Текст книги "Шантаж (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 122

Автор вышеприведённого отрывка был, явно, добрым христианином. То есть о дарвинизме он или – не знал, или – и знать не хотел. Иначе бы обязательно дополнил свой текст какой-нибудь поучительной фразой. Типа: человеки – подобия божие. А ведут себя совсем как макаки азиатские. 193 вида обезьян и только одна – с лысиной во весь рост. Но поведение – сходное. И я, самый лысый из всех лысых обезьян, чувствую так же, как какая-нибудь зелёная мартышка. «Это моя каша. И я её не отдам». Или как мент в роли гоблина: «это наша корова, и мы будем её доить».

Да, у меня больше мозгов. Да, я лучше понимаю охотника из породы «чиновникус руссикус». Я могу лучше предугадать его действия и попробовать разбить, например, ловчий сосуд о голову ловца. И пока у меня есть какие-то шансы вывернуться – я свою «кашу» не отдам. И дело не в злате-серебре, и, уж тем более, не в лесах-перелесках, гектарах-десятинах. Дело в моих людях, в которых я вкладываю свои силы, своё время, свою душу. Свою жизнь. Я – себя люблю. И себя, даже и часть от жизни своей – не отдам. Зазорно мне это, стыдно.

Уходить – значит вот этот кусок моей жизни прожит впустую. Мои спутники, а главное – я сам, будем знать: Ваньку можно испугать, можно согнать с его места. С места на земле, с места в жизни. Дать пинка – и он полетит. Может быть – к более хорошему. Даже наверняка – к лучшему! Я-то умею уворачиваться! Обращать на пользу себе – неожиданности и неприятности. Возможно, что настоящее счастье моё ждёт меня – не дождётся в покоях Элеоноры Аквитанской, или Маргариты Наваррский, или кто там у них сейчас на этой роли. Но если меня можно отсюда пнуть, то можно и оттуда. И… пнут. Перекати-поле, тополиный пух… «Всё выше, и выше, и выше…». Всё лучше, и лучше, и лучше… Нигде не задерживаясь, нигде не укореняясь… «За морем житьё не худо». Это – за одним. За вторым – «ещё не хужее». А там третье, четвёртое… Жёлтое, Белое, Чёрное, Красное… А Земля-то круглая.

 
«Вот и жизнь пройдет,
как прошли Азорские
острова».
 

Ерунда. Вот говорю слова эти. Верные слова, от души происходящие, и сам же над собой посмеиваюсь. Ибо я – человек суть, а не мартышка зелёная. Человеку же дан разум, коим, ежели есть желание и силы душевные, то и свои правила, сущность свою, изменить можно. Дольку в себе обезьянью – поуменьшить, божескую – повырастить. Изменив же привычки свои разумом – изменишь и характер свой, и судьбу.

И четырёх лет не прошло, как снова суд княжий, суд неправый смерти моей искал. И бросил я в ту пору всё: и вотчину, и злато-серебро, и людей своих. Сам-трет в дебри лесные ушёл. От «Правды» неправой. Так да не так. И вывернуться от кары княжеской путей не было, и вотчина моя уже и без меня устоять могла. Вот я, как перепёлка, что охотника от гнезда своего, от птенцов малых уводит – убежал в края дальние, незнаемые. Хоть и обезьяны мы дикие, а вот же, сыскался способ и голову сохранить, и «кашу» не растерять. И «охотнику» головёнку расшибить.

Нет уж. Сперва отработаем ситуацию до конца. Пока есть варианты – буду долбить. Я вам не какой-нибудь ГГ – главный герой, а настоящий ДД – натуральный долбодятел. Тем более, что есть идея.

Идея несколько… средневековая. Шантаж неверной жены её неверностью – явление достаточно распространённое и в начале третьего тысячелетия. В моей России сила этой угрозы довольно быстро, на глазах, снижается, супружеская измена становится всё более обыденным явлением, менее стыдным. Но до полного равнодушия общества и затрагиваемых персонажей, даже и при отсутствии парткомов и выговоров за аморальное поведение, дело ещё не дошло.

