Текст книги "Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Коней у каждого – трое. Ни одного надолго оставлять нельзя. Одного выводил, второго, третьего… Снова к первому – уздечку снять… Всё? Поставил в конюшню, овёс хрупают? Теперь потники – на просушку, седла – на подвес, уздечки – на распялку. Да проверь каждую вещь – цела ли, не истрепалась ли? Темно? Не видать? – Каждый ремешок через пальцы пропусти. Замёрзли ручёночки? Чувствительность потеряли? – Суй себе под рубаху или в штаны – отогревай. Ощущение… Ледяным по голому… И – следующий… фрагмент упряжи. Ежели где шов пополз – бери шило, дратву… Твоя забота, никто за тебя править не будет.

Теперь вьюки в дом и можно о себе вспомнить. Где потёрся, побился, приморозился… Промыть, смазать. Шапку, полушубок, намозоливший плечи – скинуть, сапоги, измучившие ноги – весь день в них приподнимался да прижимался – снять. И не заснуть с ложкой в руках, когда к столу позовут. А до того, хорошо бы руки помыть. Чего здесь зимой не принято. С мылом. Чего здесь вообще… А после – зубы почистить. Чего здесь не принято в любую погоду.

И завалиться на полу или на палатях. Развесив мокрые портянки у печки, почёсываясь от насекомых, дурея от ядрёного духа русской избы-полуземлянки, слушая плач больного ребёнка или захлёбывающийся булькающий хрип старухи, будто у неё внутри джакузи на форсаже работает. Кинуть под голову вьюк – подушки не предусмотрены, накрыться полушубком – одеял в «постельном комплекте» нет, ощутить измученным телом тесины полатей – перин не предлагается, забыться сном.

Простыни? Чистые?! – А это что?

Часика через четыре-пять – подъём.

«Ничто так не бодрит с утра, как незамеченный дверной косяк». Взбодрился?

И снова: скисшие щи, подгорелая каша из непромытой гречки, перепаренная безвкусная репа, мокрый, склизкий ломоть чёрного хлеба – хорошо, что без плесени, хорошо, что есть. Конец зимы – с хлебом у крестьян… по-разному. Иной – божится, плачется. Но – врёт. Дай ему в морду. Чисто для душевного удовольствия – каравай от этого на стол не выскочит. У иного… и самому хлеба нет.

Больная, тяжёлая голова от духоты, от угарного газа, сырая, вонючая одежда, узду накинуть и расправить, потник положить и сдвинуть, седло наложить, подпругу затянуть, вьюки навесить… Где в этой торопливой последовательности обязательных действий найти время и силы для ненужной именно сейчас роскоши – чистки зубов? Вы ещё побриться предложите!

Всё? Ничего не забыли? – На конь! Ходу!

Наш проводник сперва посмеивался, глядя на мои мучения. Что я из «вятших» – он знал. Ни бояре, ни холопы их, как он почитал Сухана, такого специфического, «вестового скока», не держат. Не монголы же!

На третий день я втянулся в это… издевательство над моей задницей. «Обдревнемонголился». Тогда он начал, хоть и недоверчиво, но поглядывать с уважением.

Меня спасала моя «беломышнутость». Ну, и общефизическая подготовка. Понятно, что конкретные мышцы у меня развиты недостаточно. Но хоть что-то. А генетически резко сниженная генерация молочной кислоты позволяла держаться долго. Дольше обычного святорусского «вятшего». Да и «рваный» режим сна мне не в новость – я сходно постоянно живу, сплю вообще мало.

Ну и упрямство моё: зубы чистить. Всегда. Руки мыть. Всегда. После подъёма – утром ли, вечером ли такое случилось – ведро колодезной воды на голову. Не просыпаюсь без этого.

Для разминки интеллекта – вспоминаю русские присказки. Например – на букву «о».

«Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обливающегося отрока… Отдайся – озолочу! – Отстань – оболью!… Отрок оборвал отцу Онуфрию отвратительный отросток».

Я – псих? – Да, я псих. Отойди, а то оболью.

Сперва дядя хмыкал, косился. Потом… уважительно. Но разговаривать по-человечески не начал. Только самое необходимое.

Я сам виноват. На четвёртый день он подходит и говорит:

– Тихое лето.

Я несколько… офигел. Я тут только ведро воды из колодца вытащил и на себя обернул. Ощущение… б-р-р… до рыка. Я, обычно, рычать начинаю. Когда такие… сильные впечатления.

