Текст книги "Семеро с планеты Коламба (сборник)"

Автор книги: Вадим Чирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ЕВДОКИМОВНА И МОЛ-СТАР

Бабушка вернулась из магазина сердитая.

– Пока мяса в продаже не будет и хлеба свежего, не хочу заново жить! Позавчерашним торгуют! Машина, говорят, сломалась! Да тут и одной жизни много!..

Славик поспешил в соседский двор. Но ни Кубика, ни Нинки все еще не было. Евдокимовна, кормящая из сита кур, посоветовала Славику подождать до обеда – тогда-то он и увидит ее непутевую внучку и бородатого не то как поп, не то как леший мужика, который сам не знает, чего хочет, бродя вокруг деревни…

Куры обступили Евдокимовну, одна, не разглядев, клюнула ее в палец ноги, вылезший из рваного тапочка.

– Пыц! – крикнула Евдокимовна. – Дай вам волю, обжоры, вы и меня склюете! А как яичко снести, не допросишься!

Славик пошел было со двора, но случайно коснулся рукой кармана, где был аппарат мол-стар. Что если предложить помолодеть Евдокимовне? Ее-то ведь тоже жалко! Бабушка, когда ей больно, постанывает да поохивает, а эта свою поясницу и колени костерит на чем свет стоит, – только и разницы между ними. Болит-то у них, наверно, одинаково.

Славик догнал Евдокимовну у крыльца.

– Бабушка, у меня к вам дело!

Та остановилась. До сих пор у нее со Славиком общих дел не было. Городской мальчишка, болтается во дворе целыми днями, внучка, глядя на него, учится лодырничать. Хоть бы раз взял в руки веник, хоть бы раз увидела она его с молотком или с чем другим полезным… Короче говоря, Евдокимовна встретила его взглядом довольно-таки колючим.

Славик между тем показал ей какую-то коробочку со стеклышком.

– Бабушка! Вот смотрите, от всех болезней может вылечить!

– Таблетки какие новые, что ли? – суровым голосом спросила Евдокимовна. – Или опять пирамидон?

– Да нет. Это такая штука, что ее включишь – вот кнопка, – и болезни как рукой снимет. Только…

– Что? Одни снимет, другие добавит?

– Да нет. От нее моложе становишься. Сильно.

– Моложе? – Евдокимовна осмотрела сито и вытряхнула из него крошки, к ним сразу же подбежала курица. – Это зачем же?

– Как зачем? – озадачился Славик. – У молодых болезней нет. И они… выносливые. Бегают…

– Так ты что, бегать хочешь меня заставить?

– Да нет же, бабушка! – закричал Славик. – Моложе – это вам снова восемнадцать будет! Вы красивая станете!

Евдокимовна подозрительно посмотрела на горожанина.

– Ты, может, хочешь сказать, что я хуже выгляжу, чем твоя бабушка?

Славик почувствовал, что он в тупике. И в этот момент в голове его мелькнула сумасшедшая мысль:

– Бабушка, давайте проделаем эксперимент. Видите эту курицу? – он показал на предприимчивую пеструшку у крыльца.

– Ну, вижу, – отозвалась Евдокимовна. Она была переполнена подозрением, что над ней хотят посмеяться.

– Я направлю на нее аппарат, нажму на одну кнопку, и вы увидите, что будет.

– А что будет? Ты учти, кур-то у меня всего девять. Ты ее не сожги ненароком.

– Не сожгу.

Славик не без волнения наставил на пеструшку мол-стар и нажал на зеленую кнопку. Экранчик засветился.

Пеструшка рылась в земле, что-то склевывая.

Сначала никаких перемен не было видно. Но вдруг хозяйка курицы забеспокоилась:

– Эй-эй! Я тебе говорила, что у меня их всего девять! Она вроде поменьше стала!

Славик не отвечал. Он увлекся экспериментом, водя за курицей мол-старом. И вдруг он сам заметил, что пеструшка становится меньше!

Еще меньше, еще… Вот уже голенастый цыпленок с голой шеей роется в земле… Вот цыпленок, желтый, как одуванчик, писклявый, потерялся, ищет маму-курицу… Вот – тут Славик испугался – вместо цыпленка на земле лежит яйцо! Он побыстрее нажал на среднюю кнопку – экранчик в то же мгновение погас.

Только теперь наш горожанин взглянул на Нинкину бабушку. Та не сводила глаз с яйца, белевшего на земле у крыльца. Перевела взгляд на Славика.

