Текст книги "Шантаж (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 119

 
«Утро, утро начинается с рассвета!»
 

Но не у нас. У нас – задолго «до». Кормщик ещё затемно по начальству сбегал. Не знаю, что он Акиму сказал, но дед не зря сотником был – весь личный состав явился к месту исполнения боевого задания быстро и целеустремлённо. Даже расселись без сильных скрипов.

 
«Соловей, соловей, пташечка.
Канареечка жалобно поёт».
 

Видать, та канарейка тоже греблей занималась. Рванула вёслами без привычки. То-то и голосок жалобный.

Традиционный верблюжий караван на Востоке делает в первый день похода не более 10 километров. Потом уже пойдёт нормальный темп, но первый день – короткий. Нужно, что бы животные и люди начали понимать друг друга, чтоб всё, что может упасть, развязаться, разбиться – сделало это и не занимало внимание потом. Чтобы все склеротики вспомнили забытое дома, и за ночь сбегали. Короче – притирка каравана.

 
«Я с тоской смотрю на бархан
В глубь песков ушёл караван
И хотя надежд больше нет…».
 

То есть – притирка прошла успешно. Насчёт остального – к самуму, разбойникам, караван-баши… Можно лично к товарищу аллаху. Который, как известно, «акбар». И ответ у которого такой же: «иншалла».

У нас верблюдов и ишаков нет. Но вот «ослы»… Мужики вчера рванули на всю катушку, а гребля – занятие, требующее постоянной тренировки и навыка. У кого – потёртости, у кого – синяки. У всех – спины. Все – выражаются. Но – негромко. Уважают люди Акима, сдерживаются.

Ничего – через полчаса размялись, втянулись, а там и солнышко взошло – уже веселее. Аким ко мне на нос вперёдсмотрящим перебрался: речка Усия уже Угры – нужно постоянно маневрировать. Я думал, было, поговорим, дела предстоящие обсудим. Но… обиделся дед. Уже и не кипит, и бороду не жуёт – молчит, не замечает. «Да, нет». Замкнулся и отстранился.

 
«Ты мне больше не подружка
Ты мне больше не дружок
Забирай свои игрушки
И не писай в мой горшок».
 

Что ж мне тут, на коленях у него прощения просить? Как-то мне это… стыдновато. Перетопчется.

Так мы молча весь день и провели. Аким напрочь игнорировал мои попытки помочь. Он вооружился жердью, чтобы отталкиваться от берега и полузатопленных коряг. Впрочем, к вечеру уже и всем пришлось вынуть вёсла из уключин. Вёрст 10 шли «на шестах» – не гребли, а отталкивались. Как-то незаметно для меня из речки перешли в болотные протоки. Гребцы хотели, было, остановиться, переночевать на месте посуше. Но Аким не давал – боялся, что вода спадёт, и мы тут застрянем. Так всю ночь с факелами и плескались.

Трижды садились на мели. Два раза хватило просто людей на корму перегнать да по-подпрыгивать. На третий сели капитально.

 
«Потому что без воды
И ни туда, и ни сюды».
 

Пришлось всем раздеваться и слезать в эту болотную лужу. Хорошо – под утро вода тёплая.

Наконец, уже на рассвете, вывалились в Десну. Промыли покусанное комарами, уши сполоснули, чтобы не заснуть, и, в предвкушении отдыха после изматывающего труда, рванули вёслами напоследок. Уже вниз по течению.

 
«На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Марусенька белые ножки».
 

«На том» – в нашем конкретном случае означает – «на правом». Вот мы туда и правим. Там и кое-какая «марусенька» наблюдается. Похоже, прямо по песне:

 
«Будет Марусеньку свекор бранити,
Свекор бранити, свекровка журити
С кем ты, Маруська, всю ночку гуляла,
С кем ты гуляла, с кем утро встречала?
Будут Марусю за косу таскати,
За косу таскати, в дому запирати».
 

«Маруся», повздыхав в предчувствии предстоящей «викторины» с «большими призами» за неправильные ответы на тему «Что? Где? Когда?», а главное – «С кем?», ушла, а мы на её место… припарковались. Ну, не пришвартовались же! Швартовных тумб или столбов нет. Такой… «запрыг с разгона». Корму – нагрузили, вёслами – гребанули, и носом на прибрежный песочек… «Запрыгнули». Луговина, дальше – холм и на холме городище. Небольшое – дворов полтораста. Елно.

