Текст книги "Семеро с планеты Коламба (сборник)"

Автор книги: Вадим Чирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

ЦЕЛЬ КОСМИЧЕСКОГО ПЕРЕЛЕТА

– Слышь, ребята, – снова с удовольствием произнес это слово Славик, – а у вас задание какое-то есть?

– У взрослых, конечно, было. А у нас ведь каникулы, – ответил командир. – Но все равно мы должны познакомиться с этой планетой.

– Изучить ее, – добавил голос с соседней кукурузины.

– Все-все посмотреть.

– Наладить связь с ее жителями, – подсказал еще кто-то.

– Отдохнуть…

Славик не успевал поворачивать голову.

– И побалдеть! – крикнул кто-то с самой дальней кукурузы.

– Что? – не поверил своим ушам землянин.

– Это Питя, – сказал командир, – не слушай его. Зря мы его взяли, ему бы только балдеть.

– Да я не о нем. Как вы узнали это слово? Оно ведь наше-наше! От кого услышали?

– Разве оно ваше? – Командир тоже удивился. – Побалдеть – это наше слово! У нас его знает каждый мальчишка.

– А что оно у вас означает?

– Побалдеть? Это… ну, если сказать по-нашему – подурачиться.

– И по-нашему то же!

– Ура! – раздалось с дальней кукурузины. – Я же говорил: нормальная планета! Если наши предки сюда не заявятся, мы еще на той страшной козе покатаемся! Я ее сюда за бороду приведу, вот увидите!

– Как был хвастуном, так и остался, – махнул рукой командир. – А скажи, Славик, что из себя представляют ваши родители?

– Наши? – Славик сморщился, и ему захотелось почесать голову – всю, потому что зачесалось везде – и на затылке и спереди, и на висках. – Наши? – повторил он. Теперь зачесалась и шея.

– Раз чешется, значит, такие же, как у нас! – снова крикнул Питя. – Точно! Скажешь, нет? С кем спорим? Он от них, чтобы побалдеть, тоже влез бы без спроса в космический корабль!

Командир Питю будто не слышал.

– Так какие у вас родители? – снова спросил он. – Понимаешь, ведь мы все равно должны о них что-то узнать. – И подсказал ответ – Строгие?

Славик кивнул.

– То нельзя и это нельзя – сто раз на день повторяют? – крикнул издалека Питя.

Землянин опять закивал.

– Питя, я веду серьезный разговор, а ты… Где сейчас твои родители, Славик? – спросил командир.

– В Японии. Это страна такая…

– Везет человеку!

Голос Пити раздался совсем рядом, внизу, и Славик увидел, что тот пытается залезть на командирскую кукурузину. Он подставил руку, и Питя, который был меньше остальных, взобрался на ладонь.

– Как на лифте! – крикнул он, поднимаясь. – Опа! – перепрыгнул на кукурузный ствол чуть повыше листа. Оперся на лист ногами, тот спружинил, но не сломался. – Давай, командир, – сказал он старшему, – я сам спрошу у землянина про родителей. Увидишь, получится не хуже твоего.

Не успел командир ответить, как Питя уже спрашивал:

– То они говорят «Ты еще маленький», то «Ты уже большой» – так что не поймешь, какой ты на самом деле, – это бывает?

– Все время, – признался Славик.

– Они всегда заняты, и им кажется, что важнее их дел нет ничего на свете?

– Да, – сказал Славик, удивляясь верности Питиной догадки.

– Всему учат, будто у нас нет своей головы?

– Точно, – снова удивился Славик. – У вас, значит, тоже такие? Тоже говорят, что лень раньше нас родилась?

– Ух ты! – обрадовался Питя. – Откуда ты знаешь нашу пословицу? Наши именно так и говорят. Ты будто бывал у нас!

– А ты – у нас, – ответил Славик.

Питя поднял голову, посмотрел на командира.

– Ну, тебе все еще хочется знакомиться со взрослыми Земли? Или уже все понял?

