Текст книги "Шантаж (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 124

«Наша» во многих ещё местах не пропадала. Где она вполне может пропасть. Например, посреди посадникова двора. Процессия из четырёх мужиков с Акимом на носилках, привлекла внимание туземцев. Враждебное внимание. Кучка оружного народа, стоявшая возле телеги с порубленной на куски голой посадницей, двинулась нам навстречу.

– Кто разрешил?! Почему вылезли? Где караульщик? А ну назад!

Передний подскочил к носильщикам и начал толкать их в грудь рукой

– Давай, поворачивай. Ишь, вылезли без спросу. Поворачивай, давай, давай.

Мои селяне, бурча и отругиваясь, начали послушно разворачиваться. Ну уж нет! «Сижу за решёткой в темнице сырой» – этому не бывать! Что я им, орёл шизокрылый?!

«Свои взятки надо брать сразу». – Это кто сказал? – Преферансист. – Ну, Преферансист, вот тебе прикуп и играй свой мизер.

– Стоять! Носилки опустить! Ты кто такой? Ты чего людей моих пихаешь? Ты почему на дороге встал? А ну отойди! Это не твоего ума дело…

– Чего?! Ты, сопля, на кого хайло открыл?! Вот я тебя…

Об инстинктах я уж погрустил. Придётся ещё раз. Взрослый мужчина, «муж добрый», традиционно бьёт подростка, «отрока», открытой ладонью сбоку по голове. Не кулаком, не в корпус, не прямо в лицо. Только вот так. «Оплеуха» называется. Нормальный подросток после этого движения летит с переворотом в воздухе и, приземлившись, вскакивает на четвереньки и быстренько рассасывается в окружающем пространстве, издавая затихающие скулящие звуки. Это чётко отработанный ритуал на «Святой Руси». Всем известный, повсеместно распространённый, «с дедов-прадедов». Я в своём детстве, в двадцатом веке, и сам так получал.

Но здесь-то уже не моё детство. Та, первая жизнь, меня кое-чему научила. «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Моя нынешняя «молодость» кое-чего уже знает. Что оплеуху можно пропустить над головой. И надо-то всего – просто присесть. А ещё можно поймать пролетающий рукав и дёрнуть на себя. Это уже из самбистских игр. И воткнуть в землю перед шагнувшей вперёд, вслед за взмахом руки, правой ногой «оплеуходавца» – свой дрючок. И, не отпуская ни рукав, ни дрючок, двинуться на полшага навстречу, чего никогда при «оплеухе» не делают, уходя с линии движения противника и разворачиваясь к нему спиной. И здоровый дядя, запнувшись на ровном месте, летит носом вперёд. По своей воле, под своей тяжестью, от своего шага. Так что остаётся только чуть подправить траекторию, пропуская перед собой падающего мужика, оттягивая его руку в сторону. И, падая вслед за ним, приземлится коленом ему на локоть.

Как он взвыл! Сирена. Причём, явно не древнегреческая. Бородатая, басовитая и противноголосая. Голосит противно и матом. Как от этой сирены шарахнулись мужички-носильщики! Все попадали! Все четверо. Кто – за носилки зацепился, кто – друг за друга. Пейзане, одно слово. И я следом. Следом за стражником. Упал, перекатился на спине через спину поверженного противника и, уже вставая рывком, уперев пятки в круп бедолаги, вытащил правой рукой у него меч из ножен. А иначе никак – левая-то занята. Дрын там у меня, берёзовый. Как прирос…

При первом же вопле, стоявшие во дворе дядьки развернулись в моя сторону. А некоторые и пошли поближе. Много их, не совладаю я. Приставил остриё меча к затылку лежащего, и истерично завопил:

– Всем стоять! Зарежу-порву! Назад! Железяки в ножны! Стоять! Порублю-покусаю! В куски покромсаю!

