Текст книги "Смерть и рождение Дэвида Маркэнда"

Автор книги: Уолдо Фрэнк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Реннард прошел несколько шагов и остановился.

– Дэвид, – сказал он, стоя спиной к нему, – я не знал, зачем я приехал сюда. Но здесь я понял кое-что... Я это заметил, когда был у вашей жены в Адирондаке. Я тогда не знал... или не знал, что я знаю. Я понял это не из слов ее. – Он повернулся к Маркэнду лицом. – Но теперь я уверен. Ваша жена беременна.

...Оставшись один, Маркэнд продолжал стоять неподвижно. Последний час, проведенный с Элен, строчки ее письма... "Ты даже сам не знаешь, какая близость связывает нас сейчас. Ты всегда здесь, со мной, и не можешь покинуть меня". Конечно, Реннард сказал правду. Маркэнд опустился на стул, с которого только что поднялся Реннард, и взгляд его обратился к саду, к зарослям сорной травы, в беспорядке взошедшей на распаханной и заброшенной им земле. Весь мир – бессмысленное сплетение сил, преходящих и одиноких, вездесущих и вечных. Что все это значит? Элен покинута... он здесь. – От Тома Реннарда пришлось мне узнать о тайном моем присутствии в чреве жены.

Он услышал шаги перед домом; он не обратил на них внимания: они тоже были лишь сорной травой в бессмысленном саду мира, где из того, что сеет человек, взрастает хаос. Только когда двое людей подошли к нему совсем близко и окликнули его по имени, Маркэнд отвел глаза от того, что некогда было садом.

Он увидел Дейгана, человека, внушившего ему такую неприязнь, когда он покупал у него уголь и дрова в день приезда; и рядом с Дейганом другого, незнакомого ему.

– Добрый день! – сказал Дейган. – Сожалею, что потревожил вас. Это мистер Демарест.

При звуке этого имени сердце у Маркэнда дрогнуло: потом он подумал, что его чувство вины перед Люси Демарест вряд ли было бы понятно другим. Если бы люди знали, из-за чего он чувствовал себя виноватым (из-за того, что сдержал себя), они, скорее, похвалили бы его. В его положении была юмористическая сторона, и это вернуло ему равновесие. Теперь ему даже приятен был приход этих двух мужчин.

– Здесь прохладно, – сказал он. – Сейчас я принесу еще стул. – И все трое сели, внимательно изучая друг друга, он – их, они – его.

– Мы вам коротко объясним, зачем пришли, – сказал Дейган. – В Клирдене живет одна очень почтенная вдова, некая миссис Смит. У нее недавно умерла дочь, тоже вдова, и трое маленьких детей остались у нее на руках. Община, конечно, делает что может. Но мы стараемся подыскать для нее работу – это гораздо лучше, чем денежная помощь. Она умеет хорошо готовить. Нам пришло в голову, что она очень пригодилась бы вам; она могла бы приходить сюда каждый день и вести ваше хозяйство.

Маркэнд понял цель их посещения; он решил разыграть партию по всем правилам.

– Вы очень любезны, что обратились ко мне, – сказал он. – Очень рад, что вы понимаете, как мне приятно оказать любую услугу, какую бы ни потребовал от меня Клирден.

Демарест еще больше выпучил глаза: он никак не ожидал столь быстрой победы.

– Вы, кажется, сказали, что эта почтенная дама принимает помощь?

– Мы не раз помогали ей, – проворчал Дейган.

– Понятно! – Маркэнд вынул бумажник. – Догадываюсь, что вы явились ко мне за пожертвованием, но, право, вы напрасно не решились прямо сказать мне об этом. Я с радостью приму участие. Вот на первый раз.

Посетители не тронулись с места.

– Это не то, что нам нужно, – сквозь зубы процедил Дейган.

– Разве вам не нужна кухарка? – спросил Демарест, все еще не теряя надежды.

– Ах, миссис Смит – кухарка! А я думал, что она нуждается в помощи. Нет, господа, с чего вы взяли, что мне нужна кухарка?

– Едва ли такой человек, как вы, сам себе готовит еду.

– А вот представьте... до некоторой степени... я готовлю себе сам. Польщен вашим вниманием к этому вопросу.

Оба гостя опять промолчали.

– А когда я не готовлю сам, то есть женщина, которая делает это для меня.

– Это мы знаем, – проворчал Дейган.