– Это что же ты с моей курицей исделал? – запричитала она. – Разве я тебе не говорила, что у меня их всего девять? А теперь восемь! И одно яичко! А ну верни мне курицу сию же минуту!

– Бабушка, – начал объяснять Славик, – я ведь совсем другое имел в виду…

– Какое другое! Ты мне курицу извел – вот что ты исделал! Я на нее корма столько истратила! Верни, кому я говорю! Ты гляди на него!

Славик разозлился. Так на него никто не кричал ни дома, ни в школе.

– Ну и пожалуйста!

В мол-старе он был теперь уверен и, не медля ни секунды, нажал на красную кнопку и направил экранчик на яйцо.

Славик теперь смотрел не столько на объект эксперимента, сколько на Евдокимовну. Вернее сказать, он успевал смотреть и на яйцо, и на соседку.

Яйцо через минуту треснуло, и из него вылупился желтый цыпленок.

Евдокимовна удовлетворенно кивнула.

Цыпленок запищал, встал на ножки. Сделал шаг, другой, качнулся вперед, назад…

– Ну-ну-ну, маленький, – размягченно сказала Евдокимовна.

Цыпленок растопырил кургузые крылышки и – стал расти, словно его надували воздухом.

– Как на дрожжах! – воскликнула Нинкина бабушка.

Голенастый цыпленок – цыпленок побольше – цыпленок большой, пестрый – курица! Как ни в чем не бывало, роется в земле и что-то клюет.

Славик выключил аппарат.

От Евдокимовны неожиданного слова было трудно ожидать, но на этот раз она его произнесла:

– Вот ведь какие нонче инкубаторы делают.

И Славик понял, что продолжать разговор не имеет смысла.

– Да, бабушка, – согласился он, – такие пошли нынче инкубаторы. А что дальше будет – уму непостижимо!

Сунул мол-стар в карман и пошел к себе. А Евдокимовна, – теперь совсем уже успокоенная, – вытряхнула из сита последнюю крошку и скрылась в доме.

КУБИК И МОЛ-СТАР

Художник и Нинка пришли из леса как раз к обеду. Нинка принесла из леса несколько красношляпых гномов-сыроежек, с десяток моховичков и один старый, тонкий и упругий, как японский зонтик, шампиньон. Она и несла его как зонтик. Кубик принес свежий, пахнущий новосельем, холст. Обедали порознь, а после обеда Славик направился к соседу. Перед тем как войти, нащупал в кармане коробочку мол-стара.

Дверь была открыта. Кубик сидел на табуретке, положив голову на ладони, напротив одного из своих старых холстов. Услышав шаги, головы не повернул, хотя наверняка догадался, что это Славик. Чуть тень мальчика пролегла между ним и холстом, он промолвил горестнейше:

– Гибнет живопись… гибнет… И некому ее спасти! А я болен… болен…

Художник выглядел вполне здоровым, только, может быть, более бородатым и усатым, чем обычно, но Славик все равно спросил:

– Чем вы больны, дядя Витя?

– Чем? Чем должен быть болен человек, которому за сорок?! Всем! Нет уже ни той силы, Славик, ни той твердости в руке! И глаза мои тусклы, ум неповоротлив, а сердце вяло… Садись! – Кубик показал рукой на диван позади себя, – и раздели мою печаль.

Славик сел. В Кубиковы стенания ему верилось мало, потому что были они слишком торжественны и походили скорее на стихи, чем на горькую правду. Он понял, что художнику просто нужно выговориться, и начал разговор:

– Сегодня магнитная буря, дядя Витя?

Бородач, – бороды на его лице в одно мгновение стало меньше, словно он побывал у парикмахера, – ожил.

– Так ты тоже ее чувствуешь? А мне показалось, что наступает конец света! – Он встал, подошел к дивану, повернулся к холсту. – Посмотри, пожалуйста, на эту работу. Что ты о ней думаешь?

Момент был ответственный. Славик понимал, что от его слова многое зависело. Вгляделся в холст. Он был розовый, как… Нужно сказать, – как именно, и тогда все будет в порядке, и художник спасется от мировой скорби.

– Знаете, на что это похоже? – сказал Славик, предчувствуя удачу. – Знаете? На розовую поверхность большой морской раковины!