Нет, конечно, если речь идёт о «сильно преданных идее демократии нациях», которые не только косточки перемывают известным людям, но и делают что-то, что они называют «голо-сованием в урну»… И у них есть «четвёртая власть», поскольку меньше им – никак… А попавшийся персонаж – лицо из публичного дома… В смысле – занимает место в каком-нибудь общественном здании. Типа кое-какого Сената, Конгресса, Парламента… То тогда – «да». Тогда благопристойность в семействе обязательна. А то электорат, знаете ли… «Если у него в домушке бардак, то зачем он нам во власти?». В моей России…

Странно, но факт: у итальянцев – проблемы, у американцев – проблемы, у французов – проблемы. А у нас… хоть бы какого паршивенького депутата… «В Советском Союзе секса нет». Союза уже нет, а «нет» – осталось?

Здесь… Здесь я, по глупости своей, совершенно бездарно потерял объект воздействия. Чистый воды идиотизм. Шантаж может быть, конечно же, замаскирован под добровольную торговую сделку, но в основе его лежит страх. Если шантажируемый не боится шантажиста, то просто пошлёт. Это в лучшем случае. В худшем – уничтожит. «Аще повадится волк в стадо…». Так отвечали древляне князю Игорю, не испугавшись его малой дружины. Нет страха – и осмелевшая «дойная корова» забодает «дояра» до смерти.

Надо было показать посаднице Сухана, может быть, ещё кого-то из моих мужиков. Чтобы она поняла, что придавить меня просто так не получится. А то я-то воспринимаю себя изнутри как взрослого мужчину, а для неё – мальчишка, сопляк, мелочь вонючая. «Мужа доброго» – она бы испугалась. А вот «малька мелкого»… «Вытянуть полезную информацию и пришибить». «Надо было…». «Если бы я был таким умным, как моя жена потом»…

Слезьми над своей глупостью можно обливаться до бесконечности. Ибо бесконечен предмет полива. Вариант шантажа неверной жены её неверностью – провалился. С летальным исходом. Но здесь, в «Святой Руси» есть, как я думаю, вариант с шантажом мужа. Упрекать мужа фактом измены ему его супруги… На мой прежний слух… не сработает. Но здесь – патриархат «as is». Муж, глава дома полностью властен над чадами и домочадцами. Полностью.

Ух как здорово быть хозяином! Но… Он же несёт и всю ответственность за них. Всю! И имущественную, и уголовную, и моральную. «Изборник» говоря: «не ослабевай бия младенца», тут же обосновывает: «иначе будут тебе от соседей и властей обиды и убытки». Тебе. За него.

«Гамбургский счёт» – полная власть вплоть до жизней их. Полная ответственность. Вплоть до жизни твоей.

Вся история последних пары-тройки веков второго тысячелетия может быть представлена как последовательное нарушение, сужение поля применимости этого правила. «Чады и домочадцы» получают всё больше прав. Что ограничивает права главы дома. Вслед за сужением его правомочности сужается и его зона ответственности. Те качества, которые прежде традиционно считались мужскими – становятся невостребованными, даже опасными. «Я отвечаю за всё». Да кто ж тебе такое позволит! Это ж наглая узурпация и подавление личности! А права личности защищаются не межличностными отношениями, а государством. На смену не регламентируемым, не измеряемым и не тарифицируемым понятиям из круга – любовь, дружба, привязанность… приходят количественно оцениваемые – величина штрафа, процент алиментов, доля имущества, срок заключения…

Дочке было лет тринадцать, когда мы «в Европах» вдребезги разбились на машине. Вылетели на лёд, сделать ничего было нельзя. Жена была за рулём. Обязательный вопрос нашему ребёнку в полицейском участке:

– Ты на мать в суд подавать будешь? Чтобы получить компенсацию за причинённый ущерб твоему здоровью.