– Может быть, вы сомневаетесь, доволен ли я ею? О, вполне! К тому же ведь она тоже вдова, как мне сейчас пришло в голову... И мать четверых детей...

– Четверых?..

– Трое уже в раю и дожидаются ее там.

Тут в первый раз за весь разговор Дейган и Демарест обменялись знаками.

– Так, – Дейган откашлялся, – я вижу, вы не хотите принять пилюлю подслащенной. Что ж, будем говорить прямо. Мы знаем, кто... готовит вам еду. Ее сын, обезумевший от стыда и позора, все рассказал нам. Вы, видимо, любите закусить и ночью, а? Ну так вот, мы пришли сказать вам со всей возможной вежливостью, что Клирден этого не потерпит.

– Вы нехорошо поступили с мальчиком. Почему вместо того, чтобы поощрять его идиотские выдумки, вы не попытались уговорить и успокоить его? Что касается миссис Гор, то я имею полное право пользоваться ее услугами в качестве кухарки, и она имеет такое же право работать у меня.

– Маркэнд, – сказал Демарест, – не усложняйте дела для нас и для себя. Если вы хотите жить здесь, вы должны жить так, как принято в Клирдене. Мы не вмешиваемся в чужие дела до тех пор, пока не нарушены приличия и не поставлен под угрозу общественный покой.

– Если приличия и нарушены, то не мною. Что же до угрозы общественному покою... – (Тут Дейган встал.) – Она действительно существует.

Маркэнд продолжал улыбаться, но его била мелкая дрожь.

– Самый лучший выход, – мягко начал Демарест, и Дейган снова сел, – это вам отказаться от услуг миссис Гор, принимая во внимание чувства ее сына, и взять миссис Смит. В таких местах, как Клирден, с приличиями очень считаются. Вы в этом могли убедиться.

– И потом, Смит нуждается в деньгах, а Гор – нет, – прибавил Дейган.

– Если Смит не угодит вам стряпней, – сказал Демарест, – я вам обещаю подыскать кого-нибудь еще.

Маркэнд спокойно ответил:

– Не в этом дело.

Дейган снова вскочил.

– В чем же дело в таком случае? Если вы не спите с этой бабой, не все ли вам равно, черт возьми, кто вам варит обед?

Маркэнд, перестав улыбаться, подошел к Дейгану.

– Я вам скажу. – Он старался не повышать голос: – Мне не все равно. Причина не та, что вы думаете. Но не ваше дело, какая...

– Нет, это будет наше дело.

– Вот увидите, – пообещал Демарест.

– Довольно. Идем, – сказал Дейган.

– Мы вас предупредили. – Демарест надел шляпу.

Маркэнд молча стоял и смотрел, как они медленно удалялись.

Маркэнд сел; он весь дрожал и только теперь почувствовал это. Реннард, эти двое людей, только что угрожавших ему, угрюмая враждебность Клирдена, Гарольд, нападающий на свою мать, Элен, которая снова носит его в себе, Тони с полными упрека глазами – все смешалось, все перепуталось в нем. Птицы уже затеяли свою шумную беседу в ветвях деревьев в саду, небо зарумянилось закатом. – Почему я дрожу? Мое тело стремится к движению. Вот что означает эта дрожь. _Вырваться_!

Дебора пришла готовить ему ужин; он был рад, что она здесь. При ней улеглось его смятение. – Дебора... Что знаю я о Деборе? – Он относился к ней, как дитя относится к своей матери.

– Посидите сегодня со мной. Поужинаем вместе, – сказал он.

Она поставила вторую тарелку и села рядом с ним.

– Скажите, – начал он, – вы знаете обо всем, что тут происходит?

– Знаю.

– Знаете ли вы, что Гарольд приходил ко мне и хотел вынудить у меня обещание больше не видеться с вами?

– Знаю.

– Знаете ли вы, что я сбросил его вниз, на дорогу?

– Он остался цел и невредим.

– Боже мой! Вы думаете обо мне больше, чем о родном сыне.

По ее лицу разлилась нежность, не направленная на пего, но вызванная его словами.

– Я люблю Гарольда, – сказала она. – Но нужна я вам.

– Знаете ли вы, что два почтенных горожанина приходили сегодня сюда, чтобы угрозами заставить меня нанять в кухарки некую миссис Смит?

– Этого я не знала. Но я понимаю.