Здесь смысл не важен – важна экспрессия. Тезаурусы могут не совпадать, но сенситивная составляющая должна быть адекватно выражена. И приближаться к верхней границе «окна восприятия». Знать бы ещё: какое оно, это окно, у здешних аборигенов. Может, рубаху на себе порвать? Или ножичком вены порезать? Так руки заняты…

Я уже говорил об удовольствии работать в команде? И грустил о невозможности этого удовольствия на «Святой Руси»? Так вот – я был неправ. Когда моя команда появляется в последний момент и «работает моё спасение» – это очень большое удовольствие.

– Эй, вы там! А ну отойди от боярича! А то посечём-порежем! (Это Ивашка, стоя в воротах, вытягивает гурду).

А Чарджи только улыбается. Противненько. И поднимает лук с наложенной стрелой. Говоруны-демонстранты. Вот Ноготок просто прижал одного из стражников у ворот, приставил к его шее рожон своей секиры и негромко уговаривает. Будто девицу. Уговорил. Точно как девицу – дядя пояс развязал и на землю опустил. Уже согласен на всякие… «любовные игры».

А Сухан просто пошёл. Как-то… скользяще. Как дикий зверь в лесу ходит. Вот он был у ворот – и вот уже стоит передо мною. Закрывает меня. И – мне. Весь обзор закрыл. В этом своём интеллигентски-свято-древне-воинском прикиде. Он что, думает, что здешние «волчары» его оглобли испугаются? При таком-то раскладе! Моих – четыре бойца. Меня, Николая – вон тихонько из-за ворот выглядывает, носильщиков и Акима – не считать. Против четырёх десятков местных. Это что, «общество равных возможностей»? Нам такое равенство не надо. Нам такое равноправие – смерть неминучая. Думай, Ванька! Или хоть ори чего-нибудь. Орю:

– Спиридон! Господин вирник Спиридон! Убивают! Давай сюда! Уйми своих псов бешеных!

Уже разворачивающиеся в два отряда – к воротам и ко мне, местные вояки, несколько притормозили. Чтобы злодеи и душегубы звали на помощь главу местной правоохранительной системы… Для «Святой Руси» – стилистически несколько неправильно. «Сращивание с криминалитетом» здесь, наверняка, есть. Это не только наше исконно-посконное, это вообще – обще-системное. «Кто что охраняет, тот то и имеет». Но таких эпизодов, как в известном «деле Магницкого»… Оборотни здесь, конечно, в каждом лесу, но вот «в погонах«…Таковых нету ввиду не изобретения ещё самих погонов. Древность, знаете ли. Дикие люди…

Только теперь состоялся положенный по жанру выход американской кавалерии. Снова – не так. Хеппи-энд для американских вестернов на Руси исполняется специфически. В роли толпы звёздно-полосатых драгун с полковым духовым оркестром – Елнинский мятельник Спиридон. Ну и трубит он… соответственно.

Спиридон выскочил на крыльцо одного из строений. Оценив ситуацию, сунулся, было, назад. Ну очень не хочется ему во всё это вляпываться! Но следом за ним выскочил тот юный лох, которого я снял с поста у поруба. И радостно озираясь в предвкушении «момента славы» – «вот как они все сейчас перережутся!» – застрял в дверях. Спирьке не осталось ничего другого, кроме как явить народу свой «временно исполняющий» начальственный лик. И, естественно, этим ликом – заорать.

– Десятник! Ко мне! Быстро! Сабли убрать! Всем, мать вашу! Ты, как там тебя, поди сюда.

Как профессионально формулирует Спиридон! Он меня и знать не знает, и ведать не ведает. Народ бурчал, но воины мечи убрали в ножны. Остальные – заткнули топоры за пояса. Мои тоже придали себе мирный вид. Чарджи даже лук опустил и тетиву осторожненько отпустил. Но стрелу с тетивы не снял.

