Текст книги "9. Волчата"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 183

30 января 1649 года король Англии, Шотландии и Ирландии Карл Первый был обезглавлен в Уайтхолле.

Для обоснования вердикта юристы парламента подняли всю известную им историю человечества в поисках прецедента. У них же прецедентное право!

Нашли аж два: в Древней Греции и в Раннем Средневековье в Италии. Оба – логически некорректны. Не учило «Охвостье» британского парламента русскую историю! 135 двоечников. Хоть и судьи, и депутаты. И Карл, за несколько минут до казни, совершенно справедливо, в рамках тогдашнего действующего законодательства и общепринятого мировоззрения, говорит:

«Я должен сказать вам, что ваши вольности и свободы заключены в наличии правительства, в тех законах, которые наилучшим образом обеспечивают вам жизнь и сохранность имущества. Это проистекает не из участия в управлении, которое никак вам не надлежит. Подданный и государь – это совершенно различные понятия».

Вот так в средневековье думают почти все. Это – концентрированное выражение монархизма.

 
«Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу намъ».
 

«На славу», которая «проистекает не из участия в управлении, которое никак вам не надлежит»? Тогда – почему «на славу намъ»?

Для «Святой Руси» это означает: Рюриковичи и русский народ – «это совершенно различные понятия».

На Руси нет прецедентного права. Есть – воля. «Воля божья» и «воля трудового народа».

Поскольку без первой вообще, по определению, ничего не делается, то она очень… плюропотентна. А ещё – амбивалентна и изотропна. По нашему фольку: «как дышло – куда повернул, туда и вышло».

А «воля трудового народа», в Галицком эпизоде, конкретно – «трудового боярства», была выражена однозначно: «Казнить нельзя помиловать». Куда запятую ставить – решено было заранее.

Дальше демократия в западных русских княжествах будет укрепляться и разрастаться. Потом – татаро-монголы, королевский титул от папы римского, лечь под Польшу…

А пока, в первые дни 1147 года Давайдовичи поломали основу идеологии монархизма, развалили табу – неприкосновенность рюриковичей. И нетерпеливо ждут – когда ж им принесут голову двоюродного братолюбивого брата.

Свояк со своим огромным табором, с женщинами, детьми, ранеными, разного рода гражданскими – всю зиму голодал в нищих маленьких лесных вятских деревушках и каждую минуту ждал нож в спину от любого прохожего человека. Местного или своего.

Все ж понимают – люди разные. Сумма… офигительная. В качестве вознаграждения выставлено всё имение Свояка.

Поместье? – Из первой десятки на всей «Святой Руси». Табуны – тысячные. Припасы – только по одному эпизоду, описанному в летописи, только мёда – несколько сот бочек. Князь Новгород-Северский весьма не бедный человек был. Соблазн… соблазнительный. Плюс, естественно, княжеская благодарность от Давайдовичей и прощение «за всё».

– Да и чего ради тут в холоде и голоде помирать?! Всем же понятно – снова подняться князю уже не дадут, а нам-то чего подыхать? Крестное целование? – Ну ты сказанул! Ты на князей русских глянь! Какая присяга?! Какая верность слову?! Это только у нас придурок такой, один на всю Русь, выискался.

Маленькая деталь: о вознаграждении было объявлено вятичам. А вот форма премии – имением, но не серебром – особенно привлекательна для княжьих. Именно этим, ближним, соратникам – и убить князя удобно, и имение его под Новгород-Северским – очень даже пригодиться может.

– А присяга? – А что присяга? Вот как всунут ему нож под ребро, так он напоследок и поймёт, что нечего перед братьями гордиться да хвастать, честью своей – приличным людям глаза колоть. Тоже мне: «Пока душа моя в теле, не изменю!». Ну и не надо – просто отделим одно от другого, душу от тела.

Повторюсь: честность даёт свою прибыль. Свояка – не сдали. Зато – устроили «основание Москвы».