– Гарольд приходил к ним. Он клевещет на вас.

– Это оттого, что я больше не нужна ему.

Его вопросы (чего я боюсь? почему не уезжаю домой?), его мысли (Реннард, Тони, беременность Элен...) замерли, потому что они были ложны перед лицом реальности, связавшей его с этой женщиной. Реальности не боишься и не понимаешь, ею живешь. Страх и неведение заключены в пей. Маркэнд сидел рядом с Деборой и испытывал чувство глубокого покоя. Сумерки окружали их тишиной обреченности, но реальность, связавшая их, была глубже и шире этой тишины. В ней всему находилось место. Но если б он захотел отрицать реальность, сердцевиной которой была его близость с этой женщиной, все сейчас же снова обратилось бы в хаос.

– Как вы молчаливы! – сказал он.

– Я долго жила одна.

– Дебора, я не хочу, чтобы вы уходили. До вашего прихода меня все время била дрожь. Если вы уйдете, это опять начнется.

Она внимательно оглядела его.

– Давайте навестим ваших друзей на ферме. Я хочу познакомиться с ними.

– Разве вы не знаете Стэна и Кристину?

– Я их видела. Но это другое дело. Тогда они не были еще вашими друзьями.

Прохладный ветерок подул с севера, освежая вечерний воздух.

– Лето кончается, – сказала она.

Кусты у дороги шелестели, вдалеке выла собака.

Лето тревожно металось, предчувствуя нашествие осени на свои владения. Дебора протянула руку и остановила Маркэнда. Они молча стояли и слушали в темноте, как по дороге торопливо прошлепала куда-то в сторону лягушка.

– Я боялась, как бы нам не наступить на нее, – сказала Дебора.

Молча они стояли рядом; он чувствовал легкое прикосновение ее плеча, он слышал ее дыхание. Она была как лето, и она была как ветер, сильный и порывистый, который разрушит лето.

– Идем, милый, – сказала она, и они пошли дальше.

Они сидели на скамье перед домом Стэна. Дверь была открыта, и в промежутках между редкими репликами Маркэнду было слышно, как шевелится во сне Клара. Луны не было, но на небе мерцали звезды. Ветер усилился, ночь была беспокойная и бурная под неподвижными звездами.

Стэн сказал:

– Сегодня мне приходит на ум океан. Никто из вас не переезжал океана. С берега его не узнаешь – нужно, чтоб он был кругом. Я стою на палубе. Вверху звезды... тихие. А внизу я... тоже тихий. А посередине все движется. Тело мое движется, вода движется, ревет ночной ветер. Вот потому звезды и кажутся близкими, что во всем мире только и есть тихого, что они да твоя душа.

– Стэн, милый, – сказала его жена, – расскажи им, как ты спорил с Филипом.

– Ладно, расскажу. Фил Двеллинг – это старший брат Кристины, очень богатый фермер.

– Ну уж и очень богатый.

– Что ж, у него в Мельвилле дом, и он там живет почти круглый год на доходы с фермы. И тратит деньги на свою газету и на митинги. Хороший человек. Все придумывает, как одолеть богатых банкиров.

– Брось об этом, Стэн. Ты им расскажи – знаешь, про что...

– Ну ладно, ладно! Кристина очень любит эту историю, уж я не знаю почему. – (Она уже смеялась.) – Ей кажется, что это очень веселая шутка. Но это вовсе не шутка. Ну вот. Однажды вечером собралась компания на пикник. Дело было в начале сентября, в такой же вот вечер, как сейчас. Ветер дул даже еще сильнее, в прериях он всегда сильнее. Лежим мы все на возу с сеном, и я спрашиваю Фила: "Как ты думаешь, Фил, почему ветром но сдувает звезды с неба? На чем они держатся?" Фил отвечает серьезно: "Ветер ведь дует самое большее на милю в вышину. А звезды от нас за миллионы миль". – "А-а, – говорю я, – но если звезды так далеко, как же мы их видим своими глазами?" Фил отвечает: "Очень просто. Звезды испускают волны света. Мы видим эти волны, когда они доходят до нас". – "А-а, – говорю я, – волны света... Но они пересекают ветер, чтоб до нас дойти". – "Ясное дело", – говорит Фил. "Как же тогда выходит, – говорю я, – что ветер не сдувает эти волны?" – "Потому что они совсем другие. – Тут Фил начинает злиться. – Ветер не может коснуться их". – "А кто же может коснуться их?" – говорю я. "Никто и ничто не может коснуться световых волн!" – рычит он. "А как же тогда наши глаза касаются их?" – спрашиваю я кротко.

