Текст книги "Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Бирюк В
Зверь лютый. Книга 24. Гоньба

Зверь лютый

Книга 24. «Гоньба»

Часть 93. «И в каждом пропеллере дышит…»

Глава 507

У меня на Дятловых горах – дурдом с осетинским акцентом. Придумайте рифму к слову «гребля». Придумали? – Вот именно это и происходит: джигиты с алдарами – вгрёбывают. Мой главный флотоводец – Отсендинный Дик – рвёт волосы. И не только на голове. И не только у себя.

Бабы собираются на Гребешок рядами и шеренгами и млеют – гребцы полуголыми тренируются. Домна полотенце каждый час мочит. Пока, говорит, всем ума по мордасам вложишь, а оно уже сухое. Готовит гостинцев в дорогу.

Последние дни перед выходом зятя в «дальнюю дорогу домой». Не «в дюны», а в горы. Тоже далеко.

Алдар Урдур – зять мой свеже-сделанный – на ходу засыпает. Сестрица Марьяша дорвалась. До своего, законного. Достаёт из рукава платья «китайского безопасника для гарема» – нефритовую фигурку льва-собаки с закрытыми глазами и опущенными ушами, и, довольно ухмыляясь, хвастает перед бабами:

– Я этого пёсика завсегда с собой ношу. На всякий случай. Мой-то… а вдруг? По десяти раз на день доставать приходиться.

И жалуется. Со томным выражением лица:

– Уж совсем замучил меня, бедную. Бешеный…

Привирает сестрица. Раз в несколько. На прямой вопрос:

– Так зачем же ты «охранителя» у себя держишь? Отдала бы мужу. Может он где-нибудь на стороне… случай сыскал. И был бы к тебе… поспокойнее.

пугается, злится:

– Вот ещё! А ежели он где-нибудь… ишака себе найдёт? Или, там… вер-блудницу молоденькую? Нет уж! Потерплю-пострадаю.

У её нежданного мужа, Урдура, и вправду, глаза постоянно закрываются. Как у Вия: «поднимите мне веки». Того тоже, видать, ведьмочки затрахали.

Отчим мой – Аким Янович, извините за выражение, Рябина, в смысле – дерево, совсем распоясался:

– Дай огнемёт! Дай огнемёт!

Дед, блин! Куда тебе такое в дорогу?!

«Женская грудь сродни детской железной дороге – предназначалась для ребёнка, а играет папа».

Ну нет у меня железной дороги! И грудей нет! И огнемёта не дам! Не на войну же!

Свадебный поезд – пара новеньких ушкуев – молодых до дома довезти. Ушкуи, вернее всего, там, у Дарьяла и останутся. Там, где «даром яют». Может, продадут кому из купцов проходящих. Комплектация корабликов – по минимуму, не хочу свои новизны в чужие руки отдавать.

Инструкции, подарки, товары, люди, варианты…

– Блюдов! Блюдов золотых! Два ста!

– Окстись Аким Янович! Там и десятка много. Посмотри сперва – как торг пойдёт.

– Я – не на торг! Я – на подношения!

– Тем более. Подарки должны быть дорогие, редкие. А если ты каждому алдару по расписной деревянной тарелке подаришь – какая уж тут редкость.

Перед уходом Акима возник странный вопрос. О гос. символике.

– Слышь, Ваня. Я туды иду… как кто?

– Не понял. Как Аким Янович Рябина.

– Не, я не про то. Ежели я – Аким Рябина – пошёл девку свою замуж выдать, зятево майно пощупать, родню евоную глянуть – тады одно. А ежели я – голова Посольского приказа – иду по воле государя свого Воеводы Всеволжского с ихним царём разговоры разговаривать – тады другое. Я вот… «голос» твой или так, девку присмотреть?

Аким – служилый боярин. В отличие от многих наследственных, нутром чует разницу между своим, личным и казённым, даденным. Пытаясь уяснить для себя самого свой статус, уточняет детали:

– Яссы идут в бой под своими хоругвями. Ну… у каждого рода – своё знамя. Как у нас – листок рябиновый. А общего, для всего народа – нету. А у нас-то… Сам говорил: роды – худо, надо один народ делать. Так я и спрашиваю: я от рода нашего иду или от всего народа? А ежели от всего народа, то и тамга должна быть. Такая… особенная.