– Ты! Отдай ему меч стражников. Что ж это у тебя, господин старший десятник княжьей дружины, люди от сопли малолетней валятся? Или кормишь худо? Мечей в руках удержать не могут? Может, ты людей своих голодом моришь? А кормовые их – себе в скрыню прячешь? Стыд-то какой! Люди узнают, что малолетка гридня завалил – в нас тут – во всех! – местные сморкаться будут.

Толстый брыластый десятник сопел и тяжко соображал: что ж ему делать-то с двумя мечами в руках? Чтобы убрать меч в ножны – нужны две руки. Нужно выполнить команду старшего по должности, а оно никак. Руки-то заняты. И не повернуться толком. С таким-то брюхом да в доспехе. Он неуклюже топтался перед крылечком, пытался нащупать сползшие на спину ножны меча.

Вы будете смеяться, но мне пришлось помочь. Просто из вежливости. Забрал у него один меч, помог придержать ножны. С таким-то брюхом и правда – неудобно. Пока эти ножны на заду найдёшь…. Потом снова отдал дяде меч его человека. Десятник автоматически буркнул что-то благодарственное. Распрямился и отдышался. Ну, чего теперь? Спиридон уже перестал проповедовать и заговорил нормальным голосом.

– Оставь сторожей у ворот да пройдись с людьми по городу. Как бы местные не взбунтовались. Да даже не в бунте дело – передерутся, старые обиды повспоминают. А там пойдут богатые дворы разбивать, запалят чего-нибудь. А этих… Этих не трожь, они за мной. Надо чего с ними будет – сам скажу.

Десятник неразборчиво, но утвердительно, хрюкнул, по смыслу что-то вроде: яволь герр херр, хотя звучит более нецензурно, и пошёл собирать своих людей. А я махнул рукой своим.

– Господин вирник, (лохошок стоит у Спиридона за спиной – формулирую особо почтительно) коли дело с ложным доносом разрешилось, то не соблаговолит ли твоя милость вернуть назад барахло, которое посадниковы люди попятили. У Акима и его людей. Да выдать мне клепальщика Домана. На предмет взыскания с него установленной по «Русской правде» виры. (Если кто думает, что долбодятел кого-нибудь прощает… Я же сказал – я не ГГ, я – ДД)

– Ты, пойди, покажи там, где вещички взятые (это – лоху заспинному). Виру взыскивает князь. Он же и вину определяет.

– Вот и я про то.

С полминуты мы со Спиридоном смотрели в глаза друг другу. Доман, похоже, человек «из центра». Прислан из окружения светлого князя присматривать за политически неблагонадёжным отставным офицером. Здесь у него только контакты для обеспечения оперативной деятельности, а начальство в стольном городе сидит. Как светлый князь будет со своего сексота виру взыскивать – мне не интересно. Персонаж в моём хозяйстве нагадил – мне и прибирать. Гадину.

Спирьке, конечно, стрёмно. Выдать на расправу человечка из номенклатуры центра… Ну, Спиридон, решайся. Я ведь всё равно по-своему сделаю. Только Иисуса не забудь: «Кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною – тот расточает». Хочешь… в «расточители»? Или тебе более короткий большевистский вариант процитировать: «Кто не с нами – тот против нас»? Нет, нет нужды большевиков вспоминать – не дурак, сам понял.

– С левой стороны – дверка в подклет. Я его там видел. Но… без меня.

– Само собой. Ты бы, Спиридон, посадника навестил. С подушкой.

– Зачем это?!

– На лицо положить. Что бы мягче было. Прижимать.

Тут и мои подошли. Разговор двух стервятников пришлось прервать. Ребятам я объяснил, где надо искать Домана. И куда доставить. У меня возникла твёрдая уверенность, что после встречи с моими людьми Доман очень захочет в туалет.

Во дворе появились бабы, и начался вой. Вой по убиенной посаднице. Многоголосый и надрывный. Четверть часа в таком режиме, и любой нормальный человек выглядит и ведёт себя истерично. Просто при такой организации дыхания организму ничего другого не остаётся, как вбрасывать и вбрасывать в кровь новые дозы адреналина и прочего. Химия тела меняется в соответствии с требованиями сценического образа. Вполне по Станиславскому.

