Текст книги "Шантаж (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 125

Бабёнка, негромко подвывая, забилась в угол и пыталась закрыться руками в оставленных рукавах. Закрыть все свои «срамные места», что по твёрдому убеждению истинного христианина, составляет всё женское тело. Я – не христианин, поэтому думаю прямо противоположное.

Тело было ничего. Талия наблюдается, соответственно, имеется линия бедра. Можно даже сказать – правильная линия. И живот, знаете ли, не висит… Стоп. Так дело не пойдёт. Моё дело сейчас – Аким Янович. Чтоб он был здоровенький.

– Ты, хозяйка, воды горячей надо. Живо!

Баба заскулила сильнее и ещё старательнее попыталась закрыться остатками одежды, плотнее забиться в стенку.

– Дура! Платок сними и обмотайся. Никому сейчас твои прелести не интересны.

Это я зря. Вой поднялся на десяток децибел. Постоянно забываю, что здесь снять повойник для женщины хуже, чем снять платье. «Вы можете делать с женщиной всё что угодно. Только не портите ей причёску». Это из инструкций для «ходоков» уже из двадцатого века.

– Ноготок, обдери вон ту занавеску, заверни в неё дуру и отведи на поварню. Мне надо горячей воды – Акиму повязки размочить и сменить.

Как же всё тут… коряво. Антибиотиков – нет, антисептиков – нет. Как в моей России – простую марганцовку фиг найдёшь. «Ах-ах, она используется при производстве героина». А я здесь причём? Я же не использую. Вот и сажайте, кто использует. Или разучились своё дело делать? Или это уже не ваше дело? Я, как дурак, плачу налоги, перехожу в положенном, выключаю за собой и не вхожу без стука. И мне же – всякие «палки в колёса». И во все другие места. А чем желудок прополоскать при лёгком пищевом отравлении? Или ещё где продезинфицировать? После спонтанного и случайного кое-чего? Хорошо, что они не знают, что на основе йода обыкновенного очень миленькие взрыватели делаются. Тепловые. Ой… Болтун ты, Ванька… Сейчас и это запретят. А, плевать – где 12 век, а где – 21.

Нет, здесь – ещё хуже. Даже нормального перевязочного материала – нет. И – надолго. Вплоть до очередного «Золотого века» Российской империи, вершины патриотизма и героизма. И дальше. Дикость. «Решили корпию щипать» – это из «Гусарской баллады». Исконно-посконное женское занятие – щипать полотно на нитки кусочками – нормальной-то ваты нету. «Героически проливая свою кровь…». Конечно «проливая» – дырку-то заткнуть нечем. Ещё и Пржевальского в самом конце 19 века так же обслуживали.

Стук-грюк, в двери влетает запыхавшийся Николай.

– Нету батюшки. Заняты оне. Псалтырь читают. Над посадником. Преставился болезный, обмывают уже. А потом к тысяцкому на двор пойдёт. А потом назад – к посаднице. А в городе, говорят, ещё четверо. То ли – уже преставились, то ли – вскоре. Потом там намолачивать будет.

И чего делать? Человек без покаяния умереть не может. Точнее – может, но будет сильно грустить об этом все последние минуты своей жизни. И за что такие проблемы славному сотнику смоленских стрелков Акиму Яновичу Рябине? Будто он пьянь какая подзаборная.

Не «за что», а «почему» – по причине его присутствия вблизи Ивашки-попадашки. У которого такие изощрённые схемы всякого чего, что нормальный русский городок остался почти полностью без верхушки, и даже исповедь принять – вдоволь попов не найти.

– Значится так, Аким Янович, попа нет. Или ты ждёшь, когда местный иерей всех остальных об-иереет. У них преимущество по факту прописки – местные они. Попы-то с их пожертвований живут. Либо исповедуешься мирянину. Сухану или мне. Или – ну его нафиг, и давай жить и о смерти не думать.

– Не, Ваня, страшно-то к господу грязным идти. Мертвяка твоего не надобно. Отпусти людей. И прими исповедь мою. Сынок.