Логично.

* * *

Последовательность упрощённо выглядит так.

Есть семья. Которая клеймит свой скот, чтобы отличать его от других скотов. Семья растёт, превращается в род. Который продолжает использовать то же клеймо. Часто – с модификациями.

У рюриковичей, например, у каждого князя – свой вариант «атакующего сокола». Сходно у европейцев: младшим сыновьям в гербы добавляют определённые элементы.

Род крепчает, подминает под себя соседей, превращается в правящий. Его тавро становится государственным символом. Так лилия – символ Франции при Бурбонах. Или золотые пчёлы – при Бонапартах.

Мы вполне можем следовать этой традиции: лист рябиновый – символ и владетеля, и государства Всеволжского.

Можем. Но не надо.

Я старательно разрушаю родовые и этнические связи. «Нет ни эллина, ни иудея» – есть «стрелочник». Мы не подминаем соседние роды и племена – мы их «рассыпаем». «Атомизируем» до «индивидуя».

Нельзя и самому подавать дурной пример. Люди скажут: мы тоже хотим. Сохранить свою родовую символику. Тебе можно – а нам? «Рябиновый лист» станет «первым среди равных». Мне формирование родового общества – противопоказано. Не надо – «родычаться», надо – «народничать».

Другое: я начинаю «отделять свой карман от государственного». Только-только начинаю. Но люди в погостах служат не мне, Ивану Акимычу Рябине, а Воеводе Всеволжскому. Должности, «делу», а не лицу.

Это видно, например, при моих отлучках. Система приказов продолжает функционировать, решения принимает совет. При конфликтах – трио: Агафья, Чарджи, Николай. Не вот эти конкретные люди, а главы наиболее важных приказов.

Выделение Дворцового приказа (разделение «моя опричнина – Всеволжская земщина»), формирование нормативной общегосударственной базы, рост бюрократии, чино-, а не родо– почитание, способствуют осознанию людьми их общенародной принадлежности. Не – личной холопнутости.

Это особенно важно на «Святой Руси». Где отряд отступает от Вятичева брода, например, потому что командиром назначен боярин. А его не слушают – «мы тут все бояре, рюриковича давай!». В битве на Калке русские князья ссорятся между собой, выступают поодиночке. При первых признаках разгрома каждый спасает себя, свою дружину.

Великий Князь есть, но…

– Мстислав-то?! Хамло неумытое. Нафиг! Побежали.

Феодализм, факен его шит! Конгломерат «культиков личностей».

Человек должен служить знамени. Как римский легионер. А не конкретному микро-государику. Как средневековый рыцарь. Иначе, если короля или барона убили – все разбегаются.

Нужно общее знамя. Не связанное с нашим родовым символом.

* * *

Пришлось снова собирать «совет голов». И услышать сходные суждения. С важным дополнением.

– Лист рябиновый… Он всем хорош… Одно только. Люди-то не тебе присягают, а городу. Ежели тебя вдруг, не дай бог… Тогда и знамя менять надобно будет. Ежели – не Аким Янович или, там, Ольбег…

Вопрос о «замещении должности» в случае моей гибели оставался… неразрешимым.

Как сказал Рональд Рейган в своей инаугурационной речи 1981 года:

«Правительство – не решение нашей проблемы, правительство и есть наша проблема».

Как раз – мой случай.

Общепринятый способ замещения должности государя – половым путём. В смысле – наследник по кровному родству. На этом, например, шииты с суннитами полторы тысячи лет друг друга режут.

Меня это не устраивало. Более того, я ведь и шёл, ещё с боя с ушкуйниками на Волге, когда я додумался до присяги не мне лично, а городу, по образцу древнего Херсонеса, к тому, чтобы власть не была передано кому-то по родовитости. Аким и Ольбег во время моих отлучек, даже формально, не назначались «и.о.».