Вокруг снег лежит, под ногой ледок похрустывает… А он такое произносит. Со значением. И руку правую к мне тянет…

Может, это какой пароль? Шпионский? Типа:

– Здесь продаётся славянский шкаф?

Мужик моё недоумение уловил, объясняет:

– Прозвание моё такое.

Виноват, не сдержался. Заржал по-лошадиному. Сами прикиньте: вокруг – сугробы в рост, на реке – лёд в аршин. И посреди всего такого скачет себе «Тихое лето». Льдинки из усов выковыривая.

Мужик обиделся, более не подходил. Я так понимаю, что насмешками над именем – его и в службе достали. Мне, честно – стыдно стало. Он же не виноват, что на «Святой Руси» родился, где такие имена в ходу.

Попытался извиниться. Не помогло. Он только скомандовал:

– На конь! Ходу!

«6 через 6». Как в уставе конно-горной бригады в 21 веке. Идём рысью. То – лёгкой, то – ходкой. Скорость – 10–12 км/час. Как в уставе кавалерии Красной Армии в конце 30-х. 120–150 км/день.

Дружины Даниила Галицкого делали по 60–80 вёрст в день. Но там много народа, им ещё лагерь ставить, кашу варить. Монголы в военном походе, как и Святослав-Барс, котлов не возили, кашу не варили, шатров не ставили – седло под голову. Нам до них далеко – мы и становимся в тёплое место, и каша уже сварена, и команда у нас малая. Гоним.

…

Арифметические рассуждения типа: 12 часов, по 12 вёрст в час, итого – 144, обломались на первом же волоке. Между Клязьмой и Яузой десять вёрст. Два часа.

Так это ещё по-божески! Это нас все пропускают, это мы верхами идём. А мужички – возчики в санных обозах – вытягивают сани от реки наверх мало что не на своём горбу. Я их понимаю – сам как-то в Киеве с санями на гору лез. Здесь-то дровни гружёные, лошадке крестьянской такой подъём не одолеть.

Вот мужичок и старается: лошадку тянет, сани подпихивает. Тулуп скинул, весь мокрый, красный. Только наверх вылез, только дух перевёл да пот с лица утёр, а его плетью по плечам: не стой на пути, не закрывай проход княжьей гоньбе.

И кто виноват? Ведь и правда – не закрывай. Сделай в сторону два шага, там и место чистое есть. Но… «дярёвня», не приучены.

Просека к Яузе пробита широкая. А дорога по ней накатана в одну колею. С обеих сторон – сугробы в рост. Мы скачем, а мужички в обе стороны как тетёрки. В сугроб аж по хомут. А кто не успел – того наш Тихое Лето плетью подбадривает: не спи на пути, когда власть скачет.

Про эти дорожные сценки… я – уже. И – неоднократно.

Выскочили к Кучково. Я ж тут недавно…! «Шумел, горел пожар московский, Дым расстилался по реке».

Фигня, Ванюша. Русь такой мелочью, как каверзы твоей лысой тыковки – не прошибёшь. Башни – сложены, пряслы – поставлены, люди на стенах суетятся. Внутри… Мельком со стороны глянул – пожарища видны. Хотя есть, в немалом количестве, и новые усадьбы. А посады, которые мы не жгли – даже больше стали.

Андрей восстанавливает погибшую крепостицу. Люди приходят. Кто неволей – княжескую повинность исполнять. Кто за денежку.

Я несколько взволновался: вдруг опознает кто.

Отнюдь. Сам-то я не маячил сильно, не торчал да не болтал. Слушал больше.

Интересно: народ про мой здешний плен, «русскую дыбу» в застенке, про штурм, «литву», пожар… – и не вспоминает. Я ж тут чуть не помер! Неоднократно! Напрягался, рисковал, геройничал… Только про Кучковичей поймал одну расплывчатую фразу:

– Раньше, грят, лучше было.

А так-то… люди говорят о сегодняшнем. Что съел, чего сделал, какой мудак десятник, чего где болит, кто кого трахнул, когда в церкву итить, когда домой отпустят…

Смотри-запоминай, Ванятка. Вот так здешняя «глория» того… «мунди».

Не признал меня никто. Да и то сказать: пришли затемно и ушли под звёздами.

Что на Руси хорошо, так это зима. На реках лёд… ровный. Летом по здешним лесам так не поскачешь. И – снег. Он – белый. При свете звёзд…

«Ночь тиха. Пустыня внемлет богу.