– И все равно, – сказал командир, – мы должны на них посмотреть и поговорить с ними. Ведь нужно будет отчитаться о полете.

– Вот скукотища! – откликнулся на это Питя. И обернулся к Славику – Расскажи лучше, что тут у вас есть интересного.

– Здесь для нас все должно быть интересно, – перебил его командир, – если изучать по-настоящему.

– «Изучать, изучать»! Целый год учились, а ты опять – «изучать». Отдохнуть пора!

– Питя, вспомни, что ты обещал, когда мы согласились взять тебя на корабль?

– Ничего я не обещал! А если бы вы меня не взяли, все бы тогда тут же узнали, что вы задумали.

– Неужели ты бы рассказал?!

– Ну… я бы не рассказал, конечно, но надо же было вам чем-нибудь пригрозить, чтобы вы меня взяли. Славик, ты можешь поднять меня на руке повыше?

– Мо… – начал Славик и перевел глаза на командира, спрашивая у того разрешения. Командир кивнул, и Славик закончил: —…гу.

Питя был не тяжелее резиновой куклы такого же роста, но ужасно верткий и нетерпеливый.

– Еще выше, еще! – кричал он, и Славик встал на цыпочки, подняв Питю почти вровень с кукурузными метелками. – Ого! А там что? – спросил он, указывая пальцем.

– Там? Наверно, магазин.

– А во-он там? Что-то бежит по дороге, а за ним поднимается страшный, как от вулкана, дым или будто взлетает старая ракета.

– Это, скорей всего, не дым, а пыль, – догадался землянин. – А по дороге не бежит, а едет автомашина.

– Ага… А недалеко от магазина какие-то люди гоняются за маленьким животным и бьют его изо всех сил ногами. Они охотятся?

Славику захотелось быть на месте Пити. Он подпрыгнул, но ничего не увидел.

– Это животное, – рассказывал сверху Питя, – видать, совсем еще молодое: оно пытается взлететь, но каждый раз падает. Они набрасываются на него все вместе…

Землянин расстроился. Неужели мальчишки над кем-то издеваются, а инопланетяне это видят? Маленькие космонавты ждали его ответа.

– Но там не все плохие, – докладывал сверху Питя. – Один бегает за охотниками и, видимо, уговаривает их пожалеть животное. Он громко свистит – даже здесь слышно, – может, зовет других людей?

– Это не охота! – с громадным облегчением закричал Славик. – Это игра! Это футбол! Они не животное пинают, а мяч!

А мяч не живой, он резиновый, у нас никто животных не пинает!

Как хорошо стало на душе! Будто гора с плеч свалилась, будто папа пришел с работы и протянул ему неожиданный подарок.

– Игра? – переспросил Питя. – Я тоже хочу так играть! В футбол!

Славик был до того счастлив, что чуть не прыгал от радости.

– А что? Я принесу мяч, маленький, и будете играть. Я научу! А сам буду и тренером, и судьей. А у вас разве в футбол не играют?

– Нет, – ответил командир и крикнул наверх Пите: – А, правда, интересная игра?

Питя размахивал руками, и Славик боялся, что тот свалится с ладони.

– Лучше не видел! Ох и гоняют!.. Они и сами как резиновые!

Командир кашлянул.

– Может, ты и меня… кха! – туда? – показал он на кукурузные метелки.

– Пожалуйста! – обрадовался. Славик. – Хоть всех! – Он чувствовал себя богатырем.

Подставил ладонь командиру, тот ступил на нее. Славик осторожно обхватил пальцами его ноги и поднял левую руку как можно выше.

– Фантастика! – сказал командир. – Как мы до сих пор не додумались до такой игры?

Скоро все семь космонавтов устроились на плечах и руках Славика и смотрели на футбол. Питя же, цепляясь за уши, перебрался на его голову. Тут же забыл, что сидит на голове, и, болея, драл землянина за волосы, как драл бы траву, сидя на земле, и стучал каблуками в макушку.