В уставной грамоте Смоленского князя Ростислава записано: «От Елны урока три гривны и лисица». Не велик урок. Только запись эта сделана через три года после похода Свояка по этим местам – тут сплошное пепелище было. Но за последующие десять лет народ отстроился, людей прибавилось. Разрослось поселение. Выше и ниже по реке, на соседних возвышенностях, уже пара небольших посадов стоит.

Я уж собрался из лодки выгружаться, но Аким, не мне, а Ивашке, хоть я и рядом стою, говорит:

– Я со своими в город пойду. Там у меня знакомец есть – у него и встану. Да сразу и к посаднику. А вы идите вон туда, в нижний посад. Найдёте там себе место какое. Нужны будете – позову

Игнорирует нагло. В упор не видит. Ну и ладно. Кормщик с нами остался. Он нам и место указал. Неплохое подворье и от реки недалеко – надо ж за лодкой присматривать. Пока добрались, да сторговались, да разместились – мужики мои уже совсем на ходу дрыхнут.

Посадский-то начал по-первости и цену заламывать несусветную, и над безбородостью людей моих издеваться. «Босорылые, голомордые…» и ещё там всякие шутки шутить. Прав был Николай – от такой причёски на подбородке могут и убытки произойти. Включая – «со смертельным исходом». Народ у меня невыспавшийся, раздражённый, а хозяин веселиться собрался. Сейчас ему всё веселье и поломают. И не только веселье. «Хорошо смеётся тот, кто стреляет последним» – американская народная мудрость.

Не моё дело – и сам я тут никто – малолетка, и в торге здешнем мало чего понимаю. Да и не дело господина по такому поводу разговоры разговаривать. Но пришлось влезть:

– Ивашка, сделай милость – покажи-ка гурду свою. Не мне – хозяину порадоваться. Вот смотри, дядя, сабля. Гурда называется. За неё весь ваш посад купить можно. А на ней ни одной волосины не растёт. А всё потому, что без шерсти – вражьи головы сечь сподручнее. Вот так и мужи эти, как сабли славные, головы дурням да торговальщикам шибко жадным – с маху отрубают. Может, ты проверить хочешь?

Ивашко саблю достал, перед глазами у мужика покачал, зайчиков солнечных по-пускал. Дядя проникся, и мы мирно разошлись. Не дёшево, но в меру. Ребятки-то мои приморились, щей хозяйкиных через силу похлебали, да и спать завались.

Кормщик в лодку спать ушёл, а у меня зуд в заду. Мне ж интересно, как у Акима дело выгорит! Да какие повороты будут. Хотя, вроде бы разумные люди, опытные, все варианты проговаривали, на всякий возможный случай придумку придумывали. Я-то в этом во всём… Так от этого же ещё интереснее! И другое мне спать не даёт – посадница. Интересно же, что это за дама. Кудряшок-то про неё соловьём разливался. Как он с ней целовался-миловался. Опять же – тут где-то Спирькин двор – надо бы навестить, воздух понюхать. Мы чего, сюда – спать пришли?! Дома отоспимся, Сухан, подъём! Пошли, зомби моё, геометеоцентрическое, «мордами торговать». На людей поглядим, себя покажем.

Что посад этот, что само Елно – деревня деревней. Народу почти нет – кто в поле, кто на речке. Куры по улицам бродят, свиньи в луже лежат. Лепёшки свежего коровьего навоза. Ещё не засохли. Но для всякого, кому приходилось возвращаться из мест пустынных, будь то леса, или степи, или тундра, знакомо это особенное чувство, эйфория от ощущения – здесь живут люди. Во – баба с вёдрами пошла. – Баба? Настоящая? Глянь-ка – калитка закрытая стоит. – Как это? У них тут чего – и воры есть? А это не колокольный звон – это молоточками по металлу вызванивают. – Да ну! А металл-то какой? Умельцы? А по какому делу? – Жестянщики, наверное. Может, медники.

 
«Но спускаемся мы с покорённых вершин…
Что же делать, и боги спускались на землю».
 

Извините, Владимир Семёнович, но снисходительно-покровительственная интонация «богов»… Да ерунда это! Суть-то не в глаголе «спускаться». Дело в глаголе «возвращаться». Которого у вас тут нет. Он из более поздних песен. Когда опыта жизни и чувств стало больше.