Не выношу. И когда всерьёз, потому что страшно: как после этого можно жить? После такого несчастия? Только – тут же пойти и повеситься. И даже воспрепятствовать нельзя – немилосердно при таком горе.

И когда – имитация. Противно не то, что играют, противно что именно играют. В хорошем театре тоже изображают очень качественно сильные чувства. Но там не делают вид, что это жизнь. А здесь… и, вроде, жизнь, а по сути – сплошное лицедейство. Вой на Руси – род женского пения. С элементами театра. Оперетта, мюзикл? Может, местные к этому привыкли – их и не напрягает так сильно. А мне на психику давит. И уши не заткнуть – неприлично.

Бить плакальщиц по головам палкой… как-то я до этого… А так они не слушают. Сказали так это, деловито: «Иди отсюда, мальчик» – и снова на три голоса своё «вау-вау». Только когда Ивашко в голос рявкнул – послушались. Ну ещё бы – гридень опоясанный. Только такие здесь и есть «настоящие люди». Погодите тётеньки, я тоже вырасту, человеком стану. Тоже на вас рыкать буду. Не, не стану я «человеком» – я же нелюдь. Ну, хоть выглядеть буду так, как, как они думают, должен выглядеть «настоящий человек».

Удивительно, но факт: во всей этой заварухе посадский, бывший хозяин нашего постоя, так и не отцепился от своей нервной кобылы. Кобыла нервничала, дёргала ушами, переступала копытами. Дико косила глаз себе за спину, оглядываясь на плакальщиц. И на свой груз.

Два удара посадника мечом полностью изменили внешность его супруги. Я бы даже сказал: «нарушили целостность». Первый удар лёг от левого бедра до нижних рёбер с правой стороны. Полностью разрублена брюшная полость, нижняя правая часть грудной клетки. В ране видны белые обломки рёбер. Тело практически разделено на две части. Второй удар лёг примерно из той же точки, но в другую сторону. Это, кстати, характерное свойство мечников: удары часто чередуется: влево-вправо.

Этот удар прорубил лобок и правое бедро в верхней трети. Но тут клинок застрял в костях, посаднику пришлось его выворачивать, сдвинуться к задку телеги. А потом он меня увидел…

Что меня радует – моё кишечное спокойствие. Адаптируюсь. «Расчленёнка» в «Святой Руси» уже воспринимается как естественная деталь пейзажа. Может, я в докторы пойду? На первом курсе медицинского всех студентов обязательно водят на экскурсию в морг. «Пообщаться с покойниками». Некоторые не возвращаются. В смысле – в медицину.

Нет, стоматология с проктологией – не моё. Придётся и дальше прогрессировать. Где тут мой дрючок? Пошли дело делать.

– Аким, куда тебя на постой поставить – где прежде был или где я стоял?

Уйти мы сразу не можем – в том, верхнем, болоте воды не хватит. Придётся чего-то с конями мудрить. А это по щелчку пальчиками, «я так хочу» – не сделается.

– Где я прежде был. И ты, сынок, со мной. Места там хватит. А? Иване…

Мда… И согласия спрашивает, и с собой зовёт, и сынком называет. Видать, совсем худо деду. Лишь бы он совсем в кисель не растёкся. А то и поругаться не с кем будет. Ладно, сейчас поедем.

Телегу с порубленной посадницей отогнали к бане, туда и сгрузили. Я уже говорил, что у русского человека, и у «вятших» тоже, баня – и начало жизни, и конец. Понятно, почему после бани говорят: «будто заново народился». А вот наоборот – «будто преждевременно откинулся» – не используют. Почему-то.