И звезда с звездою говорит.

В небесах – торжественно и чудно!

Спит земля в сияньи голубом…».

А уж как луна вышла – и вовсе… Глаз красотой захлёбывается! И мы в этом… холодном серебре – скок-поскок. А по краям – чёрный лес стоит. Как в самом начале. Как в мои первые часы после «вляпа».

Как давно это было! Какой я тогда был… глупый. Ничего не понимал! Посадили бы меня в те поры на коня – и версты не проехал, слетел бы. А теперь… Не скажу чтобы уж так уж… Вот, к примеру, Чарджи… Но ведь выучился! Одно из многих умений которые дала мне «Святая Русь». А я – смог принять. И – не околеть от такой науки.

Забавно мне – множество коллег-попандопул изображают из себя «источник мудрости». Это неверно – в «источник» водицы со стороны не добавишь. А здесь без этого никак. Не умеешь, не хочешь учиться у аборигенов – сдохнешь. А учить тебя никто особо не будет. Смотри, думай, делай. На каждого туземца смотри! Как он путилища расправляет, как жеребцу своему яйца моет… Не увидел, проспал, не понял… Хорошо, если просто стремя потеряешь да в снег улетишь. А то – голову сломаешь или коня угробишь.

А ещё попандопулы, почему-то, красоты не видят. Красоты «мира вляпа». Он им чужой? Красота – соразмерность, воспринятая с первым вздохом. Красивое – всегда своё.

* * *

Полтораста вёрст прошли в один день. До Волока Ламского.

Боголюбский, едва утвердившись в Суздальском княжестве, поставил (в 1160 году) здесь крепость. Хотя городок, по упоминаниям в летописях, старше Москвы на 12 лет. Тот Боголюбовский крепостной вал и в 21 веке видать. Улица так и называется – Горвал. Забавная улочка: музей, отель и СИЗО.

Волок. Между Ламой – притоком Шоши. Которая приток Волги. И Волошней. Которая приток Рузы, которая приток Москва-реки.

Назначение речки – в названии видать. Наследие «устной лоции». Как «Брокхист» – в Куршской косе.

Горка с городком. У подошвы в пол-охвата – волок. Вёрст 8-10. Волок сухой, но плоский – вверх сильно тащить не надо.

Крепость ставит Боголюбский. А вот перетащили городок на это место – до него. Изначально поселение было выше по Ламе. Перетаскивать городки на Руси – манера давняя.

В 1178 году (в РИ) Всеволод Большое Гнездо выжжет в дым городок, попавший под власть Новгорода. Потом Батый, Дюденева рать, тверские князья…

Место настолько важное, что будет здесь (с конца 13 века) – редкое на Руси явление – совместное владение Новгорода и Москвы. Два посадника разом сидеть будут. Пожалуй, здесь самая южная точка проникновения Новгорода.

После Батыя Залесье было очень слабенькое. Новгородцы и прибрали «что плохо лежит». Может, считали это место своим, «исконно-посконным»: здесь, ещё со времён племенных, между ареалами кривичей и вятичей пятно расселения ильменских словен. Есть и погребальный курган с каменной обкладкой по словенскому обычаю.

Потом придёт Иван Калита. Посадник которого – новгородского выгонит. И будут тут жить не словены, кривичи или вятичи, а просто – люди русские.

Дальше – обычная судьба исконно-посконного русского городка – татары, литовцы, поляки, немцы. Ольгерд, Тохтамыш, Свидригайло, Сигизмунд, Федор фон Бок…

Проводник ведёт… нехорошо. Можно ж было идти по Москве-реке до самого верху. Или, хоть бы и по Рузе, но тоже – к истокам. Там ещё одна Яуза есть, в Гжать впадает. Тут рядом ещё и третья Яуза есть. Но она от Ламы с другой стороны.

В 21 веке в верховьях будет цепочка водохранилищ – Верхнерузское, Яузское, Вазузское. Так бы мы выскочили к Вазузе. Довольно низко, близко к Зубцу. Не в самый её верх, где, загибаясь вокруг возвышенности, будет она обтекать Хмелиту с усадьбами Грибоедова и Нахимова, Богородицкое поле. И самое высокое место Смоленско-Московской возвышенности – деревеньку Ломы – 320 м. над уровнем моря.

