Текст книги "Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– И чтобы нынче уже тебя в моём городе не было. Нам лживого пастыря ненадобно. А останешься – велю палками бить.

По моему суждению – прямой промах Антония. Нельзя было человека с таким характером, с такими склонностями – сюда засылать. Стареет Антоний, прежде он так маху не давал. Подзабыл, что в Южной Руси (Киев, Белгород, Чернигов, Переяславль…) иерархов ставят по приказу сверху. А вот севернее… В Турове, Новгороде, Ростове епископов нынче народ выбирает. Митрополит же – рукополагает избранников.

* * *

«Северный» вариант ближе к Определению Поместного собора 1918 года – выборам клиром и мирянами. После победы большевиков и архиереям приходилось быть… демократами.

«Южный» же соответствует исключениям:

«В исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного, допускается назначение и перемещение архиереев высшей церковной властью».

* * *

Сходно и на более низком уровне: иерарх пресвитеров по приходам поставляет. Но примут ли пастыря прихожане – им решать.

Об этом же и угроза Великого Князя Киевского Ростислава (Ростика) патриарху Константинопольскому: будешь слать митрополита без моего согласия – сам с епископами следующего выберу.

Тема – давняя, со времён раскола, с Климента Смолятича – постоянная. А нынче, в землях Суздальских – особенно наглядная. Ныне здесь власть светская многих людей духовных побила – выкормышей Феодора Ростовского наказывали. Суздальскому боярину – посаднику Коломенскому – вышибать дурных пастырей – не в диковинку.

Ободранный вирами епископский наместник бежит из Коломны в Рязань. А к Мурому из Рязани, тем временем, идут Иона с Елизарием.

Я учёл опыт Коломенской стычки. Последствий было несколько. Из наиболее широко известных: установление законодательно моих проповедей Николаю и Акиму. В казённом кафтане на колени – только перед иконой да могилой. Во всех других делах – кивок головой с прямой спиной. Под страхом лишения чина и ссылки. Что ломало, в частности, исконно-посконный вид «явления попа народу». Казённым людям пришлось избавляться от привычки «припадать и лобызать».

Был разослан циркуляр, были наказанные. Ну, не умеют русские люди прямо стоять, в лицо смотреть! Разве что – на войне.

С другой стороны – были попытки людей моих нагнуть. «За невежество, за гордыню, за неуважение явленное». С пытавшихся… взыскивал.

Новый обычай внедрялся тяжело, скандально, иной раз – и кроваво. Немало добрых людей потерял. Из-за мелочи мелкой – «гибкости в поясе».

Но шелестело по Святой Руси: люди всеволожские – ни перед кем спину не гнут. Хочешь в миру прямо стоять – иди к Зверю Лютому.

Глава 513

У меня в Муроме стройка идёт – училище поповское ставится. Иона хоть и ушёл в Рязань, а свой город без присмотра не оставляет. Выпросил пожертвование у одного из местных бояр – кусок земли чуть выше города, с людьми полезными свёл. Иону в Муромских землях уважают, к просьбам его – отзывчивы.

Я мастеров послал, строим там, по нашему проекту, такой здоровенный… кампус.

Когда мой главный архитектор – масон Фриц из Кельна, про мои хотелки услышал – начал на себе волосы рвать.

– Нихт! Унмоглиш! Невозможно! Не бывает!

Сели считать.

* * *

Население «Святой Руси» – 8 млн. душ, 850 тыс. семейств. По европейским нормам средневековья – один приход на 100 семей. По Императорским конца 19 века – 60. Мне имперство это… ну совсем неподъёмно. Тут хоть бы на европейский уровень пролезть.

Нужно 8.5 тыс. храмов. Минимум. В больших храмах службы ведут несколько священников. Хорошо бы иметь такое же, или чуть больше, количество диаконов. А реально – тысяч пять приходов. В большинстве – один поп. Нужно, примерно, 17–20 тыс. церковников. Имеем 6–7 тыс.

Вторая тема – качество.

Образование у попов – домашнее. Потомственные пастыри.

Лет с 8-12 попович начинают помогать родителю в церкви, на клиросе поёт, свечки меняет. Научается «Псалтыри» «на зубок» и кое-какому Евангелию. К 16–20 попадает на епископский двор, проходит тестирование, стажировку, курсы повышения квалификации. Женится и рукополагается. Обычно – в диаконы. Отслужив лет 8-10, пройдя повторную квалификационную проверку, годам к 25–30 становится попом, поставляется на приход.

