Текст книги "Смерть и рождение Дэвида Маркэнда"

Автор книги: Уолдо Фрэнк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Маркэнд очнулся от глубокого сна. В доме было тихо; по шуму, доносившемуся с улицы, он понял, что уже поздно. Он лежал и смотрел по сторонам; все мышцы его тела были расслаблены, и его наполняло чувство покоя, совершенное, как в спящем ребенке; кожа была потная, но прохладно-свежая. Давно уже ему не спалось так хорошо; с той самой ночи, когда он в последний раз погрузился в объятия Элен (перед тем как нахлынули на него все эти сомнения). Тело его снова нашло свое место в мире! Необычность исчезла. Что же произошло? Он поднял голову и увидел на стуле смятый воротничок (фрак его Элен убрала). Тут он вспомнил. Но откуда это чувство покоя? Ведь он же не остался, он твердо знает, что не остался у той девушки. Жизнь, необычная и далекая все это время, стала вдруг вчера необычной и близкой. Непереносимо. Он бежал от непереносимой близости этой девушки. Пешком возвратился домой. Лег в постель и заснул. Он помнил только напряженный миг раздевания в темноте: Элен не должна проснуться. Видел ли он сны? Нет. Откуда же это чувство покоя? – Оно явилось помимо меня. – Жизнь его, пока он спал, не знала никаких вопросов, и никаких вопросов не было теперь, когда он лежал, проснувшись. Он подумал о почти безумной потребности, мучившей его всю неделю, пока он не нашел эту девушку, которую купил и от которой, купив, отказался. Почему он так поступил? И куда исчезла эта потребность теперь? Нет больше того голода. Что-то изменилось. Холодные струйки душа... он ощущает их близость, как ощущает близость улицы, каплями звуков сочащейся в открытое окно. Может быть, близость жизни, как-то им вновь обретенная, заменила ему близость молодого женского тела. _Он знает, что ему делать!_ Вот откуда чувство близости жизни, приятное чувство покоя...

За завтраком он ел немного, даже этот голод утих в нем. Элен вошла и посмотрела на него, и лицо ее просветлело.

– Ты чудесно поспал, Дэв. Я так рада. – Она поцеловала его материнским поцелуем. – Возвращайся пораньше. – Ее лицо сияло, точно неожиданная ласка коснулась его.

– Элен, – услышал он свой голос, в то время как тело его уже повернулось к дверям, – сколько денег нужно нашей семье, чтобы прожить?

– О, не так много! – Она взяла с буфета хрустальный бокал и рассматривала его, ища следы пыли. Она встретила его вопрос так, словно давно ждала его с нетерпением, и заранее приготовила ответ. – Мы легко могли бы обойтись гораздо меньшим, чем ты зарабатываешь, дорогой. Десяти тысяч было бы вполне достаточно. Подумай только! Это меньше, чем доход с наследства дяди Антони.

Он стоял, не глядя на нее, испытывая неловкость, словно она преждевременно ответила на вопрос, еще не созревший в нем, словно она поторопила какое-то рождение, которое не нужно было торопить. Потом он простился с ней и вышел.

Часы в конторе показывали без пяти одиннадцать. Длинная комната с рядами полированных столов и девичьих головок, склоненных над постукивающими машинками в чуть влажном ореоле девичества, внушала Маркэнду чувство могущества. Контора никогда не поглощала его целиком, но все же она служила опорой, какую-то поддержку она давала ему, как и этим девушкам в длинной комнате, создавала в нем _какое-то_ чувство устойчивости и прочности. Странное видение вдруг представилось Маркэнду: земной шар, без опоры вращающийся в пространстве; луна, планеты, солнце все во вращении, и все без опоры. Что за нелепица! Где-то допустили ошибку астрономы. Но он увидел себя самого оторвавшимся от опоры, которую пятнадцать лет находил в делах... вертящимся в пустоте. – Что ж, разве мне больше нужна поддержка, чем всей солнечной системе? – Он с шумом захлопнул за собой дверь кабинета.

София Фрейм сидела за пишущей машинкой.

– Доброе утро, мистер Маркэнд. Я только что хотела звонить к вам домой. Я уже беспокоилась.

– Узнайте, пожалуйста, – сказал он, – могут ли принять меня мистер Сандерс и мистер Соубел.