– Ура-а-а! – закричал Кубик. – Ты понял!! Да здравствуют уста младенцев! Это утренняя заря, Славик, это рождение дня, и именно таким я его увидел! Такие тогда были краски! Живопись не погибнет, если живет на свете художник Кубик и его лучший друг Славик!..

Теперь уже можно было переходить к тому, ради чего, собственно, Славик и пришел к Кубику.

– Я вот о чем хотел вас спросить, дядя Витя, – Славик еще раз проверил, на месте ли коробочка. – Вы мне – помните? – говорили, что мечтаете хоть на часок вернуться в тот день, когда увидели свадьбу на улице? Он, этот день, в детстве у вас был.

– Ну и что? – почему-то насторожился Кубик. – Может, и говорил. А ты разве в волшебники записался?

– Да.

– Тогда действуй. Мне что-нибудь для этого нужно сделать?

– Ничего не надо. – Славик достал коробочку и прицелился ею в Кубика.

– Э-эй! – вдруг испугался художник. – Это что у тебя? – И выставил перед собой руку, словно у Славика был фотоаппарат, а он не хотел фотографироваться.

– Аппарат мол-стар.

– То есть молодость – старость? Откуда он у тебя?

– Дали… – уклонился от ответа Славик.

– Спрячь сию минуту! Ты думал, что художник Кубик вправду согласится на омоложение?

– Вы же сколько раз об этом говорили!

– Вот чудак! Да знаешь ли ты, что я нахожусь в лучшем мужском и творческом возрасте! Ай-ай-ай, Славик! Никогда не думал, что ты можешь так меня обидеть!

– Я… не обижал… – растерялся Славик.

– Еще как обидел! Ты думал, что живописец Кубик не в силах справиться со своими холстами! Что он уже не видит красок! Конечно, спасибо тебе за доброе твое сердце, но я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

– Дядя Витя, – вскричал Славик, – зачем же вы тогда говорили, что хотите вернуться в тот день?!

– Зачем? Для красного словца, Славик. Художник и без аппарата мол-стар может перемещаться во времени, хоть назад, хоть вперед, – такая у него способность вспоминать и воображать. Чем ты мне действительно помог – это тем, что я сейчас уж-ж-жасно разозлился. На себя. И немедленно принимаюсь за работу.

С этими словами Кубик подошел к большому мольберту, повернул «Свадьбу» лицом к себе и обмакнул указательный палец в одну краску на палитре, а средний – в другую.

– Свадьбу, – сказал он гостю, – я сейчас вижу так же ясно, как тридцать лет назад. Так что… – И повернулся к холсту.

А Славик пошел к выходу. Неужели никому в Егоровке не нужен чудодейственный мол-стар?

Он медленно спускался по ступенькам крыльца, когда услышал сзади Кубиково:

– Стой!

В то же мгновение Кубик показался в дверях, подняв правую руку. Указательный его палец был в красной краске, средний – в желтой.

– Стой, Славик, – повторил он приказание. – Я должен сказать тебе, о чем я еще подумал, когда ты так неосмотрительно предложил мне омолодиться. Слушай же. Есть у меня друг, и с другом моим, Славик, мы разговариваем на особом языке…

– Вы новый язык придумали? – обрадовался Славик. – Чтобы никто больше вас не понимал?

– Зачем? Мы разговариваем с ним на том же языке, что и остальные – никто не заподозрит, что мы секретничаем. Дело в том, что мы с ним понимаем все, что говорим, чуть по-другому. За каждым словом у нас наше и только наше общее прошлое… Нет, я плохо объясняю. Вот скажи, есть у тебя друг, с которым вы вместе что-нибудь пережили?

– Есть, – без промедления ответил Славик, – Димка. Мы с ним однажды едва пожар в моем доме не устроили. Мы свинец плавили для биты, а там рядом с плитой тряпка на тумбе лежала. Она загорелась, и огонь уже до шкафчика достал, мы только тогда ее начали тушить. Попало нам потом…

– И какое теперь для вас общее понятное слово?

– «Пожар», – сказал Славик. – И «свинец». Мы лишь услышим эти слова, сразу же переглянемся.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Кубик, – а у нас с другом таких слов, как «пожар» и «свинец», – десятки. Потому что мы и учились вместе, и в армии служили, и много чего еще вместе пережили… Понял теперь, что это за язык?

– Понял.

