, я бы поинтересовался, за что убили вашего мужа. Александр Васильевич был опасным свидетелем; он отвез на Северный автовокзал Дорошенко вместе с награбленными деньгами. Кузьмакова и «папу Юлю» вы упрятали на заднем сидении. Когда Александр Васильевич с Дорошенко отъехали, за руль сел Кузьмаков. Вы вели машину лишь у постов ГАИ в хуторе Широком и в Волновахе. На Тельмановском посту вас остановил шлагбаум. «Папа Юля», изменник Родины, фашист, прекрасно понимал, что ему попадаться в руки правосудия нельзя, и взялся за автомат. Остальное – вам известно.
– Фашист и изменник Родины? – удивилась Тюльпанова.
– Этого вы могли и не знать, что отнюдь не уменьшает вашей вины. Александр Васильевич – в морге, Екатерина Ильинична – на операционном столе.
Тюльпанова вдруг застонала, стала рвать на себе волосы, бить кулаками по лицу.
Орач вызвал охранника. Тот вбежал, собираясь схватить осатаневшую женщину, но Иван Иванович помнил случай с Крутояровым и строго приказал сержанту:
– Не трогать!
Ему просто нужен был свидетель на случай, если Алевтина Кузьминична вновь надумает разыграть сцену попытки изнасилования.
Тюльпанова ослабела и плавно опустилась на пол.
– Не верю... Покажите мне Сашу! Покажите – и я вам всех продам! Отвезите меня к Саше!
– Встаньте. Сядьте на стул и приведите себя в порядок, – приказал Иван Иванович.
Тюльпанова была послушна, как ребенок.
– Принесите ей воды умыться, – попросил Орач дежурного.
Тот, с опаской оглядываясь на арестованную, вышел.
– Хорошо, – сказал Иван Иванович, – я отвезу вас в морг. Но в наручниках. И чтобы без эксцессов. Мне памятна история с Крутояровым.
– Ваш Крутояров дурак и хам! – возразила Тюльпанова.
– Не такой уж он дурак, Алевтина Кузьминична, – не согласился с ней Иван Иванович, – он инстинктивно разгадал вас – и вы с ним расправились так же, как Кузьмаков с Александром Васильевичем. Только там был смертельный исход, а Крутоярова вы лишь травмировали.
– Он получил то, что заслужил! – снова начала закипать Тюльпанова. – Если я и передала лишку, то самую малость. В потемках, пока работал проектор, он меня ощупывал, словно базарную курицу. Единственно, в чем моя вина, – я не сопротивлялась: хочется мужику, думаю, пусть побалует, а я его на этом поймаю. Вернулись в кабинет, он решил, что будет продолжение спектакля, и ко мне. А когда я ему сказала: «Не в то купе сели», он начал меня пугать: показывает рисованный портрет Суслика и говорит: «Сделан по твоим показаниям». А я-то лепила его собственный портрет. И тут меня разобрало...
Когда Орач прихватил одной стороной наручников свое левое запястье, а второе кольцо предложил Тюльпановой, то она неожиданно воспротивилась. Ее широкоскулое лицо покраснело.
– Иван Иванович... Не надо нас обоих. Окольцуйте уж одну меня. Клянусь вам, я смирилась со всем. Если не стало Саши, нет смысла и мне жить.
– Это ж почему? – переспросил Орач.
– Сейчас поймете, – торопливо ответила она, опасаясь, что он не выслушает ее. – Саша был чистый и наивный во всем. И очень ласковый... Месяца через три после нашей свадьбы я поняла, что нашла свое счастье. А через полгода... Саша был как раз в колхозе со студентами, на уборке овощей. Возвращаюсь я домой, отпираю дверь, а у меня в квартире сидят и пьют вино Суслик с Жорой-Артистом. Я остолбенела. Первое мое желание было убежать. Я же о них лет десять ничего не слыхала с тех пор, как уехала из Краснодара. Жора улыбается: «Здравствуй, Крошка». Спрашиваю: «Зачем пожаловали»? А он, как давеча вы, выкладывает фотографии... те, где я... с «шарагой»... И говорит: «А что, если их наклеить на доску объявлений в политехническом институте... Вот будет потеха!» Я понимала, что это не пустые слова, и сразу подумала о Саше. Он же ничего о моем прошлом не знал. Никогда не спрашивал. Любил меня такую, какой я была. А с ним я была хорошей. Поверьте. И вот эти подонки явились, чтобы разбить мое счастье. Я готова была убить их.
– А ваше каратэ?.. Вы же в состоянии справиться с двоими, даже вооруженными, – напомнил Иван Иванович Тюльпановой ее же слова.
– Они не хуже меня владеют всеми приемами... – тяжело вздохнула она и продолжала: – Вот Жора-Артист и толкует: «Есть разговор. Тебе привет от «папы»...
– От «папы Юли»? – уточнил Иван Иванович.
– Да... Страшный это человек. Я испытала на своей шкуре. И вообще...
– Ну и наградила же вас судьба дружками! – покачал головой Иван Иванович.
Он уже не удивлялся очередной откровенности Тюльпановой.