Все они перекликались, забираясь ка него, как на дерево, и землянин узнал имена космонавтов. Щипан и Садим сидели на правом плече, Молек и Пигорь – на левом. В левой руке он держал командира Грипу – тот сидел на ладони, как в кресле, в правой размахивал руками Вьюра. Про Питю мы уже сказали, Питя сидел на голове.

Глядя на футбол, космонавты забылись и перешли на свой язык. Славик его, разумеется, не понимал. И вы бы его тоже не поняли. Я приведу несколько фраз – тех, что Славик услышал в тот день:

– Брячит лак ботко!

– Козатри, козатри – голонят!

– Лак пучно забарил!

Но чаще всего инопланетяне выкрикивали одно слово:

– Уфтим!

Славик терпел, терпел – взмолился:

– Ребята, я вашего языка пока не понимаю – вы бы болели на нашем, а? Я ведь и не вижу ничего.

– Хорошо, – сказал командир и первым подал пример – Слева же свободный, – завопил он, – куда он на троих защитников прет!

Его поддержали:

– Головой, головой бей!

– Эх, мазила!.. – Причем неизвестно было, чье это слово – коламбское или земное.

Все это время Славик хотел задать пришельцам один вопрос, но не получалось. И спросил, когда футболисты у магазина расселись отдохнуть.

– А как вы научились разговаривать на нашем языке?

Ему ответил Молек:

– Наш язык очень похож на ваш. Мы долго летали вокруг Земли, выбирая место для посадки, и слушали все-все земные разговоры – по радио. И когда услышали ваш, поняли, где мы приземлимся…

Вот так, с огорода Полины Андреевны и с вредной козы художника Кубика, со Славика, с драки его с тремя мальчишками, с футбола начали знакомство с планетой Земля пришельцы – мальчишки с далекой планеты Коламба.

Эта встреча кончилась неожиданно. Во двор вышла бабушка и закричала, не видя внука, во всю мочь:

– Сла-ави-ик! Обе-еда-а-ать!

Пришельцев со Славика как ветром сдуло. Сам он, прячась, шагнул в кукурузу. Выглянул – бабушка, приложив руку ко лбу, как Илья Муромец, поворачивалась во все стороны и кричала:

– Сла-ави-ик!

Бабушка была старенькая, но голос у нее был звонкий и пронзительный, как у петуха.

– Сла-ави-ик! – не успокаивалась она.

Космонавты забрались уже в кукурузины и готовы были закрыться каждый в своем убежище.

– Я, ребята, пойду, – сказал Славик, – пообедаю. И сразу после обеда – сюда. Вам принести чего-нибудь? Там борщ будет, картошка жареная, молоко или компот…

– А я думаю, чем это так пахнет! – опередил всех Питя. – Ох и вкусно, наверно!

– Нам нельзя, – отрезал командир Грипа, – мы можем отравиться. Сам же знаешь, что все сначала нужно исследовать. Ты иди, Славик, мы тоже пообедаем.

– Пообедаем! – проворчал Питя. – Пастой из тюбиков. На первое паста, на второе паста, на седьмое – тоже паста! Хоть молока принеси мне – никто ведь из нас от него не умер.

– Хорошо, – пообещал Славик, – принесу. Тепленького, топленого – такая вкуснятина!

ДЕНЬ ПО ИМЕНИ…

– Друг мой, чем это вы так сильно озабочены? – громко спросил художник Кубик у Славика, увидев его во дворе. – Уж не открыли ли вы какой-нибудь новый овощ на огороде уважаемой Полины Андреевны?

Стоило Кубику произнести эти приветственные слова, как над забором появилась и Нинкина голова, – они оба, видно, только что пришли. С Нинкиной стороны к доскам ограды был приставлен чурбак – чтобы можно было для разговора и для других дел над забором возникать.