В апреле 1147 года, в Кучково на Москве-реке, Свояк, проводит уникальную сделку. Напрашивается аналог из Ветхого Завета: «продать первородство за чечевичную похлёбку».

По «лествице» – именно он, брат двух последовательных, недавних, законных, коронованных Великих Князей Киевских должен наследовать главный на Руси «стол». А он уступил своё право Гоше, Юрию Долгорукому. Но – не за корм, не за кусок земли, не за «чечевичную похлёбку» – за возможность мести.

Четыре года взаимной резни в разных местах – Русь-то большая – заканчиваются 12 апреля 1151 года бойней на речке Малый Рутец.

За это время уже и Давайдовичи переругались между собой. Старший, Владимир, князь Черниговский, идёт в бой вместе с Гошей и Свояком. Младший, Изяслав, Изя Давайдович, беспоместный, но очень жаждущий – с волынцами и смоленцами. Волынцы победили суздальских. Брата Владимира гридни брата Изи поймали в сече и подняли на копья.

Ай-яй-яй! Как не хорошо! Грех-то какой! Братоубийство!

Но… Изя же умный, Изя понимает разницу: что надо делать – это одно, как надо выглядеть – другое. «И нашёл он на поле битвы тело брата своего родного, оплакал слезами горючими, омыл раны кровавые. Отвёз в град отеческий – славный град Чернигов и похоронил там с почестями». А сам сел в Чернигове князем.

В Чернигове – сам. А вот Вщиж… Брат Володя успел жениться. И сынок у него есть. Маловат, правда. Вот пусть дитятко и будет Вщижским князем.

Владимир женился в 1144 году на дочери гродненского князя. Нормальная «святорусская» княжна. Что должна делать нормальная княгиня, став вдовой – всем известно. Молиться, поститься, рукодельничать, благоугодничать…

Это когда Изя идёт в Чернигов – главным садиться?! Дурных – нема. Молодая, двадцатилетняя женщина, с несколькими слугами, оставив шестилетнего сына, бежит из мужниного дома. К половцам. Лучше с погаными, чем с Изей под одной крышей. И выходит там замуж. За половецкого хана Башкорда.

Вместо того, чтобы, как положено приличной вдовствующей княгине, отправиться в монастырь, или в отеческий дом, или просто «за печку» – Дикое Поле. Да там же дикари! Язычники! Там же – «в ошейник и на кошму»!

Вместо того, чтобы рыдать, скорбеть и говеть – второй брак. Не рабыня, не наложница – жена. Причём – любимая.

Вместо того, чтобы растить кровиночку свою, поливая его слезами горькими – бросила сынка круглым сиротой в княжьем тереме. При живой-то матери…

Русские князья довольно часто бегут от своих собратьев в Степь. Отсидеться, переждать… А вот одинокая княгиня-вдовица… Бежать беззащитной женщине в никуда, просто в Дикое Поле…

Настолько всё это странно, что могу предположить существование некой романтической истории. Половцев вокруг Гоши всегда было много. Возможно, что княгиня и познакомилась с этим Башкордом ещё при жизни мужа. Возможно, что и участие Владимира Давайдовича в смертельном для него Рутицком бое на стороне Долгорукого – результат влияния на него жены. Очарованной обаянием половецкого хана?

Изя во всякой ситуации находит свою выгоду. Сыночек остался? – Будет заложником. Ну и что что родной племянник? Зато мамашка сделает чего велю.

В конце 1158 года Изю, уже Великого Князя Киевского, вышибают с Киевского стола. Многих он достал – хором вышибают. Но хан Башкорд приводит ему на помощь под Киев, к Белгороду – 20 тысяч половцев. Потому что Изя посылал своего малолетнего племянника – звать степняков. Мальчик уговорил мать. Отказаться она не может: сыночек единственный, кровиночка. Мать уговорила отчима. «Ночная кукушка» накуковала? У которой «кукушонок» под дядиным топором ходит?