Все в баню, а я в туалет. «Туалет типа сортир. Обозначен на плане буквами М и Ж». Классика из «Бриллиантовой руки». Строение имеется, даже два. А вот букв нет. Который побольше – нормальный армейский толчок на десять посадочных мест. Запашок… Хоть бы известью засыпали. Штукатурка тут точно есть, а вот в санитарных целях… Придётся спрогрессировать. Так, как же оно у них тут сделано? Ага, понятно. Две здоровых плахи с вырубленными полукружиями на их стыке. Не прибитые. А чем же они фиксируются?

Вам никогда не приходилось разбирать стоечные серверы фирмы HP разных моделей? Прекрасные машинки, отличное изготовление польского или чешского происхождения, никакого глупого люфта в конструкциях. Допуски – минимальные, всё чётко совпадает и соответствует. Но – сплошная слесарно-пространственная головоломка. Когда на передней части верхней крышки в два ряда восемь винтов с одинаковыми головками – очень интересно обнаружить, что винт там один. А остальные – глухие заклёпки.

Здесь сортир, а не сервер. Соответственно, ни винтов, ни заклёпок – колышки по торцам. Вынимаем колышки, сдвигаем чуть-чуть плахи. С помощью Сухана. Сам бы я там… Если такие дуры деревянные самому двигать… точно – применил бы место по назначению… А вот и мои по двору идут – искомое ведут. Искомого.

Доман несколько упирался и вырывался, но не кричал – заткнули, видать. На голове мешок, так что место «последнего приюта» он увидел только по прибытию. Очень удивился. Не слушал ты, дружок, рассказы дона Руматы одному студиозусу по теме: «Любовь различных социальных групп народа Арканара к королевским шпионам. И формы её выражения».

– Ноготок, попробуй короткий прямой в солнечное.

Во-от! Вот то, чего я добивался! Пошло разнообразие. У Ноготка – мощный плечевой пояс. А это в таком варианте удара – основной источник усилия. Нужно ещё будет отработать такой же удар, но с шагом. Мда… При моих талантах – на ком отрабатывать – найдётся. Пока Доман согнувшись, пытался восстановить дыхание, с него сняли и мешок с кляпом во рту, и вязки с локтей. Ноготок всё порывался и кафтан… утилизировать. Крепко у него эта привычка въелась: «Имущество покойника – доход палача». Но я возразил – достаточно пояса и результатов общего обыска. Покойник должен быть комплектным. Вплоть до обуви и головного убора.

– Ноготок, повтори.

Домана крепко держали за руки, он попытался согнуться и закрыться бедром. Ноготок не попал, но это уже и не было важно – я чуть повернул мужиков с Доманом, висящим у них на руках, велел отпустить, и пнул Рябиновского управителя в задницу. «Секретный сотрудник» органов местных «святорусских» властей запнулся о возвышение «посадочной полосы», полетел головой вперёд, попытался опереться руками… Плахи под его руками провалились, и «инструмент негласного надзора» нырнул в выгребную яму. Консистенция… не слишком плотная – сразу нырнул по пояс. Считая сверху.

Плахи, скособочившись, съехали вслед за ним. По глазам ударила резкая вонь – ни дышать, ни даже смотреть – невозможно. Торчащие наружу ноги в сапогах несколько раз дёрнулись. Обычно человек без воздуха ещё живёт минуты три. Хоть при утоплении, хоть при удушении. Но здесь всё происходило быстрее. Концентрированное выражение пищеварения хомосапиенсов – очень ядовитая среда.