Это впрямую противоречит «святорусскому» обычаю. Где новгородское вече, например, по случаю длительной командировки князя, избирает князем его шестимесячного сына. Какой прок с полугодовалого младенца? – Неважно. Князь – должен быть!

Ребёнок «груза властных полномочий» не пережил – помер. Отчего и образовалось в Новгороде церковка его имени. И одноимённое торгово-промышленная корпорация – «Иваново братство».

Не живут мои тёзки на Руси в эту эпоху. Мрут раненько. Почему-то.

Приглашение стороннего князя после моей смерти, по типу Новгорода, или захват города каким-то рюриковичем – представлялись кошмаром.

Это не было ревностью или презрением к местным владетелям. Я очень уважительно относился к Боголюбскому, например. Вовсе не считал его дураком. Но я уже видел как тоже «не-дурак» Аким Рябина управлял Пердуновкой в моё отсутствие. Это – катастрофа. Не по состоянию – оно будет, более-менее выдерживаться, постепенно загибаясь.

Гибель динамики. Развитие сменится деградацией. Просто потому, что у них другой набор приоритетов, другие границы допустимого.

Я пытался вообразить, например, беседу Кислокваса или, не дай бог, Прокуя – с Боголюбским… Сразу парня на плаху отправит. Какой-нибудь посадник, типа Радила (кстати – очень не худший вариант) – туда же, максимум – через неделю.

«Мои люди», те, кого я собрал, поднял, научил… просто не выживут под «святорусскими» князьями и боярами. И тихо перерезать себя – не позволят. Будет кровавая свара. С тотальным разрушением и уничтожением. И сама «Святая Русь» – горяченького хлебанёт по полной. Они ж там, на Руси, просто не понимают – чего тут закручивается-заваривается!

Перебирая в уме знакомых мне «стрелочников», я понимал, что без меня, без стабильного правительства, без сдерживающего, в том числе и постоянным привкусом чертовщины, моего авторитета, из города вылетит десяток «стенек разиных» да «кудеяров» разной мощности и эпичности. И удержать их никто не сможет – здешние владетели просто не готовы предусмотреть такое.

Нет, потом-то… в исторической перспективе… побулькает и тиной подёрнётся. Но кровищи будет…!

Новый правитель/правительство должен быть из «моих» – из граждан города. С установившимся личным авторитетом, связями, традициями. Только. Никаких «варягов».

Как я не морочил себе мозги по этой теме – решение не вытанцовывалось. Любые формы демократии были неприемлемы – здешний «демос» средневековый. Он и будет этот маразм воспроизводить. Другие формы… олигархия, плутократия, аристократия... «Что в лоб, что по лбу» – русская народная. Любая система, управляемая нормальными «святорусскими» аборигенами воспринималась мною как утопление «моих людей» в обще-средневековой выгребной яме.

Для «недопуска» сторонних владетелей полезно и внешне, символически отделить моих «зверичей» от всех остальных. Чтобы они чувствовали свою общность. И от остальных – особость. «Избранный народ». Не по рождению, а по жизни.

Я заставлял людей менять причёски, одежду, еду, обувь, говор, моторику, способ расселения, образ жизни, средства производства, взаимоотношения, обычаи…

Чтобы не кланялись чужому знамени, только своему. А своего… пока один мой «рябиновый листок». Который вполне укладывается в местную нормальную феодальную символику. Вроде «петуха с конским хвостом» на хоругви Лазаря. И, соответственно, не помешает людям признать «своим» что-то подобное из этого ряда.

После чего, как я понимаю, наступит всеобщий бздынь и тотальный абзац.

Не надо.

Нужно что-то такое… чтобы было совсем непохоже на любое типичное изображение. Что-то, что отделяло бы моих людей от всех других под знамёнами с сурами Корана, св. Георгием, Спасом, Богородицей, трезубцами, орлами, кречетами, львами, конями, крестами, мечами, башнями, чашами, солнцами, звёздами и лунами…

«Мы – не вы».

Как в букваре:

«Мы – не рабы. Рабы – не мы».