Изя женщин не только любил, но и активно использовал. Военно-политически. И не только вдову своего брата с целью развёртывания вспомогательной кавалерийской дивизии.

Но в этот раз – не помогло. Даже хуже получилось. Летописец, похоже, привирает раз в десять, говоря о половцах Башкорда. Как обычно и бывает при упоминании численности войск в средневековье. В одной половецкой орде около 40 тысяч человек, максимум – 4–5 тысяч боеспособных мужчин. Отнюдь не Первая конная.

Но присутствие кыпчаков – было замечено.

«Чёрные клобуки» – торки, берендеи, печенеги с Роси, и «белые клобуки» – степные кыпчаки – просто не выносят друг друга.

Тут берендеев и подкупили. А чего ж не подкупиться, когда всенародная берендейская душа криком кричит – «Неправильно! Не на той стороне! При такой помощи – лучше на другую сторону, к другому князю!».

Изя с поле боя убежал, в Чернигов его не пустили, спрятался у вятичей. Пошёл по пути ненавидимого им Свояка.

14 апреля 1159 года Ростислав Смоленский принимает на плечи свои великокняжеские бармы.

Коронация Великого Князя в «Святой Руси» идёт не короной, а императорским византийским венцом, золотой цепью и – главное – бармами.

Бармы эти – ещё не однообразно-разнообразно вышитая пелерина, эдакий золотой отложной супер-воротник, как на известных портретах Алексея Михайловича Тишайшего и других Московских царей. Это относительно недавний подарок от Императора Византийского Алексея Комнина – Великому Князю Киевскому Владимиру Мономаху. Широкое оплечье-ожерелье из раздельных круглых металлических щитков, скреплённых шнурами и украшенных драгоценными камнями и эмалями. Ценность – запредельная. Мономах за эти цацки заплатил судьбами дочери и внучки.

Дело сделано, коронационные ритуалы исполнены, Изи – нет и больше быть не должно.

Ага, 12 лет назад так же и о Свояке говорили. Изя бежит путём Свояка и думает такие же мысли:

– Надо побить киевлян суздальцами. Надо чего-нибудь… уелбантурить. Надо продать «воздух» – реально-то ничего нет.

Но люди – разные. Юрий Долгорукий – сибарит, любитель выпивки и женщин, лентяй, полу-грек. А сынок его Андрей Боголюбский – воитель, строитель, псих. Недоверчив, подозрителен, злоблен. Полу-кыпчак. Этому просто так, просто «слов сладких» – не втюхаешь.

И Изя забегает во Вщиж, к племяннику, к Магогу. «Ура! Дядя Изя из Киева приехал!».

Пареньку 14 лет, к нему уже приклеилась кличка Магог.

Фольк о таких говорит: «В общем, парень – неплохой. Только ссытся и глухой».

Здесь – гигантизм. Можно сказать – «наказание божье за грехи». Чьи-нибудь. Можно по-научному: заболевание, возникающее у лиц с открытыми эпифизарными зонами роста (у детей и подростков) при избыточной секреции передних долей гипофиза гормона роста.

На Изю идёт охота, галицкая команда просто землю роет, а Изя во Вщиже последовательно промывает пареньку мозги. Убийца его отца, выгнавший его мать, засунувший его самого в этот… Шиш… Но Изя – самый старший из Давайдовичей. А Магог – самый младший. Он же – единственный. Стереотип взаимоотношений в роде, уважение к старшим родственникам, исконно-посконные обычаи…

Плюс – психология. У Магога, судя по застройке города, по активным действиям его дружины в предыдущие годы – неплохие советники. От отца ещё остались. А вот для души… Его боятся. Из-за роста, из-за уродства, из-за его общего раздражения на весь мир, на судьбу, на сиротство. И тут единственный родной человек – с очень лестным предложением. И, волнуясь, ждёт ответа. Как от взрослого.