Кристина звонко хохочет.

– Надо было вам это послушать. Всю дорогу они так спорили. Стэн до того взбесил Фила своими глупостями, что с бедным Филом чуть не случился припадок.

– Хороший человек Фил, – сказал Стэн, – но ничего не понимает. Ничего! Что называется – практический ум.

– Он-то думает, что только такие все понимают.

– Фил Двеллинг куда умнее меня. Посмотрите на него: он богатый человек. Посмотрите на меня: я бедный человек. Но он ошибается. Все американцы ошибаются. Все вы видите только факты, а факты ничего не значат.

– Что вы хотите сказать? – послышался приглушенный голос Деборы.

Трубка Стэна вспыхнула в темноте: он сделал глубокую затяжку.

– Хорошо, давайте объясню. Вы берете кучу фактов: лошадь, пятидолларовая бумажка, гитара, нарядное платьице для Клары, фунт вырезки для Дэви... звезда... автомобиль Фила... мысль. Вы, американцы, все это называете фактами. Вы говорите так: мы изучаем каждый факт в отдельности и все о них узнаем. Ну что ж, вы так и поступаете – и ничего не узнаете. Они существуют вовсе не в отдельности. Они все связаны вместе. Если это раз навсегда не запомнить, можете изучать свои факты до самой смерти, и все равно ничего не будете знать.

– Вот человек, который знает бога, – послышался во тьме голос Деборы.

– Бога! – вскричал Стэн. – К черту бога! Бог принадлежит священникам. Видал я в Польше, чего стоит ваш бог!..

– Вы человек, который знает бога, – повторила Дебора тем же ровным голосом. – При чем здесь священники или ваши собственные слова?

– Стэн, – сказала Кристина, – принес бы ты вина.

Поляк пошел к темному сараю и зажег фонарь.

– Кажется, что мы далеко-далеко от Клирдена, – произнес Маркэнд. И тотчас же в тишине Клирден обступил его. В колеблющемся свете фонаря он увидел худое лицо Стэна, покосившуюся крышу на фоне мерцающего неба. Он услышал, как воет ветер под звездами, неподвижными и далекими. Ему захотелось сказать: "Кристина! Что нам делать здесь? Вернемся, Кристина, вы – к своему брату, я – к своей жене". Стэн принес вина...

Лето еще боролось. В начале сентября выпадали дни, когда солнце осушало холмы своим пламенем, и в сверкающем воздухе тучей носились насекомые. Но земля продолжала свой путь, осень пятнами ложилась на ее зеленые плечи, уходившие от солнца, и все дольше задерживалась на ее лице ночная тень. Маркэнд склонялся перед закатом года, как перед видением своей судьбы. И он подходил к закату. Как и багровые мерцающие холмы, он попал в безвыходный круг обреченности.

Перемена совершилась не сразу, она была незаметна, как движение земли, уходящей от солнца. Он попытался написать Элен – и не смог. Многое нужно было сказать – и в то же время нечего. Он не мог выразить на бумаге свои чувства, свои мысли о растущей в чреве Элен частице его плоти.

Дебора сказала ему как-то, что Гарольд ни разу с той последней их встречи не приезжал домой.

– Что с ним?

Она не ответила.

– Что в городе?

– Я покупаю, что мне нужно, – сказала она, – и возвращаюсь домой.

– Дебора, но правильно ли это, справедливо ли это – держать Гарольда вдали от вас?

– Гарольд вернется ко мне. Он снова поймет, что я нужна ему, и вернется.

– А тем временем?..

– Дэвид! Вы хуже Гарольда. Такой же ребенок.

Ему нечего было ответить, он перестал задавать вопросы. – Я во власти этой странной женщины. Странной? Но она не более странная теперь, чем все эти пять месяцев.

Осень пробивалась сквозь землю, наступая на лето, с каждой ночью она отвоевывала все больше и больше: холодила почву, сушила листья и корни, дыханием бурь обвевала поля. Но лето боролось.

Однажды, когда весь день стояло жаркое солнце и в неподвижном воздухе пахло сосновой хвоей, Маркэнд, возвращаясь из леса, зашел на ферму у каменоломни. Кристина встретила его с побелевшим от страха лицом.