– Нет. Я иначе воспитана.

– А отец? Тоже нет? Он что – подкаблучник?

Европейский полицейский не понимает, что у членов семьи могут быть иные основания заботится друг о друге, нежели исполнение судебного решения.

Стремление защитить «малых и сирых» приводит к ненужности «сильных и храбрых». Этот тип личности отмирает, и ему на смену приходят вариации мальчиков-одуванчиков. Которые не только «отвечать за всё» не хотят и не могут, но и за себя – не стремятся. А зачем? Так же легче. Быть ущербным, слабым, безответственным – удобнее, выгоднее.

«Дадим нездоровым людям шанс участвовать в Олимпийских играх»! И астматики выигрывают высокогорную многокилометровую лыжную гонку. Потому что они – больные и могут пользоваться препаратами, которые для всех здоровых называются «допинг». Олимпийцы – символ физического здоровья Древней Греции, превращается в коллекцию успешно получивших разрешение на применение спецсредств. Взамен «Дискобола с диском» ставим скульптуру «Омоновец с Черёмухой».

Государство, общество заботятся о социально незащищённых. О матерях-одиночках, например. И мусульманская семья, въезжая в Европейские страны, превращаются из традиционной системы, стабильной, отработанной тысячелетиями «организации по защите от жизни» – «человек, четыре его жены и их дети», в «безработный и четыре матери-одиночки». Всем – жильё и пособие. Из устойчивой, функционально, социально и психологически полной, здоровой ячейки общества, пусть и не европейского типа, семья превращается в четыре-пять – ущербных. Слабых, неполных. Куча деклассированных людей. Живущих не то – милостыней, не то – мошенничеством. Вырастают поколения, которые не знают семейных ценностей. Никаких. Которые знают: работать не надо – на прокорм всегда дадут. А на остальное – проще украсть. На смену: «украл булку. Потому что хотел кушать», приходит: «украл Айфон. Потому что скучно».

И незачем ругать мусульман – это наша, христианская, система, это мы придумали и избрали. Они только её корректно применяют. Для собственного блага, как они его понимают.

Идея христианства: придёт Иисус и накормит всех пятью хлебами. Ждите и молитесь. Накормить-то он накормит. Только ни землю, ни волю, ни зёрен для посева – не даст. Ну и не надо: нищета – дар божий. Высшая степень – нищета духа: «Блаженны нищие духом. Ибо войдут они в царство божие». Разум становится ненужным, отмирает.

 
«Чтоб не думать ничего.
Гитлер думал за него».
 

Нищие, слабые, больные. Ни на что не годные, бессмысленные, безответственные. «Любезные богу». Способные только молить и вопиять. Но не – делать, работать, думать, нести ответственностью. Безрукие и безмозглые. Убогие.

«Явить заботу, милосердие» – это по-христиански. В какой момент эта «заботливость» становиться «удушающей»? «Удушающая здравый смысл забота». В Евросоюзе и США эта «точка невозврата» уже пройдена.

Так вот: здесь не так. Глава дома отвечает за всё. Включая и недостойное, по местным представлением, поведение собственной жены. И ответственность эта весьма велика. «Если ты не можешь навести порядок в собственном доме, что ты вообще можешь?».

Даниил-заточник формулирует этот принцип в форме FAQ – часто задаваемые вопросы и ответы:

– Что хуже: худая жена или худая лодка?

– Конечно, жена. Ибо худая лодка испортит тебе только платье, но худая жена всю жизнь твою испоганит.

Очевидно, что слово «худая» используется здесь отнюдь не для описания геометрических характеристик супруги. А кому нужен неудачник, человек с «поганой жизнью»?

Что позволяет мне выдвинуть гипотезу: угрозой публичного оповещения о факте измены посадницы можно подвигнуть в нужную мне сторону и самого посадника. Проверяем.