– В тот первый раз Суслик с Жорой ушли, ничего не сказав, – продолжала исповедываться Алевтина Кузьминична. – А через день возвращаюсь с работы – сидят трое. Все, что было у нас с Сашей в баре, вылакали. Жора-Артист с Кузей могут вдвоем выпить целую бочку. «Папа Юля» до такого состояния не напивается. Он всегда настороже, опасается. Никому не верит, даже Суслику и Артисту. «Папа» и говорит: «Муж у тебя – импотент, а ты баба – со вкусом, подберу тебе хорошего мужика». «Никого мне не надо», – отвечаю я. А он смеется. Страшно смеется, одними глазами. Они становятся у него маленькими и острыми. Уставится – аж мороз по коже. Говорит: «Я лучше знаю, что тебе надо. На шахте Три-Новая есть начальник четырнадцатого участка – Пряников. Приведешь его к себе». «Зачем?» – спрашиваю я. «Он на баб охочий, а ты у нас ягодка-малина. И будешь с ним столько, сколько потребуется для дела». Я начала было артачиться, тогда он подошел ко мне медведем... Помню только, как его рука мелькнула у меня перед носом, и я отключилась. Пришла в себя: лежу на полу, а Суслик отливает меня водой.
– Что же вы, Алевтина Кузьминична, так оплошали? – не удержался Иван Иванович. Он помнил, как ловко Тюльпанова расправилась с Крутояровым.
– Иван Иванович, я же всю науку по каратэ получила от «папы Юли». Еще в «шараге» он как-то сказал: «Тебе это пригодится». Потом я поняла, что могу подняться над всеми, и стала заниматься. Он хвалил: «Ты – талант!» Вы не можете представить себе, какая мгновенная реакция у «папы Юли». А в каратэ – это самое важное: опередить противника, не дать ему поймать тебя на контрприеме. Он меня учил, а практику я проходила у себя в станице... Не будь «папа Юля» вором, стал бы чемпионом мира по каратэ. Не смотрите, что ему под шестьдесят, он еще ого-го!.. Итак, я на мокром ковре, а «папа Юля» инструктирует: «Ты к своей подруге Генераловой присмотрись: кадры – дело нужное». С Пряниковым вышло все, как было задумано. Пришел он... пьяный кобель, липнет ко мне, в кровать тянет. А я-то знаю, что в соседней комнате – «папа Юля». Выходит. Похлопал Пряникова по голой спине, сказал какую-то пакость. Тот вскочил: «Кто такой?» А папа Юля: «Хочу дать тебе заработать». Я ушла в ванную, а они быстро нашли общий язык. «Папа Юля» говорит: «Нам на троих – десять кусков на месяц. И устроить на работу. Зарплата – как всем. На кадровичку не скупись, она нужный человек, жена академика, – так что вне подозрений. Анке в месяц – кусок. Двадцать кусков – тебе с директором шахты. У вас будут большие расходы: маркшейдеры, нормировщики, прочие соглядатаи... Ну и те, кто будет вас прикрывать, тоже хотят жить. Помни: щедрость в этом деле хорошо оплачивается. Вложил червонец – вернется сотня». Больше «папу Юлю» я не видела. Шесть лет они меня не беспокоили. Иногда позвонит Жора-Артист: «Не обижай Петеньку». Потом они уволились с шахты. Я вздохнула с облегчением, думала – всё, избавилась. Но двадцать седьмого апреля позвонил «папа Юля»: «Крошка, двадцать девятого возьмешь у Пети машину, загрузишь багажник харчами понажористее и будешь там, где укажет Жора. Только без глупостей и без опозданий. Уходим и даем тебе свободу. Поняла?» Двадцать девятого около трех часов зашел Жора. Сказал, где и когда мне ждать. Предупредил, что один из них останется в городе. «Передашь его своему Тюльпанову. Скажешь: мясник из гастронома «Ленинград»... А все остальное вы знаете, – закончила она.
Иван Иванович не стал надевать на нее наручники. Сергей подогнал машину вплотную к дверям морга, и Алевтину Кузьминичну пропустили вперед. Сергей остался при входе, Иван Иванович шел следом за ней.
Тюльпанов лежал выбритый, в новом костюме. Алевтина Кузьминична подошла к нему, коснулась его руки.
– Извини, Саша, не успела...
Возвращались молча. Тюльпанова сидела рядом с Иваном Ивановичем и даже не пошевелилась. Когда зашли в изолятор, Алевтина Кузьминична сказала:
– Оставьте мне бумагу и ручку, а сами идите отдыхать. Мне надо о многом подумать.
Иван Иванович вызвал конвойного и передал ему арестованную. Когда Орач был уже у порога, она повернулась к нему и срывающимся голосом проговорила:
– Простите меня, если можете...
– Не мне вас судить, – ответил он.
– Спасибо. – Тюльпанова вдруг схватила его руку и поцеловала.
Конвойный равнодушно наблюдал за этой сценой. За годы работы в изоляторе он насмотрелся всякого.
Утром, когда Иван Иванович умылся и сел за стол завтракать, позвонили из следственного изолятора.
– Товарищ подполковник, у нас беда: ночью перерезала себе вены Тюльпанова.
– Как это произошло? – после минутного молчания спросил он.
– Вечером что-то писала. Потом легла спать. А на побудку не встала.
– Врача вызвали?
– Вызвали. Но тело уже холодное.
Иван Иванович выругался:
– Откуда у нее бритва?
– Понятия не имею. Она тут оставила записку: «Ивану Ивановичу Орачу, лично».
– Прочтите мне ее.
– «У папы Юли» лежка в Шиткинском леспромхозе, где-то на валке. А у Суслика в Краснодаре тетка. «Шарага» собиралась у нее. По суду квартиру у нее отобрали, но она после срока поселилась где-то неподалеку от города. А еще к вам просьба: похороните меня в одной могиле с Сашей. Спасибо за все. Алевтина».
1982