Три направления символики – мусульманская, христианская, языческая – должны воспринимать мой знак как чуждый. Но не враждебный. Незачем провоцировать изначальную готовность к уничтожению. Незачем пытаться внушить страх или отвращение. А вот показать необычность – полезно.

«Удивить – победить». И не только в боестолкновении.

* * *

– Ивашко, смотри сюда. Что ты видишь?

– Э… Ну… Звезда… Пятиконечная. Как у царя Соломона. А чего?

– Хорошо. Что про Соломона вспомнил. Соломон – символ мудрости. Да и мы, вроде, не дураки. Кому и носить такое, как не нам? Ещё: символ единства. Что нам всегда надобно. Сядь-ка рядом.

Рублёва здесь ещё не знают. А он тоже пятиконечную звезду рисовал.

– Про преображение Господне слышал? Иисус с учениками – Иоанном, Петром и Иаковом, отправился на гору Фавор. Там «просияло лице Его, как солнце, одежды Его сделались белы, как свет». Чудесное сияние называют Фаворским светом. И изображают в виде пятиконечной звезды вершиной вниз.

Я перевернул нарисованный угольком на столовой доске-блюде символ вверх ногами.

– Ничего не напоминает? Смотри: рога, уши, бородка…

– Козлиная голова. Козёл? Сатана?!

– Точно. Только носить мы её будем нормально.

И я перевернул звезду обратно.

– Голова перевёрнутая. Сатана поверженный.

Переворачивание символа означает его поражение, отрицание. Это в геральдике, вообще – в символике – общее правило. Так, когда полумесяц стал символом части исламского мира, на русских церквях появился «поверженный полумесяц» в основании купольных крестов.

Отряхнул крошки угля с пальцев. Подумал. И нарисовал кольцо вокруг звезды. «Звезду Мерседеса» здесь ещё не видели.

– Сатана поверженный на блюде. Про главу Иоанна Крестителя помнишь? Там – Предтеча казнённый. Здесь – дьявол обезглавленный. Или: дьявол – в аду. Господом низвергнутый и запечатанный.

Я осторожно обвёл пальцем линию ограничивающего «врага человеческого» круга.

– Воля Господня удерживает «Князя Тьмы» в теснинах.

Обвёл напряжённо молчащих ближников взглядом.

– И мы таковы. Господу помощники. Низвергаем врагов человеческих и заключаем их в темницы тесные.

Слухи о сатанизме покойного ростовского епископа Феодора уже гуляли по городку. В связке с его отрубленной головой, «заключённой» в мои подземелья.

Кто-то тяжело вздохнул. От полноты чувств.

– И другие смыслы есть.

Я развернул рисунок к своим людям.

– Смотрите: ножки, ручки, голова. Человечек. Человек в круге. Человек в воле господней. В руце божьей. Человек защищённый. Кольцо – как стены крепостные. Как благоволение Его на людях наших.

– Ну уж так уж и благоволение… А другие как же?

– А другие – с той стороны. Не Всеволжские.

«Дом поросёнка должен быть крепостью» – вот стена. Внутри можно спокойно жить и откармливаться.

Задумались, переглянулись. А я продолжил.

– И ещё смысл есть. Про четыре элемента, из которых мир составлен, слышали?

Снова принялся тыкать пальцем в лучи звезды:

– Земля и вода, воздух и огонь. И главный, пятый элемент. О чем все говорят, а смысла не понимают. Душа человеческая, дуновение божье.

Очевидность необходимости добавления «пятого элемента» в «элементарную таблицу мира», после моих слов выглядела… очевидной. И удивительной – а как же раньше-то мудрецы…?

Мне-то легче: я-то помню Миллу Йовович в роли «Пятого элемента». «Бог есть любовь». Что она и имитировала в инопланетянском персонаже и антураже.

– Итак – мир. Мир единый. Мир божий. Мир защищаемый и сберегаемый. Мы.

– Замысловато…

– Точно. Пусть думают, спрашивают, «ёжиков сношают». А не за железки хватаются. А вы объяснять будете.