– Вы видели Стэна? Он вас нашел? – Она перевела глаза на дорогу: – Вот он идет, – и в них появилась успокоенность: у каменоломни она увидала мужа, торопливо идущего к дому.

Не садясь, они молча дожидались Стэна. В углу, перед маленьким столиком, который сделал ей Маркэнд, за чашкой молока с хлебом сидела Клара. На сыром полу, у блюдца молока с хлебом свернулась ее любимица, черная кошечка. Маркэнд ощутил свое присутствие в комнате и присутствие этих трех чужих жизней. Стэн порывисто распахнул дверь. Он тихо притворил ее за собой и тяжело прислонился к ней.

– Слава богу, что я нашел вас, – сказал он, задыхаясь. – Вы должны уехать.

Маркэнд машинально сел и услышал свой голос:

– Что случилось?

– Иди, родной, сядь. – Кристина принесла мужу стул.

– Я работал у Дейла. Там не знают, что я ваш друг. И слава богу, что не знают. Молодой Гарри Дейл вдруг говорит мне: "Ну, Стэн, надеюсь, вы сегодня вечером с нами?" – "Понятно", – отвечаю я, не зная, о чем речь, а сам удивляюсь – обычно они меня никуда с собой не зовут. "Так не забудьте, – говорит он, – мы собираемся в девять у дверей почты. Да возьмите винтовку. Это только так, чтобы попугать его. Стрелять строго-настрого запрещено". Тут я быстро соображаю и еще задаю несколько окольных вопросов. И скоро я все узнал, а он ничего и не подозревает. Дэвид! Чуть ли не весь город собирается сегодня вечером выгонять вас из Клирдена. Если вы будете сопротивляться, вас вымажут дегтем и вываляют в перьях. Затеяли все дело мистер Лоусон и мистер Дейган. После завтрака я притворился, будто заболел. Ушел с работы. Забежал сперва к миссис Гор, сказал, чтобы она не выходила из дому. Если они придут и увидят ее у вас, они совсем взбесятся. Потом пошел к вам – не застал, хотел дождаться. Чуть с ума не сошел. Побежал сюда, потом обратно. Дэви, вам нельзя идти домой. Они говорили – в девять, но они могут передумать и прийти раньше.

Маркэнд встал, и Кристина подошла к нему:

– Что вы думаете делать, Дэви?

– Я сам не знаю, что буду делать.

– Знаете, что? Почему бы вам не поехать в Канзас, к моему брату? Он очень хороший человек.

– Кристина, почему вы не советуете мне ехать домой?

– Я знаю вас. Вы уехали из дому, потому что у вас на то была причина. Вы вернетесь не тогда, когда вас заставят, но тогда, когда вы будете готовы вернуться.

– Ясно одно: вам надо уехать, – сказал Стэн. – Разговаривать некогда.

Маркэнд пристально всматривался в Кристину.

– Если я поеду в Канзас, что мне сказать вашему брату?

– Расскажите ему про Стэна! – воскликнула она.

Поляк подошел и встал между ними.

– Как тебе по стыдно? – крикнул он жене. – Друг наш в опасности, может быть, ему грозит смерть. А ты думаешь обо мне. Черт со мной и с твоим братом! Уходите, Дэви. Они узнают, что мы друзья, и придут сюда за вами.

– Еще нет девяти, Стэн. Я сейчас уйду. Кристина, я понял.

Он протянул ей руку, но она обняла его за шею и поцеловала. Мужчины стиснули друг другу руки.

– Может быть, увидимся еще, – сказал поляк, – а может, и нет. Я хочу вам сказать, Дэви, вы были настоящим другом. Нам с вами было... очень хорошо.

Клара весело отозвалась из-за своего столика:

– До свидания, Дэви.

Он вошел в ее совсем иной мир, засмеялся и поцеловал ее.

– До свидания, Клара.

– Домой не ходите, – сказал Стэн. – Опасно.

– Но как же быть? Я ведь должен собрать свои вещи.

– Хорошо. Тогда я пойду с вами.

– Слушайте, старина; если вы только попробуете, я вам голову расшибу.

– Вам может понадобиться помощь.

– Это уж моя забота. Вы оставайтесь здесь и оберегайте Кристину и Клару.

– Если он хочет проводить вас, чтобы быть спокойным, – сказала Кристина, – пусть идет.