Господи! Я же слов не знаю! Что нужно говорить после каждого его покаяния? «Прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих»? «Прости, Господи, рабу твоему Акиму грех исповеданный?». «Господь всемилостивейший! Яви милость твою»?

Но с исповедью пришлось погодить.

Опять стук-грюк. Нет, мои люди просто так в двери не проходят. Сносят их вместе с притолокой. Ивашка лекаря привёл. Мда… Ну, я же сам сказал: «будет мявкать – бей в морду». Сразу видно – лекарь мявкал. Как минимум – дважды.

– Вот – болящий. Лечи.

– Эта… Отпусти ворот! Ну, ты, кому говорю! Ишь, завели манеру – чуть-что за воротник таскать! Плата – две ногаты. Это – «за посмотреть». Ежели возьмусь – цену отдельно скажу. Кто у вас тут главный? Ты, что ли, «к сабле – брюхо»? Серебро вперёд давай.

Лихой нам «гиппократ» попался. Невежественный. В исконном смысле этого слова – «вежества» не знает. Ещё и с запашком. И цену ломит… будто вирник с отроком одвуконь пришли. Не «посадская» цена – боярская. А будет ли толк?

«Не в деньгах счастье, а в их количестве» – международная мудрость. От себя добавлю: и чтоб была возможность их применить. Так что уточняю: «в их количестве и наличии свободного и обширного рынка товаров и услуг».

– Старший здесь я, пасынок больного, Иваном звать. Николай, выдай лекарю 4 ногаты.

– Чегой-то? Он же только две просит? Ты, боярич, прикормишь нищебродов всяких, стаей слетятся на дармовщинку.

– Николай! Отдай. Я же не за одну – за две жизни плачу.

– А чего, у вас и второй калечный есть? Тогда – «да». Второго посмотреть – ещё две.

– Ты, добрый человек, не понял. Вторая жизнь – твоя. Дед умрёт – мы и тебя рядом обмывать положим. Почти целым. Не калечным.

Лекарь хотел, было, посмеяться над глупой шуткой мальчишки-подростка, но, окинув взглядом аудиторию, не увидел в глазах присутствующих готовности к юмору. Четыре здоровых мужика смотрят так… внимательно-выжидательно. Могут выпустить, а могут – и нет.

 
«И над могилкою твоей
Гори-гори твоя звезда».
 

Неуверенная улыбка постепенно сошла на нет.

– Дык… Эта… Мне тута… Ну… Так я же снадобьев того! Не взял, значит! Твой-то… ирод-то… за шиворот – хвать да поволок. Чего к чему – не сказал. Мне на двор надоть, у меня тама всё собранное… А тута – вот… И нету ничего.

– Ивашко! Проводи господина лекаря до его дому, помоги ему собраться быстро, и – бегом назад. Бить господина лекаря не надо. Потому как ежели этот добрый человек бегом бежать не будет, то я нынче же, пока власти не прочухались, двор его сожгу и всех чад с домочадцами вырежу. Что глядишь, дядя? Прозвище у меня такое: «Лютый зверь». Как сказал – так и сделаю. А дед мне нужен живым. Сильно нужен. Зверски. Люто. По прозвищу моему. Бегом!

Лекарь ещё пытался соображать, когда Ивашко уже развернул его за шиворот в сторону ворот и поволок. Через несколько шагов они уже бежали оба. Бег трусцой – полезен для здоровья. Выживет лекарь – станет здоровее. Я ведь это не для красного словца сказал. Вырежу. Невиновных, неповинных, непричастных… За всякую леность, глупость, неразворотливость, неискусность… У меня тут нет ни времени, ни места, чтобы выбирать лучшего лекаря, чтобы уговаривать, сравнивать репутации, финансовые итоги и секретарш в приёмных. Или он сделает хорошо, или сдохнет. Вместе со всеми, кто имел несчастье связать свою судьбу с этим дурнем.

– Николай, Ноготок, пойдите-ка следом, да присмотрите: если семейство лекаря вскорости, после ухода его, со двора побежит, то их сюда развернуть.

