Текст книги "Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Некому держать да платья цветного.

Но на что мне в ту дорожку ехать, где женату быть?

Ведь прошла моя теперь вся молодость.

Как молоденьку ведь взять – да то чужа корысть,

А как старую-то взять – дак на печи лежать,

На печи лежать да киселем кормить.

Разве поеду я ведь, добрый молодец,

А й во тую дороженьку, где убиту быть?

А и пожил я ведь, добрый молодец, на сем свете,

И походил-погулял ведь добрый молодец во чистом поле».

Так предок твой – себе говаривал, потому и с тобой нынче беседую. А ты-то сам как?

Илья вскинул глаза, в наступившей темноте разглядел моё лицо:

– Чего лыбишься? Забавно нашёл?

– Ага. Нашёл. Интересно мне. Мы ж с тобой не в первой раз повстречалися. Я тебя знаю. Однако ж, как ты решишь… Твоё слово – не моё. Люди говорят: «каждый сам за себя, один бог за всех». Вот и выглядываю – есть ли в тебе чуток? От того, который за всех. Или, так, «как все – так и я».

Илья чертыхнулся, помянул «язву плешивую», поднялся с лавки и, тяжело, чуть прихрамывая, потопал в гору. Не то – к княжьим хоромам, где ныне посадник обретается, не то к церкви Богородицы. Где обретается епископский наместник. А третья-то дорожка – ко мне.

Там, в былине, в конце:

«И раздавал это злато-серебро по нищей по братии;

И роздал он злато-серебро по сиротам да бесприютныим».

Разок-то на «роздал» – можно и набогатырить. А жизнь кормить? В люди вывести?

По какой дорожке пойдёшь, Илья Иванович?

«Снимал тут старый со буйной главы да шеломчат колпак,

И он начал, старенький, тут шеломом помахивать.

Как в сторону махнет – так тут и улица,

А й в другу отмахнет – дак переулочек».

И улицы уже стоят, и переулочки есть. Город Муром прозывается. Колпаком шеломчатым, хоть бы и в сорок пуд, так не выстроишь. А загубить можно. Тут надобно не колпак иметь. А – в колпаке.

…

Утром ничего не изменилось. Я ещё до восхода сгонял за Оку, побегал там, после – строителей долго слушал. И подтвердил им три дня оплачиваемого простоя.

Тут, как раз, лодейка купеческая с Мокши пришла. Эти дела торговые замкнуты на Муромскую факторию – интересно было посмотреть. Послушать не выжимку-сводку, а живого купца, из лесов только вышедшего. Я-то за бумагами интересные детали-оттенки пропускаю. Аж жалко.

Где-то стороной в середине утра прошла к центру городка толпа моих строителей, туда же повалили местные жители. Там, кажется, чего-то кричали.

Пожара нет – чего вмешиваться? Демократия, факеншит, средневековая.

Уже ближе к полудню позвали. Снова – та же площадка у церкви Богородицы.

Народу…! Больше, чем когда я серебро нашёл!

Какой-то благообразный мужчина – староста церковный – объявляет:

– Люди добрые муромские, никаких замыслов крамольных не лелея, одной лишь заботой о процветании града их, богом хранимого, да об укреплении церкви нашей православной сподвигнутые, собралися на вече. Выслушав всякого вольно, рассудили так: Пресвитеру Елизарию – указать порог. Ибо у нас свой пресвитер добрый есть – Иона. А иного нам не надобно. А коли захочет владыко Черниговский Антоний ставить в Муром наместника, так пусть ставит из наших пресвитеров, коих мы, люди муромские знаем и за жизнь праведную, пред очами нашими проведённую – уважение испытываем. И на том вече наше Муромское приговорило и тысяцкий Илья, Иванов сын, порешил.

Та-ак. А посадник – никак. Или – сильно болен, или – сильно пуглив. А надобен ли такой в головах?

Аккуратно мужичок излагает: толкует более о пресвитере, о главном священнослужителе храма, а не о наместнике – чиновнике администрации епархии. Первый ведёт службы, общается с мирянами. Второй – ведёт дела епархиальные, общается с клиром.

Только второго без первого почти никогда не бывает.