– Вот что. Они сказали, что придут в девять. В таких случаях не собираются раньше времени.

Они стояли совсем рядом, глядя в глаза друг другу. Он взял женщину за левую руку, мужчину – за правую. Минуту они стояли так, молча, потом расстались.

Маркэнд вошел в свою кухню и сел на стул. Внутреннее напряжение заставило его встать и зашагать по комнате. Дебора не придет, ее обычный час давно миновал, надвигается ночь. Что она делала, когда Стэн пришел сказать ей? Что она делает сейчас? – Вместе ли мы сейчас? Слиты ли наши жизни? – Думает ли она о том, что он собирается предпринять? – Она уже знает что.

Он набил трубку. – Моя рука не дрожит. Мое тело уже знает, что делать: ему нечего дрожать. – Он сел. – Дождусь их здесь. Не побегу.

Табак был безвкусный и плохо тянулся. Он отложил трубку. Становилось темно. – Как только совсем стемнеет, я зажгу лампы. Устрою им блестящую встречу.

Через какое-то время он вдруг заметил, что сидит в кресле, тихо покачиваясь, а напряжение в его теле исчезло. – Я сижу в качалке своей матери. Странно, с того первого вечера я ни разу не садился в нее. – Он видит себя в доме, где прошло его детство. Больше четырех месяцев прожил он здесь, и за это время разлилось и пошло на убыль лето. Он глубоко вжился в свой дом. Он устал, как после долгого, путешествия. Теперь уснуть крепко и надолго. Ничто не гонит вперед. Бремя сброшено с плеч, все откровения постигнуты. Он знает их до того, как они оформятся в слова. Но сейчас не надо слов. Спать.

Голова его клонится на грудь, ночь густым сумраком наполняет комнату, в ушах у него стучит:

– Не спать. Ты не можешь уснуть.

Твой жребий не так легок.

Детский голод смутил тебя.

Смерть и рожденье ожидают тебя... – голос его матери, низкий, выразительный.

Резко мотнув головой, Дэвид Маркэнд пробуждается и видит не себя, не кресло своей матери, в котором он сидит, но Клирден. Из домов, затерявшихся на склоне горы, выходят мужчины и женщины, которые весь свой век жили, лишенные воздуха, и собираются вместе, чтобы решить его участь; посовещавшись, они, не размыкая пересохших губ, бросают ему в лицо: "Ты не наш. Уходи!" Он видит их приближение. – Ну, пусть попробуют прогнать меня. – Маркэнд чувствует себя здоровым и сильным. Он одолеет их.

– Пусть придут! – кричит он и мерит шагами кухню.

Он презирал их. Ему виделось, как он сворачивает челюсти вожакам толпы, направляет удары кулака в их глаза и скулы. Потом он уничтожает их словами. Они съеживаются, отступают. – Пусть придут, негодяи!

Он перестал видеть себя. Снова в нем поднялось ощущение близости темной комнаты, посреди которой тело его ждет... ждет. Он зажигает свечу. Довольно одной. – И садится на стул с высокой прямой спинкой.

– Ты дурак, – говорит он вслух. – Ненависть и страх свели тебя с ума. Ты не видишь, что есть и что _будет_. Может быть, тебе и удастся нанести несколько ударов, прежде чем толпа опрокинет тебя. Твои громкие слова обращены будут к их каблукам, разбивающим в кровь твой рот. Они взбешены. Они так же взбешены, как и ты... и так же оскорблены...

Клирден: заброшенный и заглохший. Зачем ты приехал сюда? Ты вторгся в их жизнь, в их плоть, в их предрассудки... Кто тут может рассудить? Ты задел их: твоя молчаливость, твоя странная манера держаться в стороне. Ты ищешь справедливости? Они не понимают твоих отношений с Деборой. А ты сам? Гарольд оскорблен. _Кто первый оскорбил его?_ Пойми их, Дэвид. Сумей понять... Ну, куда же девалась твоя ненависть?

Остается страх.

Глубокий источник, темный и чистый. Страх. – Ты не можешь спорить с ними, ты их ни в чем не убедишь, по _ты можешь бежать_.

Он ребенок; все мысли его сошлись на единственном выходе, который навязывается сам собой. – Ты в опасности? Толпа, которую ты бессилен побороть или уговорить, угрожает тебе? _Беги_!

Со свечой в руке он бегом поднимается по лестнице, торопливо укладывает чемодан... покидает дом.