Нинкина голова, в который уже раз заметил Славик, существует, кажется, только для ношения в ней двух больших, то серых, то голубых, как лесные колокольчики, глаз. Но больше, чем цвета, было в них любопытства. Она вытаращилась на Славика, который, по наблюдению художника, был озабочен. Интересно, чем это он озабочен? С чего бы вдруг? – вот что светилось в Нинкиных глазах.

Славик поспешил нахмуриться.

– Ба, – спросил он у бабушки, стоявшей на крыльце, – что на обед?

– Что на обед, он спрашивает! – Нинка за забором, очевидно, всплеснула руками, потому что чуть не упала. Голова у Нинки была не только для глаз, а еще и для рта. – Руки бы сперва помыл, – закричала она возмущенно, – а потом обедом интересовался!

– Отзынь! – рассердился Славик. – Хочу – мою, хочу – нет.

– Борщ на обед, – вставила в разговор вкусное слово бабушка, – зеленый, со сметаной. И картошечка на молоке, как ты любишь…

– Ему как для барина готовят, – схватившись на этот раз за забор, продолжала критику Нинка, – а он еще фордыбачит.

Тут нужно сказать, что Славик и не думал фордыбачить, но Нинка заранее его в этом заподозрила.

Кубик вдруг фыркнул, и все на него посмотрели.

– Поразительно! – воскликнул он. – Ты, Нинон, для филолога – бесценный клад. Все века оставили в тебе следы. Не удивлюсь, если ты заговоришь вдруг языком древнего новгородца… Полина Андреевна! – обратился он к бабушке. – Раз уж мы так хорошо разговариваем, предлагаю совместный обед. Ваш борщ – моя тушенка, ваша картошка – моя сгущенка.

– Конечно, конечно, идите к нам! – закивала бабушка. – И чего я сама не догадалась пригласить?

За обедом зловредная Нинка ждала, должно быть, что Славик будет привередничать и плохо есть, но в пику ей, косившейся на него, Славик съел целую тарелку борща, а картошки попросил еще. Нинка налегала на тушенку, разогретую на сковороде, а после нее не могла оторваться от сгущенки, которую бабушка налила ей в блюдце.

– Как мед, – восторгалась она, – только еще вкуснее. Я бы ее кажин день ела.

– Каждый, – поправил ее Кубик.

– Кажин! – заупрямилась Нинка. – Ишь, чего придумал! Мама что, хуже тебя знает?

– Пусть будет «кажин», – согласился художник, – твоя мама для меня – самый уважаемый человек. И если она говорит «кажин», значит, есть и такой вариант слова. – И Кубик в который раз принялся нахваливать бабушкин борщ, а та в ответ повторяла, что сварила в борще все, что растет в огороде: и петрушку, и свеклу, и зеленый лук…

Славик поглядывал на Нинку и думал, что НИКОГДА и НИ ЗА ЧТО не расскажет ей про пришельцев.

А тайна эта уже ворочалась в нем и, честно говоря, искала выхода. Славику ужасно хотелось с кем-то поговорить об инопланетянах, что приземлились на бабушкином огороде и поселились в гнездах для кукурузных початков.

Несколько раз он ловил на себе взгляд художника, – тот что-то необычное в нем заметил, – но взгляду его пока не отвечал.

Художник ел и рассказывал:

– Я давно уже заподозрил, что у дней, которые мы зовем привычно понедельниками, вторниками, средами и так далее, есть и другие имена…

Дети подняли на Кубика глаза.

Художник поглядывал на них, будто искал, кому его рассказ подходит больше.

– Другие имена, – повторил Кубик, – свои…

Пока что все на него смотрели одинаково, ожидая, что будет дальше. Бабушка только отвлеклась на минуту – добавила внуку картошки, а Нинке – сгущенки.

– Идем мы сегодня с Нинон навстречу солнцу… – Нинка перестала лизать сладкую ложку и уставилась на Кубика своими колокольчиками. – Идем, она зева-а-ает. Так зевает, будто все проглотить хочет.