Вот растают все ледники в Арктике и Антарктике. Всякие Амстердамы с Нью-Йорками – поплывут. А Ломы – нет. «Ломы не проплывали?» – можно не спрашивать.

Водораздел Днепра, Вазузы и Москвы-реки, здесь столетиями была граница между ареалами балтских и угро-финских племён. Нынче всё это – «Святая Русь».

Но проводник не ведёт в те края.

«Выигрывая в расстоянии – проигрываем в скорости» – золотое правило механики. Кто это сказал? Архимед?!

Грек Сиракузский! Ты зачем русские дороги по своему «золотому правилу» сделал?!

Мы идём «торными путями». Которые – под новгородцев. Отсюда – к Волге, потом вверх к Твери, оттуда по Тиверце к Торжку (Новый Торг). Нам – здоровенный крюк к северо-востоку до городка Шоши.

Бывал я здесь во время Бряхимовского похода. Вспоминали тогда лихость смоленских стрелков, моего Акима Рябины выучеников, что подошли к валу и точным густым боем сбили защитников. Так, что штурмующие полезли на стену как к себе во двор.

Тоже Андрей обустраивает – нет уже следов пожарищ, на трёх-ярусной деревянной колокольне – наблюдатель.

* * *

Думали в Шоше передохнуть и дальше пойти, но, пока я с конями возился, тутошний мужичок, который нам помогать да указывать на двор вышел, ляпнул из местных новостей:

– …Вот теих болтунов тысяцкий побил да в поруб вкинул. Завтрева пороть будет. На площади. Кнутом. Чтобы, стал быть, людей православных, сказками не прельщали, в чужие-то земли не сманивали.

– Погодь, мил человек. А вина-то их в чём?

– Дык, я те и говорю! Подралися они на торгу-то. Приказчики-то с Нового Торгу грят – брехня. А теи – в драку. Ну и вот…

Бывает. Обычная ссора. И вообще – на торжище множество странных людей обретается. Мало ли городских сумасшедших разных степеней и оттенков там крутится?

Чисто для разговора поинтересовался:

– А брехня-то – об чём? Про, поди, Беловодье толковали?

* * *

Легенда о Беловодье, о прекрасной земле где-то на востоке, держится в русском крестьянстве вплоть до конца 19 века.

В РИ, в конце 12 века, один из русских князей, вроде бы, отправился искать эту «землю обетованную». И, похоже, нашёл. Он вернулся через тридцать лет в Киев, был, кажется, опознан знакомцами, не смотря на изменения внешности, произошедшее за время столь долгого отсутствия. Рассказывал «прелестные сказки». Но тут с той стороны, с востока, явились монголы. Тема стала не актуальной, подробности утрачены.

* * *

– Не… эта вот… Сказывают… ну… баяли они, что, есть, де, на Волге нашей место такое… Стрелка, стал быть, зовётся. И сидит тама зверь лютый. Ну… князь, або хан какой. И житьё тама… ну… мёд и мёд. Брешут, ясно дело. Не может такого быти, чтобы человеку православному хоть бы где, окромя Святой Руси, хорошо жилося.

Мужичок повспоминал ещё кое-какие, дошедшие до него слухи. Распознать в этих пересказах тексты Хотена было непросто. Но я-то знал изначальный вариант.

Хреново. Пришлось дёрнуть своего проводника.

– Надобно сходить к посаднику. Похоже, тут моих людей в поруб сунули, завтра казнить будут. Надо глянуть и, если мои, с застенка вынуть.

Проводник мрачно осмотрел меня с ног до головы, потом, отвернувшись в сторону, процедил:

– Не. Моё дело – довести тя до места. Иное – не моё.

Вона как. Князя Андрея я, хоть и с трудом, а уговариваю. Так мне теперь всякую вестовщину ублажать-умасливать?!

– Пока дело не решу – дальше не пойду. Денька три-четыре проваландаемся – и идти незачем будет. Князю так и обскажу. Волю твою, княже, не исполнил, ибо гонец твой – дурень упёртый.

– Ишь ты. А не боишься? Князь-то взыщет, не помилует.

– Боюсь. Только людей своих под кнутом не брошу.

– Суд над людом торговым судить – дело тысяцкого. Велел бить кнутом – он в праве своём.

Вот же, почтальон-правовед! Хотя понятно: гонцам разными дорогами ходить приходится, с разными людьми общаться. Подробности локальной правоприменительной практики… Иной раз – вопрос выживания.