Елизарий в два часа собрался и со своими присными с города ушёл. А я выставил три бочки пива. И городок загулял. Приняли и мы с Ильёй. Он снова крутил свою бороду и довольно похмыкивал.

«И приезжает старенький ко камешку ко Латырю,

И на камешке-то он подпись подписывал:

„И как очищена эта дорожка прямоезжая“».

Уже вечером сошлись с чуть хмельным Ионой.

– Ты, Воевода, не думай. Ежели Елизария выкинул – так тебя тут воля.

– Брось, Иона. Тут – твоя воля. Мелочь мелкая – воли у нас с тобой – сходные. Дело делать. А не гонор в… в гонорею ростить. Давай, пресвитер, поворачивайся! Волю свою исполнять. Племена – крестить, сирот – кормить, неуков – уму-разуму учить. Давай-давай. Своей волей.

Иона и трёх дней не отдохнув, кинулся наводит порядок в округе.

«Свежий взгляд» – все проколы видать. Ещё живее пошла стройка, добавилось учителей в приюте. Осенью торжественно открыли первую очередь училища. Аж на две сотни бурсаков. Половина – мои сироты из лесных племён.

…

Обоих согнанных с указанных им мест наместников, поставили в южные городки Рязанского княжества.

Коломенский… помер в первую зиму.

«Ко многим из градских почтенных жён

Был правом отпущенья наделен».

«– Я имею право?

– Имеешь.

– Значит, я могу?

– Не можешь».

Я повторяюсь? – А жо поделать?

– Русь – бесправная!

– И нафиг! На что нам право коли оно мОчи не даёт?

Разница между правом и возможностью, есть в русской жизни элемент постоянный и повсеместный.

Для наместника, который «лилии белей», разница обернулась смертью. «Правом отпущения» он был «наделён». А вот возможностью… Полез к чужой жене и нарвался. Дубьём прибили и бросили. Замёрз. Хоть и «пухл был».

Елизария поставили вместо Ионы в Пронск. У него было время подумать. Впредь к моим людям он относился… сторожко. Не мешал. После и польза от него была.

Я опасался, что Антоний озлится, начнёт «рогом переть», «вятшесть» свою доказывать. Ошибся. Не учёл логики. Не логики вообще, а логики поведения конкретной личности в конкретной фазе её развития.

* * *

Черниговский епископ прожил длинную и яркую жизнь. С множеством побед и поражений.

Его должны были отрешить от сана, но грянул раскол. И он, кондовый грек, его поддержал. Против другого «кондового грека» – тогдашнего митрополита, против «самого» – Патриарха Константинопольского.

Раскол «имени Климента Смолятича» не был, как может кому-то казаться, борьбой русского православия за свободу, за независимость от греков, хотя бы – за сохранение доходов в русских епархиях. Это была борьба русских князей за право безнаказанно нарушать законы своей родины. Резать русских людей за-ради гордыни своей.

«Ежели стол не идёт к князю, то князь идёт к столу» – говаривал Изя Блескучий. И шёл. По трупам. Митрополит-грек, пытавшийся интердиктом остановить кровопролитие, «усобицу», восстановить законность – вынужден был бежать, вскоре умер.

Антоний же приветствовал Волынского князя, который вне очереди, против русского закона – «лествицы» сел в Киеве. Приветствовал из Чернигова, где местная ветвь рюриковичей всегда была враждебна не только волынским, но и мономашичам вообще.

В Чернигове менялись князья, брат убивал брата. Антоний отпевал покойных, исполнял обряды и восхвалял очередного правителя. Служил молебны «на победу», благословлял на битву рать одного князя, после, с иконами и колоколами встречал рать другого, победителя. Тут, рядом, сходились в кровавых сечах волынские, смоленские, ростовские полки, накатывали на Чернигов половецкие орды, наведённые на Русь одним князем против другого, резали друг друга киевляне, предавали своих законных (кстати – Черниговских) государей, забивали дубьём до смерти… А Антоний – оставался епископом. Причащал, исповедовал, отпевал. Умиротворял ссоры и поднимал на битвы.

Очередной митрополит (Константин Первый), только пришедший от престола Патриаршего, ужаснувшийся нравам русским, бежит из Киева. Бежит – к Антонию. И, умирая вскоре, велит бросить тело своё псам бродячим на съедение. Антоний, хоть и потрясён такой волей в завещании – исполняет.