Ответ – положительный. Ну, тогда встали и побежали. В Волоколамск.

Изя дальше уже не просто бежит, а очень быстро идёт. Идёт сватать. Своего племянника с ярко выраженной акромегалией за дочь Андрея Боголюбского. Ростиславе Андреевне в этот момент – лет семь. Нормальный династический брак.

Исследователи, рассуждая о скандалах в княжеских семействах в эту эпоху, с сочувствием пишут, что браки заключались в очень раннем возрасте новобрачных. Исходя из текущих политических интересов родителей. Когда же очередной князь вырастал и сам становился правителем, то военно-политическая конфигурация коалиций уже изменялась. И такая жена была уже не нужна. Только ведь такие браки для того и заключаются, чтобы эти коалиции продержались подольше.

Встреча Изи, Магога и Андрея происходит в Волоке Ламском. Не в стольный же город беглеца пускать! Очередной повтор истории Свояка – какое-то лесное захолустье. Но городок круче Москвы-Кучкова, уже раньше упоминался в летописях – «основание» уже было, за 12 лет до Москвы.

Ударили по рукам. Вот с такой, брачной, гарантией, Андрей ввязывается в Изины дела. Нет, никакой войны! Боголюбский – не Долгорукий. Где отец просто ленился, там сынок его осторожничает. Свадьбе – быть! Но – мирно. Во Вщиже, летом 1160 года. Радостный мега-жених и его дядя отправляются на юг. Магог – к себе, а Изя – ещё дальше, в Степь.

Он ищет себе место на Руси. Идёт на Путивль – неудача. Потом – к Вырю.

Совершенно «левая» крепостица. Поставлена у слияния рек Выря (левого притока Сейма, который сам – левый приток Десны, которая – левый приток Днепра) и Крига. Городок маленький, но сил захватить его у «бегающего князя» нет. И идти больше некуда.

«Выревцы ж затворишася от него, и не пустиша его, к себе, он же оттуда възвративъся иде в Зартый и ту перебыв иде опять, възративъся в Вырь».

Свояк, вырываясь из Новгород-Северского, тащил за собой огромные обозы. С семьями своих людей. В голодную зиму в Вятской земле княжеская семья бедствовала вместе со всеми. Во время переговоров в Москве Гоша это видел и понимал: Свояку можно верить. Не только потому, что у того – «есть честь», не только, что – «есть месть», но и потому, что княжеская семья остаётся тут, в заложниках у Гоши. И семьи людей Свояка – также. Захочет князь изменить, а не осмелиться. А и осмелится сам – люди его – его же и поправят.

Изя повторяет путь Свояка. Но сам он – совсем другой человек. Он бросает своих людей в Киеве, в обозе – только его жена, казна и малая свита. С ним – только малая дружина. Прокормится так легче. А вот дела делать… Нет ему места на Руси, даже маленькая крепостица – не по зубам.

Но весной 1160 года давний союзник Изи Давайдовича – Иван Берладник берёт Олешье. Войска из Киева, Переяславля и Смоленска уходят на юг, к устью Днепра. И Изя ловит момент – идёт бить Свояка. Выбивать двоюродного брата из Чернигова. Сумел же он подловить родного брата Владимира. Насмерть поймал. И этого, двоюродного, сумеет. Деньги есть – поднимем половцев.

Это был тот самый половецкий набег, под который я и сам попал. Помню, как дёргался мальчишка-половец, насиловавший Марьяшу, когда я перерезал ему горло прямо на ней. Как елозили в болотной грязи его ноги в спущенных на сапоги штанах. И уж, конечно, не забуду встречу с половецким разъездом на гати в черниговских болотах. Серые призраки проявляющиеся в ночи… Как вспомню – до сих пор трясти начинает. Ну, и как я тогда Марьяшке сумел рот заткнуть, чтоб не заорала сдуру… тоже… радует.