Захват заложников? Ну, в общем, да. «Мера внеэкономического принуждения», столь распространённого в средневековье. Хотя почему только в средневековье? Мой приятель в девяностых так в одной московской уважаемой фирме сейф ставил… Подчеркну: не ломал, а ставил. Я тогда не понял:

– А зачем? Тебе же заплатили, официальный договор был.

– Да так, на всякий случай. Чтобы доделал до конца. При любых вариантах.

Лёгкий смешок заставил меня обернуться.

– Ловок, ой ловок. Верно Яков говорил. Был бы чуть старше – к себе в сотню взял бы. «На шаг вперёд смотреть» – талант важный, не всем свойственный… Эх, где она теперь – моя сотня…

Мои компрессы помогли – жар у Акима несколько спал. Глаза блестят лихорадочно, но не мутнеют.

– Одна беда – молод.

– Ну, Аким Янович, эта-то беда быстро проходит. А вот что многого не понимаю, не умею – это правда. Ты бы поучил меня уму-разуму.

– ЧуднО. Всяк юнот всегда кричит: я сам знаю, я сам умею, без вас, старых, обойдуся. Сам таким был. А ты… будто… горюшка уже нахлебался. Человеков-то – беда учит… Как жизнь по носу щёлкнет, по голове дубиной огреет, под ребро нож всунет… Тогда гордыня-то и умаляется. И душа смирению научается.

Правильно говоришь, Аким. Всё верно. Только это первый круг. От глупости, наглости, гордыни к смирению, терпению, покорности. Но если человеческая душа крепка, или судьба её бережёт, не ломает в труху, то выносит человека на второй круг. Где гордость, а не гордыня. Где стойкость, а не покорность. Где внимание и равновесие. Где всё… «так забавно».

– О чём задумался, Иване?

– Да так, о разном. А что у нас тут за хозяин? Знакомец твой – он кто?

– Кхе… Ну ты и… ревнив к знаниям! Ну, слушай. Дело было в те поры, когда князь Волынский Изяслав Мстиславович, по прозванию Изя Блескучий, старший брат нашего светлого князя Ростика Смоленского, поспорил с князем Ростовским, сыном самого многомудрого Мономаха, Юрием Долгоруким, прозываемом людьми – Гошей. А поспорили они не запросто так, а об стольном граде Киеве, об шапке самого Мономаха да кому на Святой Руси первым быти. И пошла между ними вражда сильная, крамола кованная да война кровавая.

Аким как-то накатано перешёл в былинно-сказочный стиль повествования. Странно: обычно ему это не свойственно. Наоборот – он и сам выражается коротко и конкретно, «без завитушек», и меня, помниться, за это ругал. Но, видимо, тут такой стиль по такой тематике – общепринят. Суть же истории такова.

После «основания Москвы», которое представляло собой карательную операцию «русских людей» против «москвичей» под «дипломатическим прикрытием» типа «встреча на высшем уровне», начался очередной приступ «русской смуты» в форме братоубийственной войны сыновей и внуков Владимира Мономаха. В Киеве сидел внук – старший сын старшего сына Мономаха – волынский Изя Блескучий, и шестому сыну Мономаха – Гоше Ростовскому – Юрию Долгорукому предстояло его оттуда вышибить и пристыдить. Ввиду наглого нарушения исконно-посконного «закона русского о наследовании», называемого также «лествицей».

Юрий Долгорукий известен в русской истории множеством трудов своих праведных. И походами, и городов основанием. Но трудоголиком он не был. Татищев приводит такую его характеристику: «сей великий князь был роста немалого, толстый, лицом белый, глаза не весьма великие, нос долгий и искривленный, борода малая, великий любитель женщин, сладкой пищи и пития; более о веселиях, нежели об управлении и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев…. Сам мало что делал, все больше дети и князи союзные…».

Такой… несколько восточный тип правителя.

 
«Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин».
 

Не чинары, а – берёзы, не вино, а – бражку, не грузин, а – грек. Гургий-Георгий-Юрий был греком по крови. По матери и по бабушке. Остальное – всё правильно. «Где пьют – там и льют» – русская народная мудрость. А ещё – мочат нос. «Длинный и искривлённый» как у Гоши.