Правда – недолго. «Пока гром не грянет». Ибо в тот день случилась в Чернигове и Киеве страшная гроза с бурей. Столь наглядно явленная воля господня, с сорванными крышами и разбитыми молниями крестами церковными, убедила похоронить останки совестливого митрополита хоть бы и скромно, но по-христиански.

Смертельная ссора со Свояком по поводу «поста в середу и пяток». Ссора, в которой «раскольник» Антоний следует Патриаршему решению, а не «Всея Руси» и своего князя.

После смерти Свояка – обман боярской верхушки, посылка тайного гонца «законному претенденту», которого приманивает не правом, а беззащитностью вдовы и богатством покойного – пограбить можно. И – провал замысла: сын Свояка поспевает в Чернигов раньше.

Тысяцкий черниговский кричит об обмане на всех углах. Известие о клятвопреступлении попадёт в летописи. Со всем людям русским понятным обоснованием «Ибо был тот Антоний – грек».

Удивительно: постоянно повторяющееся на «Святой Руси» – «греческая вера», «греческое благочестие», «греческая древняя мудрость». Основание для искреннего восхищения, стремления приобщиться. И тут же устойчивое словосочетание, общая уверенность: «грек – лжец». Вероучители – обманщики? А – «истинная вера»? – Это же их, двуличных, проповеди!

Антоний – грек. И пытался, хотя бы обманом боярской господы, возбуждением алчности князя-претендента, крохобора Гамзилы, заставить князей русских исполнять русский же – не греческий! – закон о наследовании. Как его противник, тоже грек, тридцатилетней давности. И снова не получилось.

«Хотели как лучше, а получилось как всегда».

И – ничего.

Ни киевские князья с митрополитами, ни черниговские князья с боярами – не могут сдвинуть Антония. Ни церковный суд, ни народное мнение, ни княжья немилость – ничего не имеет власти над ним. Умирает, заморенный голодом в Киевских застенках Нифонт Новгородский – не на того князя нарвался, тонет в Дунае Леонтий Ростовский – добрался-таки до него «народный проповедник» Феодор.

А Антоний, сидючи вблизи постоянно взрывающегося разным дерьмом Киева, на одном из основных военных путей, участвующий практически во всех княжеских и церковных сварах – живой и невредимый.

Уникальная выживаемость. Всё время в самой гуще, в сердцевине двадцатилетней войны. Часто – на проигравшей стороне. И всё равно – выворачивается, снова поднимается.

Мы были с ним в этой части схожи. Если Боголюбский привлекал меня способностью к новизне, к невиданным прежде решениям, сочетавшимися в нём с последовательностью, занудством, что и мне свойственно, то Антоний – живучестью, непотопляемостью. Это некоторое сходство позволило нам лучше понимать друг друга.

Но об этом позже.

* * *

Я «вошёл» в Муром серьёзно. Не только деньгами в строящееся училище. Фактория, племена на Мокше и дальше, ход по Оке… Мне нужна была «благосклонность» властей в этом городе. Илья и Иона – её обеспечивали. Не от богатых подношений, а сходством мыслей и целей. Иных начальников – мне здесь было не надобно.

Передача мне земли для стройки была оформлена документально. Но все понимали – «филькина грамота». В любой момент власть может решить аннулировать сделку. Через три года Антоний признавался мне в Киеве, что не стал «поднимать волну» именно потому, что решил:

– Пусть построят. После, всё едино – заберу.

Время. Черниговский епископ не учёл фактор времени. Того, что ситуация вокруг меня менялась значительно быстрее, чем было ему привычно. «Всеволжск взлетает как ракета».

Через три года у нас уже об других заботах головы болели.

Вот такая забавная история, девочка. Началась с глупого и грубого слова. Не там и не той сказанного. А обернулось… разнообразно.

Изгнание Елизария из Мурома дало отдачу. Придя в Рязань, он, естественно, пожаловался наместнику Рязанскому. Тот, собрата защищаючи, побежал к князю. Живчик, конечно же, взволновался, возбудился, кинулся «спасать церковь святую православную от происков шпыня злобного лысого».

В смысле: прислал мне сигналку. С укоризной. Типа: ай-яй-яй.