Есть и ещё смысл. Мой личный. Пуговички с таким рисунком, «красноармейские» – я когда-то нашивал на свой наряд в Киеве. Нервно соображая: как бы совратить своего хозяина – боярина Хотенея Ратиборовича. Зацепиться за единственную тогдашнюю зацепку, позволяющую мне остаться живым – его интерес к моей тощей заднице. Украшение с «концертного костюма» бесправного, ничего не понимающего, совершенно растерянного, битого-пытанного, слабого мальчишки-рабёныша, дарёного наложника, «новогоднего подарка», превратилось в атрибут государственной власти.

«Знали бы вы из какого дерьма растут эти прекрасные розы!».

* * *

– Серп и молот – тайный знак обрезания

– Серп – понятно. А молот?

– Для наркоза.

* * *

Так, из рисунка угольком на доске, на которой кушанье подают, возник государственный символ, символ Всеволжска. «Чёрт на тарелке». Фигуру часто вышивали красным. По белому или чёрному полю. Чёрный – обычный цвет хоругвей Московских и Владимирских князей. У них – лик Спаса, у меня – «мир сберегаемый».

Отсутствие креста – успокаивало мусульман, отсутствие арабской вязи – христиан, абстрактность – сбивало с толку язычников. Изначальных враждебных ассоциаций – не возникало. Это вовсе не гарантировало миролюбия. Но позволяло хотя бы начать разговаривать.

Если же миролюбие не наступало – применяли соответствующие меры. Уважение к этому символу внушалась и поддерживалось… последовательно и неотвратимо.

Понятно, не за его художественную ценность.

Два символа – «сатана поверженный» и «листок рябиновый» сосуществовали долгое время. Новый флаг добавился на корабликах к прежнему «голубому перекрёстку после сильного обрезания», стал клеймом мастерских в приказах, поднимался на флагштоках над нашими телеграфными вышками, факториями, над погостами в глухих лесах и бойкими городками у рек. А «листок» оставался у нас, у Акима, Ольбега. В Переяславльский бой, например, я с двумя знамёнами ходил.

«И посреди вот этого разгула» – «радость нежданная»: пришёл очередной караван с Пердуновки.

И понеслось: людей – разместить, грузы – принять… Вот именно сейчас мне только этим…

Я уже объяснял: вотчина Акима продолжает функционировать. Народ оттуда перебирается на Стрелку. А там, в опустевшие «белые избы», приходят новосёлы. Которых «приводят в чувство», вбивают «культурную традицию». И отправляют ко мне.

Эти приходят с гонором: мы, де, не просто так, мы не побирашки нищие, мы – ого! – Пердуновские! Мы уже всё знаем-ведаем!

С одной стороны – правда. Вшивых – нет. С другой стороны… «всё» – сильное преувеличение.

Факеншит! Сейчас даже я сам не знаю всего, что тут делается!

К примеру, третьего дня Аггей повесил в церкви маятник Фуко.

– Да зачем оно тебе?! Не по уставу же!

– И не говори. Грехи мои тяжкие. Но… Наглядное выражение чуда господня. Само собой поворачивается. По воле Его! Знаш как поганых просвещает! Чуток поглядят – враз уверуют!

Аким, в порядке отдыха после очередной нашей с ним ругани, пошёл новосёлов встретить. Он же – вотчины владетель! Смерды его приехавши – надо глянуть, личико господское показать.

Слышу – разоряется:

– А…! Бл…! Кого привезли?! Кидай его в реку! Врун, болтун, язва ходячая! Топи его!

Мне интересно, пошёл глянуть.

Аким мужичка какого-то за шкирку ухватил и таскает. Не так, чтобы насмерть. Волю господскую являет. Чтобы помнили – у, собаки дикие, косорылые, сиволапые – кто над ними хозяин.

Пригляделся – Хотен.

Был у меня в Пердуновке такой… собеседник. Сплетник, выдумщик, сказочник… Стишки ругательные про боярина сочинял.