К этому времени уже подошли мои мужики. Я остановил их в десятке шагов от места событий и начал командовать:

– Ноготок, подойди осторожненько к посаднице. Не замарайся. Сними с неё платье, все платки, кроме тёмного верхнего. Платком потом её голову и лицо прикроешь. Косы её распустить, растрепать. Сапожки и украшения оставить. Снятое засунь второй бабе под одежду. Делай. Ивашко, найди камень. Лучше, чтобы на земле лежал, а не в ямке утоплен. Булыжник. Делай.

Ивашко у меня «ноктоскоп». Или – «ноктоскопец? Или – «ноктоскопун»? А, плевать, главное – в темноте видит. Мёртвую женщину раздели, положили ей под разбитый висок найденный булыжник. В нескольких местах на груди и шее, ассоциирующихся с понятием «засос», стукнули. Синяки будут. Собственно говоря – уже есть. Трупные пятна появляются через один-два часа при острой смерти. Ещё пару-тройку в подходящих местах добавили.

Затем служанку вставили в два мешка сверху и снизу. Извини, тётя, но твои действия заставляют отнести тебя к категории «мои враги». «Труп врага хорошо пахнет». Старинная восточная мудрость. Встретимся – понюхаю. И Ноготок с Суханом отнесли этот тяжёлый тюк к реке. Плеска я не услышал – тихо опустили. «Прими, господи, душу рабы твоей. Вставшей на моём пути по воле хозяйки её, дуры».

– Ивашко, вот ключ от замка в Рябиновском порубе. Возьми себе. Вы сейчас все трое идёте к лодке и сидите там. О сделанном, виденном – не болтать. Ждёте сигнала. Сухан, если я в свистелку на посадниковом дворе свистну – ты услышишь?

– Не знаю.

– Как «не знаю»?! Почему «не знаю»?! Должен услыхать! Ты, хрен бездушный!

– Ивашка, уймись. Хорошо, что напомнил. Сухан, вот кость, с душой твоей. Возьми себе. У тебя целее будет.

– Иване, ты будто на смерть собираешься. Ты чего это, помирать собрался?

– Нет. Я собрался жить. Но это занятие очень опасное, чреватое внезапной смертью. Так что – подготавливаюсь к внезапностям. Ежели услышите один свисток – уходить быстро. Лодку – на воду и ходу. Куда – сами решайте. Если два – бронно и оружно идти спешно на посадников двор или откуда свист будет. Если три – тоже идти, но в глаза не бросаться. Тайно и россыпью.

– А может, и мы с тобой?

– Хорошо бы, только чужих здесь издалека видать. Как бы хуже не было.

– А если не услышим? Или знака не будет?

– Как стемнеет – уходить. Майно – поделишь поровну. Не ссорьтесь, мужи мои славные.

Обниматься-целоваться, на век в любви клясться – не стали. Не люблю я этого. «Долгие проводы – лишние слёзы». Наша народная. Поклонились друг другу в темноте, и мужики исчезли. А я – остался. Ну, Иван Юрьевич. Как у тебя со «сложными системами»? Сегодня узнаем.

«Ни один план не выдерживает столкновения с реальностью». Сколько же это надо повторять?! – Да каждый раз, когда что-нибудь планируешь! Предусмотрительность несколько сужает множество возможных неприятностей, но не избавляет от их неизбежности. Главное – сохранить реактивность. Не в смысле «полёта», а в смысле «струи» – чтобы было чем отгонять внезапно возникающие гадости.

Я просидел ещё с час возле покойницы, потом потопал к знакомому подворью. Там было ещё тихо, но, по моему ощущению – уже пора вставать. «Вставай немытая Россия» – пришло время умываться. Стоило мне стукнуть кулаком в ворота, как там залаяла собака, гавканье подхватили псы в соседних дворах, и через несколько минут уже весь посад был оповещён о моём прибытии. Мда… А я хотел тихонько… «Тайна» на Руси понятие редко наблюдаемое и недолго живущее. Не зря сказано: «В России всё – секрет, и ничего – не тайна».