В ее широко раскрывшихся глазах был вопрос; помедлив некоторое время, достаточное, чтобы овладеть собой, она вышла из комнаты.

Он остался в кабинете один. – Эти женщины! Они, кажется, все на свете знают раньше, чем я. – Он посмотрел на ряды маленьких ящичков, аккуратно расставленных на полках. Он никогда не руководствовался их содержимым. Маркэнд был хороший финансист, потому что привык рисковать и, не считаясь с правилами, следовать своей интуиции. – Земля – вращающийся шар. Черт возьми, ведь это верно! Земля, на которой я стою, летит в пространстве, летит, и я вместе с ней. Как я попал туда? – Маркэнд положил руку на письменный стол, словно пытаясь за что-нибудь ухватиться, раз уж он стоит на лишенной опоры планете. И тихо начал смеяться. Он снял руки со стола, помахал ими в воздухе, точно неуверенно балансирующий канатоходец, и потом широко распростер их, словно ожидая аплодисментов в конце номера. – Кто же должен аплодировать? Где найти прочную опору? Прочной опорой должен быть бог. – Мисс Фрейм смотрела на него.

– Вас ждут, сэр, в кабинете мистера Соубела.

Она смутилась и снова села за свой стол.

Он наклонился над ней.

– Ничего срочного не было сегодня? Впрочем, если даже и было, вы уже, наверное, все сделали. – Мисс Фрейм была польщена. – Скажите мне, мисс Фрейм, что служит опорой вашей положительности? – Он взял ее за подбородок и приподнял ее лицо.

Она покраснела.

– Что за настроение у вас сегодня, мистер Маркэнд?

Но когда он вышел, она вздохнула и облизала языком губы, словно слишком быстро проглотила доставшийся ей лакомый кусочек; потом снова углубилась в свои бумаги.

Луи Соубел отодвинул свое кресло от большого стола, на котором ничего не было, кроме двух телефонных аппаратов и розы в узкой серебряной вазе. Маленький бесплотный человечек, изысканно одетый, не сгибаясь, слегка кивнул Маркэнду; голова его по цвету и форме напоминала череп скелета. Переносица едва была заметна, но ноздри вздрагивали при каждом вздохе, и глаза под нависшим лбом сверлили, как два добела раскаленных бурава. Сбоку у стола, также лицом к Маркэнду, сидел помощник и правая рука Соубела, главный закупщик сырья в ОТП, Мэдисон Сандерс. Его лицо состояло из кривых, перекрещивавшихся под разными углами, нос был орлиный, губы тяжелые, глаза всегда полузакрыты. Сандерс развалился в кресле, куря сигару; Соубел, который не курил, и не пил, и никогда не сидел без дела (Нью-Йорк не знал за ним ни одного порока), почесывал себе шею украшенным перстнями пальцем.

– Ну-с, Маркэнд, что вас тревожит?

Маркэнд закурил предложенную Сандерсом сигару.

– Я хочу уйти.

Последовало долгое молчание.

– Вы сказали – уйти? – спросил Сандерс.

– Да, выйти из дела.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Соубел.

– Не знаю.

– Допустим, вы некоторое время ничего не будете делать, – продолжал Соубел, – ну, а потом что?

– Право, не знаю, господа.

– Вы не думаете переходить в другое место? – Сандерс улыбнулся.

– Что вы хотите сказать?.. Ах, вы думаете – в другую фирму? Ну конечно, нет.

– В таком случае я не понимаю вас, молодой человек, – сказал Луи Соубел.

– Я вас за это не упрекаю, патрон.

Снова молчание.

– Давно вы это задумали?

– Насколько я знаю, нет.

– Возможно ли это? Ведь вы думали об этом?

– Если бы я "думал" так, как вы это понимаете, я бы, конечно, знал. И в таком смысле я об этом совсем не думал. Это пришло неожиданно. Но как-то внутри оно, наверно, бродило во мне некоторое время.

Соубел отнесся к его словам как к признанию в болезни. Самый лучший человек может заболеть, и Соубел никогда не достиг бы таких высот, если б не умел относиться с уместным и своевременным сочувствием к хорошим людям, которые иногда болеют. Сандерс сдавил кончик сигары мокрыми, вытянутыми в трубочку губами.