– А ты хотел меня омолодить. Твой мол-стар «вымыл» бы из большинства моих слов содержимое. Они бы опустели, осталась бы от слов одна оболочка – как стручок без гороха, как скорлупа без ореха, как улитка без моллюска. Стали бы мои слова не слова, а фактики. И мы бы с другом разговаривали, как незнакомые люди… Не дай бог! Что ты, что ты, Славик! На кой ляд мне моя молодость! Ведь жизни не повторишь, а я в своей успел повидать несколько вещей, от которых мне не проговорил Кубик, глядя в глаза Славику, – что если мы встретимся с тобой здесь и в следующем году, то некоторые слова уже будут звучать для нас иначе? Как ты думаешь – какие?

Славик думал совсем немного.

– Закат, – сказал он, – пришельцы и коза.

– Молоток! – рявкнул художник. – Награждаю тебя золотой медалью! – И хотел уже мазнуть желтой краской Славикин нос, но палец его остановился на полдороге. – Послушай, как ты можешь ходить в такой жуткой майке? – спросил он возмущенно.

– А что? – Славик покосился на свою желтую майку, на которой был изображен остров с зеленой пальмой.

– Здесь же явно не хватает третьего цвета! Куда смотрели на фабрике! – И Кубик, не спрашивая, поднес к майке палец, вымазанный красной краской, и нарисовал за пальмой заходящее солнце…

Все бы хорошо, да бабушка углядела свежее красное солнце на новой майке и напустилась на внука, а больше – на Кубика.

– С бородой, – честила она художника, – а все как мальчишка! Чему учит малого – непонятно! Разве можно к вещам так относиться!..

Полина Андреевна говорила и говорила. Славик пытался ее перебить, но без толку.

– Много ты понимаешь! – крикнул он неожиданно грубо. – Мне это солнце нравится!

Бабушка осеклась.

– Это ты мне такое сказал? Мне, бабушке твоей?

Славик увидел, что она готова заплакать. Он дернулся, словно бабушка его держала за руку, скрылся в доме, там схватил книжку «Семь подземных королей» и брякнулся на кровать. Загородился книжкой от всего мира. Читал, шевеля губами, как первоклашка, потому что строчки в голову не шли. Не проникали. Но постепенно смысл их стал доходить до него… И как раз в это время в комнате появилась бабушка.

– Ты совесть-то книгой не забивай! Дай совести слово сказать. Она ведь есть у тебя, я знаю, а «короли» твои на волю ее не выпустят…

Славик продолжал закрываться книгой.

– Не хочешь бабушку послушать? Ну, читай, читай… Читай, да знай: чуть совесть в ком заговорила – он поскорей телевизор включает или за книгу хватается. А совести ведь, как всему, тоже нужно время дать…

Бабушка вышла, и только тогда внук отложил книгу. Строчки ее снова были как на другом языке, он не понимал ни слова.

ПОДАРОК НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Это случилось на следующий день. Славик вышел утром на крыльцо и увидел за забором Нинку. Та в глубокой задумчивости ходила по двору туда-сюда с пальцем во рту.

– Ты потеряла что? – поинтересовался Славик.

– Разуй глаза-то, – ответила Нинка, – я, вишь, думаю!

– О чем?

– У бабушки день рождения – вот я и ломаю голову, что ей подарить. Деньги я копила, копила, да вдруг и потратила целых два рубля и двадцать четыре копейки! Чесалку купила, как у Наташки, и еще кое-что. Ну и дуреха! – Нинка дернула себя за желтую прядь волос. – Не умею думать наперед, хоть меня убей. Через неделю бабкин день рождения, а она себе чесалку покупает! – И еще раз дернула себя за желтую прядь.

Славик тоже задумался. Ему захотелось соседке помочь, и он перешел в ее двор.

– Бабушка спит, а я хоть пропади. Кручу, верчу мозгами, а ничего в голову не идет. Нечего дарить! – Нинка повела глазами по сторонам. Огляделся и Славик.

И вправду, вокруг не было ни одной вещи, которую можно было бы подарить Евдокимовне. Двор, сарай, Кубикова коза, грабли и лопата, прислоненные к сараю, колода, козлы для пилки дров, забор, чурбак, на которой Нинка вставала, чтобы заглянуть через забор, дорожка к сараю с кудрявой травой по бокам, куры, как всегда, занятые делом…

– Я и дом весь перерыла, – продолжала плакаться Нинка, – и там ничего. Букварь мой бабушке не подаришь, чесалка моя – честное слово, отдала бы! – ей не нужна…

– А сколько бабушке исполняется?