Поганенький, надо сказать, мужикашка. Была пара-тройка эпизодов, в которых он вёл себя… неправильно. Я уж и прирезать его собирался, да вот как-то не сложилось. А так-то нормальный поц. В смысле – уд. Э… русский смерд. «Оторви и выбрось» – в смысле: бобыль. Плотничали они со Звягой.

Звяга его в подмастерья брать не хочет – у них давние счёты. Хотен как-то над ним «восторжествовать» вздумал. В социальном смысле, а не так, как вы подумали. Но я настоял. Хотен, кажется, понял, что «ноныча – не как давеча». Вёл себя тихо, свар не устраивал, к Звяге подлизывался.

Через пару дней, когда «кавказский цирк» удалось-таки в Волгу выпихнуть… – они вдруг все жениться срочно захотели. Понимаю, сочувствую – подарки Урдур получил серьёзные. Но… И куда мне такое… родство? Со всей, извините за выражение, горной и подгорной Царазонтой, – заболтались мы как-то со Звягой. Тут он мне, с глазу на глаз, и выдал:

– Хотен… не… плотник он… так себе… дерево не любит… не… ты б его… эта… кудысь бы…

– Ну, знаешь! На погосты заслать? Хоть какой-то толк от него может быть? «Дерево не любит»… А чего он любит?! Канавы копать?!

– Ты… эта… не злись, не злись… не надо… Ты… эта… воевода… ну… ума у тя палата… вроде… А любит он… врать. Во! Точно! Я дело какое делаю, а этот-то над ухом – бла-бла-бла, бла-бла-бла. Без останову! И складно так! Я, давеча, аж заслушался. Во, руку попортил. Гладко так. Балаболит.

Вот был бы я нормальный святорусский боярин – ободрал бы болтуна плетями для вразумления да загнал бы дерева ронять. А я ж… этот… как же его… гумнонист и либераст. С толеристностью. «Всё что есть – можно есть». В смысле человеческих свойств.

Человек работает хорошо не тогда, когда ему платят, а когда он делает «своё» дело. А какое у Хотена «его» дело? Врать?

Вот был бы я нормальный святорусский… Я это уже говорил? – Так ведь правда же! – Ненормальный. Иггдрасилькнутый.

Знающий по человеческой истории и личному опыту, что враньё – это, конечно, грех тяжкий. Мне лично – вообще – богородицей заборонено.

А другим – нет. Я, конечно, обман, как явление при передаче информации, старательно изживаю. Вплоть до летальности. Но штука эта… эффективна. В некоторых условиях. А также – повсеместна и необходима. Для всякого живого существа. О чём я уже… А раз оно мне лично запрещено, то…

…

– Проходи, Хотен, присаживайся.

Мужичок – в испуге, шапку в руках мнёт, с ноги на ногу переминается, глазками бегает.

Сейчас попукивать начнёт. От полноты чувств и в порядке выражения почтения. Сидеть в присутствии владетеля… ни-ни! Так уж, ежели по особому высочайшему повелению, с третьего раза, на краешке скамейки…

– Сказывай. Как живёшь-можешь? Не обижает ли кто? Может, недостача в чём?

– Не-не-не! Всё хорошо! Твоей милостью-заботой-радением…! Распрекрасно! Благолепно! И… эта вот… душевно! Больше скажу – за. Эта вот… За-душевно. Как сыр в масле!

– Стало быть, ты житьём у меня доволен? А вот я тобой – нет.

– Как?! Что?! Клевета-поклёп-домыслы! Тую стамеску – не я сломал! Она и прежде сломанная была…!

– Помолчи. Плотник ты… не ахти. Можно, конечно, загнать тебя на Ватому. Руду с болота вынимать.

– Не-не-не! Христом-богом… истинный крест…!

– Помолчи! Однако ж есть у меня забота. К которой ты, может статься, годен.

Мужик вопиёт и стенает, сполз на колени, лупит лбом в мой ковёр (новый! самаркандский!), несёт околёсицу. Но слышит – вполне. Про заботу уловил – заткнулся. Подумал и обратно на лавку взгромоздился. Разместив свою задницу куда более устойчиво. Адаптивен?

– Ты, Хотен, по общему мнению, врун. Балабольщик, выдумщик, небылиц сочинитель.