– Что, если мы откажемся принять ваше заявление об уходе?

Маркэнд улыбнулся.

– Признаюсь, мистер Соубел, это ни разу не приходило мне в голову. Зачем это вам?

– Во всяком случае, это было бы вполне возможно.

– Дело в том, господа, что я, так или иначе, уже неспособен приносить пользу нашему предприятию. Вы можете найти человека, который будет делать то же, что и я, при вдвое меньшей оплате. Поскольку мы являемся частью ОТП, все подчинено определенному порядку, так что тут может справиться любой экономист. Кредитная проблема ОТП связана с кредитной проблемой Соединенных Штатов, а это, вы сами знаете, задача для статистика. Я ведь привык работать в деле, основанном на конкуренции.

– Вы сами понимаете, мой дорогой друг, – сказал Соубел, – что мы вовсе не расположены терять человека, который способен рассуждать так, как вы сейчас рассуждаете. Может быть, вы и правы. Но в ОТП есть другие сферы деятельности. Мы еще не начали разворачиваться. Есть Европа, Латинская Америка. Давайте в понедельник, в четыре, устроим совещание и поговорим подробнее об этом. Вот, например, Сандерс только что вычислял мне себестоимость сигары, которую вы курите. По вкусу похожа на "гавану"?

– А разве это...

– Это с одного ранчо, у которого мы законтрактовали всю продукцию. Штат Веракрус, где-то в Мексике.

– Вы полагаете, – сказал Маркэнд, – что мне просто надоела моя работа и более живое дело меня удержит. Но это не так. Я решил покончить, целиком покончить с делами вообще.

– Еще раз спрашиваю вас, что вы намерены делать? – спросил Сандерс.

– И я снова вынужден вам ответить, что не имею ни малейшего представления.

Соубел обернулся к Сандерсу, глаза их встретились, и Сандерс кивнул. Это был человек, одаренный богатой интуицией, и в ОТП ему не было цены, потому что он умел во время совещаний угадывать мысли Соубела и жестом отвечать на них. (Сандерс обладал еще одним, хотя и меньшим достоинством: во всей Северной Америке не нашлось бы человека, лучше него разбирающегося в качествах тысячи сортов табака.)

– Вот что я вам скажу, Маркэнд, – сказал Соубел. – Конечно, вы вольны уйти, если вам этого хочется. Мы не собираемся вас удерживать. И вы совершенно правы, полагая, что с вами или без вас ОТП будет существовать и дальше. Но я много старше вас и в этом вопросе чувствую за собой некоторую ответственность. Если вы напишете нам заявление об уходе, мы положим его под сукно. Сейчас апрель. Пусть оно пролежит до сентября. На это время вам будет предоставлен отпуск, шестимесячный отпуск с сохранением полной оплаты. Уезжайте, разберитесь в себе.

– Я готов согласиться на это, если вы настаиваете. – Маркэнд встал. Но от жалованья я отказываюсь.

– Об этом вы договоритесь с Картрайтом, – сказал Соубел. Он нахмурился: с Маркэндом в его кабинет входила чужая воля, которая угрожала его миру и которую он никак не мог подчинить себе.

Через час перед столом Маркэнда стоял явно взволнованный Чарли Поллард. София Фрейм собрала свои бумаги и вышла, оставив их вдвоем.

– Что за чертовщина! Сандерс мне сказал, что вы хотите _выйти из дела_.

Маркэнд видел сумятицу чувств, отраженную на лицо Полларда, и не понимал его. Тут была инстинктивная радость, которую всякий человек испытывает при известии о неудаче близкого друга; была тревога, потому что Поллард любил Маркэнда и, кроме того, смутно чувствовал, что прочность его собственного мира поколеблена; было недоумение. Маркэнд кивнул.

– Но послушайте, старина, я не понимаю!

– Я здесь чувствую себя не на месте, Чарли, с самого слияния фирм.

– Куда вы идете?

– Вы хотите сказать – в какое предприятие? Вы с ума сошли! Никуда. Куда я пойду?

– Что же вы собираетесь... Позвольте, сколько вам лет? Тридцать пять? В тридцать пять лет вы намерены уйти на покой?