Средняя продолжительность жизни мужчины здесь – 39 лет. По естественной убыли каждый год «Святой Руси» нужно полтыщи новых «батюшек». Для десятка русских епархий – приемлемо. Но на пределе. Результат – качество «новиков» невелико. Ни – в смысле грамотности, ни – в смысле морали. Наследственность профессии, всеобщее родство-свойство, низкий уровень конкуренции – не способствуют.

Периодический «впрыск» иностранцев, прежде всего – греков, болгар, моравов – систему поддерживает в тонусе. Приходят люди, с кланами потомственных «вероучителей» не связанные, знания, полученные «у источника», приносят. Но раскол… – длительное прерывание «впрыска».

Система загнивает с обеих сторон.

Местные – друг с другом повязаны. «Рука руку моет», «свои люди – сочтёмся». Старательно препятствует приходу «иноземцев». А те и рады – ехать в дикую холодную страну раскольников и язычников никто не хочет, патриархат шлёт… «на тебе боже, что нам не гоже».

В результате: священнослужителей – недостача, качество их – негодное, да и сидят они – не там. Новопоставляемые разными правдами-неправдами пытаются перебраться в города – там приходы богаче, к боярам под крылышко – там «масляннее».

Конечно, и среди священников есть достойные люди:

«Его богатство – мысли и дела,

Направленные против лжи и зла.

Он человек был умный и ученый,

Борьбой житейской, знаньем закаленный.

Он прихожан Евангелью учил

И праведной, простою жизнью жил.

Был добродушен, кроток и прилежен

И чистою душою безмятежен.

…

Примером пастве жизнь его была:

В ней перед проповедью шли дела…

Он слову божью и святым делам

Учил, но прежде следовал им сам».

Ещё есть зубры вроде Черниговского Антония или Смоленского Мануила. Есть талантливые и хорошо грамотные люди из молодёжи. Но они погоды не делают.

* * *

Раскладываю эту цифирь перед Фрицем. Он, как болванчик китайский, кивает. И пропускает мимо ушей. Ему это всё… он – архитектор. А не архиерей. Даю вывод:

– Итого, для восполнения естественной убыли, повышения качества и приведения числа приходов к нормальному количеству в обозримые сроки, требуется выпускать 1.5 – 2 тысячи обученных священнослужителей ежегодно.

Он ещё кивает автоматически, а я продолжаю:

– Обучение меньше, чем три-четыре года – не сделать. Отчего количество бурсаков – шесть тысяч. И, минимум, пол-столько – обслуги. Итого – десять тысяч. Жильё, учебные места, склады… и прочее.

Тут до него доходит. Он весь багровеет. Сказать не может – только слюни в разные стороны летят. Слюнявчик ему, что ли, подарить?

– Нейн! Думхейт! Унмоглиш! Нур таусенд ин дер штадт!

Насчёт последнего – он прав. В Муроме – около тысячи жителей. С посадами и подгородними – тысячи три. Фактически, речь идёт о том, чтобы построить новый Муром, втрое больше нынешнего.

Этот разговор был вскоре после моего «обретения бессерменского серебра Богородицы». Фриц пыхтел, ругался и фыркал, но постепенно…

Задачи уровня – не один дом, а целый город – у меня возникали. И – решались. Накапливался опыт. Уникальный. Вот его, Фрица из Кёльна, личный. Не – «домостроителя», а – «градостроителя».

Такие люди в мире где-то есть. Один-три. Очень редко возникает задача построения целиком города.

Городец? Радил? Не уникальный для «Святой Руси», но и нечастый пример. В России будут строить города «пачками». В 17 веке, в 20-м… Пока – пара-тройка в столетие. Да и Радил строил именно «город» – укрепления. Остальное люди делали сами.

Обычно правители требуют храм или монастырь, замок или башню. Одно-два здания.

Повторю: то, что Фриц такой – не только его особый какой-то ум. Хотя и это есть. Он – попал. Попал в место, где постоянно возникают такие задачи. Он их решает. И, при этом, уникальным образом умнеет. От чего перестаёт кричать «Нейн!» по каждому поводу.