Я же вежливый человек! – Тут же извинился-покаялся. Типа: виноват, больше не буду.

В смысле: попов из Мурома – Ильёй Муромцем вышибать.

Да и то правда – у нас что, других богатырей нет? Я ещё до Васьки Буслая не дошёл. Вот тот – «да»! Зря он, что ли, аж в Иерусалим хаживал?

Однако Живчик, увидев мою вежливость, начал проверять меня «на прогиб» дальше.

– А чегой-то купчики твои мыта не платят? Ни – за проход, ни – за торг. А давай-ка будут платить.

* * *

На «Святой Руси» в ходу две налоговых системы.

Подать, «урок», как по «Уставной грамоте» Ростика в Смоленске. «А с Елно – три гривны и лисица». И плевать – уродился ли в нонешнем годе хлебушек, хорошо ли рыбка в Десне ловилась.

Другой вариант – мыто. «Ногата с головы, полугривна с лодки».

Уточню: подоходный налог – крайняя редкость. Типа: «Десятинной церкви – десятину дохода от княжеских поместий». Обычно же доход невозможно подсчитать и проконтролировать со стороны.

Реальная система – смешанная. Такая… двухпалубная. На верхнем уровне, в связке государь-город – «урок». На нижнем, в городе… по-разному.

Домовладельцы, объединённые в городские сотни, платят «урочное». Крестьяне – сходно. «С дыма», «с рала». Торговцы, местные и пришлые – варианты мыта.

Мыто берут местные власти. Им видеть как «богачество», товары мои – мимо носа пролетают – нож по сердцу острый. Власть Живчика на Рязанщине укрепляется. Прежде по городкам сидели люди Калауза, теперь – друзья-сотоварищи Живчика. Они ему в уши и дуют:

– Дай денег! Дай! Или хоть дозволь мыто с всеволжских брать.

«Деньги – кровь государства».

Государям «крови» всегда не хватает. Малокровные они какие-то…

Государь мыта не видит. Одна лодка купеческая в Муром пришла или десять – без разницы. Должен городок полста гривен отдать – пусть отдаёт. Отчего его интерес к процветанию торговли… «Денег нет, но вы держитесь». Сами там как-нибудь.

Нет, вообще-то, он, конечно… Все ж разумные люди! Всё понимаем! Но вот конкретно, разбирая дело какого-нибудь купчишки…

– Недосуг мне нынче, завтра приходи.

У тысяцкого, который делами торговыми в городе ведает, интерес другой. Ему бы серебра на:

1) «Урок» князю. Это – «святое».

Иначе вообще со службы выгонят.

2) Общественные потребности.

Крепостная башня сгнила? – Подновить, плотникам заплатить. Гридней за верную службу отметить? – Решт серебряных купить и раздать. В церковь киот богатый пожертвовать – для укрепления веры нашей, православной.

3) И себя не забыть.

Мой же интерес – устойчивая торговля. И совпадает он с интересом местных властей… только частично.

* * *

Первая моя мысль – и этот туда же?! Да я тебя как Калауза…!

Мда… Эдак на Рязань князей не напасёшься. Опять же, повтор – проявление системы. Боголюбский просечёт. Жена у Живчика – добрая женщина, сыны подрастают… Да он и сам – мужик нормальный. И тут я. С окормлением всего семейства «святым духом». Насмерть…

Может, поговорим по-нормальному?

Это-то – «да». Но…

Ну нету у меня такого таланта как у Ростика Смоленского! Вот он может так человека уговорить, что тот и против своей собственной выгоды делать будет! А у меня – «труба пониже и дым пожиже». Мой верх – объяснить человеку его интерес. Или – создать…

Пришлось сесть и подумать. Хорошенько. И заслать в Рязань своего посла.

Хорошо, что Аким ушёл – он бы такого юнца к делу не допустил. А сам бы снова решал дело криком. Что помогло бы. Но не надолго – есть объективный интерес Рязанского князя. И, поскольку Живчик не дурак – он будет к этому интересу возвращаться. Только позднее и злее.

Посидели с Николаем и послом, сочинили вот такую декларацию:

1. Мыто Всеволжские купцы платить не будут. Нигде. Ибо – Не-Русь.