Грек по крови и смолянин по месту рождения, русский князь Гоша, проведя значительную часть жизни на Севере, в Залесье, любил Степь. Что и не удивительно: его мачеха и первая жена были половчанками. Вообще, половцы постоянно были участниками его походов и паслись при его дворе и в Ростове и, позднее, в Суздале. Папаша, Мономах, такую привязанность сыночка к степнякам одобрял. Жену-то ему он сам выбирал. Юрия женили очень рано – лет в 15–16. Мономаху тогда «срочно надо» было.

Это настолько «горело», что сам Мономах, буквально через полгода после смерти своей второй жены – гречанки Ефимии, в нарушение народных традиций и церковных установлений, играет третью свою свадьбу. Не надо искать в смерти Ефимии каких-то любовных страстей и заговоров. О «матери Гургия» – Юрия Долгорукого, Мономах вспоминает по-хорошему. Но траура не держит – в 54 года берёт за себя двенадцатилетнюю девочку – дочь половецкого хана. Какие там любовные страсти! Он и не видел её прежде. Тут чистая политика: идёт «гонка вооружений» – у кого из русских князей больше родственников в Степи, тот и будет Великим Князем в Киеве.

Девочка выживших детей не родила, имя её в хрониках не осталось. Прожив на Руси 20 лет, она тихонько скончалась.

Через год после скандальной собственной свадьбы Мономаха – ещё свадьба: безбородого Гошу женят. Снова – на половецкой ханочке. Быстрее-быстрее – надо опередить соперников, надо набрать больше родни среди «поганых».

Отец двух девочек, жены Гоши и жены Свояка, оказывается в специфической роли: «поганый-миротворец». Хан Аепа ласково принимает посольства от двух сцепившихся на Руси ветвей Рюриковичей, благосклонно принимает дорогие подарки, купленные русским потом и русским полоном. И отдаривается самым дорогим – добрым отеческим словом: «Ребята, давайте жить дружно». Сватам поклоны передаёт да укоряет мягонько за свару. Зятья, как и положено младшим перед старшим, благоговейно «вкушают мудрости». Тесть на Руси по статусу – как отец родной. Надо слушаться и благодарить за науку. Только вот их собственные, родные отцы так и норовят друг другу горло перервать. У Аепы в обоих домах растут внуки. Ну как можно послать джигитов помочь одному дому против другого? А вдруг кому-то из внучков «бобо» сделают? Поэтому орда тихо сидит в степи и мирно растёт. На русских дарах.

Нет, Аепа не жадный – обязательно передаёт с послами подарки. Цацку какую «на зубок» внукам. Кое-кого из его внуков мы и в 21 веке знаем.

Князь Игорь. Которого опера Бородина, «Половецкие пляски» Александрова и «Слово о Полку» его самого. Весь Советский Союз «Плач Ярославны» в школе учил. Это – его жена плачет.

Андрей Боголюбский. Реальный основатель Москвы. Это по его приказу и под его надзором отсыпают первые земляные валы на Боровицком холме вокруг Кучково – родового поместья его жены. Владимир-на-Клязьме – жемчужина «Золотого кольца» – выстроен им из маленького глухого захолустного городка. Храм на Нерли, культ Покрова Богородицы на Руси…

Принцы из враждующих домов, русские княжичи. Но «дедушкой» зовут одного и того же – хана половецкого.

И «аепичи» мирно сидят в Степи, дуванят русские подношения. Нет, можно сходить с Гошей на Булгар, можно с самим Мономахом на Полоцк – там внуков нет. Такой «союзник внешнего применения». А для «внутреннего применения» у Мономаха другая орда – «читтевеи» – родня его собственной жены. Их он «таскает по всей Руси».

Гоша своим… «мужским достоинством» вывел из русских разборок самого потенциально опасного союзника реального главного противника – князя Олега «Гориславича». А Мономах, своей мудростью, продолжает своё главное дело: «бьёт русских – погаными, а поганых – русскими». Он раз за разом «наводит на Русь» половцев. И собирает «половецкими саблей и арканом» «Святую Русь» под свою «Шапку Мономаха». Одновременно разваливая союз половецких племён. Это было для него вопросом жизни и смерти. И не только его самого, но всей Южной Руси.

