Текст книги "Шантаж (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 123

Дальше пошёл «древнеегипетский» вариант Кудряшкова послания. Судя по рёготу мужиков и возмущённым взвизгиваниям женщин, Кудряшок обильно использовал здешнюю ненормативную лексику. Я пока разницы не вижу – для меня всё это – древнерусская письменность. Но народ дружно ржёт, краснеет, и некоторые – уши зажимают. Но не сильно – интересно же что там дальше. Детей в толпе пытаются выгнать со двора, они визжат, уворачиваются и протискиваются поближе. Кое-какие пассажи просят повторить – не расслышали. Выберусь живым – придётся над своей дикцией поработать. Мало быть умным, надо ещё быть «умно слышным».

Сначала всё шло хорошо – толпа разогревалась. Смех и комментарии нарастали в мощности и частоте. Иногда приходилось останавливаться, чтобы особо тугоухим – повторили, а особо тугоумным – разъяснили. Разъяснения, судя по откровенному хохоту мужчин и сдавленному смеху женщин, были даже покруче нашего оригинала. Да, если бы из семантики нашего «живаго великорусскаго…» можно было бы добывать соль – мы бы её экспортировали. Да мы полмира ею завалили бы!

В какой-то момент «глас народа» начал стихать. Люди потихоньку стали отодвигаться от телеги, а, главное, перестали жадно и нетерпеливо смотреть мне в лицо, ожидая следующей фразы. Их взгляды переместились ко мне за спину. Я глянул через плечо: на верхней площадке лестницы стояло несколько человек. Среди них и посадник. С мечом на поясе. Он начал неторопливо спускаться. Сейчас меня будут… Вдох-выдох.

 
«Я коней напою
Я куплет допою.
Хоть немного еще
Постою на краю».
 

«На краю» в моём конкретном случае – на краю телеги. Осталось только «допеть куплет». Я, старательно заставляя себе не оборачиваться и не снижать голос, выдал в толпу предпоследний пассаж из берестяного послания. Что-то на тему:

 
«Графиня, мойтесь в бане каждый день
И закупайте детские коляски».
 

Когда Кудряшок это выцарапывал, мне казалось, что это смешно, остроумно. Здесь это тоже вызвало смех. Смешок. Одинокий. И от этого ещё более глупый. Осталось последнее предложение. Я развернулся лицом к лестнице, уставился в глаза посаднику и, форсирую скабрёзную интонацию, слышанную мною от Кудряшка, провозгласил: «Коль просишь – вскорости приеду, изделаю тебе и другого сына. Коли пентюх этот – ни на что негожий, так пусть хоть выблядков моих кормит».

Посадник остановился в двух шагах от телеги. Не отрывая глаз от лежащего у моих ног обнажённого женского тела, протянул правую руку ладонью вперёд. Кто-то из местных мужичков подскочил ко мне сбоку, начал дёргать за рукав. Я совершенно автоматически отдал ему грамотку. Мужичок, с поклонами, мелкими шажками, подкатился к посаднику, с каким-то скороговорным текстом сунул в ладонь свёрнутую трубочкой бересту. Во дворе было тихо. После совсем недавнего рёгота, хохота и трёпа большой толпы – это было особенно чувствительно. В этой тишине где-то заплакал младенец. Посадник вздрогнул, непонимающе посмотрел на трубку бересты в своей руке. Развернул и заглянул в неё. Кажется, он не понимает. Или неграмотный? Толпа за спиной даже не дышит. Острое ощущение массового любопытства. «Ну и чего он сейчас?».

Посадник поднял глаза и увидел меня. Смотрит. Совершенно мёртвые глаза. Расширенные дырки чёрных зрачков в неестественно светлых радужницах. Каменное, несколько даже надменное скуластое славянское лицо. Лицо смерти. Смотрит, но не видит. Он медленно, с хрустом, сжал бересту в кулаке. Вяло чуть откинул её в сторону. И – зарычал. Мгновенно переходя от глухого, утробного рокота в мощный яростный рёв. Одновременно выдёргивая меч из ножен. Одновременно шагая ко мне.