Моих людей – судить только мне. С кем решать вопрос? Суд – тысяцкого, первое лицо в городе – посадник.

– Здешний посадник или тысяцкий – тебя знают? Сводишь-познакомишь.

Тихое Лето скривился. Фыркнул. Понял, что его упёртость на мою наскочила.

«Нашла коса на камень» – русская народная… И не только про покос.

– Седлай. В кремль.

Снова, факеншит, узду, потник, седло, подпругу… Хорошо хоть, на одного коня, не на всех троих. Конь смотрит удивлённо – ты чего, хозяин? Свихнулся? Отдых же!

«Как поймал казак коня.

Да взнуздал уздою.

Вдарил шпоры под бока…».

Тут Тихое Лето и говорит мне. Негромко. Но – матерно. Как бы это… на русский литературный…

– Не надо коника погонять. Уставший он.

Мы, из-за нашего «скока», останавливаемся вне городских стен. Заседлали, поехали к воротам крепостным. Они, само собой, заперты – вечер же поздний!

Ощущение – как в общаге. После одиннадцати – домой не приходи. Только здесь вместо сонной злобной бабушки-вахтёрши – здоровые мужики-воротники. Тоже сонные и злобные. Очень.

Они бы и слушать не стали, но «профессиональный опыт»: как в зубы получать – знают регулярно. Услыхали про «гоньбу князя Суждальского» – стали материться тише. Но не перестали.

– А хто? А чего? А с чем? А к кому? А почему трое? А звать как? А до утра?…

Вот теперь я понял – почему Тихое Лето такой молчальник. Как у тригера – два режима. Либо – орёт:

– Гоньба! Открывай!

Либо молчит. На вопросы не отвечает, в разговоры не вступает.

Пришлось воротникам пошевелиться – снять бревно засовное, ворота приоткрыть, проводить нас до ворот двора посадника.

Там – снова. Слуги уже конкретного боярина. Которых нет. Спят они. А вот собаки из-за забора и по всему городку – с ума сходят, на цепях рвутся-давятся. Такое… полу-повешенное многоголосье. Со всех сторон.

До симфонического оркестра Большого театра на 250 музыкантов не дотягивает. Но – близко.

Тут были слышны и сиплый, глухой лай какого-то старинного стража Шошинского посадника, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось в один оглушительный содом. Вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.

Постояли, покричали, в ворота постучали. С тамошним сторожем по-препирались.

Я уже сена кучку у забора приметил. Сенцо, конечно, сырое. Но если мою зиппу подольше подержать… Запалю и к воротам – такая дымовуха получится!

С той стороны ворот сообщают:

– Послали до господина – спросить его милость.

Воротник, что нас сопровождал, ушёл к себе в караулку досыпать, а я проводника спрашиваю:

– А ежели война? Ворог придёт? Вот так и будешь ждать? Под одними воротами, под другими?

Молчит Тихое Лето. Только фыркает зло.

Глава 524

Едва ворота приоткрыли, как до десятка собак с разнообразным лаем, ворчаньем и хрипеньем бросились на нас. Псы здоровенные, жирные и презлые. Кроме маленькой шавки, с визгливым лаем задорно бросавшейся под ноги, каждая собака в одиночку на волка ходила.

– Лыска!.. Орелка!.. Жучка!.. По местам, проклятые!.. Цыма, Шарик!.. Что под ноги-то кидаешься?.. По местам…

кричали на собак посадниковы слуги и насилу-насилу успели их разогнать.

Вот так и живём. Не ждём тишины. Ибо – не дождаться. При таких-то сворах.

Привели к посаднику. Шошинский посадник боярин Рюма. Злой, как его собаки. Ещё – толстый, бородатый, невыспавшийся. В шубе на исподнее. Руку тянет:

– Давай.

– Чего?

– Как чего? Грамотку. Или ты… Слуги! Имать злодеев!

Слуги повыскочили. Кто в чём.

Виноват – все в исподнем. Правильнее – кто с чем. Кто – с поленом, кто – с ухватом. Одна чудачка – с полотенцем наизготовку.

Пошёл такой… нервный разговор.

– Рюма, ты его знаешь?

– Я те не Рюма! Я те господин посадник Шошинский! Имай их!

– Я те дам имай! Уши отрежу.

Мы-то с саблями, по форме. Гонцы хоть и не в бронях скачут, а при оружии – в дороге всякое может быть.

«Но выдаст шапку только с бою.

И то – лишь вместе с головою».