Ночь тревожна. На западе зажглись звезды, и небо все еще чуть пламенеет. С востока поднимается сильный ветер. Он вздымает тяжелую гряду туч над окраиной Клирдена.

Маркэнд идет навстречу ветру. Ветер доносит до него шум голосов, звук шагов.

Он прячется за шпалерой деревьев, окаймляющих дорогу. Густая толпа, человек сорок, проходит совсем близко от него, размахивая фонарями, обмениваясь отрывистыми словами. Пока они идут так мимо него, Маркэнд не чувствует к ним ненависти. Они не люди; они лишь функция необузданного желания, и они – часть его жизни. Его тянет помочь им, отдать им себя, чтобы удовлетворить их желание.

Они уходят вверх по дороге, идут искать его в доме. Маркэнд чувствует, что страх покинул его, что там, где он гнездился, во тьме, окутавшей его душу, вдруг воссиял свет. – Дай мне понять, – молится он неведомой Силе, связывающей его с этими людьми, – дай мне узнать, чем я навлек на себя их ненависть, чем мне привлечь их любовь. Потому что мы не оторваны друг от друга; Отчужденность между нами – ложь, и каждый из нас это понимает.

Поникший, понурив голову, как ребенок, ощутивший свою беспомощность и слабость, Маркэнд выходит на дорогу и идет к дому Деборы.

Толпа, увидев, что в окнах дома темно, выламывает дверь, бьет стекла, посуду, мебель. Размахивая фонарями, люди собираются снова в саду.

– Он спрятался у своей бабы!

– Пошли туда!

– Нет! – взвизгивает Гарольд Гор. – Вы обещали! Вы обещали! Его там нет! Я только что был там! Неужели я стал бы прятать этого выродка?

Толпа мечется по саду, темная разбушевавшаяся масса.

– Поляк! – раздается чей-то хриплый голос. – Они друзья! Бьюсь об заклад, он у поляка.

Толпа вытягивается, извивается вдоль дороги, змеей скользит к каменоломням.

Перед домом, закрыв собой дверь, стоит Кристина. В доме темно, но ее высокая фигура светлеет в темноте.

– У меня в руках заряженное ружье, слышите? Первому, кто сделает шаг вперед, я всажу весь заряд в голову.

– Давай нам Маркэнда!

– Его здесь нет.

– А вот мы поищем!

– Будь я проклята, если вы посмеете!

– Где польский ублюдок?.. Ты сама шлюха!.. Давай сюда проклятого поляка!..

– Убирайтесь отсюда сейчас же! – кричит она. – Не то я выстрелю! Еще одно слово из ваших грязных глоток – и, клянусь богом, я стреляю!

– Оставьте ее в покое, ребята, – скомандовал Лоусон. – Она добрая американка, хоть и вышла замуж за полячишку.

Прежде чем Маркэнд успел дотронуться до двери Деборы, она сама открыла ему.

– Дэвид? Проходите в сад и ждите меня. В лесу есть старая заброшенная тропинка, она выходит на уотертаунскую дорогу. Ждите меня.

Он стоял в саду Деборы и смотрел, как ветер гнал с востока громадную гряду туч. Рой за роем гасли звезды. Становилось холоднее. Он оглянулся на запад, где были его дом и каменоломни. Там звездный свет еще опоясывал небо. Но ветер дул в том направлении, скоро и там все затянется тучами. Он не мог слышать, что делается в его доме, потому что ветер относил звуки в обратную сторону. Дебора с маленьким баульчиком в руке вышла в сад. Не обменявшись ни словом, они вместе пошли навстречу черным деревьям.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РЕКА

1. ПРЕРИЯ

Эстер Двеллинг стояла у кухонной плиты и пекла оладьи. Когда оладьи подрумянились, она выложила их на блюдо, потом помешала еще тесто и вылила его шипящими кружками на жирную сковороду. Дверь отворилась, пропуская ее мужа. Филип Двеллинг был одет в белый хлопчатобумажный комбинезон, свободный в плечах, но туго натянутый на выпуклом животе; башмаки он нес в руках. Его подбородок, темный от небритой два дня щетины, был чересчур тяжел для мальчишеского лица и оттенял синеву глаз.

– Почему ты так рано собрался, Фил? – спросила Эстер, не отрываясь от стряпни.