– Не знаю, – честно призналась Нинка, – много. Старая она уже, пора, говорит, к богу в рай-.

Они шли по двору, одинаково наклонив головы.

– Она проснется, – представляла Нинка, – а я хоть прячься…

– Может, пойдем цветов нарвем? – предложил Славик.

– Где? Луг-то когда еще скошен! Да и в августе одни петровы батоги цветут да тысячелистник. Разве это цветы? Одни вянут тут же, другие не пахнут.

– А в палисаднике?

– Придумал тоже! Бабка скажет: хорош подарок! Ты бы с меня кофту сняла, да мне же и подарила! Вот если бы твоя бабка цветы сажала, было бы другое дело.

– Моя не сажает… А что если… – начал Славик и остановился.

– Что? – остановилась и Нинка.

– А что если, – идея в Славике рвалась наружу – хоть кричи, он еле себя сдержал, – что если подарить ей еще пять, а то и десять лет жизни?

– Это как? – Нинка вытаращила на Славика сразу поголубевшие глаза. – Лекарство такое в городе есть?

– Есть.

Славик в эту секунду успел подумать, что можно настоящего секрета мол-стара не открывать, а в самом деле назвать его облучение лечением. – Мне его дома для бабушки дали, а она не хочет. Давай твоей предложим. Чем не подарок – пять лет жизни!

– Я бы и сама не отказалась, – задумчиво прикинула Нинка, – да ведь мне молодеть-то еще рано. Потом, когда станем взрослыми, дашь мне пару этих таблеток?

– Это не таблетки. Это тот аппарат, которым я тебя будто бы фотографировал.

– Как это? – заморгала Нинка. – Так ты меня омолодить хотел?

– Я на кнопку невзаправду нажимал. Только делал вид. Пошли, чего стала?

– Обманщики вы все, городские, – сказала, не трогаясь с места, Нинка. – А я-то ему говорю: сфотографируй, мол. Такую ляпость глупнула! – Нинка оговорилась, но этого не заметила. Но, может, и не оговорилась. – Сейчас бы в пеленках лежала!

– Да на, смотри, – Славик вытащил мол-стар, – вот они, кнопки. Я их не нажимал.

Нинка потрогала мол-стар пальчиком.

– Вроде фонарика…

– Пошли, пошли, а то меня скоро на обед позовут. Я бабушке твоей предлагал уже помолодеть, сказал, что от болезней избавится, а она не согласилась. Еще обиделась. Думаешь, говорит, я хуже твоей бабушки выгляжу?

– Она ни врачей, ни лекарств не признает, – сказала Нинка. – Мы тогда ее будить не станем, а омолодим во сне. Разбудим – а ей на десять лет меньше. И ноги не болят, и спина не болит – вот это подарок так подарок!

Они зашли в дом. Евдокимовна спала. Дарители приблизились к кровати на цыпочках и немного постояли, глядя на нее.

– Совсем старенькая, – пожалела бабушку Нинка, будто впервые ее разглядев. – Включай свой фонарик.

Славик нажал на зеленую кнопку. Экранчик засветился. Спящая ойкнула, пожевала губами и что-то пробормотала.

– Только бы не проснулась, – прошептала Нинка, – А то еще закричит, что мы ее со свету хотим сжить!

Прошло минуты три – Евдокимовна ни капельки не изменилась. У Славика онемели руки, хоть аппаратик был легонький. Может, оттого, что он держал его напрягшись.

Нинка это заметила и предложила подержать аппаратик.

– Я его лучше на табуретку поставлю, пододвинь-ка ее, – сказал Славик.

Мол-стар прислонили к Нинкиному новому букварю и направили на Евдокимовну. Старушка во сне почмокала, будто ела малину, но не проснулась и не изменилась.

– Не берет бабку твой аппарат. – Нинка махнула на него рукой – безнадежно, как умела. – Больно она, наверно, старая. Фонарик твой маленький. Ей знаешь какой нужен? Как телевизор. Пошли погуляем капельку, пока она молодеет. – И Нинка первой вышла из комнаты.

Славик посмотрел на безмятежно спавшую Евдокимовну. Мол-стар и вправду никак на нее не подействовал. Та же седина, те же морщины, тот же беззубый рот. А экран аппаратика светился. Может, Евдокимовнина старость ему не по силам?..