У нас не шапка – сумка кожаная красная. Там, вроде, княжеская грамотка лежит. Но к бою – готовы постоянно.

Посадник моего проводника прежде видал, но не помнит. А с чего боярину доброму – всякую вестовщину в лицо помнить? Много вас таких туды-сюды поскакивает.

Пока идёт трёп, смотрю – прислуга уже и брони вздела, и клинки сыскала. Как бы тут дело к кровопролитию не пришло. Мы, конечно, в гонцовых шапках и кафтанах, но…

Привели «начальника местной почты». В городках и свои гонцы есть. Понятно, что эти люди между собой профессионально общаются, друг друга в лицо знают. Опознал он наше Тихое Лето.

Дальше уже спокойнее. Хотя не без взбрыков.

– Я – Иван, Воевода Всеволжский.

– Ну и пошёл нахрен! Утром приходи, тогда и поговорим.

– Можно и утром. Только я иду ныне по спешному делу князя Суждальского Андрея Юрьевича. Тебе спать охота, а делу светлого князя – промедление.

– Ну и хрен с ним!

– С кем?! Со светлым князем Андреем Юрьевичем?! Так ему и передать?

Мужик спросонок ляпнул. Да и испугался.

Пошло легче. Но не на много.

– Болтунов с поруба привесть? С чего это? Суд – тысяцкого. Хотит – казнит, хотит – милует.

– Ежели люди мои, то нет. Об чём мы с князь Андреем недавно сговаривались. Ты про то ещё не знаешь, но коли ты дозволишь их казнить, то будешь первым. Кто наш уговор с князь Андреем порушит.

Фыркнул. Зашипел нецензурно. Ругательство в голос – проглотил. Как Андрей за неисполнение воли своей взыскивает… Отчего Боголюбский дворян на Руси завёл? – Новая сословная группа, отношения собственности…? – Фигня. У него просто гожие бояре кончились.

Посадник велел звать тысяцкого. Чтобы тот велел звать караульщика. Чтобы тот притащил сидельцев.

Хорошо, что на «Святой Руси» табака нет – я бы на одних перекурах всё здоровье растратил.

Пришёл тысяцкий. Послушал, оценил, высказался. Посылательно. С указанием пункта назначения всех присутствующих и спать мешающих. Но велел привести. Осужденных.

Точно – мои. Ребята в синяках и в панике – среди ночи подняли, тащат куда-то. Головы рубить?!

– Людей – отпустить.

– Воевода! Господине! Счастье ты наше! Милость господня! А мы уж не чаяли живыми…

– Осторожнее надо. Что ж вы так глупо в драку…

– Так не мы ж начали! То приказчики новоторжские!

– Ладно. Утром раненько идти вам с Шоши к Твери. Там и сказки свои сказывать.

– Так… эта… а кони наши? Майно разное?

Стандартный шлейф последствий. Людей схватили, кинули в поруб. При этом, естественно, ободрали – забрали всякое… приглянувшееся.

Мне снова забота: слуг боярских пинать – отдавайте взад. Те, естественно – видом не видывали, слыхом не слыхивали. Кое-что уже и продать или подарить успели.

Другое дело: команда встала на постой в посаде. Всё их тамошнее – прибрал хозяин. Включая сани с конями. И к соседу переставил. Чисто на всякий случай.

– Дядя, где кони?

– Нету! Брешут! Тати-воры-проходимцы! Не было ничего!

– Сухан, дай дураку в морду… Что ж ты, дядя, такое лепишь? Я ж Зверь Лютый. Мне от Богородицы дар даден – лжу нутром чуять. А от твоих речей – аж выворачивает.

Я просто знаю, что из Ярославля команда двумя санями шла.

Дурдом. Ночь-полночь, а городок весь перебудили. Ещё малость по-шебуршим – сдуру в набат ударят.

«Вороги идут! Тати лесные по-вылезли!».

Мне бы поспать, коню бы отдохнуть, а тут… и уйти нельзя – все врут, верить никому нельзя. Только отвернёшься, а малец посадского – дудки скоморошьи моих «сказочников», уже вернутые, снова спереть норовит. Мне-то плевать, тем дудкам цена – и не видать. Но «сказочникам» они для дела нужны, а мальцу – так, для забавы. Подудит да выбросит.