Но я успел выскочить из-под набега. Ушёл за Десну, потом – за Снов. Валуева гора, Сож, Смоленск… А тут-то, возле Чернигова, дела пошли серьёзные.

Первый наскок с надеждой на захват города «с налёта» – провалился. Попытки поднять «должников» своих – кого Изя из половецкого плена выкупал – не прошли. Выманить Свояка из города… – ищи дурака! Половцы на стены не полезут – умный хан Боняк выразился витиевато, но однозначно. С тем же рефреном: «ищи дурака».

А Свояк гонит гонцов в Киев:

– Есть у нас, мать вашу, Великий Князь? И будет ли мать наша, в смысле – мать городов русских, эти города защищать?

Ростик, Великий Князь, с дружинами на Низ, за пороги ушёл. В Киеве оставлен его третий сын Рюрик. Славный воин, за что его в «Слове о полку Игореве» и вспоминают. Но – не дипломат. А тут надо не полки туда-сюда по полю двигать, а ополчение собирать.

Я уже говорил: у киевлян со Свояком – «любовь до гроба» – кто кого первый туда уложит. Рюрику сразу сказали:

– Хрен ему, а не подмога. Пусть сдохнет, гадина.

– Как же так? Русский князь, славный город Чернигов, люди православные мирные… Отдать язычникам?

– Во-во. И хай вони подавятся.

В Киеве – разговоры разговаривают, в Чернигове – в осаде сидят, вокруг Чернигова – половцы людей в полон ловят. Все при деле. Некому повторить из Мономаха: «пожалел я христианских душ, и сел горящих, и монастырей и сказал: „Пусть не похваляются язычники“»…

Ну, так он же мудрый! Его же посмертно святым назначили! То есть – редкость, эксклюзив. А мы – люди простые, русские, типические – не пожалеем.

Свояк, пытаясь закончить эту бесконечную столичную бузу, отправляет в Киев заложником старшего своего сына Олега. Заложником к киевлянам – не Рюрику.

– Ну, теперь-то вы мне верите, теперь соберёте ополчение?

Ага, про Изю забыли.

Многолетняя благотворительность Изи Давайдовича по выкупанию русских пленников из числа вятших из половецкого плена обеспечивала его мощной агентурно-диверсионной сетью во всех южнорусских городах и, особенно, в Киеве.

«На третий день явился к княжичу один киевский боярин, который сказал ему: „Князь! Есть у меня до тебя важное дело; поклянись, что никому ничего не скажешь“; Олег поклялся, и боярин объявил ему, чтоб он остерегался, потому что хотят его схватить».

Просто боярин, просто зашёл, просто поболтали, к слову пришлось…

Молодой парень – поверил и побежал.

В Чернигов – нельзя. Там осада, да и батя так приложит… Куда бедному княжичу податься? А в Курск, туда регулярно местные князья бегают. Там – Степь. Там вольница, ковуи, кыпчаки… Оттуда фиг выковыряешь.

Но по дороге парня перехватили Изины послы. Или просто сидели-дожидались: «когда ж этот дурачок из Киева побежит?».

– А давай к нам! Твои двоюродные братья, князья Северские – с нами. Троюродный Магог – с нами. И вообще – мы не с папашкой твоим воюем, а за возвращение нашего исконно-законного Киева.

Изя, безусловно, был очень обаятельным человеком. Милейшим. Как здесь говорят: добрый князь, ласковый. Верили ему все. Ну, почти все. Олег… ему деваться некуда – поверил. Что сказал Свояк, когда увидел с городских стен во вражеском стане знамя своего старшего сына… Карамзин даёт очень литературный перевод: «сильно опечалился».

Рюрик в Киеве прочухался. А главное – с Волыни и Галичины подошли союзные князья со своими дружинами. Киевлян стало возможным… проигнорировать.