 
«Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоду».
 

Мы – возвращаемся. Из пустоты, из безмолвия, из пустынь… Из безлюдья – к людям. А уж откуда, с «покорённых» ли «вершин»? А как же иначе? Чего «покорять» – жизнь сама подкидывает. Было бы куда вернуться.

Покрутился перед посадниковой усадьбой. Мощно сделано: тын, как в лесной усадьбе от диких зверей – толстые заострённые брёвна в два человеческих роста. И в воротах – сторожа. Интересно, городские ворота распахнуты настежь, и никого не видать. Наверное, сигнальщик в башенке сидит. А здесь и ворота заперты, и в открытой калитке два здоровенных мордатых брюхатых мужика торчат. В бронях и при мечах.

Глянули в соседний двор. Тоже – могуче построено. Но ворота вообще заперты. Спрашивать у прохожих начали – вирниково подворье. Так вот откуда Степан Макуха в наши края пошёл! Надо бы мне по этому двору походить. Но – всё закрыто, и изнутри ничего не слыхать. А вот Спирьки-мятельника усадьба – сильно дальше. И сама другая – забор жердяной, ворота нараспашку. И внутри… не тёсом крыто.

Я сунулся внутрь, из будки возле ворот вылез старый блохастый пёс и сказал: «Гав». По моему поведению определил, что я не понял такого простого слова, и убедительно повторил «гав-гав». Потом потерял ко мне интерес, уселся на землю и начал вычёсывать задней ногой блох из-за уха.

Всегда завидовал в этой части собакам и кошкам. Нет, не блохам, конечно, а вот такой растяжке. В принципе, в лучшие годы и я сам так мог дотянуться. А вот почесаться таким манером между делом… ботинки мешают. Да и бизнес-партнёры не поймут.

Откуда-то из-за сараев выскочила девка моих примерно лет с полным травы передником. Справа в углу какая-то мусорная куча. Компост, что ли, они изобретают? Как на «Святой Руси» было с компостом? В летописях про это ни слова не попадалось. Что навоз не запахивают – знаю. Но неужто и такую простую вещь не умеют? Девка вывернула туда травяной мусор и, только сейчас заметив чужих во дворе, насупилась.

– Эй, чего надо? Идите с отседова. Нету мятельника, нету. К посаднику зван. Идите-идите.

Судя по интонации – регламентная процедура в условиях всеобщего пофигизма и скуки. Как собачкин «гав». Скучно живут туземцы. Ничего у них не происходит, ничего особенного не случается. Все надоело и опротивело.

 
«Ой, как худо жить Марусе
В городе Тарусе!
Петухи одни да гуси.
Господи Исусе!».
 

А здесь даже и не Таруса, и гуси все на речку ушли. Солнце уже высоко стоит, жарит серьёзно. Парко. Выжимает солнышко воду недавних дождей из здешней земли. Скучно, однообразно. Невнятные мечты, неясные томления. Тоска. И тут в этом глухом захолустье – я. Типа: весь в белом. Во всём своём полном попаданстве, некомпетентности и гиперактивности. Ты, девочка, когда-нибудь такой «ёрш» пробовала? В мозги шибает, как кока-кола в нос. Кока-колу не пробовала? А пепси? Ну и не надо – гадость. Ими только латунные бляхи да пуговицы металлические чистить хорошо: бросил в стакан на ночь – утром как новенькая. Что, и пуговиц блестящих нет? И ничего-то у вас нету. А теперь и «скучно» уже не будет – я пришёл. «Весь вечер на арене клоун Ваня». Не скажу, что будет смешно, но скучно явно не будет. Для уцелевших и выживших.

«Не скучно» уже настало. И я даже услыхал его наступление. Точнее – вступление. Естественно, в форме матерных выражений со стороны ворот. У нас на Руси всегда так: как не скучно, так обязательно матом. И голосок знакомый – мятельник Спиридон в дерьмо вступил.

Продолжая ругать коров, пастухов и всяких неопределённого вида мерзопакостников, которые именно у его ворот такую большую и жидкую лепёшку сложили, Спиридон, на каждом шагу обтирая правый сапог о траву то одной, то другой стороной, появился в воротах. Будучи чрезвычайно занят углублённым процессом рекристаллизации собственной обуви из чужого, да ещё и скотского, дерьма, первые несколько шагов он исполнил, не поднимая головы. Потом – поднял, увидел, опознал. И в лице – переменился. По размаху перемены морды данного официального лица, я сразу интуитивно ощутил: скучно уже не будет. Всем не будет скучно. Но мне – в первую очередь. Прямо какой-то «Нескучный сад» намечается.