– Как мне заставить вас понять, когда я сам не понимаю? Я иду шаг за шагом. Первый шаг – это уйти из конторы.

– Дэвид, если вы продадите свою часть согласно завещанию и поместите капитал самым надежным образом, вы получите десять тысяч долларов в год, и ни пенни больше.

– Знаю.

– Не слишком жирно! При вашем-то размахе! Мы все вас знаем. Соубел тоже знает вас. Десять тысяч! При вашей деловой сметке! Вы можете иметь десять тысяч в месяц, если останетесь здесь и будете расти вместе с ОТП. Как-то на прошлой неделе я завтракал с Соубелом. ОТП только начинает разворачиваться, дружище! Знаете ли вы, что такое для нас Панамский канал?.. Говорят, он открывается в будущем году. Это значит, что вся Южная Америка у нас в кармане. До Тихоокеанского побережья будет не дальше, чем до Кубы. Мы уже имеем Кубу, тогда мы будем иметь Эквадор, и Перу, и Чили. ОТП не останется предприятием местного, внутреннего значения. Наши акции в недалеком будущем взлетят вверх, предприятие разрастется так, что нам придется дробить его. А вы хотите уйти. С деловой точки зрения вы сумасшедший, и я считаю своим долгом сказать вам об этом. Продавать, когда цены самые низкие! А ведь расширение дела означает новые финансовые проблемы, как раз по вашей специальности. Слушайте, дружище, ради бога, не будьте идиотом!

– Меня это все не трогает, Чарли. – Маркэнд откинулся в кресле и положил ноги на стол.

Поллард пристально глядел на него, пытаясь понять, но это ни к чему не привело. Как всегда, он видел спокойную крупную голову, глаза непроницаемые и улыбающиеся.

– Да что это за чертовщина наконец?

Маркэнд попыхивал сигарой.

– Вероятно, выдумки Элен? Понадобилось сделать из вас общественного деятеля или еще что-нибудь вроде этого?

Маркэнд покачал головой.

– Ну хорошо, – оживился Поллард, – положим, вы решили пустить на ветер свою жизнь, но вы ведь должны подумать о жене, о детях. Продав свою долю сейчас, вы обрекаете их на относительную бедность. Говорю вам: капитал в двести тысяч – ничто по сравнению с тем, что нас ожидает. Сидите на месте, и вы сделаете своих детей миллионерами. В конце концов, это ваш долг и перед семьей...

– Мой долг перед женой и детьми – продолжать вести жизнь, которая не по мне?

– Ба-ба, старина, каждый делает деньги, как умеет... У вас есть лучший способ про запас?

– А зачем мне делать деньги? В особенности если они у меня уже есть?

– Дэвид, вот теперь вы говорите как человек, лишенный размаха. Десять тысяч в год – это не деньги.

– Это – прожиточный минимум.

– Кто, черт возьми, думает о прожиточном минимуме?

– Вы не то хотели сказать. – Маркэнд встал и внушительно выпрямился перед своим собеседником. – Вы хотели сказать: "Кто, черт возьми, думает о жизни?"

Поллард неопределенно улыбнулся; слова Маркэнда ничего не говорили ему.

– А вы, мой мальчик, полагаете, очевидно, что если вы получили в наследство несколько долларов, то для вас жизнь означает безделье? Очень досадно, что старик не предвидел этого.

– Вряд ли вы точно знаете, что старик предвидел и чего он не предвидел. – Маркэнд снова сел, он вдруг почувствовал усталость.

– Не пройдет и двух месяцев вашего отпуска, как вы измените решение. Вы просто переутомлены, и Соубел с Сандерсом сразу сообразили, в чем дело.

Маркэнд забарабанил пальцами по столу. Он видел, как этот человек, такой озабоченный, кружит в пустоте. Он захотел сказать ему про Лоис.

– Дела занимают большое место в вашей жизни, – сказал он.

– Разумеется, – сказал Поллард.

– Разумеется? – повторил Маркэнд.

– И вы очень скоро, черт возьми, увидите, какое место они занимают в вашей, после того как побездельничаете месяц-другой. Кроме дел, больше ничего нет в жизни. По крайней мере, для мужчины.

– Может быть, вы правы, – сказал Маркэнд.