По установлению Владимира Святого купцы булгарские торг ведут безданно-беспошлинно. Всеволжск на месте булгарского Бряхимова стоит, то давнее установление – наследует.

2. Мыто Всеволжские купцы платить не будут. Ибо они – слуги мои. Ибо сказано: «по делам слуг отвечать господину их». То есть – мне.

У меня – «монополия внешней торговли». Весь персонал в факториях – у меня в службе. «Купцы Всеволжские» – не «купцы», а «приказчики». От меня посланные.

3. А вот я, Воевода Всеволжский, рад буду тебе, князю Рязанскому, платить. За благосклонность твою к людям моим в делах их в землях твоих.

Понятно? – Я сталкиваю интерес местных бояр с княжеским.

Деньги идут снизу вверх: «посадник-князь». Оборачиваем цепочку, деньги пойдут сверху вниз: «князь-посадник». Отчего, как я полагаю, будут мне немалые профиты.

Посадники всячески вымогают из моих людей «бакшиш». Поводы-способы – находят. А до князя – далеко. Купец каждый день к князю не набегается. Даже и я сам, при всех своих добрых отношениях с Живчиком, если буду каждый день по всякой мелочи ему на мозги капать, просить помощи… терпелка у князя кончится.

Ещё: я, конечно, хороший парень. И струя у меня… «светлей лазури». Как у того паруса в море. Но в старших боярах у Живчика – его боевые сотоварищи, друзья детства, сподвижники и соратники. Иной Живчика на поле боя спасал, грудью своей защищал. А теперь его – гнобить? Из-за писульки какого-то плешивого хрена со слов какого-то жадненького купчишки?

А вот за свой собственный, светло-княжеский интерес – другое дело.

Как сделать так, чтобы князь был заинтересован в процветании моей торговли? В пресечении всевозможных негораздов со стороны местных властей? Без уплаты налогов, поскольку пускать местных мытарей к своему товару…

Как-как… Сыром в мышеловке.

Делаю широкий жест истинного попандопулы – основываю страховое общество. «Янки» у Твена – с этого же начинал.

«…даже рыцари оказывались иногда способными понять практическую сторону вопроса; и потому в последнее время при уборке после турниров в каждом шлеме непременно находили квитанцию моего общества страхования жизни от несчастных случаев».

Теперь и я дорос. Но несколько специфически.

«Застрахерьте меня, пожалуйста. Нет? Но ведь застрахуйте – ещё неприличнее!».

Застрахеряемся.

4. Для выплат тебе, княже, учреждаю «Окское страховое общество». И вкладываю в него одну тьму (прописью – десять тысяч) гривен кунских. С тем, чтобы ты получал из того вклада каждый год двадцатую часть (прописью – пять процентов). А чтобы реза твоя не кончалася, чтобы платилося и тебе, и сынам твоим, и внукам твоим до скончания века, даю теи десять тысяч в рост. С той же резой – двадцатая часть. А коли будут убытки купцов моих, в землях твоих произошедшие, то возьму из резы твоей для отдачи потерпевшим. А коли и резы не хватит – возьму с основных денег. А коли ты похочешь, то в теи десять тысяч – свои гривны добавишь, дабы и они в рост шли.

Слов – нет! Я не про русский литературный – про финансовый понятийный. Не про дериваты с депозитами и перестрахованием – про простейшее. «Фонд» – слово нерусское, «процент» – не используется, «реза» – считается в дробях, «кредит» – отсутствует, «долг» имеет смысл более широкий, «вклад» – только дарение чего-нибудь церкви.

Ну нету у «Святой Руси» денег! Страна такая. Нет и понятий для работы с ними. Вот и выкручиваю себе мозги местным русским языком.

Ситуация для Живчика фольклорная – «не было ни гроша, да вдруг алтын!». То он ничего с Всеволжска не получал, а то – каждый год полтора пуда серебра с лихвиною. Не пахано, не сеяно! Ни пито, ни едено! Ничего не делано – само в руки валится! До скончания веков!

Натуральный рантье!

Этих обоих слов – тоже нет. Факеншит.

Концовочка – чисто «на всякий случай». Не верю я, что князь под такой процент будет вклады вкладывать. Да у него и денег нет! Но тема заявлена. И по объёмам, и по ставкам.