Половцы под Черниговом уже набили все свои торбы, старый хан Боняк поглядел издалека на подходящие полки княжеские… Высказался эдак… философски. Но – на тюркском. И все быстренько свалили в Степь.

Свояк обругал прибывшего Рюрика за задержку с помощью и послал далеко. Типа:

– А иди-ка ты… назад, в Киев. Врагов-то уже нет, а округа разорена, кормить вас нечем.

Рюрик развернул полки и пошёл. Он же – полководец! Его дело – полки водить. Туда-сюда…

Всё? Нет, это же Изя Давайдович!

«На дороге нагнал его гонец от черниговских приятелей, которые велели сказать ему: „Не уходи, князь, никуда; брат твой Святослав болен, а племянник его пошел в Новгород-Северский, отпустивши дружину“. Получив эту весть, Изяслав немедленно поскакал к Чернигову, а Святослав Ольгович ничего не знал и стоял спокойно перед городом в палатках с женою и детьми, как вдруг пришли сказать ему, что Изяслав уже переправляется через Десну, и половцы жгут села».

И зачем же пожилому, едва начавшему выздоравливать князю, вылезать «в чисто поле», в палатки? Да ещё со всем семейством? Он бы и не вышел с города, но есть причина – кошечек прогулять надо…

Свояк, кажется, единственный в эту эпоху на «Святой Руси» князь, который разводит барсов.

Вокруг больших кошек на Руси довольно много накручено. Но в диком виде водятся только рыси. И не под Черниговом, а значительно севернее.

В Иране используют на охоте гепардов – они и охотятся гоном, как волки, и дрессируются легче. А вот Свояк держит именно кавказских барсов. Вроде того, с которым так насмерть подрался Мцыри. Похоже, это от детских воспоминаний князя из Тмутараканского периода жизни. Свояк – последний живой Тьмутараканский князь. Конечно, правителем, по малолетству, он не был, но хоть родился там.

Годом раньше Свояк дарит одного из своих барсов только что коронованному Ростику. Регламентная встреча по случаю принесения присяги новому государю. Но подарок – выдающийся. Ростик отдаривается дорогими мехами: соболями, чёрными куницами, песцами, полярными волками… И тут же понимает – уникальности в его дарах нет. Дальнейший разговор идёт уже без лишнего гонора.

Два этих опытных, битых, очень упрямых мужика, которые четверть века между собой воевали, которые несколько раз гоняли друг друга в сече, хоронили своих друзей, порубленных друг другом, настолько находят общее взаимопонимание, что летописец специально и несколько удивлённо отмечает: «Они пообедали по-простому и говорили между собой безо всяких изветов».

Ещё одна странная фраза в летописи об этом половецком набеге: «Князь крепко стоял в поле с женой».

Когда русские князья «стоят в поле крепко», то занимаются этим – с полками, или с союзниками, или с братьями. Со светлыми иконами, с честными хоругвями, с именем божьим… Но не с бабой же в чистом поле стоять! А что ещё написать политкорректному летописцу? «Крепко стоял с кошками»?

Тут гонцы княжии – Рюрика с дружинами догнали и с полдороги вернули. Его берендеи – «с марша – в бой» – начали резать кипчаков. Изя задумчиво поглядел на тонущих в Десне союзников, спросил выразительно (цитирую):

– А чтобы это значило?

Послушал ответ… и снова ушёл в Степь.

Уже можно кричать «Ура!»? Уже всё?

Да вы что! Это же Изя! Он прощается и не уходит. Точнее – уходит и сразу возвращается. Забыл чего-то… наверное.

«С толпами половцев, из Черниговской прошел в Смоленскую волость и страшно опустошил ее. Половцы повели в плен более 10000 человек, не считая убитых».

Я думаю, что летописец несколько не точен. Так просто из Черниговских земель в Смоленские – не пройти.

Надо или идти на северо-восток, подниматься по Десне к Елно, а там по дороге Новгород-Северский и Вщиж. Тамошние князья, конечно, Изе – племянники разных степеней родства. И союзники в общем деле – «против Свояка». Но не настолько. Пустить половцев в свой удел… потом зимой кушать нечего будет.

