Текст книги "Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Ладно, Ванюша, хватит философствовать – вздремни полчасика. Потом дальше поскачем. Хорошо бы вдругорядь на волков не нарваться…

…

Нарвались. Только не на волков и не в лесу.

Верстах в пяти выше Костромы – «богатырская застава». Несколько саней, на одних – будка, оттуда из всех щелей дым валит – «богатыри» греются у очажка, выпряженные, привязанные к оглоблям, лошади, поперёк наезженной полосы на снегу рогатка – бревно на кОзлах. Перед ней выходит бородатый мужик в железной шапке и меховой шубе, важно поднимает руку, зычно провозглашает:

– Стой! Застава Костромская. Кто такие?

Мы идём тремя тройками. Возницы – ярославские, в первой тройке – двое гридней, у нас с Суханом по пятипудовому мешку овса под боком. Первая тройка начинает убавлять ход.

Из будки вылезают стражники… Вдруг во вторых санях поднимается Сухан, наклоняется к вознице, что-то говорит, тот, продолжая натягивать вожжи, придерживая лошадей, что-то отвечает… и вылетает с облучка в сторону, на снег. Сухан, ухватив вожжи, нахлёстывает коней, рычит по-медвежьи и гонит их вправо, через невысокий снежный гребешок на соседнюю полосу нетронутого снега.

Зачем?! Почему?! Мой зомби взбесился?!

Многолетний уже опыт, рефлексы, наработанные до автоматизма… Разбираться – потом.

Первая тройка уже останавливается перед рогаткой, а я, перегнувшись к своему возчику, ору ему в ухо:

– Вправо бери! Следом! Не останавливайся!

Он поворачивается ко мне, натягивая вожжи, туповато спрашивает:

– Чегой-то? Эта… вот… застава же…

Выдёргиваю у него кнут, прижимаю за шиворот, сгибая к коленям, хватаю и вытягиваю правые вожжи, нахлёстывая коней кнутом, ору:

– Бар-ра! Пошла! Ур-р-р-у-у-й-я-я!

Кони вздёргиваются, чуть не обернув сани, выносят через снежный вал в сторону, по следу, пробитому упряжкой Сухана, несут дальше. А у первой, уже совсем остановившейся перед рогаткой тройки – убивают ярославцев.

Факеншит! Как всегда! «А брони везли следом на телегах».

Кольчуги гридней – в их же санях. Но нужно хоть пару минут, чтобы надеть. А ярославцев уже бьют сулицами. В грудь, прикрытую только полушубком с кафтаном. Протыкают насквозь, так, что наконечник, прорвав одежду, вылезает из спины. Из спины нашего ночного спасителя. Разумного, бывалого гридня.

Тут же рубят топорами его напарника – мужика помоложе. Рубят – в голову. На которой всей защиты – шапка заячья. Мы же только что, несколько часов назад, с ним рядом горящими ветками в волков кидались…! Он же чётко так… чуть в морду матёрому не попал. А вот нынче…

Вон, и сбитого Суханом возчика поймали. Мужик на колени встал. Характерное движение одного из его собеседников: топором вниз и сразу, пока уже труп – ещё не упал, хлопок по рукояти влево. От такого – череп разваливается на части, половина в сторону отлетает.

Сухан останавливает тройку метров за триста, мы догоняем, становимся рядом. Мой возница, молодой парень, неотрывно смотрит назад, плачет, дрожит губами, тычет рукой:

– А… эта… как же…

Да, факеншит, чуть не влетели. Точнее: мы-то – «чуть», а они-то… «по самое не балуй».

Насмерть.

Охренеть.

Насколько близко.

На ровном месте. В смысле – на ровной дороге.

А чего удивляться? – Русь же! Твою маман… В нынешний день господь судил так. В завтрашний… поглядим. Если будет чем.

Тут есть одна подробность…

Я удивлённо смотрю на Сухана:

– Почему повернул?

Он флегматично объясняет:

– Шиши.

– Ага… А как узнал?

– Мечей, броней – нет. Шуба – хорёк. Под рукавом – прореха. Кони. Гридни на клячах?

А как же наши ярославцы? Проспали? – Похоже на то. Бессонная ночь с волчьей стаей. Прикемарили в равномерном беге тройке по льду, не сразу заметили, не сходу сообразили… не удержали «ухо востро». Мой-то зомбяра – под меня выучен, к «рваному» сну привычен.

– Логично. Но… А ты… ты ж решение сам принял! Ты сам понял, ну, насчёт шишей, сам решил, сам… вот возчика сбил, тройку в сторону увёл. Суханище! Так, выходит… заклятие волхвов голядских кончилось?! У тебя душа нынче есть!

– Ну.