– Конечно, я прав, – сказал Чарли Поллард.

Завтракать Маркэнд отправился один. Он шел по Уолл-стрит, финансовому сердцу страны. – Итак, я ухожу из этого мира. – Мужчины и женщины, спешившие поесть, казалось ему, не сознавали, где они. Как отдельные единицы, они были невесомы, они были лишь атомы, и что-то, слишком смутное, чтобы это можно было назвать мыслью, подсказывало Маркэнду, что, если бы круг их сознания был шире, каждый из них был бы более весомым. Жалкие клячи в шорах на Ист-Риверской верфи, жевавшие удила, погрузив морду в мешок с сеном, казалось, занимали больше места в мире. Маркэнд поглядывал на дома до сторонам: одни – приземистые, другие – высоко взметнувшиеся над улицей. Дела – вот единственное, что занимает всех этих людей, и оттого они пусты; вот из чего созданы все эти дома, и оттого они непрочны. О чем бы ни думали, пожевывая удила, ист-риверские лошади, их мысли куда реальнее. Но деньги... Они дают жене и детям все, что нужно. Что же в этом нереального? И даже если он покинет деловой мир, все будет по-прежнему. Каждая ложка проглоченной пищи, одеяла на детских постелях, шелк, облегающий тело Элен... Может быть, деловой мир непрочен, но он сам весь опутан его сетями, и вместе с ним – те, кого он любит.

Маркэнд ел баранью котлету, не чувствуя ее вкуса... (чтобы заплатить за нее, он должен был вынуть из кошелька деньги, которые принесло ему дело). Под низким потолком зала было шумно. Беготню официантов, голоса сотни людей, которые скучились вокруг столиков, ели, курили, спорили... подхватывало эхо. Темное многоголосое существо наваливалось на Маркэнда. Он чувствовал напор этого существа, не имеющего реальной тяжести. – Эти люди даже не голодны по-настоящему, как голодны лошади. – И самым плотным веществом в комнате был дым. – Значит, тяжесть вообще относительна. Но если нет у меня критерия? – Уйти от дел, в то время как его существование по-прежнему будет зависеть от них, уподобиться страусу, прячущему голову в песок? – Но как же быть? Обречь Элен, и Тони, и Марту на голод? Или после отпуска снова возвратиться к делам и продолжать жить, как подобает мужчине? Как подобает мужчине... Должен же быть смысл в этих словах. – Он заказал еще стакан пива.

На следующее утро Маркэнд был почти уверен, что его уход из конторы (где он уже стал заканчивать свои дела) будет только временным. Он не пытался возражать, когда мисс Фрейм, словно желая поймать его на слове, сказала: "После вашего возвращения мне будет гораздо легче". Но органическое стремление, гнавшее его вперед, не оставляло места для мысли об отпуске. Ведь не рассудок же побудил его сказать Соубелу и Сандерсу то, что он так неожиданно для себя сообщил им. – А сейчас что я делаю?.. Зачем ищу в телефонной книге адрес конторы старого друга, Томаса Реннарда?

Дэвид Маркэнд заставил себя открыто посмотреть в глаза будущему. – Я ухожу. Конечно, я возвращусь. Но прежде всего я ухожу, и когда я вернусь, ничто уже не будет прежним. – Это он знал, но больше не знал ничего.

Он не встречался с Реннардом двенадцать лет, со времени их разрыва. (То было в апреле, в апреле, как и сейчас!) Маркэнд помнил утро, наставшее после долгих мук и колебаний; на рассвете он встал с постели и выглянул в раскрытое окно – и ощутил весну в теплом тумане. Он снова лег в постель и уснул. Он проснулся весь в поту, но с чувством прохладной свежести, которого уже давно не испытывал. И когда Том вышел к завтраку, он сказал ему: "Я хочу уехать и жить один". Маркэнд снова видел перед собой изможденное лицо Тома в залитой солнцем комнате, его горящие глаза. И последнее утро, которое они провели вместе. Завтрак прошел как всегда: вошла с подносом миссис Ларио, и накрыла на стол, и положила газеты на обычное место. Его волнение – каким нереальным оно казалось все эти годы и вдруг снова стало реальным. Он не мог есть, встал из-за стола. "Прощай, Том". Они пожали друг другу руки. Он переехал в отдельную комнату в Вест-Сайде; стал каждый вечер встречаться с Элен; отыскал свою заброшенную скрипку, которую после свадьбы забросил опять... Он не мог понять, почему все это вдруг ожило в его памяти.