– Врут они! Поклёп! Лжа!

– Цыц! Запоминай: мне чужая лжа – как дерьмо свежее на тарелке. Блевать тянет. Соврёшь мне – пойдёшь на Сухону комаров добывать. Пока шешнадцать пудов сушёных не добудешь – с тамошних болот не выпущу.

У мужика и рот нараспашку. Как-то идея промышленной заготовки комаров – для «Святой Руси» новизна невиданная. Для чего? – А фиг его знает. Я ещё не придумал.

Тут ему представились подробности реализации моей угрозы. И челюсти захлопнулись со стуком. Аж зубы заскрипели. Пока рот закрыт – врать трудно. Ещё, говорят, помогает натянуть презерватив на голову. Но у меня, пока, с резинотехническими изделиями…

– Забота у меня простая. Люди на Святой Руси про Всеволжск не знают. А то – знают выдумки ложные, кривды-неправды. От чего имею я немалые ущербы и негоразды. Вот задача тебе: придумать рассказ о городе моём. Чтобы человек прохожий мог такое, про между прочим, в кругу людей простых, на торгу ли, на перевозе, на паперти… в ином месте, где люд собирается… отбалаболить. И тем интерес и дружелюбность к Всеволжску – распространить. Понял?

Хотен, плотно сцепив челюсти, глупо лупал глазками.

– Срок – до утра. Ты ж неграмотный? Завтра пришлю к тебе из учеников кого. Пусть запишет. К вечеру приходи – отыграешь. Брехню свою сочинённую. Будто ты – тот прохожий, а вокруг тебя – лодочники-возчики. И как ты им врать будешь.

…

Так начало развиваться ещё одно направление моей деятельности: агитация и пропаганда. Точнее – одна из разновидностей. Ибо уже само моё существование, успехи новизней моих – работали на то. Доказывая преимущество моего образа жизни, моего города. На то же работали и фактории, и бродячие коробейники, и множество людей моих, одним фактом бытия внушавшие аборигенам чувство: Воевода – ого-го-го! Всеволжск – ещё ого-го-истее!

«Всякая война выигрывается прежде в умах людских. А уж потом – на полях сражений».

В той войне, которую я вёл с исконной посконностью, со средневековостью, косностью, «святорусскостью» здешнего общества, появился ещё один вид оружия.

* * *

В здешних местах и временах основными источниками знания об окружающем мире являются слухи, сплетни и мифы.

В строгом смысле слухи – коллективные, внеличные новости, сплетни – приватные сообщения, затрагивающие лишь некоторых, избранных. Слухи – актуальная общенародная мифология, сплетни – достояние локального сообщества, социальной или профессиональной группы. В условиях средневековья, где многое персонализируется, где страна – её государь, вера – её пророк, слухи постоянно выражаются сплетнями и наоборот.

Слухи, сплетни, анекдоты – индикаторы целостности общества. Если из каждого водопроводного крана ругают Путина – страна едина. В информационном поле – общий персонаж. Отношение ругани к реальности – не существенно. Если персонажи разные – пошла фрагментация.

Именно этот мутный поток и создаёт для нормального русского человека образ того, что находится «за околицей». Образы столь устойчивые, что и прямые показания очевидцев, побывавших в иных местах, отбрасываются, как ложные выдумки.

Российский солдат, середина 19 века, возвращается с Кавказа и рассказывает односельчанам:

– На Эльбрус-горе снег круглый год лежит.

– Брехня! У нас на пригорках снег первым сходит. А там-то – повыше, к солнцу – поближе.

– Чечены промеж себя ручками срастаются и так парочками по горам скачут

– Истина! Слыхивали. Потому-то они такие злые.

Информация в таком пространстве живёт по специфическим законам изустной передачи, «испорченного телефона». Она должна быть «новой» – чтобы вызвать интерес, но – «старой», чтобы не вызвать отторжение. Не должна противоречить известной «картине мира».

– Земля вращается вокруг Солнца!

– Бред! Мы ж видим, как Солнце всходит и заходит.