Прошлой осенью загнал его в Муром – посмотреть площадку. Был вариант построиться выше, у Карачарова. Ещё два варианта рассматривали. Ионе удалось вот это место в дарение получить. Хорошо: помимо рельефа, леса, воды есть ещё проблема с трудовыми ресурсами. В самом Муроме – с этим полегче.

Иона перешёл в Рязань, но дело начал: всю зиму шла заготовка и доставка леса. По весне Фриц съездил на место, провёл разметку местности, наняли землекопов, плотников – пошла стройка.

Верхушка стройки – моя, деньги – мои, комплектация – кирпич, вьюшки-задвижки… – от меня. Пришлось таскать грузы учаном из Всеволжска к Мурому. Бурлаками. Что здесь – невидаль. Хотя бурлаки на Оке в 19 веке будут дольше, чем на Волге.

* * *

На «Святой Руси» – бурлаков нет. Слово – от монгольского барлаг (слуга, батрак. Не путать с огненным подземным чудовищем из «Властелина колец»). А закончатся бурлацкая тяга – в СССР запретом в 1929 году по постановлению НКПС.

Эти ж гадкие коммуняки! Подрывали здоровье простого русского народа, препятствовали, понимаешь, прогулкам на свежем воздухе по речному бережку с баржой на верёвочке. Это ж все знают!

* * *

Очень полезное занятие. Пройти ножками по бережку… Одно устье Теши чего стоит. Все негоразды – сразу вылезли. Мурома местная попыталась… Два селения – выжгли, пять – выселили. Не надо на путях безобразничать.

Я туда вложился, полгорода с моих рук ест, у меня там люди работают, фундаменты первой очереди уже выложены, стены пошли… Тут в Муроме наместника меняют. Тревожно как-то… Надо глянуть.

Я поспел в Муром на полдня раньше наместников. Из-за телеграфа знаю как они идут – можно время рассчитать. Пообщался с местной верхушкой, с приёмышами Ионы. Он приют потихоньку расширяет – я на прокорм сиротам подкидываю, воспитателей поставил толковых. Эти полсотни подростков – зародыш будущего училища. Понятно, что мне интересно: как их кормят, чему учат… за мои-то денюжки! Есть у меня кое-какие пожелания. Особенно, после собственных, с Трифой, экзерцисов.

Да не про секс я, а про педагогику!

Хотя, конечно, сходство найти можно. «Впихивание невпихуемого». Здесь – знаний в мозги неука.

Оставил Трифену, с собой на «Ласточке» привезённую, со здешними бурсаками разбираться, сам – на стройку. Первая церковка уже сделана, освящать пора. На казарме – стропила ставят, учебный корпус – черепичкой кроют, едальня – функционирует.

Трёхразовое горячее питание для работников – обязательно. При 14-16-часовом рабочем дне – иначе никак.

Проколы видны: рамы надо из Всеволжска тащить – местные плотники… пусть они чем-нибудь другим занимаются. Стекла. И – стекольщиков. Провалы с коммуникациями. Выгребные ямы – не сделаны. Колодцы – не выкопаны.

Факеншит! Воду с Оки пьют! Некипяченую! Поубиваю всех нафиг! Пока мор не начался.

Дороги, приведение в порядок территории, дренажные канавы… ещё и не начинали.

Прорабы вздумали, было, возражать:

– Вот мы сделаем, а потом…

– А потом переделаете? Не пойдёт. Или делаешь сразу. Или идёшь срубы складывать на Сухону. Фриц, ты чего, людям не объяснил?

Фриц… От ушей можно прикуривать. Тут не курят, но пожар – возможен.

Может, мне его разозлить хорошенько да требушетом во вражеский город закинуть? Лишь бы он плеваться не начал. А то огнемёт с огнетушителем в одном флаконе… – неэффективно. А слюнявчик ему – я опять забыл.

Завозился я на площадке. Тут прибегает воспитанник:

– Ихние преподобия уже на двор пришли!

Пошёл в город. Солнышко уже к закату клонится, день жаркий был. Пахнет… русским летним городом. Прогретой землёй, горячими от солнца брёвнами, чуть – навозом конским, помётом домашней птицы, чуть-чуть – окской водой. Ладаном потянуло. Место то достопамятное. Задний двор церкви Богородицы, где я два горшка древних дирхемов нашёл. Рябинка та кладоискательская листочками шелестит, глухая стена дома наместника из брёвен в два обхвата…

Рядом с домом ворота распахнуты. Из ворот выбегает женщина. В слезах. Трифена.