Зря он выходил! На улице Нинка встретила подружку Наташку, и они так заболтались, что Славика и не заметили. Он поплелся по двору и вдруг вспомнил о Кубике. Закончил ли тот свою «Свадьбу»? Нужно пойти посмотреть.

Художник сидел перед картиной. Услышав звук шагов за спиной, обернулся.

– А? – воскликнул он и кивнул на холст. И повторил: – А? (Мол, ты посмотри только, что я сотворил! Какой шедевр!) И все, между прочим, благодаря тебе! Ты думал, я уже стар? Нет, я в полной силе! Вот, оказывается, чего мне не хватало – обиды! Такого маленького толчка!

Славик посмотрел на холст.

Жених сидел на черном, как головешка, коне, невеста – на белом как снег. Над ними пылало самоцветами раскидистое дерево. Даль переливалась драгоценными синими, розовыми и зелеными камнями. И люди в праздничных одеждах вокруг жениха и невесты тоже были из драгоценных камней. Все на холсте Кубика было так чудесно, незнакомо, невиданно, что у Славика перехватило дух.

– Ух ты! – сказал он.

– Ура-а-а! – завопил Кубик. – Свадьба состоялась! – Он обмакнул палец в краску, вывел в правом углу дату – 20.08.90.– и подпись: Кубик.

– Пошли во двор! – Он вытер палец тряпкой. – Посмотрим, какое нынче над нами небо!

Небо над Егоровкой и над крышей, под которой художник Кубик только что закончил картину под названием «Свадьба», было голубое, чуть за лето выцветшее, очень высокое. Рыжебородый Кубик стоял под этим большим небом, сложив руки на груди и задрав голову. Славику показалось, что Кубик мечтает, чтобы там, в мирной голубизне, появился какой-нибудь летающий дракон, – тогда он, гордый и могучий, вызовет его на бой и победит. Славик тоже посмотрел на небо. Но вверху никого не было, кроме высоких ласточек.

Кубик постоял-постоял и, вздохнув, огляделся. Перед его глазами был зеленый двор, куры, старый забор и старые стены дома.

На крыльце стояла незнакомая желтоволосая девчонка Нинкиных лет в длинной по-цыгански юбке.

– Это кто со мной шутку-то сшутил? – сварливо спросила она у Кубика.

– Ты что за чудо? – в свою очередь поинтересовался художник. – Ты откуда к нам свалилась? Погадать небось пришла?

– Я те погадаю! – тоненько закричала девчонка. – Я тебе такого нагадаю – в глазах темно станет! Я спрашиваю, кто со мной шутку сшутил? – Крича, она топала босой пяткой по крыльцу.

Тут появилась Нинка и увидела незнакомку.

– Воровка! – с ходу закричала она. – Бабкину юбку украла! ну снимай сейчас же!

Желтоволосая обернулась к Нинке.

– Это я-то юбку снимай? Ах ты бессовестная! Ты только глянь, что они со мной творят! – Девчонка всплеснула руками.

Кубик одобрительно улыбнулся.

– Ну, хватит, хватит, – проговорил он, пропуская слова через бороду и усы, отчего слова получались как бы бархатные, – признали мы твой талант, признали. Ты кого из нас хотела видеть?

Но артистка не унималась.

– Кого? – возопила она. – Да никого, чтоб вы пропали! Чтоб вас ветром унесло! – И опять в такт словам стучала пяткой по крыльцу. – Вы что со мной исделали?

– Я сейчас милицию позову! – пригрозила Нинка.

Кубик нахмурился.

– Девочка, – произнес он, на этот раз внушительным голосом. – Ты, видно, ошиблась домом. Тебя кто-то обидел? Так вот знай: это не мы!

– А кто же еще? Ишь, бороду отпустил! Молодой еще для бороды-то! И вон тот, – показала желтоволосая на Славика. – Шнырит, шнырит целыми днями – чего бы ему поделать, ищет. А ты, Нинка, ты у меня получишь: без тебя это дело не обошлось!

Нинка бочком подобралась к Славику и, пока девчонка распекала всех троих, зашептала ему на ухо:

– Слав, а ведь это знаешь кто? Это ведь бабка моя! Вот до чего омолодилась!

Славик похолодел.

– И юбка ее, – шептала Нинка, – и майка. Только кофту скинула. Слав, надо делать что-то!

– Что?

– Скорей наставь на нее свой аппарат, а то она нас живьем съест, я ее знаю. Вон как разбушевалась.