– Дак в такую-то рань встамши, кто ж не зевает! – не осталась она в долгу.

– Зевает, значит, а тут кто-то ей говорит – басом говорит, – художник сгустил голос, – спрашивает у нее: «Это ты ко мне обращаешься?»

Нинкин рот открылся, словно она захотела что-то сказать.

– «Если ко мне, – басил Кубик, – то чуть погромче говори, я ведь еще далеконько!» Нинон со страху присела – и ко мне, и то-оненьким голоском, как у синички, спрашивает: «Дядь Вить, это кто?» А тот бас вместо меня ей отвечает: «Дак ведь я День нонешний, не признала ты меня разве?»

– Поди, выдумываешь? – неуверенно спросила Нинка.

– Это я-то? – пробасил Кубик. – Да ни в жизнь! Все – чистая правда. – Теперь он обращался к Славику, в Нинку глазами постреливая и в рыжую бороду незаметно посмеиваясь. – «Я ведь, говорит, День нонешний, по-вашему, значит, После-Дождика-Четверг, а по-нашему так Авдей Поликарпович. Вот поработать вышел…»

Нинка облизнула ложку и вытаращилась на Кубика.

– Моя Нинон меня за руку хватает и Дню шепотом – не испугалась все-таки: «А чё ты, интересно, делать-то будешь?» «Я?» – перешел на бас художник. – «О-о! Моих дел не перечесть. Вот сейчас травы буду от росы сушить, землю согревать, леса и пшеницу растить. Потом ветрам-баловникам хвосты укорачивать, чтоб не шибко буянили, делом занимались. А с ветрами управлюсь, буду все на земле красить».

– Это как? – спросил Славик.

– «Красить-то?»– ответил День устами Кубика. – «То дело хлопотное. Главное, все цвета должны быть разные. Вот смотри: помидоры – красные, сливы – синие, абрикосы – сами знаете, какие, на баклажаны много краски уходит, смешивать приходится, цвет у них сложный, яблоки – те все разноцветные, недаром говорят – расписные…»

– А цветы-то, цветы-то забыл? – подсказала увлекшаяся рассказом Нинка.

– «И цветы, – согласился День Авдей Поликарпович. – Каждый кисточкой, чуть он раскроется, тронь, да не раз – как, например, анютины глазки. Так и корпишь над каждым… А черешня, а вишня, а ягоды! Все грибы в лесу под кустами отыщи и шляпки покрась – да цвет не дай бог перепутать, а то ведь отравится кто! Ого-го сколько работы! К вечеру так умаешься, что еле до горизонта доплетешься. Ну, правда, напоследок еще закатом полыхнешь – а в нем все краски до единой. Завалишься за горизонт – и спать, отдыхать. Проснешься, а ты уже не Авдей, а Данила или Евсей…»

– А чего у тебя все дни – мужики? – привередливо спросила Нинка. – Женщин-дней неужто не бывает?

– Да что ты! – нашелся и тут Кубик. – А среда, а пятница? А суббота? Трое мужчин и как раз три женщины. Народом все предусмотрено, полное, заметь-ка, равенство! А седьмой день – воскресенье – ни он, ни она. Значит, общий.

– А звать-то женщин как? – не унималась Нинка.

– Первое имя – Анна…

– Как мою мамку, – удовлетворилась наконец Нинка. И подвела итог – Выдумщик ты, Кубик, укороту на тебя нет!

– Неужели не интересно? – всерьез (чему Славик удивился) забеспокоился художник.

– А чё в выдумке интересного! – резанула правду-матку Нинка. – Ты бы коров, как моя мамка подоил, было б тебе не до баек.

– Ну, Нин… – Кубик растерялся, – не всем же доить коров. Кто еще хлеб сеет, кто комбайны делает, кто конструирует…

– А кто по лугам цельное лето ходит, да краску по белому размазывает! – рубанула Нинка. – Ты бы вон мою мамку лучше нарисовал!