Или надо идти, как я сам в прошлом году выбирался – на северо-запад, к устью Сожа. А это всё земли Черниговские. Хотя временно управляемые смоленцами. Получается, что половцы «страшно опустошили» родной Изин удел.

К западу от Чернигова стоит на Днепре городок Любеч. Мономах там княжеские съезды проводил. Славный городок, древний, богатый… Был. С этого года летописец называет Любеч – «опустошённый город».

И ещё: я очень надеюсь, что, говоря о взятом половцами полоне, летописец приврал обычным образом – в десять раз. Потому что, при здешних нормативах, на одного полонённого из гражданских – десять мёртвых. Убитых при захвате, сгоревших при пожаре, утонувших при бегстве, раненых и дорезанных, старики, больные, беременные, калечные, убогие…

Дети маленькие. Они просятся «на ручки» и утомляют в дороге своих мам. Их вырывают из рук и рубят саблей. Обычно – на земле, но, бывает – на лету. Упражнение такое есть в искусстве сабельного боя.

Дети совсем маленькие. Которые совсем ходить не умеют. Их просто выкидывают. Если попал в воду или в болото – хорошо – захлебнулся, быстро умер. Если в снег зимой – чуть хуже – несколько минут для замерзания. Если, как здесь, летом – час-два заходящегося крика, хрипа…

Дети не совсем маленькие. Они слишком быстро обессиливают или пытаются убежать. Да и увязывать их неудобно – росту мало. Этих рубят с коней, бьют копьями. Иногда и стрелу приходится на беглеца потратить – потом вырезай её…

Ну что тут непонятного? Обычная «святорусская» жизнь. И не только «святорусская» – «все так живут». Все средневековые «благородия» и «высокоблагородия». Для всевозможных «величеств», «высочеств», «светлостей», «их лордствов» и «их милостей» – суть их «производственной деятельности». Братья, сыновья, племянники предают клятвы, крестное целование друг другу, норовят друг друга поскорее в гроб уложить. «И людей его…».

Можно спеть «Прощание славянки» в варианте Кубанского казачьего хора:

 
«Много песен мы в сердце сложили,
Воспевая родные края.
Беззаветно тебя мы любили,
Свято-русская наша земля.
 
 
Высоко ты главу поднимала,
Словно солнце твой лик воссиял!
Но ты жертвою подлости стала,
Тех, кто предал тебя и продал».
 

Можно поимённо назвать тех «тех»: Изяслав Давыдович, экс-Великий Князь Киевский, Олег Святославович, сын князя Черниговского, Святослав и Ярослав Всеволодовичи, князья Северские, Святослав Владимирович, князь Вщижский. Все – исконные Рюриковичи, в восьмом и девятом колене. Народ должен знать своих «героев». «Тех, кто предал тебя и продал».

А как же – народ русский, святые монастыри, города и веси? – А причём здесь это? Тут такая интересная родословно-стратегическая комбинация вырисовывается… Или ты под Мономаха косишь? Тогда – в монастырь. Там юродивых много, там и коси. А у нас тут: «Свято-русская наша земля…». Здесь – «все так живут».

Я вдоволь нахлебался идиотизма правителей в своей первой жизни. Я просто помню, как кое-какие высоко-политические или там, низменно-корыстные действия правящих болванов и подлецов ломают жизнь нормальному человеку. Мне лично ломают!

Как сказал Жванецкий: «Власть – это наш осадок наверху».

Здешние придурки просто подводят своих людей под сабли и неволю на чужбине. Родственники в Любече? – У меня нет родственников из Любеча. И ни у кого в мире больше нет. Потому что эти люди стали пылью. Степной – в степи, каменной – в каменоломнях Малой Азии. Удобрениями на полях Пелопоннеса и Леванта, Египта и Сицилии. «Далее – со всеми остановками».