Тут есть такое простое соотношение: 1:20. Можно сколько угодно гнуть пальцы, рассуждать о божьем благословении и великой храбрости. И это будет, возможно, правдой. «Постоим за землю Русскую не щадя животов своих». Постоим. Не щадя. Так можно выиграть бой. Так можно выиграть поход. А вот войны так – проигрываются.

Половцы – скотоводы-кочевники, русские – кочующие земледельцы. Для земледельцев в эту эпоху нужно иметь в 20 раз больше населения, чтобы выставить равную военную силу. В 20 раз!

Вот когда это соотношение хоть приблизительно достигнуто – начинаются детали. Искусство дипломатии, героизм воинов, гениальность полководцев, «святые иконы» и «секретное оружие».

Только «главное секретное оружие» любого государя – многодетные бабы. Все витязи, генштабы, герои и военные спецы – третья производная. Производная от «тех ворот, откуда и весь народ».

Сказано же Соломоном: «Честь государя – в многолюдстве народа его».

Для Великого Княжества Литовского, которое через одно-два столетия после татаро-монгольского нашествия собрало под своей крышей большую часть русских земель, это правило оказалось «камнем преткновения» – имея впятеро большое, чем у Золотой Орды население, Литва вчетверо уступала татарам по военным силам. И вот, заново пробивая легендарную магистраль «из Варяг в Греки», уже литовцы выжигают на Хортице золотоордынское поселение. Ещё чуть-чуть, остался сам Низ – Олешье. Вот-вот снова пойдут морские караваны от Александрии Египетской до Балтийских портов датчан и шведов. Но… сил не хватило. А потом уния с Польшей, католичество, другие заботы. Время упущено, а тут и Русь Московская поднялась.

На Руси ситуацию изменил Иван Третий, введя принципиально новые способы и организации населения, и вооружения, и военного дела. А главное – Орда развалилась.

Мономах об этом соотношении – 1 к 20 – нигде не пишет, но, похоже, хорошо понимает. В его время на всей Руси около 7 миллионов жителей. А в степи – примерно 300–400 тысяч половцев. Чтобы выиграть в противостоянии Русь-Степь нужно объединить русские княжества и расколоть половецкие орды.

Можно много ругать Мономаха. За его нытьё, за его ханжество. За демонстративное самоунижение в сочетании с дидактичностью:

«Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, это ведь начало всякого добра. Если же кому не люба грамотка эта, то пусть не посмеются, а так скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил».

Здесь – «на санях сидя» означает: «В конце жизненного пути». Исконный славянский образ. Как у другого Владимира – у Высоцкого:

 
«Сгину я, меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!».
 

Мономах был политиком. «Политика – концентрированное выражение экономики». Вот такая на Руси экономика, и он её концентрированно выражал. Проповедуя смирение с миролюбием, и утирая «крокодильи слёзы».

«Плач крокодила» – не слёзы, а элемент процесса пищеварения. У крокодилов несовершенна система удаления избытка солей из организма. А специальные железы, помогающие почками вывести лишние соли, располагаются как раз возле глаз. Вот почему во время работы этих желез и появляется жидкость, которую ошибочно принимают за слезы. Хотя по смыслу – это, скорее, моча. Можно сказать, что крокодил плачет мочой.

Так и Мономах, «проглотив» почти всю Русь и немалую часть Степи, плачется о себе, грешном.

Как говаривал Отто фон Бисмарк: «Политика – искусство возможного». Бисмарка – ещё не было, сказать было – некому. Поэтому Мономах совершил невозможное – повернул вспять ход истории. Вместо того, чтобы, как все «приличные люди», разваливаться и дробиться до полной катастрофы, оккупации, раздела, вообще – исчезновения или перерождения этноса, как часто случалось и на Востоке, и на Западе, «Империя Рюриковичей» была заново собрана под одной шапкой. И перешла в контратаку – Шарукана загнали за Кавказ.