Насколько именно «сад» я понял с первой фразы. Спирька, шипя и дёргаясь, затащил меня в какой-то хлев и придвинувшись к носу моему, брызгая слюной, сообщил:

– Акима Рябину твово в поруб посадили. Посадник велел.

Посадник-садовник. Точнее – сажальник. Посадка невиновных уже началась. Теперь бы дожить до награждения непричастных.

 
«Сама садик я садила
Сама буду поливать».
 

Садик будет «рябиновый». И поливать его будут моей кровью.

Автоматический и совершенно идиотский вопрос:

– За что?

Идиотский – потому что сажают не «за что», а «для чего» – для ограничения «возможности воспрепятствовать следствию», или «покинуть юрисдикцию» или «скрыться от органов»… Просто – для «исполнения наказания». Для чего-то. А уж за что…

– За разбой. Управитель его, Доман, донёс, что люди владетеля служилых людей князя Владимирского побили. Кучу народа – десятка два. У нас-то с суздальскими нынче мир. Посаднику-то в дела эти влезать – князья голову оторвут. Так что взыск будет по полной. А ещё Доман говорит, что на битых какую-то скотницу богатую взяли. Чуть не в три пуда злата-серебра. Так ли?

– Врёт. (Точно врёт. И про служилых, и про количество, и по весу. И про то, что люди владетеля).

– Вот и я думаю – брешет. Он, слышь-ка, вместе с владетелем на двор утром пришёл. И, пока Рябина посадника дожидался, успел тайком переговорить. Отчим-то твой как вошёл – посадник на него давай давить. А хрыч старый нет чтобы покаяться да поклониться – начал старые дела вспоминать. Как он посадника-то покрывал в походах прежних. А тому-то нынче это и вовсе поперёк. Он и рявкнул. А твой-то, дурень старый, в дебрях лесных совсем сбрендил, – в ответ. Так это… по-басалайски. Дед-то твой – баско лается. Такие загибоны загибает… Ну, его и в поруб. Сейчас вот велено мантию взять да книгу нашу, Евангелие, для присяги. Посадник сам первый допрос откатает. Ежели дед твой всю правду не скажет, во всех злодействах не покается – пойдёт уже суд на железе. Палач-то, слышь-ка, ругался уже, сам слыхал, уголь-де отсырел – пока горн растопит да клещи разогреет…

– Постой. Обо мне разговор был?

– Вроде нет. А, было. Что-то Доман посаднику толковал. Только посадник на него рявкнул. Вроде: «что ты мне про сопляка уши забиваешь. Есть у Акима ублюдок, нет ли – спрос с владетеля, а не с дитятки, что у него по двору бегает». Ты вот что, Ванька, ты про наш уговор-то – забудь. Не было у нас с тобой никаких уговоров. Понял? Не было! И куда ты Макуху дел – я знать – не знаю, ведать – не ведаю. Ляпнешь чего – на дыбу вздёрну и живьём шкуру спущу! Понял?!

Спиридон был испуган и суетлив. И от испуга своего – пытался пугать меня. Формально его соучастие в смерти вирника Степана Макухи – отсутствует. Точнее – недоказуемо. Но если я начну языком болтать да чуть смещу причины и следствия, чуть иначе поставлю акценты… Нет, в смертоубийстве его никто не обвинит. Но звон пойдёт такой нехороший, что, пожалуй, и в службе оставаться ему будет уже нельзя. Так что Спиридон меня угробит при первой же возможности. Чтобы не болтал. Но не сейчас – Сухан стоит у ворот в хлев. А убить меня так быстро, чтобы я и слова сказать не успел… А раз есть хоть пять минут для манёвра, то… то маневрируем. Я рывком, от земли, ткнул своим дрючком Спирьке под бороду.

– Я тебе не Ванька. Я тебе – Иван Акимович. Ты, репей навозный, не забывай, к чьему хвосту дозволено прицепиться.

Спиридон от тычка запрокинул голову, косил на меня глазом, но соглашаться не хотел. От испуга он осмелел и, перехватив дрючок рукой возле своей груди, сбил в сторону.