Инстинкты, они того… как праздник – всегда с тобой. Посадник пошёл на меня – я от него. Пятиться задом стоя на краю телеги… Ух я и нае… Мда… Навернулся. Про «праздник» я уже сказал. Я всегда падаю правильно. Как кошка. Только из-за отсутствия хвоста – не переворачиваюсь на лапы, а раскладываюсь и откатываюсь. В этот раз не получилась. И, лёжа на спине, навзничь, я, глядя вверх, через лоб, хорошо увидел, как по толпе людей, отшатнувшихся от моего падения, ударила волна капель. Как пулемётная очередь. По лицам, по одежде. Какая-то тёмная жидкость. Кровь.

И снова – дикий рёв с той стороны телеги. И снова новый удар каплями крови – очередью по толпе. Но толпа уже потеряла неподвижность. Все орут, все бегут, вопят и топчат. И чей-то истошный высокий женский крик:

– Да уймите же его! Он же её в куски порубает!

Третьего звериного рёва нет. Зато со стороны задка телеги происходит какое-то движение. И через неё заглядывает лицо посадника. Перекошенное, мокрое от пота, странно сосредоточенное. Одновременно – и бешенство, и целеустремлённость. При виде меня на лице появляется удовлетворение. Злобно-радостное. Три таких ярко, предельно выраженных, эмоции одновременно на простом добром родном славянском лице… В обрамлении светлой аккуратной бороды. И с чудовищно расширенными зрачками. Он начинает… урчать. И вытаскивает из-за телеги правую руку с мечом.

Помните ли вы храброго гнома Гимли из «Властелина колец»? Тот момент, когда в сражении с орками его привалило тушей одной убитой гоблинской свиньи так, что он не мог ни пошевелиться, ни дотянуться до своего оружия, а тут к нему начало подбираться другое такое же чудовище? Так вот – я Гимли очень хорошо понимаю. Хотя меня ни чьей тушей не заваливало. Но так страшно…

Как и гнома во «Властелине» меня спасло вмешательство со стороны. Правда, светлых эльфов и засекреченных королей у меня тут нет. Но чего на Руси всегда много, так это уверовавших в силу слова своего. «Русское слово». Я не про попов – те-то, как раз, реально оценивают свои возможности.

Какой-то благообразный мужчина шагнул сзади к посаднику, ухватил его за левое плечо и рявкнул ему на ухо:

– Ты чего творишь!?

Громко, уверенно начатая фраза закончилось стоном. Посаднику оказалось достаточно даже не повернуться лицом к миротворцу. Только чуть развернуться корпусом. Чтобы вогнать свой меч из-под локтя левой руки в живот санитару-добровольцу.

А ведь говорил же сам себе Добрыня Никитич, собираясь, по приказу Владимира – Красно Солнышко, звать Илью Муромца с пьянки на Подоле:

– Не дай бог подойти к русскому богатырю со спины – зашибёт и не заметит.

Как я Добрынюшку понимаю! Не в смысле, что подходил сзади, наоборот – ко мне так подходили. Пришлось из-за этого карате бросить. Очевидная вещь – типовые элементы всякого боевого искусства отрабатываются до автоматизма. Хоть – с мечом, хоть – с револьвером, хоть – с «голой рукой». Ты ещё не понял, а уже ударил. Просто поймал краем глаза, шорохом, волной воздуха – постороннее движение. И – среагировал. Жена просто руку протянула – воротник на мне поправить, а я уже…. Нет, не ударил – просто блок, просто предплечьем. Без фанатизма, без форсажа… Просто – как учили, как сотни раз отрабатывали в спарринге… Она ходила постоянно в синяках и через день плакала. «Да я же не хотел! Просто не делай неожиданных движений, не подходи ко мне ко мне сзади…». Мимолётная ласка любимого человека оборачивается небольшой, но болезненной травмой. Так хорошо ещё, что исполняется только защита, а не полная связка, которая обязательно должна заканчиваться добивающим ударом.

С «боевым автоматом» надо чётко по Уставу: «за три шага до…». Или – семейная жизнь без «автоматизма». Естественно – проблема выбора: «Или – я, или это твоё…». Пришлось бросить. Спорт, естественно.

Волонтёр-пропагандист повис на посаднике и никак не хотел сниматься с меча. Тот дёргал свою железку, они стояли очень близко, и места не хватало. А у меня хватило времени. Я крутанулся на спине, оказался головой к телеге и, когда посадник, отступая под тяжестью тела «зарезанного миротворца», почти наступил на меня, судорожно отталкиваясь ногами и подхваченным дрючком, на спине въехал под телегу.