Где-то во дворах уже ругали разоравшихся собак в голос, когда в щель ворот всунулась заспанная морда хозяина нашего недавнего постоя.

– Ты! Чего колотишь! Вот я счас…

Наконец, он разлепил веки и «разул очи».

– Во. Забыли чего?

– Ага.

Я чуть оттолкнул его с дороги и ввинтился в приоткрытые ворота.

– Стража есть?

– Какая? А… Не… Они-то сразу после вас… А вас уже и след… Покрутились да пошли. А ты-то чего вернулся?

– Живо коня запрягай. Быстро, бегом. И с телегой – вон туда. Ряднину какую прихвати. Давай, дядя.

– Какой я те дядя! Ты, бл…, своими командуй! Мелочь гонористая. Батю твово вчера калёным железом жгли. Ты, твою…, смотри, как бы и тя самого на кобыле не разложили…

– Возле твоего двора на лугу посадница мёртвая лежит. Дошло? Коня быстро. А то меня – на кобылу, а тебя-то на дыбу. С клещами.

Мужик лупал глазьями спросонок, издавал мычательные звуки, но под моим подталкиванием двинулся в сторону конюшни. Как же плохо быть бестолковым! Я коня и сам могу запрячь. Но медленно и неправильно. Впрочем, мои попытки вмешаться в процесс одевания упряжи на лошадь – разбудили-таки селянина. С криком:

– Ты чего делаешь! Ты ж скотину угробишь!

он оттолкнул меня в сторону и стал шевелиться самостоятельно.

Очевидная вещь, которую в старых книгах, как правило, опускают за очевидностью, а в новых – за незнанием. Конь – не авто. «Ах, ах! Да мы и так знаем!». Впору менять ветхозаветное: «видят, но не разумеют» на современное: «знают, но не понимают». С автомобилем всё быстро: дверкой хлопнул, ключ повернул, ремень пристегнул, передачу воткнул. Поехали. Десять секунд.

С конём не так. Недоуздок, завести в оглобли, хомут, дуга, узда, постромки, гужи… четверть часа при нормальном темпе и спокойном коне. Какой может быть «спокойный конь», когда у хозяина руки трясутся? Когда он на выскочившую из соседнего хлева хозяйку свою так рявкнул, что та и села. А кобылка попыталась нас послать. Когда лошадь кого-то куда-то посылает, то делает это задними копытами… Хорошо – не попала.

Ладно, запряглись, начали выезжать. Напрямую не съехать. Давай вокруг, через весь посад к съезду на луг. Из-за заборов люди выглядывают.

– А куда это ты с утра собрался? А что это с тобой за мальчонка? Не из тех ли злодеев, которых вчера посадникова стража искала?

Выкатились, чуть на косогоре не навернулись, подъехали к месту, где труп лежит. Вокруг уже с десяток мальчишек от шести до двенадцати. С удочками – на утреннюю зорьку собрались. Стоят толпой – разглядывают.

– Во, глянь, баба голая лежит. Напилась, поди, да и завалилась.

– А чего голая? Не токмо напилась, а ещё и нае…лась?

– А баба-то не из подзаборных-то, сапожки-то, глянь, богатенькие.

– А ну брысь отсюдова! Неча на непотребство гляделки вылупливать!