Я уже говорил, что, по слабосильности своей, всякого пересиливания избегаю. Наоборот – стараюсь следовать за более сильным противником, с тем, чтобы победить его, используя максимально его собственное движение. Дрючок пошёл вправо, куда его и тянула рука мятельника. И я даже не пытался этому препятствовать. Наоборот – ещё и помог. Но второй конец палки я рывком поднял, и влепил им Спиридону по уху, поверх выдвинувшегося ко мне и чуть опустившегося его правого плеча. Поскольку Спиридон тянул посох в сторону, то получился такой скользящий удар. Как пощёчина. Спирька вскрикнул, поворачиваясь ещё дальше и отодвигаясь от меня. Врубить кулаком свободной правой руки в подставленную под удар печень – ну, ребята… Силёнок у меня маловато, но резкость-то я обеспечиваю…

У него за спиной была загородка из жердей. Похоже – для коз. Как оказалось при натурной проверке – из довольно гнилых жердей. Он, продолжая проворачиваться, и не отпуская моего посоха, с маху завалился грудью на это гнильё, оно посыпалось. И исполняющий обязанности вирника Елнинской волости оказался на четвереньках в козьем загоне, в древесной трухе и навозных катышках разной степени свежести. Дрючок остался под этим… ну, раз козий загон, то – «козлом», и когда я попытался вытянуть, был прижат в кулаке у Спиридона. Пришлось продолжить.

Я – не садист, но и всемилостивостью с всепрощенизмом не страдаю.

 
«Мы мирные люди
Но наш бронепоезд
Стоит…»
 

А ваш – будет висеть. В сильно опухшем состоянии.

От падения и последующей возни армяк у Спирьки несколько встал коробом на спине, открыв для визуального доступа район соединения бедренных и тазобедренных костей. И для тактильного доступа – тоже.

Как известно, «Последний из могикан» начинается с беззвучного смеха в присутствии лесного оленя:

«Послушай, Ункас, – продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, – я готов прозакладывать три совка пороха против одного фунта табака, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.

– Не может быть! – ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. – Ведь над кустами видны только его рога, даже только их кончики.

– Он – мальчик, – усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, обращаясь к старому индейцу. – Он думает, что, видя часть животного, охотник не в силах сказать, где должно быть все его тело».

Так вот, я – не мальчик, и хотя я и не вижу у мятельника даже и кончиков рогов, но знаю не только где находится всё тело этого животного, но и его конкретные части. Опять же – я не футболист, но врубить «кручёный» в наблюдаемое пространство… Пусть бы и прикрытое мешковатыми штанами…

Спиридон сделал классический «ах». С глубоким заглатыванием окружающего атмосферного воздуха. Ну, мужики, вы меня понимаете… И попытался очень быстро выйти на четвереньках через дальнюю стенку этого небольшого хлева. Головой вперёд. При этом сворачиваясь в классическую позу «мама, роди меня обратно» вокруг внезапно особо остро ощущаемой части тела. Поскольку совместить оба движения ему не удалось, то он гибко перетёк в стойку на голове у этой самой голово-непробиваемой стенки. Такая позиция позволяла ему одновременно разминать и утрамбовывать собственной головой продукты козьего пищеварения, а ногами поманывать в воздухе от полноты чувств. Наконец, занятия акробатикой ему надоели, и он улёгся под стенкой, свернувшийся в калачик.

Вообще-то народная мудрость рекомендует в такой ситуации попрыгать на пяточках. Но не буду же я, малолетка плешивый, «учить жизни» княжьего мужа. Взрослому человеку советы ребёнка по такому поводу – обидны. Уж лучше он сам до этой истины дойдёт. Собственной головой. Или ещё чем. А я обеспечу ему достаточное количество практических занятий. Мне это не стыдно – «Всё чем могу».

Наконец, тоненький звук «и-и-и-и», издаваемый мятельником, сменился глубоким и взволнованным дыханием. За это время я подобрал свой дрын берёзовый и обтёр его клоком сена. Продолжим.

– Зря ты, Спиридон, со мной так. «На дыбу вздёрну, шкуру спущу…». А если б я таковы слова да всерьёз принял? Ты чего, тупой сильно? Ты же сам видел, что я от Велеса ушёл. И человека своего вытащил. Ежели я слугу у замогильного бога отбил, то неужто я своего батюшку родименького в порубе у какого-то посадника оставлю? А ты – шутки шутить. Давай-давай, подымайся. Надо прикинуть, как Акима вызволять.