Та-ак.

Факеншит, однако. Чтобы Трифу до слёз довести…

– Кто мою девочку обидел?

Поймал. К груди прижал. Рвётся, плачет.

– Пришлые?

Кивает. Уткнулась мне в грудь и рыдает. Аж кафтан промок.

– Бил? Хватал?

Мотает головой отрицательно. С всхлипами объясняет:

– Я ж… земляк же… как к родному… Хайре! (радуйся!)… а он…

– А он – что?

– А он… ехидно так… А, каппадокийка? И… там… пошутил… Ы-ы-ы.

И снова – в рёв. От обиды. Но уже не так безысходно. Омывание слезами ран душевных.

Типа – понятно. В каждой местности есть для соседей обидные прозвища. «Чурка» – просто первое, что на ум приходит. Как европейские греки из Салоник называют малоазийских греков – или именно из Каппадокии? Именно женщин? – не знаю. Откуда Трифа знает – тоже не знаю. Но вот, насмешку уловила, восприняла как оскорбление.

– Да брось ты! Поп – с дороги, мозги – запылились. Остряк. Замозатупленный. Сейчас пойдём, скажем. Он – извинится, вы – помиритесь.

Она головой мотает, идти не хочет, упирается.

Господи, девочка, да ведь прошли те времена, когда Ванька – лысый ублюдок мог за молодую осинку спрятаться! Подхватил на руки, понёс во двор, к колодцу.

– Отпусти. Соромно. Люди смотрят.

– Эх, Трифа-Трифена. Сколь раз тебе сказано было. Стыд у тебя – только передо мной. За неисполнение воли моей. А взгляды да толки да пересуды… ветерка волнование.

Посадил у колодца на скамеечку, давай ворот крутить. Колодец у Ионы глубокий, пока ведро вытянешь – намаешься. Кручу и по сторонам посматриваю.

По двору народ разный толчётся. Моих с пяток. Кто не при деле. С «Ласточки», с фактории, со стройки. Местных десятка два. Из духовных, приютских и городских. С пяток… не знаю. Черниговские или рязанские.

– Эй, хозяева, а не сыщется ли рушничка доброго, красавице несказанной – личико белое утереть?

Слуга в дом сбегал, полотенце принёс. Я Трифу умываю, она отмахивается:

– Не надо! Я сама! Всё уже! Ой…

Оборачиваюсь. Полное крыльцо народу. Сильно золочённого. Они, видать, раннюю вечерю в церкви служить собрались.

Знакомые лица: Иона на посох опирается. Как-то он… замучено выглядит. Похудел на рязанских харчах.

Рядом – Илья Муромец, давний мой знакомец, чуть не помер у меня на руках однажды. Ныне – тысяцкий Муромский. Бороду крутит на палец.

Ещё кое-кого видел прежде. А впереди стоит… Наверное – Елизарий. Золочёная роба и смуглая не-русская морда. Ему какой-то… прислужник на ухо шепчет, на меня кивает, и морда наместникова благостно расплывается. Радость выражает.

У них там на крыльце – паУза. «Медленно встаёт». Или – доходит? А я ж – мальчишечка простой, душа нараспашку, весь как на ладони. Я и ору себе от колодца радостно:

– О! Иона! С приехалом! Как живёшь-можешь? Илья Иваныч! Наше твоей милости! Не позабыл ещё?! Всегда рад видеть!

Тут Трифа с рушничком в руках, всхлипывает, уже чисто напоследок. Я на неё глянул и продолжаю. В голос, весело, через пол-двора:

– Эй, люди добрые, подскажите-посоветуйте, что это за хрен-неуч-раздаёбина появился во славном городке Муромском? Который раскрасавицу мою до горючих слёз довёл?

И – тишина.

Только групповой «ик» по двору прошелестел.

Все молчат, переглядываются. Иона в угол смотрит. Там корыты для свиней стоят. Чего он выглядеть пытается? Ещё один клад Богородицы?

Илья бороду на палец намотал и дёргает. Отчего челюсти у него сжимаются сильнее. Чтобы слова лишнего не промолвить? Ну, и сколько мы так будем в молчанку играть?

– Подойди, отроче, под благословение.

Елизарий высказался. Как в воду перд… Мда. Меня отроком… уж и не вспомню когда звали. В Смоленске, в «прыщах»? И не то, чтобы много времени прошло, но у меня тут – как на войне – год за три.