Как… забавно. Жил себе человечек, никого сильно не трогал, присматривал за соседями на всякий случай. Меньше месяца назад какой-то невесть откуда взявшийся сопляк прокукарекал чего-то своему проводнику. Типа: припасы мои возьми. Да какие у пришлого бродяги-недомерки «мои припасы»! Управитель просто проявил хозяйственность. «Пусть полежит, потом разберёмся». А сопляк-то оказался психом – клиночек, такой же недоделанный, вытащил. И вот, из ничего, из нормальной хозяйственности, стремления к порядку и экономности управителя и из наглости вздорного лысого сопляка-бродяжки, возникли «взаимно неприязненные отношения». Да плевать управителю на «отношения» какого-то приблудного недоросля! И «прогрессору» с заоблачных вершин 21 века – тоже плевать. Мы и не пересекались. «Но осадок остался». И, когда меня вышибли из Рябиновки, Доман не соблаговолил дать лошадей. Ну просто – «не хочу». Морда мне твоя не травится, воспитан плохо. Опять же – разбазаривание и растранжиривание. А «лысый сопляк» в ответ «наехал больно». Пошла эскалация неприязни. Вот подвернулся случай прижать гадского мальчишку уже серьёзно – Доман пришёл с доносом в Елно. А посадник вывернул всё на Акима. И у Акима сожжены железом руки. Очередной этап эскалации «взаимно неприязненных отношений». Только что «вша бледная» позволила себе пнуть в задницу взрослого мужчину, «мужа доброго». Да за одно это – уши оборвать и шкуру со спины спустить! А потом на хлеб, на воду, в покаяние. Тяжёлый труд и плетей до вразумления. Пока ручку благостно целовать на коленях не будет, за каждый удар – благодарить. Чтобы всякое безусое, безбородое себе такое позволяло… Куда катится мир!

Туда, Доман, туда. В ту самую яму, куда ты и нырнул. И единственное, о чем я жалею, что позволил существовать вот этой цепочке эскалации. Если бы я мог совместить начало и конец этой цепи, то Аким бы был целым.

Вот, Ванёк, мотай на ус. Неприязненные отношения не исправляются, а эскалируются. Этот процесс сопровождается тяжкими телесными повреждениями близких тебе людей. Хочешь сохранить своих – бей всякого «недоброжелателя» сразу и насмерть. Не жди, пока он всю свою мерзость и пакость проявит, пока вред существенный и очевидный принесёт. Тебе таких в суд не тащить. Здесь не героический роман-эпопея, где нужно эффектно наказать «закоренелого злодея» – здесь жизнь, где эффективнее не дать злодею «закоренеть».

«Если враг не сдаётся – его уничтожают». Какой безграничный гуманизм, человеколюбие и свобода выбора! Сдаётся – не сдаётся…. Чётче надо, короче, отчётливее. «Если враг – его уничтожают». Хорошо бы – ещё до боя.

Наконец и подмётки сапог Домана залила жижа. Пару секунд на поверхности этого… всего – стояли два маленьких озерца. Из этого всего. Потом равновесие в толще… массы сместилось, тело, видимо, провалилось вглубь. Всё это не то чавкнуло, не то хрюкнуло. Вонь стала совершенно невыносимой. Мы выскочили на воздух.

– Значит, мы его поймали, а он по нужде захотел. А тут, стало быть, доски-то того. А мы и не сообразили.

– Молодец, Ивашко. Всё правильно излагаешь. Именно так и было. Только не «поймали», а пригласили поговорить. Он же управитель, а в Рябиновке с супонями и чересседельниками непорядок – старший конюх недавно жаловался.

Я человек не злой и не мстительный. Разве что – пришибу и дальше пойду. Пошли отсюда, а то дышать нечем.

Только вернулись на двор – снова крик:

– Вирник Спиридон! Господин Спиридон! Он лампу золотую украл!

На крылечко выскакивает Николай с вцепившимся в него «лохошонком». Тут же из-за угла вырисовывается Спиридон. И ничего не делает. Стоит и на меня смотрит. Спокуха, Спирька. Мы по мелкоте не работаем.

– Николай, это наша лампа?

– Нет. Но…

– Она золотая?

– Да ты што! Бронзяк сурожский…

– Ну так и оставь её добрым людям. Видишь же – Спиридону она дорога. Как память о тяжёлом и голодном детстве. Все, мужики, Акима – на телегу. Майно – туда же. Серия вторая – «возвращение упрямого». Поехали.