Снова в город зовут. Сидят посадник с тысяцким, приняли уже чуток «на грудь». А чего уж теперь? Всё едино – ночь перевели, сна не будет. Давай у меня выпытывать: а об чём ты, Воевода Всеволжский, с князем Суждальским уговаривался? А какие виды на войну с Новгородом? А чего там, с твоей стороны, басурманы-иноверцы себе думают? А не надумал ли светлый князь деньжат Шоше подкинуть? Ты ж там, возле стола обретаешься – замолви, по доброте твоей душевной, звере-лютской – тьфу, обмолвился, словечко перед светлым. А то, сам видишь, за грехи наши тяжкие…

Разошлись по-хорошему. Рюма даже припасу «сказочникам» подкинул. Ведро медовухи да свиную ногу. А я… сам не спал, конь не отдохнул… «Сказочников» из городка вывел. Оставить их тут – утром новая свара будет. Мозги ребяткам малость продул. Чтобы вели себя поспокойнее. И снова – в путь.

«А для тебя, родная,

Есть почта полевая…»

«Родной» у меня тут нет. А вот «почта полевая» – есть. Я сам.

Совершенно глупая история. Никакой выгоды в форме мешка серебра или десятин земли. Даже и вредно – лишний раз «засветился в ходе выполнения секретного задания». Никакой пользы. Кроме «славы».

Эпизод был воспроизведён «сказочниками» уже в Твери. Как же им промолчать-то? – Сам Воевода Всеволжский на выручку прискакал! Они и не знали и не ведали, а Зверь Лютый, трахнул-тибедохнул, волшебством-чародейством, за тыщу вёрст, вмиг явился и людей своих из-под казни – вынул.

Легенда по ходу пересказов расцвечивалась: посадника с тысяцким – в куски порвал, ярыжкам со стражникам – руки-ноги переломал. Глядя на вполне живого и целого Рюму, все прекрасно понимали – брехня. И пересказывали дальше.

В сочетании с историей об изгнании из Мурома Елизария, с дракой в Коломне, с казнью посадника в Ярославле, с множеством эпизодов срабатывания «страхового общества» на Оке – легенда создавала ореол неподсудности, экстерриториальности моих людей. Кусочек совершенно нематериального – моральной атмосферы, оттенков применимости поведенческих стереотипов. А вот это давало прибыль огромную. Местные власти, вятшие вообще, воздерживались от применения к моим людям обычных карательных мер в полном объёме. Что сохраняло мне и людей, и материальные ресурсы. И главнейший из них – время.

Каждый такой случай, расходясь волнами слухов, вызывал у части местных стремление стать такими же, получить защиту от произвола вятших. И они перебирались во Всеволжск.

А вот это уже – важнейшая моя выгода.

Снова – «вестовой скок». Бесконечная лента замёрзшей Волги. Стены леса по берегам, изредка прерываемые устьями речек, спусками к реке, проплешинами полей и выгонов. Ещё реже проскакиваем мимо серых, заметённых снегом, бугорков на берегах. Из бугорков идёт дым. Я такое в самом начале видел. Когда Юлька-лекарка меня в Киев везла. Селения русские. Как же это давно…

И снова – пустота. Снег. Серое небо. Чёрная полоска леса. Вдруг у горизонта – точки взлетевшей вороньей стаи.

– Чего это там?

– Шапку сними.

Чуть слышный, далёкий звук. Колокольный звон.

– Тверь. К обедне звонят.

Скачем дальше. Вот тут где-то я Ярёму – главаря хитроумных шишей – зарезал. Сам чуть голову не сложил. Усадьба быть должна, где мы с Рыксой-кашубкой зимовали. Не видать ничего. Усадьба, как я слышал, сгорела. В занесённом снегом лесу то место – и не разобрать.

Забавно. Я ж в «Святой Руси» всего-то несколько лет. А вот – уже памятные места образовались. Можно мемуары сочинять. Тут – я резался, тут – прятался… А вот на этом постоялом дворе в Зубце у меня пытались увести коней. Прямо средь бела дня в христов праздник.

Встали на тот же двор. Ничего не изменилось. Только конокрадов нет, и сортир, из которого я тогда на воров выскочил – малость скривился.

Следующая остановка – Ржев. Остановка… принудительная. Городок – под Смоленским князем. Юрисдикция сменилась – скорость движения упала.

Только подъехали к городку – мужики с берега машут.

– Подходи – не бойся, уходи – не плачь. Га-га-га…

Избёнка, трое истомлённых бездельем бородатых мужиков в кафтанах, с мечами, парочка юнцов, пьяненький мужичок поливает угол сарая и заваливается, взрыв хохота в избе, откуда с визгом выскакивает растрёпанная девка…

«Богатырская застава».