Что «ну»?! Как это «ну»?! Волхвы же из него душу вынули! В палец костяной спрятали! Его же души лишили! «Свободу воли» – отняли. Он же мог только по приказу! Я ж за ним как за малым ребёнком! Он же даже в сортир сам не мог…! А теперь, выходит, он свободный человек… «В своей воле»…

– И как оно? В смысле – своим умом?

– Нормально.

Офигеть! Человек – стал человекам! Перестал быть мертвяком ходячим! А ему просто… «нормально».

– И давно?

Это у него вот только что произошло? Когда увидел опасность… Нет, кони его бояться раньше перестали…

– С Ярёмы Зуба.

Как это? Это ж когда было! Это ж ещё до Бряхимовского похода! Когда мы в усадьбу Рыксы попали. «Как кур в ощип» – в разбойное кубло. Точно, было там что-то такое… он сказал или сделал… сам. Без моего приказа. Что-то тогда моё внимание царапнуло. Но… некогда было разбираться. А после… такой же как всегда.

– А чего ж ты раньше не говорил?

– Ты не спрашивал.

– Ну… Хоть похвастал бы! Это ж чудо! Душа вернулась!

– Не. Не вернулась. Новая выросла.

– Что?! Вот так враз?!

– Не. Проблесками. То, вроде, чувствую её. А то вроде – нету.

– Ишь ты… А свойства твои? Ну, там, слух удивительный, память, сила, выносливость…

– Ты ж сам видишь.

И правда. Весь нынешний изнурительный «вестовой скок» с Суханом проблем не было.

Почему? – Похоже… Пока он был в отключке… э… в «бездушье» – я его гонял. Болевые рецепторы были отключены гипнозом голядских волхвов, а мне было интересно иметь подле себя крепкого охранника. Да и вообще – интересно. Он делил со мною каждый день всякие… хлопоты. А ещё мы с Артемием его в качестве живого «видика» приспособили. Боевой тренажёр с памятью. Отчего он и приобрёл… некоторую физическую форму. Экстремально выдающуюся.

Как-то мне… С одной стороны – радостно. Что человек, который годами возле меня, который меня не раз защищал, спасал, хлеб и кров делил… – выздоровел? Душу обрёл. С другой…

– Раз ты теперь… ну… одушевлённый – тебе чего-нибудь хочется?

– Чего?

– Ну… я не знаю… кафтан дорогой, конь резвый…

– Не. Чего надо – есть. А лишнее… не с руки.

– А… бабу? Какую-нибудь… такую-эдакую?

– На что? Бабы сами… отбоя нет. А одну… на кой?

– Так… А палец?! Костяной палец, в который душу твою волхвы спрятали? Я ж его на груди, возле креста ношу…

Я несколько суетливо полез к себе под одежду, пытаясь вытащить этот, можно сказать – намозоливший шею, «сувенир». Сухан остановил:

– Не надо. Я его и поныне чую. Он – на тебе, и мне ведомо – в какой ты стороне.

Я принялся запоясывать шубу, пребывая в немалом смущении. Как-то я в такие ситуации… когда зомби не только встал-пошёл. А ещё и душу вернул… Нет, не вернул – новая выросла.

Столько слышал про зомбирование, про всякие зомбоящики… А вот как оно назад, в люди…

Офигеть. Факеншит уелбантуренный! Первый раз с таким сталкиваюсь! И как же теперь…?

– Так у тебя совсем никаких-никаких желаний нет?

– Есть.

О! Наконец-то! У живого человека должно быть много разных переменчивых желаний!

– Какое?

– Ехать.

И он кивнул в сторону оставленной позади разбойной заставы.

Едрёна матрёна! Они ж там наших коней распрягают да засёдлывают!

Ходу, родимые, ходу!

Уж и не знаю – с согласия Костромского тысяцкого Бориса Жидиславича такое безобразие творится или нет, а кубло разбойное надо чистить. Дядя Боря «лямку не тянет».

Я то удивлялся изменениям, произошедшим с моим неотлучным зомби – вижу каждый день, а не заметил – появление души! то задумывался о наведении порядка в Костроме. А тройки уносили нас вниз по Волге. Шиши, поглядев на нашу резвость, повернули назад.

У устья Унжи наскочили на ещё одну команду. Другие – издалека видать. Характерное единообразие в одежде, оружии, упряжи. И стяг над берегом – «Чёрт на тарелке». Мои. Землемеры, егеря, лесорубы.

В РИ это место назовут Юрьевцем. Не по Долгорукому, а по внуку его, который здесь крепостицу поставит почти перед Батыем. В АИ – самому приходится.