Мужик начал махать кнутом для острастки. Потом пригляделся, заскулил и начал разворачивать коня:

– не… мя не… тута не… не видал, не слыхал… и возле не стоял…

Слов не понимает, всякие: «ты же уже здесь, тебя все уже видели, убежишь – хуже будет…» – не воспринимает. Только когда дрючком своим перетянул по спине, да с телеги на землю сшиб – как-то остановился. Скулит и пытается коня увести. Я заклинил колесо телеги своим дрючком. Мужик подёргал кобылу, видит – телега не двигается. Раза с десятого дошло – что-то мешает. Ползает вокруг телеги на карачках и скулит. И про убитую посадницу, и про телегу, и про кобылу. А более всего – про себя, бедного, несчастного, ни в чём неповинного… Даже пару пощёчин по лицу перенёс, как «так и надо». Хоть ползать перестал. Сидит у колеса и причитает.

– Берём мёртвую, кладём на телегу, привязываем, рядниной накрываем. Везём к посаднику на двор.

После последней моей фразы – снова нытьё и попытки сбежать. Но – только вместе с телегой. Мужик коня никогда не бросит. Кобыла запряжена в телегу, телеге в колесо вбит мой дрючок. Дядя подёргался, сунулся, было выдернуть мою палку. И передумал. Я уже и ножик вытянул, но, похоже, вид подходивших к нам соседей, подействовал – бегать поздно, народ уже пришёл. И отнюдь – не безмолвствует.

– Это чего? Бабёнка пьяная гулящая? А хто така? Почему не знаю?

Я и оглянуться не успел, как один из подошедших соседей сдёрнул с головы мёртвой посадницы платок.

– Уй ё! Дык у ей же голова пробита. Твою мать! Дык она ж мёртвая! Гля! Холодная уже. Ты чё, соседушка, шалаву каку до смерти запинал?

– Какая шалава! Ты на цацки глянь! На крест на шее, на перстни, на браслет! На сапоги её глянь! Лицо не знакомо?

– Дык в кровищи. И опухло. Ё! Уййё-ёклм! Дык это ж… ни хрена себе! Ты чё, сосед, с самой посадницей слюбился? Об двух головах, что ли?

Посадский держится за голову и воет. И туда-сюда качается, как раввин перед «Стеной плача». Только направление – перпендикулярное еврейскому – из стороны в стороны. Один из подошедших – голова? десятник? староста посадский? – начинает командовать.

– Бабу – на телегу. Чего на покойнице – не трогать. Хто нашёл? Ты?

– Не! Не я! Во! Вот малёк этот! Он со вчерашними был. За которыми стража-то приходила. Он! Вот точно – он вор! Вязать его!

– Осади соседушка. Маловат он, чтобы такую здоровую бабу окучить. Баба-то голая, платья нигде не видать. А что есть – целое, не рваное. Слышь, малой. Сказывай как дело было.

А чего тут говорить? Только – правду.

– Я Акима Яновича Рябины сын. Иваном звать. Вчера, как услыхали, что батюшку моего в поруб посадили по поклёпу, аки злодея злодейского – испугались все. Суда неправедного. Все в лодку попрыгали да утекли. А мне батюшку родненького в беде бросать… – не по чести. Вот и вернулся. Надо бы разузнать – как тут дела-то. А я-то только одного из здешних тут и знаю, вот, хозяина, у которого мы на постой стали. Пошёл к его двору. А тут… Вот.

– Ясно. Так, не нашего ума это дело. Пошли-ка на посадников двор. И забота его, и баба его. Ты, малёк, с нами. Побежишь…

– Да я что – не понимаю! Да я же сам туда и шёл, у меня ж там родный батюшка Аким Янович…

– Ну-ка, телегу заворачивай. Двинулись.

Нуте-с, Иван Юрьевич, подведём предварительные итоги. Вы полный идиот. «В России ничего не тайна…». А ты, как дитё малое… Начитался детективов, насмотрелся сериалов… Дурень дураковский! Это ж Русь! Все теории заговоров в этом народе можете засунуть в… перечень ложных теорий. О каких заговорах и тайных обществах может идти речь в этой стране?! В двадцатых годах 19 века петербургские острословы очень смеялись над одним указом Александра Первого Благословенного, согласно которому Государь Император распустил тайные общества. «Что ж это за такие «Тайные общества» которые указом властей могут быть упразднены подобно отделениям губернского управления?».