О Реннарде за эти годы разлуки Маркэнду не раз приходилось слышать. Он стал крупным юристом. Он был юрисконсультом городской администрации в делах по уличным катастрофам и одержал победу, названную в "Уорлд" "блестящей победой над населением". Время от времени Маркэнд встречал его имя в газетах. Однажды Поллард, который имел связи в политических кругах, при нем назвал Томаса Реннарда одной из главных юридических сил, близких к Таммани. Но он ни разу не выставил своей кандидатуры на выборах, и Маркэнд был уверен, что он не женился.

Вскоре после своего разговора с Соубелом и Сандерсом, а потом с Поллардом Маркэнд неожиданно очутился у телефона и сговорился с секретарем мистера Реннарда о свидании. Потом он очутился в приемной адвокатской конторы "Ломни, Реннард, Гилберт Стайн и Салливан", поразившей его толстыми коврами, комфортабельной мягкой мебелью, картинами в ярких тонах, похожей больше на роскошную гостиную жилого дома, чем на контору в деловом квартале. Он очутился перед человеком невысокого роста, поднявшимся из-за стола, за которым он сидел спиной к окну.

Реннард вышел навстречу и крепко сжал руку Маркэнда; оба пристально оглядели друг друга. – Не обмяк, не усох, – подумал Реннард, – только стал значительно полнее, и волосы значительно короче. – Маркэнд видел перед собой лицо старика (это в сорок пять-то лет), горящий сухой взгляд, усталые морщины под глазами, поредевшие волосы, большие залысины на лбу.

– Садитесь, Дэвид. – Реннард не вернулся к своему столу, но придвинул кресло и сел рядом с Маркэндом. – Вы ничуть не изменились!.. Ну, обо мне можете не говорить, я-то изменился, и как еще!.. – Глаза улыбались, лицо оставалось неподвижным как маска. – Рад вас видеть, зачем бы вы ни пришли.

– Я пришел к вам по делу, Том. Но я тоже рад видеть вас.

– Я все о вас знаю. Ваша жена и дети здоровы, надеюсь?

– Да, благодарю вас. О вас я тоже знаю... кое-что. Сколько можно знать из газет.

– Что ж, я хотел быть юристом. Я и стал им. Вы никогда не знали точно, кем вы хотите быть, Дэвид.

– Это правда.

– Поэтому-то вы, наверное, достигли большего, чем я. В жизни мы всегда добиваемся того, чего хотим, чего хотим по-настоящему. У дураков все точно определено, и жизнь оставляет их в дураках, давая им лишь то, чего они хотят. Мудрецы не знают, что им нужно, и жизнь награждает их, давая им то, чего хочет она.

– Вы все тот же, Том.

– Циничен, как всегда. Но, как всегда, рад встрече с вами.

Вошла секретарша; Реннард взял у нее из рук пачку бумаг, прошел за свой стол, быстро пробежал их, сделал одну или две пометки, вернул секретарше.

– Прошу больше не прерывать меня, мисс Догерти. К телефону не подзывать. Когда позвонит мистер Казански, назначьте ему на послезавтра. Он будет просить на сегодня. Не уступайте. Попросите мистера Гири просмотреть апелляцию Кресса. – На мгновение он задумался у стола, затем возвратился к своему креслу рядом с Маркэндом.

– Вы пришли по делу, – сказал он с внезапной холодностью. – Приступим к делу без отлагательств. Другими словами, я готов слушать то, что вы хотите мне сообщить. Но только прежде вот что... Вы всегда были человеком сильных импульсов, Дэвид (думаю, это и сейчас так), и ваши импульсы почти всегда были верны. Вы были правы, когда порвали со мной. Мы жили в различных мирах. Вы понимали это инстинктивно и играли на этом (моя сестра вам помогала). Я понимал это вполне сознательно, но думал, что могу жить одновременно и в своем, и в вашем мире. В своем – делать деньги, в вашем дышать. Это было дерзко и глупо. Благодаря вам я отрезвел. С тех пор держусь своего мира. – Глаза его потемнели при воспоминании о том, как мучительно далось ему отрезвление. – Вот это я хотел сказать вам, для того чтоб вы знали, что между нами нет ничего неясного и недоговоренного. Мы не друзья. И никогда не будем друзьями.