А этот – ручку вперёд, ладонью вниз, вытянул, перстнем дорогим посверкивает. Милость оказывает – дозволяет к ручке пастырской приложиться.

Факеншит! Да за такую «милость» я и сам могу… приложить! В сыру землю по самы ноздри…

Спокойно, Ваня. Давай легко, весело.

– А хорош у тебя камушек, дядя. Иона за такой бы – десяток сирот год кормить смог.

– Сей перстень смагардовый есть дар владыки нашего, епископа Черниговского Антония, знак власти моей, им даденной. С самого Царьграда привезён, в Святой Софии тамошней освящён. Я наместник владычный в Муромских землях, отец Елизарий. Подойди, отроче, под благословение отеческое, приложись.

Факеншит уелбантуренный! Был бы у меня такой отец – я б ещё на пуповине повесился!

Спокойно, Ваня. «Весело подняли, весело понесли…». Да и вынесли… К едрене фене…

– Я и говорю – хорош камушек. Так Антоний его на сирот пожертвовал? Молодец, владыко, щедр. Иона, ты бы прибрал цацку, пока не попятили. Дядя-то не убережёт, прохлопает.

Дядя понимает, что над ним насмехаются. Шутки шутят. Ну пошути в ответ! Давай языки почешем, острыми словами покидаемся. Посмеёмся да разойдёмся. Человек без юмора – хуже чумы и голода. На «Святой Руси» и от смерти – смешно.

«Цените юмор и пофигизм. Они порой вытаскивают нас из таких ситуаций, в которых нас оставляет даже надежда».

Ценим, применяем. Ситуации «оставлены без надежды» – наша национальная среда обитания.

Увы, дяде нужно статус блюсть. Он не видит во мне человека – только Воеводу Всеволжского. Мутного князьца сопредельного поганского, по большей части, племени.

Буду точен: другой, сильно статусом озабоченный персонаж на этом дворе – я.

Вокруг полно народу. На пришлых мне плевать, но здесь и мои, и муромские. С которыми мне жить и работать. Если я позволю этому… чудаку золочёному меня «нагнуть», мою женщину до слёз доводить… количество вынутых кубических саженей грунта и положенных погонных саженей брёвен – упадёт сразу.

Да и не буду я ему ручки нацеловывать! В другой стране вырос. В тех подворотнях, где я «жизненные университеты» проходил, дамам – с удовольствием. И не только ручки… А вот такому хрену… Он мне что, «Крёстный отец»? А в морду?

Мне ссора – не нужна. Мне нужно чёткое понимание всеми окружающими: за глупые шутки по моим делам – взыскивается.

Елизарий ручку убрал, нос задрал:

– Пойдёмте же братия, в храм, паства, поди заждалась, неколи нам время на невежу переводить.

И – топ-топ с крыльца.

Факеншит! Он так и уйдёт?! Ну уж нет!

– Эт ты, поп, точно сказал. Вежества у меня маловато. Мы академиев не кончали. Однако, по простоте своей, полагаю, что коли обидел девушку по глупости, то и извиниться перед ней надобно. Проси прощения у Трифены.

И киваю на Трифу. Поп так и встал посередь двора.

– Чего?! Мне?! Самого владыки лица представителю?! У какой-то… подстилки безродной – прощения просить?!

Эх, дядя. Кому ж ты такое лепишь? Я ж – дерьмократ, либераст и это… как же его… общечеловек. Как ГБ. А кто ещё более «общечеловечен»?

Иисус прямо сказал: «Пусть бросит в неё камень тот, кто сам без греха». А ты, хоть и не камни, слова обидные – бросаешь. Судишь. А ведь сказано: «Не судите. И не судимы будете».

Худой поп, однако, попался. ПОповый.

Чем хорош колодец? – В нем вода есть. А ведро я уже достал. Вот я это ведро на Елизария и выплеснул.

Как-то у меня часто «водяной праздник» случается. То я Акима успокаивал, то на Марьяшиной свадьбе «водовозки» отработали. Теперь вот… попа умываю. Хотя здесь сам бог велел: в христианстве омовение – из постоянных обрядов. Купель – у каждого на жизненном пути случается. Тут, правда, ведро колодезное… Но вода-то – точно мокрая.