Раздражённый рык сообщил мне, что манёвр не остался незамеченным. Морда моего убивальника всунулась под телегу. Как он обрадовался, когда увидел меня! Такое выражение лица называется: «искажённое злобным бешенством». Как будто бывает «бешенство незлобное». Он попытался достать меня мечом – не получилось. Тогда он грузно опустился на четвереньки и пополз за мной. Я, завывая от страха, выскочил на другую сторону телеги, вскочил на ноги. Между телегой и первой ступенькой крыльца, на которой стоит куча здоровых мужиков с железяками – два шага. Не убежать. А он… урчит и лезет.

Один из самых страшных элементов ночных кошмаров – неотвязность преследователя. Куда ни спрячешься, ни убежишь – он всегда идёт за тобой. Это в ночных кошмарах… В реале – это поведение росомахи. Росомаха с железякой… В общем, я заорал. Паника – аж ноздрями… И влепил своим дрючком, единственным, что было у меня в руках, по крупу кобылы. Лошадка нервная. С самого утра. А тут ещё крики, кровь… Она рванула. Снесла своего хозяина, который до сих пор стоял истуканом, держась за недоуздок. И посадника, который по-росомашьи пробирался под телегой. Ржание, удар, рык… Его хорошо приложило задней осью, сшибло на бок, на спину, проволокло…. Телега подскочила на нём и проехала дальше.

Пьер Жолио-Кюри погиб под колёсами гружёной фуры. Колесо гужевого транспортного средства раздавило одну из самых радиоактивных голов начала 20-го века. Пустая телега – не автомобиль и не фургон – здорового мужика ею не задавить. Посадник начал ворочаться в своих доспехах, придерживая левой рукой правое плечо, которому и достался удар. Но меч из правой он не выпустил. И тогда я заорал:

– Вязать его! Взбесился! Вязать!

Мой истерический фальцет хлестанул по замершей, было, толпе.

В нормальных условиях люди сначала оценивают авторитетность источника команды, а уж потом её исполняют. Люди, приученные действовать в экстремальных, боевых, например, условиях действуют сходно. Конечно, команду «ложись!» может подать и салажонок. А вот «в атаку!» – только голосом командира.

Возле крыльца стояло достаточно опытных воинов, которые, естественно, не отреагировали на мой визг. Но с другой стороны двора – куча горожан. Которым мои вопли давали возможность выразить своё крайнее психологическое напряжение в мышечной форме. Что они и сделали. Толпа мужиков с диким криком «а-а-а!» кинулись на подымающегося посадника. У нескольких были какие-то дубинки или посохи. Которые шустро замелькали в этой куче-мале. А я поймал себя на страстном желании присоединиться. Инстинкт подражательства у лысых обезьян… Так, об инстинктах я уже погрустил неоднократно.

Мимо, чуть не сбив с ног, ломанулись стражники. Защищать посадника от «народного гнева» в «дрекольно-поленном выражении». Хотя причём здесь «гнев»? Просто массовая и громкая истерика. А у меня – персональная и тихая. Тихохонько подходим к крыльцу. На ноженьках подгибающихся. Просто опускаемся задницей на первую ступеньку. Пока не завалился. Прижимаемся плечиком к балясине. Какая она… устойчивая. И, мотая головой, попытаемся прокашляться. Выплевать из себя свой… свои эмоции.

А чей это знакомый профиль я вижу? Не орлиный. Отнюдь. У нас на Руси орлиные или там, журавлиные профили – редкость. Климат у нас, знаете ли, не способствует. У кого носопырки слишком длинные – потомства не оставляют. Поскольку – отмораживают. Понятно, что потомков не носом делают, но прямая корреляция размеров – широко и международно замечена.

«Он пользовался огромным успехом у светских дам. Пока одна из них на балу не щёлкнула его публично по носу со словами:

– Ах ты, маленький обманщик».

Встать я не мог – ноги не держат, но дрыном своим дотянулся и ткнул этот профиль по сапогу. Спиридон, заворожено наблюдавший за избиением посадника и действиями стражи, оглянулся. Сперва – на меня, потом по сторонам – никто не смотрит? Два шага ко мне, шаг вниз, со ступеньки. Он продолжал смотреть на свалку, но слушал уже в мою сторону. Как кот – глядит вперёд, а уши развёрнуты назад. И губы скривлены. Чтобы никто, кроме меня не услышал.