…

У дедова знакомца и правда – усадьба большая, а насельников мало. Только разгрузились – у нашего «водителя кобылы» соображалка проснулась:

– А кто мне за извоз заплатит?

Что-то я сегодня не в настроении. Прогрессировать рыночные отношения в части извозчицкого промысла…, регулировать тарифы грузопассажирских перевозок в условиях «Святой Руси»… За извоз заплатил Ивашко. Кулаком в ухо. Пока посадский поднимался, да пыль дворовую выплёвывал, я предложил ещё получить. Авансом за следующую ходку – надо мужичков к лодейке нашей отвезти – переставить её ближе. Сам – бегом к Акиму:

– Ваня, Ванечка. Плохо мне. Горю я. В глазах темнеет. Попа позови. Исповедоваться бы мне. И вот ещё что… Как помру – моих-то не брось. Им же кроме как на тебя надеяться не на кого. Помоги им, христом-богом прошу.

Твою мать! А у деда и в самом деле под сорок. Блин! И рвёт его. Он что, какую-то желудочно-кишечную в этом застенке подхватил? Что здесь зеков гнильём кормят… Или это болевой шок так действует? Вроде поздно уже, сколько времени после пытки прошло. Так, мать вашу, чего делать-то?! Делать-то чего?!!

– Сухан, ведро воды из колодца. Бегом! Ивашко, сыскать лучшего здешнего лекаря. Быстро! За ценой не постоим, будет мявкать – бей в морду. И тащи сюда. Хоть за шиворот! Николай, попа мне. Дед исповеди просит. Ну! Ноготок, здешнего хозяина – ко мне. Чарджи – к воротом. Лишние будут соваться – бей.

– Я об русские морды руки марать не буду.

– Ты! Ты будешь делать всё, что я велю! Или сдохнешь! Только… я ведь не сказал: «бей кулаком в морду». Или забыл – на каком боку у тебя сабля?

Чарджи несколько изумлённо посмотрел на меня, потом на эфес сабли на левом бедре, потом на ворота. Не надо думать, что на «Святой Руси» вот так запросто можно резать людей в городе. Есть суд, есть стража. Есть население, почти поголовно вооружённое. Или – мгновенно вооружающееся. Ножами, топорами, дубьём…

Но «здесь и сейчас» – безвластие. Посадник – мёртв, тысяцкий – мёртв, стража – патрулирует город. В ожидании эксцессов. Ну, Россия же, «твою маман»! А я снова в панике: вот как ломанётся сюда толпа в несколько десятков придурков…

Почему «придурков»? – Потому, что я их не понимаю! Потому что не знаю, как будет вести себя толпа здешних гражданских! Не просекаю ситуацию. На чьём дворе мы стоим? Как у него с соседями? Кто-то лишнюю кружечку бражки примет, да вон на тот сарай с соломенной крышей горсть углей кинет. Ну, просто так, для забавы. Просто «акт вандализма» – а как оно будет когда «бздынь»? И куда я тогда с Акимом? Который сейчас как хорошая водка – сорокаградусный. Третья волна паники с последнего заката. Или уже четвёртая? Какой дурак сказал, что на «Святой Руси» жили тихо и благостно?!

Как минимум, на подворье мне лишних людей не надо. Давай, Чарджи, поработай вратарём. Или, как говорят и здесь, и в моём родном жаргоне – воротником.

Ворота были раскрыты, и в них как раз нарисовался какой-то местный попрошайка. Вынюхивает, журналюга. Понятно, что сегодняшние события всколыхнули весь город и резко прибавили нам популярности. Первыми на запах скандала всегда слетаются журналисты. Вторая, после проституции, древняя профессия.

Журналов ещё нет, масс-медиа ещё нет, жёлтой прессы – нет. «Деяния Сената», издание которых запустил в Древнем Риме Юлий Цезарь, не «прессовались», а писались. На деревянных дощечках. Совершенно безотходное производство. Дощечки потом шли в печку.