– Плохой ты поп. Не христианский. У нас на Руси – Прощённое Воскресенье, у нас – «прости, господи, долги наши, как мы прощаем должников своих». В вере Христовой прощения попросить – не зазорно. А тебя – корёжит. Гордыня тебе Христово смирение забила. Не будет с тебя проку. Иона, для чего ты эту… муху золочёную сюда притащил? Чтобы жужжала да в дерьме роилась? Так у нас и своих вдосталь.

Елизарий глазками хлопает. И стремительно обсыхает. Злость, видать, внутри огнём горит, а с одежды – пар валит. Выставил снова руку. Но уже не милостиво. Пальчиком тычет и орёт.

– Враг! Отродье сатанинское! Богохульник! Прокляну! В пекле сгоришь! Анафема!

Выразительно. Экспрессивно. Очень органично. Целый этюд по теме: «Святой праведник изгоняет беса мерзопакостного». Артикуляция хорошая, жестикуляция строго выдержана. Никакой суетни и мелкой ненужной моторики. Чувствуется вековечная школа актёрского мастерства.

Только, дядя, меня сама святая Евфросиния Полоцкая полным проклятием от царя Давида проклинала. Прямо в церкви, на ступенях перед алтарём. Вот у той бабушки-праведницы не наигрыш – вера искренняя из ноздрей паром шибала.

– Не ори, дурашка. Что ты можешь сделать мне, Елизарий? Великую анафему провозгласишь? Оно тебе – не по зубам. Ни по чину, ни по делу. Ибо анафему провозглашает собор. Но не поп бездельный. На ересиархов, а не на князей земных. Где ж ты учился, Елизарий, в каком сортире Апостольские правила восприял? Малой анафемой мне грозишь? Так ведь поздно уже! Ведь уж два года, с боя на «божьем поле» против врага-нурмана епитимья на мне. Лишён я святых Таин, молитв и духовного общения верных. Чем ещё испугаешь, поп? Интердиктом? Закрытием церквей, запретом служб для людей моих? Да кто ты, чтобы таким пугать? Разве ты епископ в землях моих? Я – не-Русь! И власти твой – сорок вёрст и край. Стрелка – не епархия Черниговская. И лезть туда – преступление. Я-то велю просто палками бить, а вот иерархи – полной мерой взыщут. Чтобы не лазал лис в чужой курятник. Что надуваешься, попище? Нечем тебя меня взять! Душу мою Сатане вручишь? Так начинай, призывай сюда Князя Тьмы! Иерей православный. И изойдёшь ты дымом и смрадом. Вместо с господином своим хвостатым. От Покрова Богородицы, от дома её, что вон, за забором стоит.

– Имать его! Бейте!

«Теологией» не вышло – перешли к «физике». Елизарий вопит, несколько человек кидается по жесту его ко мне. И – останавливаются. Как-то… пара их только. А остальные – стоят. Один там с крыльца ломанулся, да Илья не глядя руку поперёк отвёл. И Иона – глянул мельком и вновь корыта свои разглядывает. Будто вопли наместника епископского – так, шум бездельный.

Постояли. Посмотрели.

За спиной, слышу, смешок. Молодёжь от забора что-то забавное углядела.

Елизарий воздуха набрал, оглядел вокруг… выругался под нос и резвенько к воротам. Они ж в церковь собрались, службу служить.

Виноват, не промолчал, крикнул в догонку:

– Эй, поп! Ты б хоть облачение переменил! Мокрое же! Пол закапаешь – скрипеть будет. Попортишь церковку. Водицей колодезной с одежды. Или – не только водицей?

Народ хохотнул, поп припустил. С ним ещё пара-тройка, а остальные стоят.

Такое… неудобное положение. И надо бы им в церковь идти, вечерю стоять, и как-то попа проповеди после этой ссоры слушать…

– Вот, люди муромские, сами – видели, сами – слышали. Елизарий-поп к делу не годен. Смирению христианскому – не обучен. Решать – вам. Земля – ваша, церкви – ваши, вам его слушать. Ему души свои вручать, ему исповеди нести, его благословение получать. Как вы с этим… сами решайте. А я вижу, что мне с ним каши не сварить. Так что, Иона, принимай округу. А «нет» – так «нет». Тогда велю всё построенное – сжечь, всё выкопанное – закопать. Будет в Муроме дурак в наместниках – не будет в Муроме училища духовного. Думайте. Решать – вам.

Подхватил Трифену, своим кивнул да и пошёл. Работы на стройке велел остановить, работников – отпустить, барка под берегом стоит – разгрузку прекратить.