Таким «блок-постами» и перекрывали полоцкие, смоленские, суздальские – дороги новгородцам, когда те надумали у Жиздора сына его в князья просить. Потому-то «проситель», Даньслав, идёт к Киеву «с дружиной» – «силовой прорыв».

Кажется странным: Русь – огромное ровное пространство. Ну не пускаешь ты меня между этих двух сосёнок, так я обойду и осинником проскочу. Ан нет. Русь для одиночки непроходима. А группа идёт «по путям». Которых… «счётное количество».

Из избы ярыжка бежит. На ходу дохихикивает, дожёвывает, губы вытирает. Но взгляд цепкий. Мыто не требует – не купцы, сразу видать. «Умные вопросы» спрашивает:

– Суздальские? А чего надобно? А куда? Гонцы? А грамота где? А покажь?

– А в морду?

Чисто «проверка на прогиб». Гонец отдаст грамоту или – адресату, или – «вместе с головою».

Шпиёнов ищут? Ну-ну… Соглядатаям только в форменных кафтанах и ездить. Можем ещё барабаны на шею навесить. Если найдём такой инструмент.

Мы с Суханом молчим, Тихое Лето – сквозь зубы цедит.

– Княжеская надобность. В Торопец.

Единственный ответ на половину вопросов. На вторую половину – просто молчит.

Не, я так не могу. Если меня спрашивают – я как-то реагирую. Ну, хоть посылаю. Потом, бывает, печалюсь. Что не смолчал. А Тихое Лето тупо смотрит. И равномерно дышит. Очень интересная метода – надо взять на вооружение.

Час – разговоры разговаривали. «Богатыри» заставные – заборы подпирают, рукояти мечей теребят. Зевают нещадно. Не только муха, ворона влетит – не зацепится.

Ярыжка чуть не носом по вьюкам водит, «колоть» пытается. Мы с Суханом – молчим, на старшего киваем.

Отвязался вопрошатель. Но время потеряли.

Ну и ладно: спать – меньше, жевать – чаще, скакать – шибче. Потерянное на разговорах время компенсируем за счёт отдыха. И то правда – ты ж с седла слезал? Значит – отдых был.

* * *

На Руси есть места, в названии которых корень «ржа» или «рша». Вержавск, Орша… Это связано с водой. Болотная, ржавая вода. Уже и в 21 веке жители Ржева будут пить воду, которую… только на фронте в боевых условиях.

Будет земля эта уделом смоленских Мстиславов. Нынешнего – Храброго. Который пока в Княжьем Городище под Смоленском в снежки играет по малолетству. Сына его – Удатного. Который, убегая после Калки, оттолкнёт лодки с берега Днепра, чтобы не переправились следом другие.

Много чего будет. Но всю почти тысячелетнюю историю города перекроет для моих современников «Ржевская битва» – с января 1942 по март 1943.

Потери советских войск в сражениях за Ржевско-Вяземский выступ – 1 миллион 160 тысяч человек, из них 392 тысячи человек – безвозвратно.

«Ржевскую дугу» называли «мясорубкой», «прорвой». «Верден советско-германского фронта». Немцы расстреливали по тысяче тонн боеприпасов за сутки. Ряд наступательных операций Красной Армии. Успешная – одна.

«Мы наступали на Ржев по трупным полям. В ходе ржевских боёв появилось много „долин смерти“ и „рощ смерти“. Не побывавшему там трудно вообразить, что такое смердящее под летним солнцем месиво, состоящее из покрытых червями тысяч человеческих тел. Лето, жара, безветрие, а впереди – вот такая „долина смерти“. Она хорошо просматривается и простреливается немцами. Ни миновать, ни обойти её нет никакой возможности: по ней проложен телефонный кабель – он перебит, и его во что бы то ни стало надо быстро соединить. Ползёшь по трупам, а они навалены в три слоя, распухли, кишат червями, испускают тошнотворный сладковатый запах разложения человеческих тел. Этот смрад неподвижно висит над „долиной“. Разрыв снаряда загоняет тебя под трупы, почва содрогается, трупы сваливаются на тебя, осыпая червями, в лицо бьёт фонтан тлетворной вони. Но вот пролетели осколки, ты вскакиваешь, отряхиваешься и снова – вперёд».