– А что! – ожил художник. – И напишу. – К Кубику возвращалась уверенность. – Возьму и напишу. Молодец, Нинон! Прямо умница! Такую идею подала!

– То-то, – сказал Нинка, вставая. – А то ходит по лугам, ходит, вчерашний день ищет.

– Может, ты и тут права, Нинон, – вздохнул Кубик, – ищу я, кажется, вчерашний день, а сегодняшний мне глаза слепит…

Нинка, победно на художника и на Славика глянув, – порядок здесь явно был ею наведен, – взялась помогать Полине Андреевне убирать, а Славик смог наконец вступить в разговор.

– Дядя Витя, – сказал он то, что было все время у него на языке, – а вот что бы вы сделали, если б встретили в нашей деревне пришельцев?

– Я? – чисто по-детски переспросил Кубик, он все еще от грустной мысли о вчерашнем дне не мог отделаться. – Я? Я бы… Я бы сказал им: «Глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит…»

Славик, а он собирался было встать, так и шлепнулся на табуретку.

– Откуда вы знаете их язык?!

– Знаю, – снова грустно ответил Кубик, – я много чего знаю. Может, даже слишком много. Но именно это мне и мешает работать…

Взрослого друга у Кубика в деревне не было, и поэтому он иногда говорил Славику то, чего тот не понимал и что, очевидно, было понятно только взрослому.

ВЕЛИКИЙ КАРАТИСТ

После обеда женщины стали мыть посуду, а мужчины уселись на крыльце.

День был… Нет, об этом надо подробнее. Уж коль среди наших героев есть художник, будем время от времени смотреть на все его глазами.

А Кубик, едва выйдя на крыльцо, прищурился и осмотрел день, словно натурщика, который, пока художника не было, изменил положение, и тени на нем сместились.

День был зеленый, голубой и желтый. Желтыми были солнце, подсолнухи и цветы «золотой шар» в палисадниках.

По двору ходили куры и петух. Хвост бил из петуха разноцветным праздничным фонтаном. Куры разгребали землю, что-то склевывали и переговаривались:

– Ко-о-о, ко-ко-о… Ко-ко-о, ко-о-о…

Понять их было легко:

– Какой-то ка-амеше-ек… Песо-о-ок… А вот и зернышко-о-о… А вот и семечко-о-о…

Петух чем-то ужасно гордился. Скорее всего хвостом. И еще, вероятно, гребешком, глядя на который, между прочим, люди придумали корону своим царям. Потом о сходстве короны и петушиного гребня позабыли, а зря.

Петух вниз почти не смотрел, а разрыв землю сильными ошпоренными ногами, краем глаза замечал в ней червяка. Он сзывал кур:

– Чер-вяк!

Куры, кудахтая, со всех ног кидались отведать червяка, ссорились, клевали друг друга, а петух, отвернувшись от них, свысока оглядывал двор, в надежде, что кто-нибудь еще, кроме дур-кур, заметит, какой он:

и большой,

и сильный,

и красивый,

и умный,

и червяка умеет находить в одно мгновение…

Кубик не сводил глаз с петуха.

– Все нынешние болезни, – неожиданно объявил он, – происходят оттого, что люди почти перестали смотреть на кур. Мы их видим только голыми и замороженными. Кошмар! Разве снимет замороженный петух стресс, который ты получил на работе? Будь я врачом, то прописывал бы не таблетки, а куротерапию, то есть смотрение на живых кур с целью исцеления.

– Дядя Витя, – вдруг спросил Славик, – ну сказали бы вы инопланетянам «Глокая куздра…», а дальше что?

Петух не выдержал напора чувств – захлопал крыльями, взметая пыль, и заорал.

– Нет, ты полюбуйся этим горлодером! – воскликнул художник. – Сколько в нем спеси, глупости, фанфаронства! Столько же, сколько в ином человеке. Но это, – Кубик поднял указательный палец, который был у него всегда в краске, потому что писал он частенько не кистью, а пальцем, – но это всего-навсего петух, и глупость его мне не опасна. В конце концов я могу его даже съесть. Я смеюсь над ним, я отвожу с ним душу, понял, Славик?