К вечеру прибегает стайка воспитанников. К Трифе:

– Госпожа учительница, а говорят, что ты больше к нам не придёшь? А правда, что «Зверь Лютый» всё построенное огнём сжечь грозится? А как же мы? Мы ж учиться пришли, а ежели не будет ничего… А жить с чего? На прокорм наш – Воевода даёт. Ежели он с Мурома уйдёт… на паперть христа ради милостыню просить?

Трифа по-успокаивала как могла. Потом ко мне:

– Ваня… может не надо так? Резко. А? Ну пошутил он… глупо. Так и моя вина есть – не надо было… как к своему… не надо было близко к сердцу… перетерпела бы, мимо ушей пропустила бы… мало ли люди глупостей сказывают…

– Елизарий – не люди. Елизарий – власть. Коли власть глупит – у людей бошки валятся. Он – ошибся. Мог поправиться – не схотел. Всяк человек ошибается. Умный – поправляется, в ошибке – винится. Глупый – своё ломит. Елизарий – не умён. Мне здесь – не надобен.

Вздохнула тяжко, успокоилась – не ей решать, улыбнулась:

– Ваня… А ведь тут двое… ломят. Как бараны. Ты-то умный. Ну, отойди в сторону.

– «Отойди»?! Вместе со стройкой?! Можно. Только что со здешними сиротами будет? Я-то приму, только каково им?

Я не говорю, но мы оба понимаем: Мурому – хана.

Городок-то и так невелик. Был Бряхимовский поход – иные с войны не вернулись. Живчик ушёл в Рязань. Иные с ним ушли. Взамен пришла стройка моя. Кто – канавы копает. А плачу – я. Кто скотину на щи сдаёт. А плачу – я. Кто зелень с огорода на торгу продаёт. Платит-то покупатель. А покупателю, хоть прямо, хоть косвенно – снова я.

Империалист! Факом меня шит! Инвестор хренов!

Я ушёл, работники разошлись, городок – замер. Снова, как два века уже, на одном своём, одному себе. Спячка на грани голода.

Глава 514

Уже в сумерках, приходит Илья Муромец. Сел на скамейку во дворе. Кваску поднесённого принял. И молчит. Даже не здоровался сегодня.

– С чем припожаловал, Илья? Посадник-то ваш где?

– Приболел.

– Болезнь – дипломатическая?

– Дупло… матическая? Не знаю. Я к ему в дупло не заглядывал. А маты были. Тихохинькие. Мда…

– И чего делать будем?

– С чем?

– Илья! Мы друг друга не первый год знаем, вместе в дела ходили. Не юли. Скажи сам себе – в чём причина. Поймёшь чего делать должно.

– Причина? Твоя… эта вот… красавица на слова Елизария обиделась, слезьми залилась. Да не с чего ссора! Эка невидаль! Бабёнке слово не так, а она уж… Пустое дело, Ваня!

– Тебе «Правду» вспомнить? «Кто зовёт чужую жену блядью – платит виру». Твой посадник с наместника виру взыщет? Или будет… дупло своё лелеять?

– Дык… эта… слова-то сказано не было! Они промеж себя по-гречески разговаривали!

– И что? Разве в Правде сказано – «зовёт на русском языке»? Смысл они оба знали. Один сказал, другая услышала. Виру посадник взыщет? Или ты, тысяцкий, сам, своим судом? А дальше? Елизарий, похоже, не прощальник. Злобу затаит. На тебе, на судье, отыграется. Не кулаком в лицо, а наушничением. Тебе это надо?

Илья сидит, вздыхает, бороду на кулак наматывает.

У тысяцкого в русском городе – много забот. К примеру – суд торговый. У наместника епископа – его, наместников, суд. И с разделением юрисдикции… бывают негоразды. Тысяцкий – командир городского ополчения. А поп – в том же ополчении «комиссар». Какие между этими персонажами возникают… коллизии – смотри историю «несокрушимой и легендарной». Или – историю библейского царя Саула.

Требуя светского суда я, чисто попутно, ломаю «Устав церковный». Ибо дело было во дворе дома епископского наместника. А церковники и их территории юрисдикции светской власти не подлежат: «И да не входит владетель в дела те…».

Топнуть на меня ножкой? А пошёл бы ты, Ванька-лысый с отседова! – Да запросто! – Что с Муромом будет? «Тихого лежания»? Точнее – такого же стояния.