Дальше как-то легче, спокойнее. Вроде бы – та же Волга, те же леса по берегам, а такой тревоги нет – моя земля. «Я – дома».

В Городце я «завис» – кучу дел пришлось решать спешно, по телеграфу. Особенно «горячих» здесь, в нынешнем продвижении Всеволжска вверх по Волге, в очень ограниченном времени – последние недели перед ледоходом.

Пока у меня нет однозначного запрета Боголюбского – делаю как уговаривались.

…

– Ну что, Урюпа. Был ты душегуб, стал градоначальник. Не худой. Я гляжу, ты тут Городец славно обустраиваешь. И округа по уму становится. И помощники у тебя разумные, вроде. Дело понимают, что, к чему – соображают. Сам-то не заскучал?

– Ты, Воевода, это к чему?

– В Кострому посадником… Как?

– Вона чего… А…?

– Решаемо. Давай-ка прикинем…

Через неделю воинский отряд с Чарджи во главе, с Чимахаем в роли «разносчика слова божьего», с пересидевшем у меня зиму Гладышем, с Урюпой и другими многими гражданскими людьми и необходимыми припасами – двинулся от Городца вверх по Волге. На Унжу, в Кострому, в Галич…

…

По приезду в Городок я собрался-таки с духом и, понимая, что тянуть уже нельзя – Тихое Лето доберётся до Боголюбова, а надо, чтобы моё донесение попало к князю Андрею раньше, сел сочинять послание. Отчёт о провале.

Подробностей – минимум. Но – чтобы у Боголюбского не возникло подозрений. И таких, чтобы не выглядело, будто я пытаюсь отвлечь внимание на мелочи. И, безусловно, ни в коем случае, что я – беглый холоп. Который убил своего хозяина.

Тут уж для него не будет иметь значения – кто я и чего сделал. У него – «твёрдые принципы». Мне смерть – однозначно. Хоть бы я из земли золото возами выкапывал и ему слал – неважно. Он – правдоруб и законобдень. Фанатик законности и столп православия.

Вот если бы я Хотенею отдался, у него остался, да Андрею весточку послал. То он… меня бы выкупил. Может быть. В челядь дворовую определил. Коли бы доказал годность свою – в помощники скарбника поставил. А чего? Читать-писать умею.

Нет, не годен. Я пишу с разделением на слова и скорописью – на Руси так не умеют, правильным письмом – не считают.

Ну, другое бы чего сыскалось. Стремя господину держал бы да ответствовал. Когда спросят. Он бы меня ценил. Даже порол бы не сильно. За не совпадающие с его мнением сентенции. Даст по-отечески в морду. Сапогом. Чтоб место своё помнил. А потом, поди, и одарит. Теплыми портянками, а то – и штанами новыми.

Виноват – портками.

Но убийство Хотенея… – смерть без вариантов.

Даже картинка того, что я на церковном дворе шапку не снял… уже нехорошо. А уж попытка самообороны против вятших…

– Ты ж в сермяге? Какая у сермяжника может быть оборона? Сам дурак.

По счастью, Андрей привычен к краткой, командной речи. Кавалерист – «неколи рассусоливать». Я об этом уже…

Короче: опознали смоленские стражники. И это правда – спаситель мой. Пришлось убивать. И быстренько сваливать. Спасая свою голову и твою, княже, честь. Я ж там – твой шпиён был. Коней оставшихся тебе Тихое Лето приведёт, сёдла он продал. В прочем – следую нашей договорённости: отправляю людей в Кострому и Галич, две бригады строителей вышек в Боголюбово… и т. д.

Лазарь отнёс моё послание Боголюбскому, получил обычный недовольный фырк. И две фразы:

– Серебро привёз? Пусть делает.

Позже я узнал – был у Андрея в Луках свой человечек. Ситуацию тот уловил со стороны, без некоторых важных подробностей. Все подумали на новгородцев, на людей Якуна. Наш уход к Ильменю был тому подтверждением. Ропак, вернувшись в Новгород «на всей своей воле», пытался вести сыск какого-то здорового лысого мужика из смердов или дворовых. Но времени у него не было: «Станем промышлять о себе, не то начнут об нас другие промышлять». Другие – начали.

Чарджи повёл караван вверх по Волге, а на Днепре в этот день принял свой смертный час Великий Князь Киевский Ростислав Мстиславович. «Тихим голосом читая молитву, смотря на икону Спасителя и проливая слезы Христианского умиления».

Закончилась эпоха.

Здесь, среди сугробов над Волгой это незаметно. Да и вообще – не думаю, чтобы на «Святой Руси» это понимали. Но я-то, попандопуло иггдрасилькнутое, «прозревая грядущее» по учебнику истории, чувствую: кончилась Русь Киевская, начинается Русь Московская.