Вообще – пресса только в Китае. Империя Сун обеспечивает взлёт гласности и всеобщее процветание. В моём «сейчас» в Китае уже полтораста лет «прессуют» ихний «Столичный вестник» с доски. Но относительно недолго:

 
«Мир цветущего счастья, трёхсотлетний покой,
Сад науки, искусства, сад культуры людской,
Всё погибло, пропало – как метлой сметено!».
 

Ещё – «нет», но скоро будет.

Нам на «Святой Руси» этого не надо. Мы и сами… «из уст в уста». Вот только не надо искать в этом исконно-посконном выражении сексуальный смысл! Хотя… судя по удовольствию участников процесса…

 
«Словно мухи, тут и там,
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам,
Их разносят по умам».
 

И этим вполне само-удовлетворяются. В смысле – сами удовлетворяют свою потребность. В общении, естественно.

Чарджи подошёл к воротам и вытащил саблю. Факеншит! За испуг оружием – вира. Статья восьмая «Русской Правды»: «Если кто вынет меч, а не ударит, то платит гривну».

Журналюга-побирашка испарился, а повернувшийся ко мне Чарджи, заметил мой встревоженный взгляд, понял причину и, нагло улыбаясь, успокоил:

– Ногти у меня грязные, почистить бы. Вот, остренькое достал.

Ага. Столетним боевым клинком ногти чистить? – А что, кто-то запретил? «Что не запрещено – разрешено». Кого ты, Ванька, жизни учить собрался? Дикого степняка? Обрусевший принц торкский и сам тебя научит. Всяким фокусам. И с конём, и с саблей, и с законом.

Так, здесь порядок. Что с дедом?

Сухан притащил ведро колодезной воды, а Ноготок, за неимением хозяина – хозяйку. Молодая женщина, смотрит испуганно.

– Давай тряпок.

– К-каких тряпок?

– Чистых. Вот как у тебя рубаха.

– Не! Нету! Хозяин придёт, тогда… Без хозяина – нельзя! Нету у меня!

Каждый, кому приходилось начинать жизнь с нуля, знает: наличие в хозяйстве тряпок, хоть бы и половых, есть признак обеспеченности и благосостояния. Ибо в тряпки идут вещи уже отслужившие свой срок. То есть – сначала была вещь. А потом появилась вторая такая же, такого же класса. И первая становится ненужной. Точнее – не единственной и необходимой. Проще: чтобы в доме было чем мыть полы, нужно иметь не меньше двух рубах. Или хотя бы – трусов. Такая, знаете, избыточность гардероба. Где-то даже роскошество.

Подворье-то не бедное, а она тряпки не даёт! Жадина-говядина.

– Ноготок, Сухан – бабу наземь. Пасть заткнуть. Чем-чем – шапка у тебя на голове. Ноги, руки, голову держать.

Бабёнка подёргалась сперва. Потом… в русской литературе используется термин «сомлела». Часто – с обоснованием причины этого «сомлевания»: от жары, от ласки, от испуга… Здесь – последний вариант. А какие ещё варианты есть у селянки, которую держат намертво два здоровых мужика, а дёрганый подросток в косынке идёт к ней, доставая ножик? А как? Швы на рубахе я руками порвать не могу – сил не хватает. Вот так и пришлось – подол её в зубы, рукой натянуть и ножичком по шву нитку надрезать. Дальше-то уже легче пошло. Рукава-то я оставил, а само полотно, что перед рубахи, что спинку – снял и на части порезал.

Потерпи, Акимушка, чуток. Я тебя, как дочку свою маленькую, мокрыми холодными компрессами обложу. И вот по шее, чтоб мозги не сворачивались, и в паху, чтоб кровь малость остудить, и в подмышки. Да отпустите её мужики! Пусть топает. Жадина. Но не говядина. Скорее – телятина. Судя по форме бюста – ещё не доилась. В смысле – детей не выкармливала. Возможно, и не рожала. Интересно бы проверить. Не сейчас. Сейчас смена компрессов.