И я тут – тоже стану. Со всеми моими знаниями грядущего тысячелетнего почти прогресса человечества. В рамках какой-то, малоинтересной, давно забытой, «феодальной раздробленности».

 
«Мы все умрём, и над могилою
Гори сияй нам всем… звезда».
 

Мне немедленно представился очередной виртуальный пейзажик.

Поздний зимний вечер. Всё – такое сказочно-святочное, тёмно-синее, сизоватое. Крупные, яркие, радостно-загадочные, мерцающие звёзды на удивительно высоком тёмном небе. Светлое, в ночной темноте, пространство, занесённого белым, пушистым, очень чистым, нетронутым снегом, заброшенного кладбища с высокими покосившимися крестами с крышечками домиком. Угадывающиеся, под толстым одеялом снега, холмики могил рядами. Тёмно-зелёная, сплошная, непроходимая даже на вид, кайма ёлок со всех сторон. С тяжёлыми, толстыми шапками снега на вершинах, на опущенных к земле лапах.

И над всем этим рождественско-отпевальным покоем и умиротворением горит… «нам всем звезда». На полпути между зенитом и горизонтом в холодном, иссиня-чёрном, морозном небе – разрыв. Будто проход в другой мир. Прореха в ткани мироздания. Отворённая рана пространства. Щель. Сексуально-эпохально-вселенская. Такая… фигуристая. С завиточками и стрелочками. Как улыбка Чеширского кота, только развёрнутая вертикально. Горит-сияет. В жаркой цветовой гамме пламени тяжёлых углеводородов. Особенно контрастной в ночном, высоком, холодном до звенящей прозрачности, зимнем небе. Ярко-жёлтое, оранжевое, непрерывно пляшущее, переходящее, перетекающее в более тёмное, красное, багровое и возвращающееся назад – в оранжевое, рыжее. До белых, проскакивающих на языках пламени, хвостиков. Кажется даже, что где-то там, в бездонности ночного неба, ветер сносит в сторону клубы чёрного, жирного дыма. А эта… небесная конструкция ещё и улыбается. Вертикально. Так это… сладострастно-обещающее. Облизывающаяся… «звезда».

 
«Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена».
 

Каюсь. Признаю. Вся моя жизнь именно «твоих лучей озарена». И я постоянно очень этим озабочен. В смысле – «звездой». Но когда «звезда» – всем… Как всё-таки богат и многозначен русский язык! Даже в планетарии.

А можно я себе выберу индивидуально? Нет? Тогда занимайтесь своей… астрономией сами. Не ребята, я вам попадаться не буду. Я уж лучше по Рабиновичу: «Не дождётесь».

И немедленно для себя лично вводим презумпцию виновности для всех рюриковичей без исключения: «считать сволочью, пока не докажет обратное». Я так целее буду.

Испуг мой, произошедший от осознания зависимости моей от дел княжеских даже и в самом моём существовании, от их разумения правильности да важности вещей разных, с моим весьма не схожим, заставил меня принять сиё правило. И по днесь ему следую. Не было случая, чтобы я о сём пожалел. А уж когда я число рюриковичей на Руси в три года учетверил, то и вовсе рад был, что правило сиё наперёд придумал.

Изя – гигант. Трижды за одно лето поднять кыпчаков в набег – это редко кому удаётся. Правда, кыпчаки всегда в выигрыше, а он, бедняга, так своего и не добился.

Всё это время его поддерживает его племянник – Магог. Не велика помощь – дружину-то из Вщижа не присылают. Но слова произносятся, молебны служатся, ритуалы исполняются… Верный вассал своего сюзерена, безусловно уважительное отношение младшего к старшему. Верность роду, верность присяге. Всё в лучших благородных патриархальных традициях, так это… беззаветно. «Беззаветно тебя мы любили» – в данном случае – дядю Изю.