Семилетняя Евдокимовна продолжала громить троицу, испуганно стоящую перед ней. Кубик тоже заподозрил неладное и вопросительно поглядывал на Славика и Нинку.

– Как же я его достану?

– А ты из Кубиковой комнаты к нам зайди, крючок на двери подними, да и толкни ее хорошенько. Она на гвоздочек тоненький забита.

– Ишь, попятился! – заметила уход Славика семилетняя бабушка. – Стыдно небось стало. Не беспокойся, я и до тебя доберусь!

Аппаратик был включен. На кровати валялась старая кофта, на полу – туфли. Славик нажал на белую кнопку, экранчик погас. Попробовал красную. Экранчик снова засветился. Все в порядке, техника коламбцев не подводит. К Евдокимовне он решил подобраться сзади.

В узком пространстве между забором и стеной дома росла высокая крапива. Славик спрыгнул с крыльца прямо в нее. Евдокимовна стояла уже на нижней ступеньке и размахивала руками. Славик присел и нажал на красную кнопку…

Евдокимовна сперва ничего не заметила, хотя даже Славику было видно, что она начала расти. Две косички сами собой превратились в одну косу, и та становилась все длиннее и длиннее. Из-под юбки показались ноги. Майка на спине натянулась. Голос из девчоночьего стал девичьим, звонким. И девушка с длинной косой вдруг осеклась.

– Ой, что это со мной?!

А Славик продолжал держать палец на красной кнопке.

– Ой! – снова вскрикнула длиннокосая. – Да что же это со мной делается? Что вы стоите как замороженные?!

А Кубик и Нинка и вправду стояли как вкопанные, изумленные тем, что увидели: на их глазах за несколько минут желтоволосая девчушка превратилась в девушку лет шестнадцати!

– Да кто же мне поможет-то? – причитала она. – Ведь со мной что творится! Чего стоите?!

Художник сделал шаг вперед. И увидел Славика с мол-старом.

– Кхм! А как вам помочь? – сказал он, на всякий случай обратившись к девушке на «вы». – Вы что хотите – расти и дальше или так и остаться?

Славик в этот момент догадался аппаратик выключить – он побоялся зацепить чудодейственным лучом и художника. Кубик его видел, но не показал этого Евдокимовне ни рукой, ни взглядом.

– Ой, не знаю я ничего! – Девушка закрылась рукой и разрыдалась. И вдруг догадалась – Зеркало, зеркало мне принесите! Нинка, – распорядилась она, – а ну быстро!

Нинка мигом слетала в дом за зеркалом. Шестнадцатилетняя схватила его и глянула на себя.

Славик был сзади и лица длиннокосой не видел, но по тому, как качал головой Кубик, понял: зрелище было из удивительных.

Еще какой-то час назад беззубая Евдокимовна, которая шагу не могла ступить без оха или оя, смотрела на себя, снова юную. Не веря, она гладила себя по гладким щекам, проводила пальцем по мягким бровям, трогала кончиком языка ровные зубы, клала ладонь на нежную шею…

Вытащила из-за спины тяжелившую голову косу и с грустью сказала:

– И надо же было дурехе такую красоту в том годе отрезать! Вот и встретилась я с тобой, золотая ты моя!.. – Поднесла косу к губам и поцеловала ее.

Художник и Нинка все так же стояли шагах в трех-четырех от крыльца, глазея на превращения Евдокимовны. Та повела взглядом по двору, забору, глянула на стены.

– Постарел дом-то как! Он тогда как новый еще был.

Остановила глаза на Нинке.

– Погляди, внучка, какой у тебя бабушка была. Не хуже других!

Нинкины глаза, и без того большие, после этих слов стали, как блюдца.

Девушка теперь смотрела на Кубика. Художник, заметил Славик, изо всех сил щипал правой рукой левую и был бледен, зато борода горела пожаром.

– Виктор Алексаныч! Миленький! – Девушка сошла с крыльца на землю и прижала к груди руки, а Кубик, наоборот, на шаг отступил, словно перед ним была ведьма. – Ты ведь художник. Нарисуй меня, пока я такая! У меня с того времени одна только фотография, да и там лицо-то мое с копейку!

– А что? – Кубик хрипло откашлялся. – А вы разве стареть собираетесь?

– Ты нарисуй сперва, – повторила Евдокимовна, – а после уж поговорим.