– Уходи, пока стража занята.

– Посаднику жить нельзя. Очухается – ещё злее будет. Кто вместо него?

Сначала показалось, что Спирька не расслышал вопроса. Или у них нет иерархии замещения? Наиболее известный пример – американская система: в случае гибели президента его обязанности принимает на себя вице-президент, потом по списку: госсекретарь, председатели обеих палат, мин. обороны и т. д. Вплоть до министра сельского хозяйства. Но задержка с ответом была вызвана не этим. Спиридон, уже не скрываясь, повернулся ко мне и с явным изумлением сообщил:

– Я.

Не понял. Он же «врио» – временно исполняющий обязанности «судебного пристава». Что, это вся «глубина стека замещения»? Как мало мы знаем о системе управления в «Святой Руси»! С князьями и княжествами иерархия ещё как-то просматривается, а вот «на земле», на уровне волостей и общин, где собственно живут наши предки…. Спиридон с ошалевшим видом разъяснил:

– Тысяцкого… вот, посадник, только что мечом… Мытника нет – ушёл по Десне на рубеж. Дела у него там. А десятник по должности – младше. Получается – вирник. Я

Нет, предки не дураки – очерёдность замещения должностей, на случай экстремальных ситуаций у них, продумана. Не так глубоко, как у американцев, но так ведь и здесь не Вашингтон, а Елно. Кстати, как в США в эту очередь включаются не только административные, назначенные первым лицом, чиновники, но и избираемые – председатели палат Конгресса, так и здесь – тысяцкий.

Этот персонаж на Руси не назначаемый, а избираемый. Нет, в княжеских, а не в вечевых городах, тысяцкого ставит князь. Как секретарь райкома при коммунистах ставил председателя колхоза. Типа: конечно, воля ваша. Вполне по вашему, извиняюсь, уставу, прямым волеизъявлением в ходе общего собрания… Но мы вам очень настоятельно рекомендуем. Кто против? С адресами и фамилиями.

Тысяцкому городское ополчение в бой вести. Если народ его не примет – князь на поле брани без этого полка останется. Так что, тысяцкий, хотя и «княжий», но «земский» – среди местных в авторитете. А посадник его зарезал.

– Спиридон, не тяни. Бери власть в свои руки. Смотри: гридни сейчас городских в куски порубают.

Я был прав: местная стража вышла во двор, а не в поход. Соответственно, они были в лёгких доспехах и с мечами, но без щитов. Обычная ОМОНовская технология, когда гражданскую толпу оттесняют щитами, изредка угощая ударами «демократизаторов» – здесь не получалась. «Поймав» пару ударов дубьём, гридни озлобились и вытащили мечи из ножен. А толпа… передние, может быть, и рады бы были убраться, но сзади на них давили. Другие горожане подбегали к общей свалке с выдранными и найденными тут же, во дворе, кольями. Толпа обтекала стражников со всех сторон. Ещё немного, и оказавшиеся окружёнными, княжьи гридни начнёт всерьёз рубить мирное население. Просто чтобы свои головы сохранить.

Спиридон ещё обозревал окрестности, когда я, ощутив приступ идиотского веселья, вскочил на ноги и заорал:

– Отходим! Заманивай! Шибче! Веселей! Шибче!

Мда… Вроде бы и не мальчик, а визжу как… девочка. Кто-то из стражников оглянулся. Я старательно замахал приглашающе руками. Спиридон величественно, то есть с задержкой и меньшей экспрессией, тоже махнул дланью. И тут же начал распихивать оставшихся на крыльце слуг в ряд на первой ступеньке. Я продолжал истерично подпрыгивать на этой же ступеньке и размахивать своим дрыном. Знаменитые команды Суворова так и рвались из меня:

– Заманивай! Заманивай! Быстро! Быстро!

Правда, Суворов кричал это своим бегущим от турок солдатам. А гридни ещё не побежали от местного «дойного стада». От перемены мест «убегаемых» сумма не изменяется: «победа будет за нами». Где-нибудь, когда-нибудь…

Гридни, почувствовав угрозу полного окружения «широкими народными массами», начали отходить. Как это часто бывает, отступление стремительно перешло в бегство. Но не далеко – слуги, выстроенные Спиридоном на первой ступеньке парадной лестницы, дружно выставили навстречу набегавшей толпе кто что имеет. Ножики на «Святой Руси» носят все свободные взрослые мужчины. Понятно, что против жердины с одним ножиком много не навоюешь… Но пары мгновений паузы было достаточно, чтобы драпанувшие гридни развернулись. Рядом с нами и с обнажёнными мечами навстречу гражданским.