Напомню: 5 % – введено Английским банком в конце 17 века. Прогрессирую… аж дух захватывает! Здешняя обычная ставка (по Торе) – 20 %, по краткосрочным кредитам – 50 %. Смотри «Устав Мономаха» – как он за это боролся. Мои поселенцы получают от меня льготный товарный кредит под 10 %.

Тут я ничего не получаю. И ничего не даю. Кроме процентов с этого «ничего».

Что мне десять тысяч на бумажке нарисовать не велик труд – понятно. Эти денюжки на рынок не пойдут, в обороте не появятся. Единичка с ноликами для общего антуражу. «Тьма гривен»… – Звучит! Помороки – забивает, глазки – закатываются, челюсти – отпадают… Богат Воевода Всеволжский! Богат и силён. С таким-то лучше миром…

«С сильным – не дерись, с богатым – не судись» – русская народная мудрость.

Кому я это «ничего» – «в рост даю»? – Так очевидно же! Самому себе. Что «ничего» хоть – в правый карман положи, хоть в – левый… Всё едино: «карман не тянет».

Живчику вот так, ни за что, ни про что, с небес в ручки, полтысячи гривен получить – заманчиво… И к бабке не ходи. Рязанское княжество небогато. Даже и вместе с Муромским. Сумма – заметная часть его бюджета.

А для меня полтыщи каждый год платить – выглядит накладно. Это немалая часть моей Окской торговли.

Только он эти гривны никогда целиком не получит. Потому что отсчёт убытков идёт от идеала.

Вариант:

– Лихие люди напали. Били, били, колотили. Кису забрали. Я к тысяцкому на двор, а тама тая ж морда! Из тех, что меня грабили! Кричу в голос: суда праведного давай! А ён мине: чего с бездельем лезешь? Гнать со двора батогами!

Такое – уже «клиника». «Лечить» – топором.

Чуть мягче: люди какого-нибудь боярина безобразничают. Судя по статьям «Русской Правды», боярские холопы частенько татьбой промышляли.

– Я – к тысяцкому. А ён мине: чего с бездельем лезешь? То деверя мово холоп. Гнать со двора батогами!

«Лечить». Тысяцкого вместе с его деверем.

Чистая уголовщина:

– Взял я, стал быть, короб с товаром. Только отошёл от городка нашего, от славного Переяславля-Рязанского. Слышу – колокола на храме звонят. Повернулся, перекрестился, только далее идти – стоят трое. С кустов вылезшие. Ножи булатные, морды страшные… Лихие люди повстречалися. И говорят они таковы слова: лож короб свой на землю, да дуй с отсюдова скоренько. Я, прям как учили-сказывали, спорить не стал, короб положил и тишком-тишком назад на подворье Всеволжское. Челобитную господину нашему, стал быть, посаднику, с описанием теих злых шишей-разбойников подал немедля. А в том коробе товару было аж на два десятка гривен. Вот списочек.

Коробейнику – новый короб, с княжьей доли – двадцатку долой. И разъяснение:

– Княже, твой посадник – мышей не ловит, вирник – на печи боки пролёживает. Ты бы поучил дурней своих уму-разуму. А как сыск пойдёт, пусть знают – в том коробе были четыре фигурки глиняные: синие гридни со щитами и копьями. С номерами на донышке. Номера – прилагаются.

Транспорт:

– Лодка на реке перевернулася! Мелей-то не видать! Вешки-то не поставленные! А в ей товару-то было – на три ста гривен!

Кто виноват? – Местный воевода. Не озаботился. Убытки купца превращаются в убытки князя. Который взыскивает. Это ж у него из кармана на ровном месте серебрушки горкой вытащили!

Чуть сложнее – упущенная прибыль.

– Дожжи были. Дорогу к фактории затопило. Ни пройтить – ни проехать. Неделю торга не было. На пять гривен недопродал.

– Так дождь-то – воля божья!

– А улица – воля посадникова. Лужу-то не засыпал. Не озаботился. Отчего и страдаю. Денежно.

Бытовые случаи. Вроде истории в Коломне и аналогичных.

– В Пронске на торгу купцы подрались. С моего купчины взыскано полувирье в пользу князя да истцу десять.

– Так по суду же!