– Что такое стресс? – спросил Славик.

– Это… Тебя к директору школы когда-нибудь вызывали?

– Вызывали. Один раз, в прошлом году. Я стекло в классе разбил.

– Вот тот ужас, что ты пережил перед его дверью, и есть стресс. Но не будем углубляться. Вернемся в детство. Ты, кажется, спросил, что будет после «Глокая куздра»?

– Да.

– Дальше будет все прекрасно. Вы подружитесь, пришельцы покажут тебе, что привезли с собой. Это будут удивительные вещи… Глянь-ка, это не к тебе?

Славик повернул голову. У калитки стояли Генчик, Юрчик и Васек. Генчик манил его к себе рукой.

– К… ко мне, – сказал Славик, и голос его дрогнул.

– Пойти с тобой?

– Не надо. Я сейчас вернусь. – Он подумал, что не будут же деревенские драться при Кубике.

– Слышь, – сказал ему Генчик, когда они отошли от калитки, – а это твое каратэ ничего… Там у вас в городе всех ему учат?

– Не всех.

Справа от Славика шел Васек, слева Генчик, а на пятки наступал Юрчик. Славик оглянулся – художник стоял на крыльце и смотрел в их сторону.

– Слышь, Слава… – Генчик тоже оглянулся. – Ты сколько у нас в Егоровке пробудешь?

– С неделю, не больше. – Славик понял, что драки не будет.

– Покажи нам приемы, а? – сказал Генчик. Он обогнал Славика и стал перед ним. – Будешь у нас тренером. А мы тебя тоже чему-нибудь научим. Вот Васек свистит, как бог. Юрчик в ножички играет. Понимаешь, к нам из Михайловки ребята драться приходят… То мы их, то они нас. А если мы все каратэ будем знать – ого, как они почешутся!

Славику очень захотелось стать тренером. Тем более, повторяем, что он видел каратэ и каратистов по телевидению и в книжке одного мальчишки у них во дворе. Раз-два-три-четыре – рука-нога-снова-нога, – и четверо противников лежат в глубоком нокауте…

– Не могу, – сказал Славик, – я подписку дал.

– Какую подписку?

– О нераспространении каратэ. Что не буду никому показывать приемы, – заливал Славик. – Это же все равно что оружие раздавать налево и направо! Нас когда собрали в первый раз, дали подписать документ. Сказали, если где будет замечено появление каратэ, выясним, кто мог его разбазарить, и тогда… В общем, не могу, ребята.

– Ты смотри, – потер нос Генчик, – хоть в город поезжай.

– Врет он все, – сказал Васек. – Подумаешь, каратист!

– А может, и каратист, – ответил ему Генчик, – ты от одного удара лег.

– Я споткнулся, – возразил Васек, – а потом об землю лбом брякнулся.

– Брякнулся! А синяк где? Покажи!

– А это тебе не синяк? – завопил Васек, тыча в свой лоб, где никакого синяка не было. – Вот он, синяк!

– Слышь, Слава, – Генчик повысил голос, чтобы пресечь спор, – а когда к нам из Михайловки придут, пойдешь с нами? Ты ведь в нашей деревне живешь – вроде, значит, наш.

Славику ничего не оставалось, как согласиться. Пообещать, что он выступит на стороне егоровцев. На том и расстались, даже пожали друг другу руки в знак союза. Славик направился домой.

– Инцидент исперчен? – спросил его Кубик, все еще сидевший на крыльце.

– Исперчен.

– Ну тогда я пошел, – сказал художник, поднимаясь. – Мой привет пришельцам.

– Спасибо, – механически ответил Славик.

Он отправился на кухню за топленым молоком, а сам уже думал о том, как он будет драться с михайловцами. Хорошо бы, конечно, снова с помощью сонного луча…