Я потыкал лежащего мятельника палкой в бок. Он, охая и постанывая, перевернулся на спину. Полулёжа на унавоженном полу загона, он как-то не проявлял особого энтузиазма и стремления принять активное участие в моей освободительной миссии. Ни физически, ни интеллектуально. «Кто хочет – тот делает, кто не хочет – находит аргументы» – международная менеджментская мудрость. Спирька вздумал менеджерить:

– Посадник твоего Акима не выпустит. У-у-й… Как же больно-то… Дела громкое, княжеское. Два десятка суздальских гридней побить! Донос от верного человека. Да там ещё и хабар немалый. Это тебе не Макухе помороки крутить! А отбить его… О-ох… Полтора десятка воев, стража учёная, слуги верные, собаки злые, запоры крепкие… Да там только тронь – ещё и городские набегут. Силой – и думать не смей! И выкупить ты не сможешь. Зачем посаднику выкуп, когда он и так – всё что есть – может взять? Да и вообще – ты кто такой? Мелочь плешивая!

Возбудившись от очевидности доказательства моей глупости, Спиридон даже начал размахивать руками и елозить ногами. Удар наотмашь дрыном по голени несколько остудил его пыл в части оппонирования. Некоторое время он катался по полу, прижав к груди коленку от внезапно заболевшей щиколотки.

– Значит, ты мне советом помочь не можешь? Жаль, Спирька, жаль. Я-то думал – ты умный. А ты годен только как бобик дрессированный – на цырлах подачку выпрашивать. Значит и цена тебе…

– Ты! Не выйдет у тебя! Не получится! Не можно этого сделать! Только и себя, и меня…

– Не можно, говоришь? Тебе-то, верно, не можно. Тогда я сам. Как бы мне немедля с посадницей парой слов перекинуться? Ну! Ты ж там все ходы-выходы знаешь.

Спиридон ошалело смотрел на меня. Интересно бы узнать: это ошаление – ещё от боли или уже от моего вопроса? Господи, ну как же тяжело с предками! Я же простым русским языком спрашиваю. А он мне по-одесски – встречные вопросы кидает:

– Зачем это?

Ответ неверный. Спрашиваю здесь я, хоть и не прокурор. И твои, Спиридон, вопрошания – нынче неуместны. Я снова рывком ткнул дрючок к горлу лежащего человека. Он дёрнулся. Снова вскинул руку, чтобы отвести мой дрючок от своего горла. Но руку до захвата не довёл. Остановил на пол-дороге. В таком… полуприподнятом состоянии. Со стороны похоже на приветствие советских людей тогдашними вождями с трибуны Мавзолея. В хлеву это как-то… не смотрится. Дядя, здесь первомайских демонстраций трудящихся не предвидеться.

– Убери рученьку – обломаю. Нафиг.

Я осторожно приподнял концом своей палки его бороду, чуть придавил, так что голова у него начала запрокидываться всё дальше назад, и, чуть подёргивая, чуть меняя направление и прикладываемое усилие своего поучательного, деревянного и длинномерного инструмента, продолжил обсуждение ситуации.

– Акима я у вас заберу – это не вопрос. Он мне самому для дела нужен. Попусту в яме сидеть – ну очень нецелевое использование. Тут вопрос в другом. После того, как я от Велеса ушёл, из семи тамошних волхвов в живых двое осталось. Тот, который быстрее всех в лес убежал, и тот, который со мной пошёл. Остальные сдохли. Убегать в дебри лесные ты, вирник, не будешь. Как насчёт «сдохнуть»? Не дёргайся – поцарапаешься. Вижу, что не хочешь. Тогда – будешь мне помогать. Что для тебя не ново. Тебе от меня хоть когда ущерб был? Я же говорю – не тряси так головой. Тогда отвечай, коли я спрашиваю. Как мне перетолковать с посадницей? Келейно, тайно, под рукой?

Исторгая сопли, слюни и слова-паразиты, Спиридон открыл мне глаза. Ну где ж ещё заниматься просвещением, открывать глаза бестолковому попадёвому попаданцу, как не в тёмном грязном хлеву?