– Ладно. Как я сам, балда, не догадался? – Художник хлопнул себя по лбу. – Вы тогда идите на мое крыльцо, солнце сейчас на той стороне. А-а… – Он замялся, – а нет ли у вас во что переодеться? А то ведь вы в домашнем.

– Ой, нет! Мое все старушечье. Ты уж сам что-нибудь повеселей придумай. У меня тогда, как сейчас помню, сарафан был, гвоздиками розовыми усыпанный…

Все, и Славик тоже, перекочевали на другую сторону дома. Девушку Евдокимовну Кубик усадил на крыльцо, а сам устроился с этюдником и красками напротив.

Художник спешил, словно боясь, что прекрасное это видение исчезнет. Он косился на Славика, который засел со своим аппаратиком за углом дома. Его роль в этой истории он давно понял. Когда тот выглядывал, художник грозил ему кулаком.

Нинка смотрела на все, не выпуская изо рта пальца.

На холсте, мазок за мазком, возникала девушка в зеленом, усыпанном мелкими полевыми гвоздиками, сарафане. Длинная золотая коса была перекинута на грудь, загорелые руки то ли теребили, то ли ласкали ее…

Кубик не спешил, просто работа у него снова ладилась, шла как никогда быстро. Одно чудо вызвало другое – вдохновение. В левой руке художника был зажат букет кистей, правой, выхватывая, как шпагу, то одну, то другую кисть, он наносил мазок-удар. Самая большая кисть была по-пиратски зажата в зубах. Поэтому слова его походили на рычание:

– Гр-рас… Рыву-ур-р-р… Бравор-р-р!..

Кубик то подскакивал к холсту с длинной кистью в руке, то отскакивал, сверля его глазами. Все это напоминало Славику бой на рапирах, который он видел по телевизору.

Честно говоря, Славику хотелось удрать и все оставить так, как есть. Может, Евдокимовна не захочет стареть? Придумает что-нибудь и начнет жить во второй раз…

Так и сидел Славик за углом с мол-старом в руке, не зная, что делать. И ругал себя за то, что выпросил его у пришельцев и без спроса направил на Евдокимовну.

Нинка наконец вынула палец изо рта.

– Дядь Вить, давай я рядом с ней… – Она показала на девушку Евдокимовну, не называя ее, – давай я рядом сяду. И ты меня тоже нарисуешь.

– Низя, – ответил Кубик (кисть во рту мешала ему говорить). – Теба тогда ня швете не бью.

– Пусть посидит с бабушкой, – подала голос девушка с крыльца, – рядышком пускай посидит.

Художник освободил рот от кисти.

– Какая вы бабушка! Вы тогда, кажется, еще и мамой не были. Ваша Аня сейчас чуть не вдвое вас старше.

– Это Анька-то меня старше? – не поняла молодая Евдокимовна. – Она ведь мне дочь!

– Дочь-то она вроде бы и дочь, – сказал Кубик, глядя на холст, – только ведь дочери старше матерей не бывают. Она теперь в матери вам годится.

– А Павлик? – со страхом спросила девушка. Павлик, старший сын Евдокимовны, был летчиком гражданской авиации.

– Павлик вас и того старше. – Художник был занят гвоздиками на сарафане и не замечал, что девушка волнуется все больше.

– А Нинка-то – ведь она внучка мне! – не сдавалась девушка.

– Ну где вы видели шестнадцатилетних бабушек?!

– Так что же это получается, – девушка при этих словах встала, – они мне не родные сейчас?

Кубик поднял глаза на Евдокимовну и задумался.

– Понимаете… – Он погрыз кисть. – С одной стороны, конечно, родные… Но если посмотреть с другой… – Художник поднял плечи и замер.

– А ну быстро возвертайте меня в мои годы! – закричала девушка, и Славик узнал в ее голосе нотки бабушки Евдокимовны. – А ну признавайтесь, чьих это рук дело! Твоих, Нинка?

– Дак чего моих? – захныкала Нинка. – Разве я умею? У меня и лекарств таких нет!

Кубик подал незаметный знак насторожившемуся Славику: внимание!

– Вы, Евдокимовна, минут с десяток посидите спокойно. Я портрет должен закончить, раз уж начал. А потом вернутся к вам ваши годы, ваше, так сказать, богатство. И дети, и внучка вернутся… И извините за фамильярность, перестаньте хмуриться, – молодая, а сердится, как старуха!