Маркэнд кивнул.

– Так. А теперь – чего вы от меня хотите?

– Я хочу, чтоб вы стали моим поверенным.

Реннард снова отошел к столу, потому что руки у него задрожали; потом возвратился в свое кресло.

– Мое первое побуждение – отказаться. У вас, вероятно, есть поверенный. Если вы хотите переменить его, в Нью-Йорке достаточно хороших юристов.

– Вы категорически отказываетесь?

– Нет еще. Прежде я хочу понять.

Маркэнд молчал.

– Итак, я жду. Что заставило вас прийти ко мне?

– Вы сами сказали, что мои импульсы обычно верны.

– Я сказал: почти всегда верны.

– Так вот, они не слепы. Во всяком случае, они знают, в какую сторону направиться. Но, может быть, они... немы. – Оба улыбнулись. – Им очень трудно найти слова. Один из моих импульсов заставил меня прийти к вам.

Реннард пристально смотрел на Маркэнда, человека, которого любил когда-то не меньше, чем свою покойную сестру. За этим пристальным взглядом была мысль о Корнелии, о том, как она боролась, чтобы разлучить его с этим человеком, единственным, кто... быть может... мог бы спасти ее. Он встал со своего кресла рядом с Маркэндом и сел за стол, где лицо его оставалось в тени.

– Я вас слушаю, – сказал он.

– Я подучил недавно некоторое состояние. Мой дядя Антони Дин оставил мне наследство, которое по нынешнему курсу равно примерно двумстам тысячам долларов. Оно составляет часть капитала Объединения табачной промышленности, и в завещании есть оговорка, что если я выйду из дела, то моя часть должна быть у меня выкуплена. Я решил выйти. И я уезжаю. Я не знаю еще, ни куда, ни на сколько. Я не заглядываю так далеко. Но деньги, которые я получу, должны быть снова куда-то помещены, и во время моего отсутствия кто-то должен вести мои дела.

– Ваша жена – дочь Джадсона Дейндри, посредника по продаже недвижимости. Вот человек, который вам нужен. А я не специалист по капиталовложениям.

– Том, все это как-то связано и с вами тоже.

– И вы говорите, что не знаете, куда едете? Не знаете, зачем едете?

– Том, много лет я жил в мире, который вы называли моим, и был вполне счастлив. Не поймите меня превратно. Я по-прежнему предан своей семье. Но уйти – необходимо, хоть я и сам не понимаю всего. А почему я пришел к вам? Да потому, что ни с кем другим не могу говорить об этом. Только это могло заставить меня прийти.

– Понимаю.

– Я ведь говорю вам – вы тоже как-то связаны с этим. Если здесь есть безумие, то оно во всем. А что такое, собственно, безумие?

– Что именно я должен для вас сделать?

– Я вам сказал. Я хочу, чтобы вы стали моим поверенным. Я выдам вам генеральную доверенность. Все будет лежать на вас: помещение капитала, уплата налогов – все. А доход вы будете выплачивать Элен.

– Почему вы думаете, что можете верить мне, Дэвид?

Маркэнд не улыбнулся.

– Откуда вы знаете, что я позабыл обиду? А ведь обида еще жива, говорю вам откровенно.

– Я не верю вам, Том, – сказал Маркэнд. – Доверие тут ни при чем. – В эту минуту он был похож на своего сына, когда тот не находил слов, чтобы выразить то, что его существо знало. – Вы думаете, я верю в то, что должен уйти от дел? Уничтожить все, что отделяет мою семью от улицы? Думаете, я верю в будущее? Когда человек делает движение, чтобы спасти свою жизнь, он двигается, вот и все.

– Если бы я согласился – а я еще не согласился, – то лишь при одном условии: вы не будете ставить мне никаких условий. Вы должны предоставить мне свободу распоряжаться вашими деньгами, как своими собственными.

– Давайте, я подпишу все, что нужно.

– Вы торопитесь!