– А вот эпициклы Птолемея…

– Дайте убогому в морду. И выкиньте за ворота.

Понятно, что знания о мире просачиваются в умы людей. Медленно, по капле. И, одновременно, по этой «картине» прокатываются мутные валы новых сплетен и слухов. Потом-то, через столетия, остаётся «сухой осадок». Постправда. Сильно «пост-».

– За морем живут песьеглавцы.

Сотни людей побывали «за морем». Вернувшись в свои общины, эмоционально, достоверно («своими глазами видел!») – рассказали. Серьёзные, уважаемые люди. Часто с оттенком святости – паломники. Как не поверить?

Кроме них есть десяток, которые говорят:

– Нет песьеглавцев. Выдумка.

У этих рассказчиков – нет эмоциональной реакции слушателей. Нет главного, ради чего стоит рассказывать, стоит слушать. Они – не интересны никому. Никому, кроме тех немногих, кто реально собирается пройти их путём, кому нужна не «правда» (которую – «все знают»), но истина (от которой зависит собственное выживание). Это – дальние купцы, предводители воинских отрядов, государи. Элита. Точнее – малая её часть.

– Намордники грузить?

– Не надо. Песьеглавцы – выдумка. Лучше – бочку сала.

Беда в том, что этот путь распространения знаний – через реально заинтересованную в истине часть элиты – мне закрыт: конфликт интересов. Я бы их всех… «видел в гробу, в белых тапочках».

Хотя, конечно, бывают отдельные приличные люди.

Передаётся не информация, а эмоции, которые она вызывает.

– Сколько было разбойников против Ильи Муромца? Двадцать или сорок?

– А это важно? Главное – много. Пусть – сорок. Тысяч.

Здесь нет целенаправленного вранья. Да и вообще – число никого не интересует. Важно чувство. Которое этим числом вызывается.

– На Куликовом поле было шестьсот тысяч татарского войска. Так – в летописи написано!

– Врут! Там столько места нету!

– Есть! «Ой ты степь широкая, степь раздольна-а-а-я…».

Наконец, стилистика. Разная в разных жанрах. Былины с их зачинами и повторами – одно, жития – другое. Сказки волшебные. Сказки бытовые. С обязательной неожиданностью, загадкой и разгадкой. Обязательно – со счастливым концом.

«Стали жить-поживать да добра наживать».

Частушки и их обязательный парадокс, выверт ожидаемого.

«Я иду мимо плетня

Собаки лают на меня…»

Чего уж проще? Абсолютно нормальная повседневная и повсеместная ситуация. «Все так живут». И вдруг…

«Чего, собаки, лаете?

Ведь вы меня не знаете».

Но ведь собака и сидит на цепи для того, чтобы лаять на незнакомого человека!

Кое-какая аналитика по русскому фольку в молодости на глаза попадалась. Я мог хоть понимать образы и обороты, которые мне подсовывали. И нагло дополнять:

– Ой ты матушка, мать сыра земля…

– Годится, но можно разнообразить: «Ой ты батюшка, камень бел горюч».

Почему на Руси камень – «бел горюч»? Что за минерал? – Никогда не видел. Но былины именно такое вспоминают.

Впрочем, я не настаивал. Опыт собственной сценарной деятельности, когда из десятка листов моего текста оставалось 1–2… Ребятам эти слова говорить, самим затрещины получать. Они допустимые границы чувствуют лучше.

Сделанная мною колода «карт Проппа» произвела впечатление. И не только на «сказочников» – «картишки» воспроизводились и активно использовались в приютах. Детишки получали массу удовольствия, тасуя эти картинки, сочиняя разные истории и попутно развивая креативность с ассоциативностью и разговорностью.

А вот Хотен покрутил носом и недовольно фыркнул:

– Хрень. Я и сам знаю – как оно врать. Надоть – по обычаю.

Что ж, «побочный результат – тоже результат». Сочетание стилистических штампов 12 века со структурным анализом мифологии из века 20 – давало ускоренное развитие подрастающего поколения. Ещё один элемент моей «форсированной педагогики».

* * *