Я задумал шантажировать посадника его изменщицей-женой. Для усиления первого визуального впечатления предполагаемого объекта шантажа, велел покойнице и косы расплести, и пятен в подходящих местах по-расставить, и платье снять и убрать. Вот, дескать: «жена твоя неверная, господин посадник, с другим игралась-миловалась. Да не просто так, в уголочке под кусточком, а бесстыдно бегала голая по лугу. Позор и полное для тебя бесчестие. И даже наказать её ты не можешь, поскольку она уже того… Запнулась, о камень головой стукнулась да и убилась. А полюбовник еёный, испугался да сбежал. Видишь, какие она дела постыдные делала. Не хочешь, чтобы я про такое рассказал – отпусти Акима». И так ручкой выразительно – на обнажённое тело. Типа: «Смотри, вот про это – все узнать могут».

А тут и так все уже знают. Из посада мы выбрались с толпой человек в тридцать. Большая часть, естественно, мальчишки. Но это ещё хуже – они же впереди бегут, гомонят, оповещают. Солнце ещё не взошло, ворота в крепостицу закрыты. Перед воротами – пяток возов, десятка три людей. Такой хай поднялся… Всяк норовит ряднину откинуть, да на голую госпожу посадницу полюбоваться. Многие – и потрогать. Коли за это плетей не дадут, как вчера было бы, пока она живая была.

Как до посадникова двора доехали – толпа уже человек в сто. «Того, кто не ушёл по-английски, могут послать по-русски». Я, честно говоря, ещё до города прикидывать начал – а не сбежать ли? Фиг там – смерды, они, конечно, пейзане. Но меня «пасут». И – плотненько. Если бы забег на длинную дистанцию – я бы ещё попробовал. А на короткой… Молодые здоровые парни на полста шагов догонят и завалят. И тогда будет совсем плохо. А пока – иду себе добровольно. Не англичаннию. На явную и мучительную казнь. Как Иисус на Голгофу. На кой черт он сам на себе крест свой тащил? Чтобы палачи по жаре не притомились? Всё равно же помирать…

Стражники у посадниковых ворот сперва по уставу:

– Кто такие? Куда прёшь? Осади назад! Бунтовать вздумали?

Тут кто-то из доброхотов ряднинку с покойницы сдёрнул. И вкратце объяснил наблюдаемое явление.

– О! У! Ё! Заводи во двор!

Телегу во двор завели, прямо к крыльцу подогнали. Отсечь или разогнать зевак… Выучка здешней стражи… Ну конечно – они мёртвых голых посадниц каждое воскресенья возами возят… Ворота на распашку стоят, в них ещё народ забегает. Стражники воротные с места не сошли, но не туда – наружу, а сюда – во двор смотрят.

Ванька! Сейчас совсем плохо будет. Сейчас уже не Акима мучить будут, а тебя самого до смерти забивать. Толпой. Как разгорячённая толпа в несколько сот рыл по одинокому оппоненту прокатывается… При правильно организованно целеуказании… Дурак. Куда ж ты полез! Да не лез я! Я ж не по своей воле во всё это! Я же не хотел, меня же вляпало! Во всё это, в «Святую Русь» эту! А и хрен с вами! Гулять – так гулять!

Пока посадника нет – гуляем. «А как власть придёт – помирать будем». «Пастухи» мои – у меня за спиной, назад, влево-вправо – не дёрнуться. Перед носом – телега. Сдёргиваем ряднинку, вспрыгиваем на телегу. К людям – лицом, шапку – долой, ручку в ворот рубахи. И – в голос. По-зазывальному.