Ещё «дышит» «путь из варяг в греки», ещё не было погромов итальянских купцов в Константинополе, ещё не случился захват крестоносцами Константинополя, ещё не пал Иерусалим. Ещё не вышли на Балтику массово немцы, Ганза – в зародыше. Границы государств и вер ещё не сдвинулись. Торговые пути и экономики только набухают, только собираются перераспределиться.

Но я-то, кукарекая с верхних ветвей мирового дерева Иггдрасил, понимаю. К древней новгородской «свободе», круто замешанной на ещё родовой архаике с вкраплениями торгашеской продажности, к стремительно нарастающей раннефеодальной «братской любви» рюриковичей, в форме бесконечной междоусобной войны – естественной, обязательной фазе феодализма, добавляется третья… «тень». «Намёк». Сам ещё этого не осознающий.

«Тень кровавого самодержавия».

Рано. На четыре века раньше Ивана Грозного.

Именно по его приказу умрёт последний удельный князь на Руси – двоюродный брат царя Владимир Андреевич Старицкий.

В 1569 году, при возвращении из похода, на одной из ямских станций Старицкий был окружён отрядом опричников Малюты Скуратова и Василия Грязного. Вместе со старицким князем погибла его жена и дочь, чуть позже «отравили дымом» его мать.

До этой «радости» – четыре века. Раздробленности, удельности, братоубийственности. Естественного, историчного, по законам природы и общества, развития. «Силы вещей», «по тому самому Исааку».

Эти четыре века… это «естественно»? С гибелью двух третей городов и трети населения за четыре года «Батыева нашествия»? С ежегодными – столетиями! – набегами ордынцев, ногайцев, казанцев, крымчаков… с регулярно уводимыми многотысячными полонами? С реконкистой от Миндовга до Сталина, при котором только и были возвращены под «общерусскую шапку» последние из нынешних земель государства древнерусского?

Может, эти века – «неестественны»? Может, если «намёку» – намекнуть, а «тень» – оттенить… Ну и там, всякого чего… создать условия, учесть обстоятельства… производительные силы и производственные отношения… поташ со стеарином, пикелевание со сталеварением, соломки подстелить…

Марксизм, безусловно, рулит. Форева! Но уж очень глобально. Как за зайцем с водородной бомбой гоняться. Жаркое будет. Но есть ты его не станешь. Ибо – нечем.

А вот как бы мне тут… уелбантурить? Чего-нибудь эдакого?

Мне?! Дерьмократу и либерасту?! Пролетарию и посылалию?! В провозвестники и созидатели «кровавого монарьхизьма»?!

Ваня! Будь реалистом! Марксизму – пофиг. Что твои личные завихрюшки, что либерастия с дерьмократией. Ему же – одного надо. Как в сексе: что бы «силы» соответствовали «отношениям». А что там внутри… «лепота и человецах благорастворение» или «вставай проклятьем заклеймённый» – ему без разницы.

* * *

А что говаривал по этому поводу наш, знаете ли, т. Ленин? А он, когда ему толковали, что пролетариат в России слаб и малочисленен, что в крестьянской стране не может быть пролетарской революции, удивлённо спрашивал:

– Но мы же взяли власть? Не отдавать же её обратно эксплуататорам.

* * *

Дело за малым: взять власть в одной, отдельно взятой стране. И устроить здесь… абсолютизм.

Чего?!!!

Да факеншит же!

«Ванька плешивый – делатель королей»… Бредятина третьей выгонки!

Причём ближайший кандидат на должность царя – Андрей Юрьевич Боголюбский – в Иваны Грозные не годится. Слаб. Гуманен.

Кто?! Боголюбский?! Казнелюб и законобдень?!

Да. Увы. Братьев, родных и разно-юродных – не режет. «Родную кровь проливать – грех». Ему с удельщиной не справиться. Просто по мягкости характера, по границам допустимого.

Ну и кому тогда всё это дерьмо расхлёбывать? Как тебе, попандопуло из эпохи плюрализма, феминизма и охраны животных, ипостась Малюты Скуратова? Противно, с души воротит? – А ты давно в русских городках бывал? Там же дворов полторы сотни – уже много! И каждую неделю из церкви везут детские гробики.

Можно не заметить. Можно перекреститься. «На всё воля божия». И дальше, по своим делам. Хрусталь варить или, там лепесточки в гравитационных веялках загибать. А эти – пусть мрут. Или как?

«Шаг вперёд есть часто результат пинка в зад». «Пинок» я получил. История в Луках заставило заново оценить себя, окружающее… Подумать. И принять решение.

Об этом позже.

Конец девяносто шестой части

copyright v.beryk 2012-2018