– Хорошо было бы попасть туда к одиннадцати. Мне нужно переговорить со стариком Пааром до прихода остальных.

– К одиннадцати? Так еще нечего торопиться.

Она взяла его тазик для бритья, налила из чайника горячей воды, попробовала, потом подошла к крану и добавила холодной. Фил Двеллинг начал намыливать лицо перед маленьким зеркальцем, прибитым над раковиной.

– Ты забываешь, что нам надо еще в "Звезду". – Он брился старинной бритвой, осторожно, отрывистыми движениями, гримасничая. И в перерывах говорил: – Нужно просмотреть новый номер... кое-какую литературу... разобрать почту за два дня... Ты же знаешь, я там не был... с самого аукциона. – Красная капля проступила сквозь мыльную пену над его верхней губой.

Эстер открыла дверь, за которой была лестница, ведущая наверх.

– Ингерсолл! Ингерсолл! – позвала она.

– Ты же знаешь, мать, он никогда не встает так рано.

– Ингерсолл! – крикнула еще раз Эстер. Она услышала наверху шлепанье босых ног и опять принялась за тесто.

Глаза, вглядывавшиеся в тягучую массу теста, были широко расставлены; обыкновенные глаза, светло-серые, хорошо видевшие вдаль и вглубь; однако казалось, что воля женщины ограничивала их кругозор (воля, которая читалась и в морщинках у висков, и в аскетически сжатых губах), и можно было подумать, что она косит. Она была красива прежде, до того как на ее лицо лег отпечаток жизненной борьбы; сейчас, в тридцать пять лет, ее тяжелые каштановые волосы, неумело подобранные кверху, еще сохраняли свежесть и красоту. Она проворно накрывала на стол: пирамида дымящихся оладий, к ним сорговый сироп, маргарин, копченая грудинка, хлеб, нарезанный толстыми ломтями, кофе. Фил торопливо смочил голову (редкие белокурые волосы прямыми, как струны, прядями лежали у него на лбу), подтянул брюки и сел завтракать. Жена тоже села с ним.

– Еще я должен те деньги положить на свой счет, – продолжал он чуть жалобно, протестуя против замечания жены, что торопиться нет надобности. Это последний участок, мать. Теперь земля вся пошла, только то и осталось, что под усадьбой.

– Ну что ж, ведь тебе этого хотелось, не так ли? – Она как будто бросала ему вызов: пусть только посмеет сказать, что он этого не хотел.

– Так нужно для дела, нужны наличные деньги. – Он словно твердил заученный урок. Эстер улыбнулась. – Вот, теперь у нас есть наличные деньги: двадцать тысяч долларов.

– Не огорчайся, Фил. Ведь есть еще тридцать восемь тысяч в закладных, которые дают по шесть процентов. И в банке еще тридцать тысяч. А потом, рента за усадьбу.

– Знаю-знаю. Мы богаты, мать. Самая дрянная земля в Канзасе – девяносто восемь долларов за акр. Кто мог мечтать об этом? И говорят, дойдет до ста пятидесяти. Можно было подождать с этим последним участком.

– Мы кто – спекулянты, гоняющиеся за наживой, или организаторы и спасители американского фермерства?

– Знаю, мать, знаю.

– Похоже, что забыл. Мы не для того продаем, чтобы разбогатеть. Мы продаем для того, чтобы вести войну. Земля дойдет до ста пятидесяти. Возможно. Но возможно и то, что она перейдет в руки банкиров с Уолл-стрит.

Филип Двеллинг кивнул, точно человек, испытывавший потребность выпить и получивший наконец кружку пива. Дверь отворилась, в кухню ленивой походкой вошел Ингерсолл (это имя было дано ему в честь знаменитого оратора-агностика, которого родителям довелось слышать во время своего медового месяца, в 1896 году, и который, как они говорили, революционизировал их жизнь). Не говоря ни слова, он занял свое место за столом, по-детски протер глаза кулаками и стал есть. Это был подросток лет пятнадцати, долговязый блондин, то неуклюжий, как щепок, то игривый, как буколический пастушок. В нем сочетались противоречивые черты обоих родителей; миловидный, как мать, он был лишен ее скрытой силы; у него был слабый рот отца, а мечтательный взгляд, не свойственный Филу, явно напоминал сестру Фила, Кристину. Ингерсолл ел усердно, молча; дымка тайной мысли заволакивала его глаза; он нашел уже свой, особый мир.