– А кто против? Земля, княже – твоя, суд – твой. Суд – решил, купец – заплатил. Это дело – закрыто. Теперь пошло другое. Штрафы – убытки. Убытки – с твоей доли.

У нас с Николаем был уже массив историй. Типичные случаи конфликтов между моими и местными. И форме прямого вымогательства, и в форме разного рода… «служебных упущений».

«Опыт – сын ошибок трудных».

Опыт – уже. Составили списочек из нескольких десятков типичных ситуаций, «полный, но не исчерпывающий», отдали послу. Без нажима, но объяснить – вот это твои денюжки, княже, пролетают мимо твоей кисы.

Существенный оттенок:

Я – тебе даю. В руки. Ты после своим раздал – они рады. «Князь – благодетель». А с мытом по городкам – наоборот. Ты с них требуешь, выжимаешь. Они на тебя хмурятся: «Князь-то наш… за горло берёт».

И какой вариант благостнее? И – доходнее.

Конечно, Живчик мог «встать рогом»:

– Не хочу твоих выдумок! Всё моё! Будет как я скажу!

И? Твоему ворью – воля вольная? А дальше?

Я встал да пошёл. Ушёл с Оки, забрал людей и товары, строения продал, разобрал… Сжёг, в конце концов. Да, будут убытки. Немаленькие. Но ты-то что теряешь? Полтыщи гривен каждый год вечно? Я-то ушёл на Волгу, на Ветлугу, на Суру. А тебе с Рязани, с Оки – никуда.

Дальше – эскалация враждебности. Вплоть до аналогов «хлебного мыта имени Калауза». С аналогичным завершением. Это нетрудно предвидеть, если есть кое-какой опыт и достаточно соображения для его понимания.

Живчик, в отличие от Калауза, ныне покойного, имеет кое-какое представление о моих возможностях. Милость Богородицы в форме серебра арабского – не забыта. Как и бой-телега в Янине или разгром кипчаков на Земляничном ручье. Рассориться вдребезги – чревато… Потому – торг. Поиск баланса интересов, границ допустимого.

Причём тут нет «игры с нулевой суммой»: сколько один выиграл – столько другой проиграл. Выигрывают оба. У меня – торг лучше идёт, у него – денег добавляется, порядок в княжестве крепче становится. По моим прикидкам, за сотню-другую гривен в год я вычищу княжество от мздоимцев и бестолочей. Да один только порядок на реке – мне все расходы покроет!

Фактически – империализм. Ущемление суверенитета. Типа: а сделай-ка, княже, антикоррупционный суд. Да речную службу, да пожарную охрану, да уголовный розыск, да дорстрой… Под моим присмотром. Поскольку плачу – я.

«Кто девушку ужинает, тот её и танцует».

Экспорт капитала. В форме инвестиций в благоустроение Рязанского княжества, в повышение качества функционирования административной машины. Ломаю, знаете ли, тамошний, исконно-посконный образ жизни.

Будут, конечно, проигравшие. Кому «ужинать» – хочется, а «танцевать» – неможется. Местные начальники, кто ленив да жаден да бестолков.

Ну, извините ребята, не ваша масть пошла.

Глава 515

Посол отправился в Рязань. Поразил Живчика отказом от поясного поклона:

– Прости, княже. Не в обиду, но не могу.

– С чего это? В спину вступило? Да ты, вроде, молод ещё.

– Не велено. Кланяться. Окромя могилы да иконы. А чему иному… не. Воевода грозился голову машиной ссечь. За воли его неисполнение. Может, княже, велишь икону какую с церквы принесть? А то вона – с угла сними. Ты за неё встанешь, а я поклонюсь. Вроде как и не тебе. А? Коли сильно чудотворная – могу в ножки пасть, лбом в землю постучу. Ежели тебе без этого никак.

Живчик представил себе, как он будет из-за чудотворной иконы выглядывать да с послом разговаривать… И заржал.

– Ну, Ванька, ну, выдумщик! Что ни день – новая небывальщина! Я, стал быть, послу толкую – мыто давай. А тот, на икону дивится да ответствует: на что тебе, Никола Угодник, мыто земное? Сказано же: «Сьвяты Микола божы насьледник, як Бог памре, то Микалай чудатворец будзе багаваць, да не хто иншы». Мы ж – и так все твои. С потрохами. Ха-ха-ха…

Так что посла Всеволжского князь Рязанский принял по-доброму, за стол с собой сажал, разговор вёл милостиво. И выкатил в беседе вопросец, на который посол и сказать ничего не смог.