Пауза затянулась, и я сделал что вспомнил: вытащил из-за пазухи свистульку и демонстративно дунул два раза. Вопросительные взгляды вызвали моё громкое и радостное объяснение:

– Счас подмога подойдёт. Добрые вои. Много. Всяких воров да бунтовщиков посекут в капусту.

Не думаю, что мой оптимистический голосок был услышан во дворе. Но на тот десяток шагов, где лицом к лицу сошлись княжии и местные, где вот-вот «нас убивать будут» – прозвучало.

Народ русский выражался традиционно-многообещающе: мы вас ещё поймаем, мы до вас ещё доберёмся, я те хрип-то ещё перерву, ты мне за крамолу ответишь, я те раком поставлю, ну это ещё поглядим кто кого…

Никогда не слышал столько сексуальных обещаний, как в групповых ссорах между мужчинами. У нас что не говорун, то Казанова. «Эти бы слова да богу в уши» – вся бы Русь в раскорячку ходила. Похоже, что в этом милом городке ожидается мощный приступ однополой любви. Поскольку с обеих сторон – мужики. Но вот прямо сейчас – «момент страсти нежной» – откладывается.

Горожане ругались, плевались, кидали в сердцах на землю свои дубины, временами били друг другу морды. Но, в целом вытягивались со двора.

– Господи! Только б не запалили! Только б не запалили! Если красного петуха пустят – все погорим!

Шёпот бледного Спиридона напомнил, что за каждой победой следуют произошедшие от неё проблемы. Честное слово – убили бы насмерть – проще жить было бы.

К этому моменту на крыльце собралось человек сорок. Мужчины и юношество. Гридни, отроки, слуги, холопы. Самый толстый из мужиков, оказавшийся местным старшим десятником, очень по-французски, из-за разбитого носа, начал командовать. Спирька вмешательством нижестоящего чрезвычайно возмутился, указал, обозначил, напомнил и уведомил. О том, что он теперь самый главный в этом… «козлятнике». Новость была воспринято с лёгким ропотом. И служивые пошли служить – вынимать из посадниковых погребов и сараев «заблудившихся» там земских.

По сравнению с набегом «пауков» на Рябиновку могу сказать, исходя уже из собственного имеющегося опыта – Яков отрабатывал чётче. Что не удивительно: в Рябиновке у каждого был личный интерес, а здесь – государственный. Как известно, эффективность каждого рубля, вложенного государством, в четыре раза меньше, чем вложение рубля частного. Это и есть количественная оценка качества работы государственных человеков. На «Святой Руси» – княжих.

Спиридон убежал куда-то с криком:

– Пожгут же всё ироды! Все труды, все записи – дымом пойдут!

Чувствуется государственный человек: забота о сохранении допросных архивов и донесений осведомителей – в первую очередь. Даже о посадниковом серебре и прочем майне не озаботился.

Самого посадника трое слуг тянули под руки к терему. Ноги его волочились по земле и периодически цеплялись за пустые ножны меча. Спереди хорошо видна была разбитая в кровь голова. Понятно, что русский чиновник к нашему народу без бронежилета не выйдет. У посадника, похоже, под кафтаном и рубахой были кольчуга с поддоспешником. Но надеть шлем, собираясь на встречу с мирным населением… стилистически неправильно. Он же не на битву собирался. Когда его потащили по лестнице вверх в хоромы, я вновь убедился в старой истине: кольчуга от полена не спасает. Даже с толстой подкладкой. Посадник ещё дышал, но по кровавым пузырям, которые вздувались на его губах при каждом выдохе, можно было предположить, что лёгкие у него пробиты. Вероятно, обломками сломанных рёбер.

Несколько слуг вывели из одного из сараев двоих мужичков с вывернутыми за спину руками. Мужички, видимо, решили разжиться сушёной рыбкой. «Видимо» – видно по обилию рыбьей чешуи в волосах и на одежде всех участников скульптурной группы. Все – при деле. Один я сижу тут как просватанный. Заварил кашу – и отдыхаю. Пора, однако, и за работу.