– Эй вы, люди добрые! Люди добрые, православные! Вот глядите вы на сиё безобразие, на тело мёртвое. Тело мёртвое, тело голое. Да и пребываете вы в сомнении. В размышлении да смущении. Что покойница сия – посадница, то по лицу да по убранству видимо…

– Кака така посадница? Ты чё? Тама… да ну… брехня… (часть присутствующих – не вполне информированы. «Слышал звон, да не знает где он» – наше общенародное состояние. «Звоним»)

– А посадница у вас, люди добрые, одна-одинёшенька. Она посаднику Елнинскому – жена верная, жена венчанная. Вот она тут лежит, свежее-преставленная. А у кого слову моему веры нет, у кого каки сомнения – так подходите сюда, полюбопытствуйте. (В толпе происходят активные перемещения. Посадских, которые до сих пор плотно стояли вокруг телеги, отодвигают городские. Куча междометий и возгласов крайнего удивления от опознания. Поехали дальше)

– И всё-то вам, люди добрые, сведомо, и все смыслы-то вами поняты. И что баба-то – мертвым-мертва. Голова-то у нёё – пробитая. Головушкой-то она на бел-горюч камне лежала-то. А и платья-то на ней никакого нетути. Не разбойнички-то её наряд рвали-то, не звери лесные дикие. Заблудила она, видать, закурвилась. Вон посадские говорят – нагишом-то она по лугу ночью бегала, с полюбовничком-то она развратничала. А вот чего вы, люди добрые, не знаете, про что ещё не ведаете, так про то, чего она на лужок пошла, что это за лебедь сизокрылый, с кем миловалась.

– С кем… хто… а ну скажи… а ты откуда… брехня… а ты мальцу рот не затыкай – сбрешет – выпорем… сами решим… говори малой…

– Там на лугу, возле покойницы, грамотка валялась. Вот она.

– О… у… ё… где… покажь… да не дави ты… чего в ней-то… а кому… малец-то чей… да што там – есть хто грамотный… дьячка куда дели…

Я уже вытащил из-за пазухи берестяную грамоту. Абсолютная правда – я её на лугу возле покойницы подобрал. После того, как с неё платье стащили. Не разбойники и не звери – мои люди.

Итак, план «В» с шантажом посадника тоже провалился. Скрытно доставить тело упокойницы потенциальному потребителю секретной информации и такового же, но натюрморта – не удалось. Двор набит людьми. Человек 300. Блин! Как же я попал! И чем дальше – тем глубже. Попадизм нарастает, и остаётся только накручивать одну гадость на другую. Надеяться на лучшее и бежать быстрее. Не быстрее ветра – быстрее света. Тогда, может, и не поймают. Потому что не увидят. «Больше газа – меньше ям» – русская водительская мудрость. По газам, Ванюша. Переходим к плану «Г». План… вполне «Г». Но другого у меня нет.

Прямое и публичное оскорбление посадника создаёт между нами «личные неприязненные отношения». Что ставит под сомнение законность любых его действий против меня. В третьем тысячелетии – основание для отвода судьи. Здесь… Фигня, конечно. Но мне и так должны голову оторвать. Так что – одна из двух очень слабых надежд. Вторая – раскачать толпу. «Вздымающаяся волна народного гнева…». И, под шумок, вытащить Акима. Бред утопающего в собственном дерьме. «Утопающий хватается за соломинку». А за что хвататься утопающему в «Басманном правосудии»? За Страсбургский суд? Страсбург тут есть. Только пользы от него на «Святой Руси»… как в «Демократической России».

Так что – всё сам. Зачитываем грамотку. В голос, с выражением. И я погнал, почти не заглядывая в текст. А зачем? Мы ж её с Кудряшком не так давно придумывали, не забылось ещё.

– «От зайчика лисичке»…

– Чего? Да ну… про зверьё какое-то… не, то – про мыто – три гривны оставят, а лисицу не надо… ты где видал, чтобы зайцы грамотки писали?… В стране Ефиопии такие зайцы, грят… А лисицы?… Да помолчите вы – не слыхать! Чти дальше, малой.