– И чего ж ты хочешь?

– Елизария – выгнать. Иону – пресвитером в церковь Богородицы. Земли под стройкой – от церкви – мне.

– Много хочешь. А ну как Антоний проклянёт?

– Тебя? Переберёшься ко мне. Сто вёрст – не велик конец. А мне самому – и вовсе… ветров испускание.

– А город?

– А хоть бы и весь город. Я, Илья, всех приму. А анафему малую… Вон епархия Ростовская, оттуда попов позову, они и молебны отслужат, и епитимью снимут. У себя и училище построю.

Умный мужик, а не понимает. Судит по обычаю, по былому. Да я-то – небывальщина! Вокруг меня – всё иначится!

– Илья, я – не-Русь. Надо мною – ни князей, ни архиереев. Воля вольная. И покудова я не решил: то ли мне под Чернигов идти, то ли под Ростов. А то присылали ко мне монасей со Смоленска. Один вон, брат Теофил, очень даже. От его проповедей целые племена языческие в веру православную обращаются. Могу у Мануила Кастрата учителей просить. А то в Новгород пошлю. Им Волжский путь… Сам понимаешь – аж до дрожи. В их Святую Софию буду вклады вкладывать, их суд слушать. А то в Царьград послов зашлю. Это ж не Феодора Ростовского дела – «нельзя делить епархии». Я – ничья епархия! Я не делюсь, а образуюсь. А? Епископа выпрошу, а то – митрополита. Прямиком от Патриарха. Чуешь – чем дело пахнет?

– Чую. Сварой. Большой. И мы тут, Муром в смысле – так, мелочь мелкая, камушек придорожный. Всяк пнуть норовит.

– Во-от! Так нахрена напрашиваться?! Что людям надобно? – Мир да денежка. «Булы бы гроши да харчи хороши». Не было Елизария – было. Станет Елизарий – не будет.

– Иване, причина-то мелкая, бабские слёзы, выеденного яйца не стоит.

– Точно. Одно беда: мне мои люди – не яйца выеденные. Да и не в том дело. Елизарий попытался верх надо мной взять. Исправлять ошибку свою – не соизволил. Мне с таким – не сработаться. Муром с Елизарием? – Я встал да пошёл. «Кто не со мной, тот против меня». Иисуса-то помнишь, Илья? Вот и решайте.

Илья терзал свою бороду, тяжко вздыхал, выскочили на двор слуги со свечами – прогнал. Сидели в темноте, в тишине. Думали.

«И увидел добрый молодец да Латырь-камешек,

И от камешка лежит три росстани,

И на камешке было подписано:

„В первую дороженьку ехати – убиту быть,

Во другую дороженьку ехати – женату быть,

Третюю дороженьку ехати – богату быть“».

Что, Илья? Мечом махать легче? Голову под вражью саблю подставлять – куда как проще. Он – ударил, ты – отбил. И – достал. Следу-у-ющий. Вот враг тебе и кроши его. Как хорошо-то! Дело простое, понятное, голову ломать – не с чего. А тут… врагов-то нет! Все – свои. Соратники. Но – по разному.

Тут думать надо, прикидывать. Прогнозировать. Не ошибиться. Цена-то ошибки – целый родной город. Не так чтобы в дым, но в нищету, в гниль да в сон – очень возможно.

Считать нужно. Не копья да сабли, а варианты да исходы. А точка отсчёта – не надо себя обманывать – твои, лично, цели и ценности. Что для тебя важнее? Отпущение грехов архиереем, твоё, лично, блаженство загробное вечное? Или жизни людей этих муромских? Земные. Нищие, сонные. Причём и людишки-то эти… Жадные, глупые, похотливые, ленивые, злобные… Можно и ещё с десяток слов подобных вспомнить – все про людей-человеков.

И вот за ради куска этого… человечества – свою родную единственную жизнь, душу бессмертную…?! И ведь никакой гарантии нет! Ты им – всё! Себя! А они – чуть сытее да много злее. Ты им – добра щепоть, а они в ответ – худа вёдрами.

«Сколько лет я во чистом поле гулял да езживал,

А еще такового чуда не нахаживал.

Но на что поеду в ту дороженьку, да где богату быть?

Нету у меня да молодой жены,

И молодой жены да любимой семьи,

Некому держать-тощить да золотой казны,