«Война – продолжение политики другими средствами». Мономах – продолжал. Активно, славно, победоносно. И жёстко. В своём «Поучении» он даёт список половецких князей, которых он взял в плен и отпустил. И список – которых он зарезал. «А самих князей Бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых пятнадцать, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около двух сот лучших мужей».

Частью этого «искусства возможного» была дочка выскочки-куренного Аепы, ставшего ханом, взятая за сына Юрия.

 
«Да, Скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!».
 

Косоглазия у Мономаха не было, а вот остальное…

Пожалуй, именно Мономах развернул Русь лицом к Степи. Задолго до Святого Александра Невского с его правилом: «с татарами – мириться, с немцами – биться». Два великих русских святых князя, увидев угрозу Родине со стороны степняков, предпочли со степняками мириться. А воевать на Западе.

Такая «про-половецкая политика» русского князя дала три результата – объединение Руси, разгром Степи и успехи в Европе.

Именно Мономах устроил последнюю русско-византийскую войну. Принял в Киеве греческого самозванца Лжедиогена Второго, изобразил полное своё уверование в его «багрянородное» происхождение. Даже дочку свою не пожалел – выдал замуж за мошенника и авантюриста. И, подобно предку своему Святославу, привёл русские полки на Дунай к Доростолу.

Если Святослав-«Барс» известен своей храбростью и воинской доблестью, то Мономах – умом. И этот русский поход не закончился катастрофой с дорезанием выживших на Днепровских порогах. Пошла аккуратная дипломатическая игра. Самозванца прирезали подосланные греками убийцы. Русские отряды были выдавлены с Дуная. Но в 1119 году Император Византийский Алексей Первый сам прислал большое посольство, сам просил о мире. И греки преподнесли Мономаху титул царя и царский венец. Знаменитую шапку Мономаха. Не ту, которую мы знаем, которая сделана позднее по образцу головного убора ордынского хана, а подобие императорской тиары. Наконец, в 1122 году русско-византийские переговоры увенчались заключением династического брака: внучка Мономаха стала женой византийского императора. Уже – внучка, но – настоящего.

Такой был вполне европейский государь. По происхождению, по манерам и связям. С одинаковым успехом вырезавший и кочевья кыпчаков, и города чехов. И, само собой, – непокорных русских людей.

Но Мономаха уже нет. Нет и его старшего сына Мстислава Великого. Единственного из князей русских, называемых летописцами при жизни – Великим. Есть Изя Блескучий – старший из доживших сыновей этого Великого.

А это совсем другая родословная, компания, окружение. Другое мышление. Другое представление о нормах, о «правильно». Даже не греческое – западноевропейское. Первая жена Мстислава – его четвероюродная сестра Христина, дочь шведского короля, мать Изи. Сёстры Изины замужем за королями датским, венгерским, императором Византии. Жена Изи – дочь Императора Священной Римской Империи Германской нации, главы Второго Крестового похода Конрада Третьего Гогенштауфена.

Вокруг Изи католики. С их пониманием прав наследования – майорат, от отца к сыну. А на Руси – лествица, от брата к брату. «Дикари!». С их непониманием степняков, отвращением и страхом перед ними. «Безбожные поганые». С пренебрежением к православию – схизматики, раскольники. «Погрязшие во тьме заблуждений». Иначе бы Изя так легко на ссору с Константинополем не пошёл. Не наш человек, не исконно-посконный. Европеец, западник.

Но его любят киевляне, и он раз за разом переигрывает своего дядю Юру, нагло плюёт на законы старшинства, сидит в Киеве, и ничем его оттуда не вышибить.

Ведь перепробовали уже всё: натравили Митрополита. Высшую церковную власть! На нём благословение божие! Изя вышиб грека из Киева и вообще раскол устроил. Войной ходили – отбился. Старшему брату Вячко – плешь проели. Чего он, в Турове засел, будто спрятался? Кто у нас в домушке старший? А ну, пшёл в Киев! Изя дядюшку Вячко чуть до смерти не замордовал, под себя подмял и рядом посадил.