Работа моя началась по свистку. Точнее – со свистка. Я же свистел, а результат не наблюдается. Понятно, что люди мои, и услышав, ещё добежать сюда не могли. А может – и не услышали? Повторяем. А ну-ка свистану-ка! Дали дитятке игрушку-свистелку – буду играться. Набрал воздуха, сколько смог, и свистнул.

Никого волшебства или там, мощи богатырской с ультразвуковым поражающим фактором в моей свистульке не наблюдается. Но народ взматерился. То есть сначала все во дворе присели. От резкого, неожиданного звука. Посадника даже выронили на середине лестницы. Потом все начали высказываться. А я ме-е-едленно вспомнил, что один свисток означает «аллюр три креста вёслами». В направлении «куда бечь легче».

Так скомандовал адмирал Корнилов в первом в истории бое паровых судов. Не в смысле: свистнул, а в смысле: «Уходить теми галсами, на которых представляется возможным развить максимальную скорость». Именно так: первый бой русского флота в Крымской войне начался с команды «спасайся кто может». Оба российских парусника рванули расходящимися курсами, турки дунули за ними. И два флагмана, два парохода остались одни… И там, и там стояли одинаковые английские бомбические 10-дюймовые пушки в одинаковом количестве. Но наши работали чётче – долбили турок в задницу. На «Перваз-Бахри» не было кормовых пушек, а на «Владимире» имелось вооружение, позволявшее ему громить противника на всех дистанциях и во всех секторах обстрела. Трёхчасовой бой закончился победой: «Перваз-Бахри» был вынужден спустить флаг. Правда, русские моряки едва не «перестарались» – они с большим трудом смогли довести свой трофей до Севастополя.

Но я же не пароход, хотя и со свистком. И ничья задница мне, в данный момент, не интересна. А вот если мои ребята из Елно разбегутся, то будет плохо. Цепочка логических построений в моей плохосоображающей голове ещё не закончилась, когда я снова надул щёки.

 
«Снова Ванькин свисток разбудил городок
По подворью толпиться народ
Все волнуются, ждут, через десять минут
Здесь опять потасовка пойдёт.
Здесь опять потасовка пойдёт».
 

Теплоходов здесь нет – музыка не играет. Хоть «стой один на берегу», в смысле – на крылечке, хоть сиди – ничего такого особенного не случается.

Мда… Ну чем ещё заниматься дитяте, как не свистеть в свистульку на поле боя? Наверху лестницы снова уронили посадника. Похоже, до опочивальни донесут только «отбивную в кольчуге». Бедная кобылка снова выразила своё желание послать. Как лошадь посылает… Не когда её, а когда она… Ну, я об этом уже говорил. Кобыла попала копытами по передку телеги, испугалась грохота и понесла. Когда лошадь несёт… Не её несёт, а она несёт… То разбегаются все. Пара местных, которые злобно озвучивали свою нелюбовь к свисту в моём исполнении, и направлялись ко мне, дабы выразить со всей полнотой чувств… Сменили траекторию движения. Поскольку лошадь не только понесла, но и снесла группу уважаемых товарищей. А у меня проснулся инстинкт самосохранения. «По-балдел и будя. Надо и честь знать. Пора убираться». Куда? Следом за инстинктом самосохранения включился другой базовый инстинкт. Естественно – саморазмножения. Но при выходе организма из прострации, мой второй базовый инстинкт снова выразился в извращённой форме. В форме чувства долга. В форме этого идиотского «я отвечаю за всё». Хотя бы «за всё моё». За тот «комок каши», который ухватила «лысая обезьяна». Мораль? – Где тут поруб, из которого надо вынимать Акима?

У правого торца терема я уже был. Когда посаднице щавель носил. Пойдём к левому. Кстати, и в Рябиновке – поруб с той же стороны. Может, есть на «Святой Руси» хоть какие-то стандарты? Хотя бы по размещению «мест заключения» по отношению к «местам проживания»?

 
«Какая ж песня без баяна?
Какое ж судно без кормы?
Какая Марья без Ивана?
Какой же город без тюрьмы?»
 

На вопрос о судне я ответ знаю – больничное. А вот насчёт города… Явно не этот. Есть здесь «место предварительного заключения».