– Купцов-то ваших – тьфу. На весь край и двух десятков нет. Однако ж имают слуги мои людишек, которые при спросе вашими называются. А как сыск идёт – свои, рязанские. У иного и товар ваш есть. А то – только для виду. А сам-то тать-татем. Вот бы Ванька придумал как ваших от не-ваших отличать? Ты скажи Воеводе, чтобы клейма своим на лбы ставил. Ха-ха-ха… Хотя конечно, у меня таки воры есть… Сами заклеймятся.

Так появился «паспорт моряка» – бумажное свидетельство «всеволжскости» индивидуума в чужих землях. Вариант уже существующего у меня «общегражданского паспорта». Документа, который позволял идентифицировать человека, контролировать перемещение населения. Через Всеволжск проходила масса народу – тема была острой.

А в «декларацию» добавился ещё один пункт:

5. Людям купецким, которые с Всеволжска по Воеводиной надобности приходят, иметь о том грамоту с печатью. А в городки Рязанские Воеводе слать образцы тех грамот для рязанских людей извещения.

Ничего нового – княжеские печати от подобных русских грамот археологи, для этой эпохи, находят от Самбии до Булгарии. Мы только чуть форму изменили.

Раз бумажки-паспорта разнообразились, то… не сделать ли ещё?

Тут ведь главное – начать. А дальше…

«Сама пойдёт. Подёрнем, подёрнем. И – ухнем» – русская народная песня.

Так появился «паспорт помощника».

Мои люди постоянно контактировали с местными по деловым, «партнерским» основаниям. Особенно бурно это происходило в городках на Оке. Фактор сидит на месте, а волости-то огроменные. Не всяк покупатель к нему придти может. А посылать своих коробейниками… рискованно.

Очень, знаете ли… досадно. Ты мальчонку-сиротинку к себе взял. Лечил-учил-кормил, ума-разума вкладывал. Свои силы, время, внимание… души своей кусочек – ему отдал. Вот он подрос. Стоит-глядит-говорит уже… пристойно. В глазах свет появился. Смысл, веселье, живость. А не страх да тупость замученного голодного зверька. Вот он в путь пошёл. С радостью, с интересом. И – пропал. Сгинул.

Пустота образуется. В душе. Кусок жизни твоей – в пустоту.

Пусть бы он сам. Продал товар, украл выручку, убежал за тридевять земель… Слава богу! Хорошо, что дурость свою рано явил. «Спасибо боже, что взял деньгами!». Позже – сильнее бы нагадил. А так-то… сыщу и взыщу.

Но, почти всегда, убили. Или – похолопили. Сидит он в каком-то порубе. В яме невольничей. Грустит-печалится, молится-надеется. Что придёт Воевода Всеволжский. Выймет-выведет на свет божий под солнце ясное. Или, хотя бы, отомстит-накажет злыдней-ворогов.

Не сделать так – обмануть. Обманывать людей своих… мне стыдно. Мне – лжа заборонена. Однозначно. И по каждому такому случаю идёт сыск. Который в разы, а то и на порядки дороже того товара, что паренёк в коробе тащил. Или его самого рыночной цены.

Но – идёт. Не взирая на расходы и лица. А «лица» бывают… обидчивые. Отчего их приходится… урезонивать.

Возмездие – обязательно. Ещё: дорого и малоэффективно. Поэтому желательно пореже… создавать ситуации. Когда возмездеть – необходимо.

Да и мало у меня коробейников, в других местах нужны. Вон, племена своих торговцев не имеют, к ним точно идти надо.

В продвижение товаров в сельское население Поочья, факторы, естественно, втягивали местных.

Сначала просто разовая сделка: купил? – ну и иди. А что ты дальше с товаром сделаешь – сам съешь или перепродашь – и знать не хочу. Но появлялись «постоянные клиенты» – купчишки, которые продвигали наши товары дальше. Они приходили регулярно, брали партии, заказывали им нужное, вносили задаток… С ними имело смысл толковать о скидках, предоставлять рассрочки, товарные кредиты…