– Мне тридцать пять лет.

– Торопитесь, быть может, обречь себя и свою семью на разорение.

– Возможно, – сказал Маркэнд.

– Дэвид, это безумие!

– Возможно, – сказал Маркэнд.

Наступило продолжительное молчание; Реннард внимательно смотрел на Маркэнда; Маркэнд не мог разглядеть лица Реннарда, сидевшего против света, глаза его блуждали по комнате, по голым стенам, по гравюрам с изображениями судебных заседаний.

– Что, если я соглашусь, – голос Реннарда был слаб и, казалось, шел издалека, – с тем чтобы погубить вас? Вы подумали об этом? – Он вышел из-за стола и сел в кресло рядом с Маркэндом. – Может быть, вы считаете себя в безопасности потому, что я – честный юрист. Я – преуспевающий юрист, а это не одно и то же. Хотите знать, сколько денег я сделал за прошлый год? Восемьдесят семь тысяч долларов. Если б я был только честным юристом, я бы заработал, может быть, десять тысяч. Восемьдесят тысяч в год нелегко истратить разборчивому холостяку, даже если его окружает толпа друзей, значительно менее разборчивых. Каким путем достигает удовлетворения нравственно испорченный человек? В вас так мало испорченности, что вам не отгадать. Так вот: один путь – это доказать себе, что весь мир такая же дрянь, как ты сам... Предположим, для того, чтобы кое-что выжать из этого дела, которое вы на меня взваливаете, я решаю разорить вас... И посмотреть, сохраните ли вы и в нужде свою нравственную чистоту.

Маркэнд не отводил глаз от Реннарда; спокойная улыбка появилась в них.

– Разве у меня не было оснований помнить обиду? Двоих людей я любил в своей жизни... за всю свою жизнь. Это были Корнелия, моя сестра, и вы. Где они? Кто отнял их у меня?

Маркэнд покачал головой.

– Может быть, я сам виноват? – сказал Реннард.

– _Вы_ сказали это – не я.

Страсть, бушевавшая за каменной маской лица, исказила его черты.

– Берегитесь, Дэви! Я предупредил вас. Последнее слово осталось за вами, как всегда. Но я не христианин. Я – ловкий юрист.

– Идет! – сказал Маркэнд.

– Это – ваш ответ?

– Я жду вашего.

Реннард встал и нажал кнопку звонка на своем столе.

– Я велю приготовить необходимые документы.

...В тот же день, пока Маркэнд еще сидел у Реннарда и, не читая, подписывал бумаги, в кабинете Луи Соубела шел о нем разговор. Маленький президент, прямой, как всегда, сидел за своим столом, а Сандерс, Поллард и Эдвард Картрайт, казначей, удобно развалясь в креслах напротив него, курили сигары с ранчо Долорес из Веракруса. Всем было не по себе. Неотступный образ молодого человека, неглупого, которому посчастливилось занять превосходное положение и который по собственной воле от него отказывался, как-то разъедающе действовал на их нервы. Им не хотелось мириться с этим образом, и ощупью они пытались найти и поставить на его место другой, более соответствующий их взглядам и представлениям. Поллард успокаивал остальных.

– Вы же знаете, что Маркэнд – чудак. Но у него замечательная голова, это вы тоже знаете. – Он лукаво улыбнулся: он намекал на роль Маркэнда в слиянии фирм.

– Вы думаете, это дипломатия? – спросил Соубел. – Что же, он хочет повышения оклада, большей доли в прибылях, другой работы?

Поллард покачал головой.

– И да, и нет. Ему кажется, что он выдохся, но на самом деле он просто устал. Вы мудро поступили с ним. Когда он вернется из своего отпуска...

– А предположим, – сказал Сандерс, – что он в сентябре не возвратится? Предположим, он действительно продаст свою часть? Через год он снова захочет работать, но к нам не пойдет из гордости, хотя бы мы и хотели взять его.

Соубел проницательно посмотрел на Сандерса и понял его мысль.

– Я вовсе не желаю, чтобы он перешел к Пальмерстону, – сказал он.

Сандерс подтвердил свою мысль, перехваченную начальником:

– А он именно этим и кончит, ясно как день. Вам меня не убедить, что этот мальчишка хочет вообще уйти от дел.