Хотя, что вот это именно – поруб, я понял не сразу: очень широкое приземистое бревенчатое строение с двумя пристроенными отдельными избами. Обширные производственные площади. Ну, так и должно быть: средоточие власти – и народу сажать надо больше, и попытать при случае. По сравнению с Рябиновкой – явно технологически продвинутое заведение. В части сыска и взыска, заключения и наказания. Во, и столб для кнутобития вкопан, и «кобыла» стационарная стоит.

Кроме «кобылы», возле дверей в этот «дом где разбиваются сердца» и «снимаются шкуры», стоял парень чуть старше меня. Виноват – старше этого моего тельца. В отличии от «кобылы» он был установлен не стационарно: постоянно подпрыгивал, отбегал от дверей, чтобы выглянуть за угол терема, который закрывал ему обзор двора.

«Снимать часового» мне не пришлось – он «снялся» сам. И мгновенно испарился. От одного моего наезда:

– Чего стоишь!? Там бьются, а ты тут! Бегом к вирнику – он старший. Бегом!!!

Мда… «Устав церковный» на «Святой Руси» ещё Владимир Святой спрогрессировал. Уголовно-процессуальный – Мономах. А вот «Внутренней службы»… Придётся самому внедрять.

Караульный ушёл с поста без разводящего, без начальника караула… «Бардак всеобъемлющий» – наше это, исконно-посконное. Хотя не эксклюзивное – немцы дружно отмечали высокий боевой дух испанской «Голубой дивизии» под Ленинградом. И полную неспособность к организации караульной службы.

Уныло бурча себе под нос по всякому поводу, включая храбрых, но бестолковых, франкистов, я прошёл пристройку с дыбой и прочими палаческими принадлежностями, и вошёл в основное помещение. Как это часто бывает после сильных эмоций, типа: «живым убежал от росомахи с железякой», меня трясло и ломало. Ведь и не били же! А всё болит, плечи ломит и в голове странное сочетание тяжести и пустоты. Отходняк. Но эту суку старую, Акима Яновича, я с отсюдова выну!

Вряд ли. Был бы я один – вряд ли я бы Акима вытащил из поруба. У Акима был жар и самостоятельно ходить он не мог. Четверо сидевших в этой же яме Рябиновских мужиков на руках вытащили владетеля. У деда на кистях рук – здоровенные набалдашники из полотна порванной на полосы рубахи. Мужички радовались, хвастались, лезли целоваться, молотили и щебетали. Будто птички по весне. Радовались освобождению и не понимали, что это ещё не конец. Как минимум – надо ещё со двора целыми уйти. Я погнал их сообразить носилки и присел над лежащим на земле Акимом. У деда, на припорошенном пылью лице, были видны дорожки от слёз.

– Очень больно?

– Гкрх… Ну ты спросил! Сам попробуй. Десять шагов с разогретой до малинового… А вот хрен им! Акима Рябину железякой не испужать! Мать их… Ты чего прибежал?! Ты ж клялся, что больше меня спасать не будешь! Про долги говорил. Или спужался, что отдавать некому будет? Заимодавец хренов. Жадность давит?

Вот же блин с факеншитом! И чего сказать? Что у меня без него, без этого «пердуна старого», который раскалённого железа не испугался и пытку вынес, ничего не получится? Что без него «смерть курной избе» отодвигается на годы? Соответственно – миллион детей дохнет. Просто два сильно упёртых придурка договориться не смогли. Так он и не поймёт, о чем речь. Может, про моё желание заполучить боярство? Для чего он мне нужен живым и дееспособным? Как-то это… утилитарно. А сказать, что мне его… жалко…. Так он опять обидится. Унижение чести и достоинства.

– Когда я после пруссаков этих, из «Паучьей веси», к тебе пришёл – ты книгу читал. Толстая такая, чёрный переплёт. Потом как-то закрутились…. А я всё спросить хотел – там что, про баб написано?

– Чего?!

– Ну, ты её так увлечённо читал. Она как, с картинками? Дашь почитать?

– Ты, бл…, паскудник мелкий!

– Аким! Я не «мелкий паскудник», я – крупный. Ты уж извини, что так получилось. Что тебе за мои дела… с руками-то так…. Прости. Если сможешь… Во, уже и носилки принесли. Сейчас мы потихоньку-полегоньку, в сторону дома…. Аккуратней, ребята, осторожнее. Ничего, Аким Янович, и это переживём. Где наша не пропадала. Пошли мужики.