Многим ли из моих прежних современников знакомо понятие «ведомственное жильё»? А ведь было время, когда вокруг этого явления в России разыгрывались трагедии по-круче Шекспировских. Пожары страстей, растягивающиеся на десятилетия. Угробленные, ради квадратных метров, жизни и души. Человеческие мозги, покрывшиеся паутиной на нежеланной, противной, и оттого – изнурительной, службе. Бесконечные, бессмысленные, безысходные семейные войны. Жизнь с удавкой шантажа на шее:

– Разведусь. И куда ты пойдёшь? Служу-то я. И жильё – моё.

Или:

– Уволишься? А жить-то где? Ты уж потерпи. Козла этого.

«Внеэкономическое принуждение» путём предоставления «условного жилья» пышно цвело в СССР. Вполне исконно-посконное, попросту – средневековое. Поскольку широко распространено и в средневековой «Святой Руси».

Ни у одного попаданца не встречал упоминания о ведомственном характере жилья средневековых властных персонажей. А это мелочь существенная. И дело не только в праве собственности, но и в режиме обслуживания и использования.

На «Святой Руси» князь, переходя из одного удела в следующий, как установлено «лествицей», занимает двор своего предшественника. Ибо города построены так, что, даже при желании, часто нет другого места, где можно было бы поставить ещё один княжий двор. Только вот эта резиденция. По сути – служебное жильё.

Какой-то вариант американского «Белого дома». И очередная княгиня, поругивая свою предшественницу за безвкусицу, увлечённо меняет занавески на оконцах, затянутых бычьим пузырём. Только, в отличие от американского президента, новый удельный или светлый князь не знает – на какой минимальный срок его сюда выбрали. Продолжительность пребывания на посту – не один-два срока, пусть и с непрерывным изменением даты начала отсчёта и продолжительности самого понятия «срок», как у нас на пост-советском пространстве, а исключительно в зависимости от интенсивности смертности ближайших родственников.

Подобно тому, как при смене президентов в США происходит смена и тысяч чиновников республиканской или демократической администраций, так и при переходе князей с удела в удел заменяются и «служилые люди» на «Святой Руси». «Князь лысый? Ждём лохматого». «Новая метла – по новому метёт» – русская народная мудрость. И «выметает» значительную часть построенной предшественником «вертикали власти». Тоже – в неизвестно какой момент.

При такой неопределённости самому строится… Экая мелочь! А вот и нет. Представьте себе, что Обама руководит Америкой из своего домика в Спрингфильде, штат Иллинойс. Или Путин – из своей питерской квартиры. Абсурд-с. Поэтому и здесь верхушка в каждом уделе или городке живёт не в своём, а в казённом жилье.

Так же и местный Елнинский посадник. Но и это не всё.

В «Святой Руси» нет специализированных присутственных мест. Вообще, практически нет гражданских общественных зданий и сооружений. Крепости, церкви, мосты. Ограды рынков-торгов. И это – всё. Исключения, вроде Новогородского сместного суда – единичны. Все общественные функции, все функции управления исполняются или криком на торговых площадях, или во дворах жилых усадеб. В «Русской Правде» говорится: «тащить татя на княжий двор», а не «в княжий суд».

Фактически имеет место служебное жильё с сочетанием присутственных и жилых помещений. В моё время, как помню, сельским учителям, давали жильё прямо в школе. Представьте себе, что Президент России не приезжает в Кремль на работу, а живёт там, в Большом Дворце. Как и было значительную часть нашей истории. И все министры – ютятся по своим министерствам. Как бы это изменило картинку московских пробок!

Здесь пробок нет. Двор посадника – не частное, пусть и временное, условное владение, а средоточие местной власти. Дополняется помещениями для хранения собранного мыта, для архивов, тюрьмой, казармой и прочим. И, соответственно, как и положено административному центру, обеспечивается охраной и режимом допуска посторонних на эту территорию. Что я и наблюдал. Если для контроля подходов к городу достаточно наблюдателя на башенке крепости, то для обеспечения порядка у проходной посадникова двора ставят двоих стражников-мордоворотов. Которые меня туда сегодня не пустили и впредь не пустят – нечего незнакомому, не местному мальчишке по казённому двору шастать. А то шкоду какую учинит. Или попрошайничать будет. А может он со злодеями вместе? Которые нашего посадника-милостивица извести хотят.