Соседа, умнейшего человека, Галицкого князя Остомысла, на Изю подняли – провал. Изя исхитрился обмануть галицкую разведку, выскользнул из западни вместе с малой дружиной. Черниговские князья на него засаду устроили. Заманили в ловушку и… И конь – вынес. Ну не прыгают так лошади! Ни у кого не прыгают, а у него прыгнул.

Ничего его не берёт! Может, родня его, католики польские, венгерские, немецкие – ворожат? Может, и самому в католицизм перейти? Так не поймут же.

Гоше очень не хотелось вылезать из Суздаля. Еда, выпивка, бабы… Всякое веселье… Вот, вятичей так удачно подмяли. Папашка Мономах два раза на них походами ходил. А «точку в деле» – только Гоша поставил. Отрубленной головой Степана Кучки. Надо же обмыть! Но… есть сыновья. Которым маячит специфический «святорусский» лейбл – «князь-изгой».

И тут, в чьих-то, вероятно, половецких мозгах, рождается оригинальная для Руси мысль: нужно подослать к Изе человечка. Но, поскольку обычных наёмных убийц и шпионов он раскалывает «на раз», то нужно что-то такое-этакое… уелбантурить.

Гоша – настоящий руководитель. Главное – набрать толковых помощников, дать каждому подходящее дело и пусть решают. А я не буду мешать, тем более, тут таких девочек привезли… Но – сыны…

У всякого средневекового владетеля есть две самые дорогие вещи: его владение и его сыновья. Нет сынов – сирота, семя твоё не гожее – дальше в веках не останется, дела твои не продолжаться, имя твоё позабудется. И некому будет за тебя свечку поставить, о душе твоей помолится. Ждёт тебя забвение на этом свете, и муки вечные – на том.

Чтобы «пробить» Изю надо рискнуть самым дорогим. Ну, удел-то Гоша по-любому не отдаст. А вот сынок… Старшенький… Тем более, что мальчик и сам рвётся.

Первый из сыновей Гоши, Ростислав Юрьевич, прозванный в Новгороде, где он в молодости князем сидел, «Торцом», спешно бежит к папашке. Прозвище – от плоского лица и желтоватого цвета кожи, доставшийся от мамашки, чем сын сильно отличался от отца своего, новогородцам тоже хорошо знакомого.

«Мальчику» уже под сорок, пора и серьёзное дело делать.

Два княжения в Новгороде – не в счёт. После первого Торец сумел сбежать в последний момент, после второго – новгородцы успели его поймать и сунуть в архиепископскую тюрьму. Разгром Рязани – не считается. Там князь-противник успел убежать в Степь – чистая победа не засчитывается. Вот тебе, сынку, новое дело – пойдёшь секретным агентом на самый верх. На самый-самый. К двоюродному братцу своему – к Изе Блескучему. Прямо в этот их «вольфшанц». Во Владимир-Волынский.

Идея явно не «святорусская». Тут – или Восток, или Запад. Да, там сын, обиженный чем-то отцом – живёт старик долго, наследство другому сыну отдать собрался… – может устроить заговор для убийства отца, может изменить родителю и сбежать к противнику. На Руси тоже всякие… случаи бывали. Но сыновья отцам не изменяли. Потому что сын отцу не наследник – «лествица». А вот для Изи, выросшего на Западе, окружённого европейцами, привыкшими и пропагандирующими майорат – такая мотивировка понятна. Просто даже на уровне детских сказок и эпосов, слышанных в младенчестве от матушкиной прислуги.

Легенда тщательно прорабатывается и обеспечивается. Задействуются серьёзные силы и средства. На следующий год после «основания Москвы» Торец отправляется на помощь Свояку к Новгород-Северскому с войском. И тут вдруг, прямо в походе, выдаёт: мы переходим на сторону противника, уходим к Изе Блескучему.

Это он кому сказал? Суздальцам?! Которые последние лет пятнадцать то и дело режутся либо просто с волынцами, либо ещё и с их союзниками? Это кто сказал? Торец, который сидел в новгородской тюрьме, потому что в Новгороде должен был вокняжиться брат этого самого Изи?

Хохмочка настолько для того времени выдающаяся, что три летописи дают три разных объяснения.