Текст книги "Полдень синих яблок (СИ)"

Автор книги: Ума Барзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Ну ка, подмогни мне! – в тревоге скомандовал Яков Карлович и взялся за каменную плиту.

Петя с лёгкостью разбросал тяжеленные осколки и, очистив пространство, процедил извиняющимся тоном:

– Пусто.

Яков Карлович понял всё, когда посмотрел на свою вымазанную в крови ладонь. Он закрыл глаза и зашевелил губами, еле слышно произнося заклинание. Под столом таинственным образом постепенно проявлялось усыпанное каменной крошкой обнажённое тело Лизы.

Глаза её закатились, грудная клетка вдавилась внутрь как от чудовищного удара, правая рука, откушенная до плеча, болталась несуразной культей, а из приоткрытого рта вытекала кровяная струйка. Одного взгляда Якову Карловичу хватило, чтобы понять, что она безнадёжна. Она умирала мучительной смертью.

Невыразимая боль сдавила ему сердце. Он поднял голову вверх и завыл. Слёзы потоком полились с его вмиг потускневших глаз. Он плакал, не стесняясь, содрогаясь в рыданиях, со всхлипом. Навзрыд. Горе переломило его пополам. Схватив целую ладонь девушки, он прижал её к небритой щеке, умоляя не умирать. Перепачканное кровью его лицо выражало невыносимое страдание.

Никогда ещё Пете не приходилось видеть раздавленного горем Создателя. У него не было сил смотреть на это нечеловеческое зрелище. И если бы он был человеком, то наверняка жалостливая слеза скатилась бы с его стеклянных глаз.

Ресницы девушки зашевелились. Кажется, она ненадолго пришла в себя, обвела полными боли глазами Учителя, Петю и удивлённо улыбнувшись, прошептала одними губами, выталкивая новые струйки изо рта:

– Я умираю?

Яков Карлович смахнул слёзы тыльной стороной ладони, шмыгнув, вытер мокрый нос и растерянно помотал головой.

– Нет, – солгал он.

– Я умираю, – протянула она, тяжело дыша. – Почему так рано?

– Ты ещё поживёшь, девочка, – успокаивал её Фиске. Невыносимо было видеть, как этот чистый и милый ребёнок, корчась в страданиях уходит из жизни. – Детей нарожаешь, я буду с внуками возится.

Подбородок его затрясся. Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.

– Я ведь никогда не нянчился с внуками. Они будут бегать вокруг. Коротышки. Сопливые такие.

Он снова вытер предательски шмыгнувший нос.

Лиза захрипела.

– Что? – Яков Карлович подставил ухо к самому её рту. – Только не молчи. Говори!

– Фокус, – еле слышно прошептала Лиза. – Вы обещали.

В горле у неё забулькало. Глаза заволакивало предсмертной вуалью.

– Конечно, – Яков Карлович тяжело поднялся на ноги. – Как же я забыл, старый осёл! Всё обещал, обещал, да как-то руки не доходили, – бубнил он при этом. – Смотри, смотри, только не закрывай глаза!

Он лёгким движением выхватил из галстука Петруши английскую булавку и то, что секунду назад было юношей, рассыпалось огромным букетом очень крупных, тяжёлых, тёмно-жёлтых пионов. Прекрасные и свежие, будто только что срезанные, даже с бисеринками росы на великолепных лепестках, они источали такой сильный и нежный аромат, что он затмил собой царивший в комнате удушливый смрад.

От сладковатого благоухания закружилась голова. Лизе показалось, что она засыпает, уносится на крыльях сна, убаюканная запахом поздней весны.

Он знал, что не имеет на это права. Без согласия человека обрекать его на бесчисленные годы страданий в этом мире бесчеловечно. К тому же это была последняя порция элексира, а живительному источнику, одной из его составляющей, требовалось ещё очень много времени, чтобы возыметь должную силу. Он сам мог и не дожить до того часа. Но промедление было подобно смерти, ещё мгновенье и вернуть уже ничего будет нельзя.

Яков Карлович не мешкая, решительно сорвал с шеи крохотный пузырёк и, откупорив, влил сверкающую ленту жидкого огня в безжизненно приоткрытый рот девушки.

Эпилог.

– Ты, главное, не ссы, чувак! Там тоже жить можно. Живут же как-то люди! Это здесь, у нас привыкают, а там – приспосабливаются. Человек – он такой, ко всему приспособиться может.

По больничному коридору с противоположного конца стремительной походкой с чемоданчиком в руках нёсся Аристарх Нилыч.

– Астролётчик! – громко рявкнул он. – А ну, кыш оттуда! Что ты всё вьёшься вокруг него?

Астролётчик отдёрнул руки, словно обжегшись об рукояти инвалидной коляски, голова его снова задёргалась, подбородок задрожал. Он сложил губы трубочкой, чтобы натянуть мышцы лица и по тихому коридору разнёсся витьеватый свист.

– И прекрати ты этот дурацкий свист! – оборвал врач заливистые трели и тепло посмотрел на Дино. – Ну что, с выпиской тебя?

Дино в ответ только молча кивнул. Мысленно он был уже далеко. С ней. Момент встречи, ради которого пришлось пройти все эти тягостные испытания уже совсем близок. Наконец-то они смогут, наконец, соединиться и не расставаться уже никогда.

– Извини, что ещё немного подзадержали тебя здесь – там, у ворот, собралась целая свора этих журналистов. Но мы их обманули, сказали, что тебя только завтра выписывают.

– Жаль, чего уж там скрывать, очень жаль мне отпускать такого дорогого пациента, – сожалел Нилыч катя перед собой коляску. Он не лукавил, это была истинная правда. Ещё бы, всё это время клиника жила за счёт Дино. Вернее, за счёт его полотен, которые предприимчивый главврач продавал за баснословные, даже по нынешним временам, деньги. Кто же ещё расстарается, если государству не до его психов? У него своих хватает.

Коляска бесшумно покачнулась, минуя дверной приступок, и они выехали из отделения.

– Ну да, ты теперь у нас знаменитость, СМИ вон какую шумиху подняли! Негоже, говорят, держать достояние страны в застенках. А какие застенки? Ты у нас как в лучшем отеле жил! Самое лучшее получал. И коляска вон у тебя – я таких сроду, сколько работаю, не видывал. Мерседес, а не коляска! Ты на меня зла не держи. Подлатали мы тебя на славу. А ноги...

Дино погладил омертвелые ноги, двумя высохшими культями пристёгнутые к коляске, доставшейся ему от Урмана. Вот они как, законы универсальные распорядились. Где-то прибывает, где-то убывает. Ничего не проходит бесследно. Плата внесена и он сам расписался в этом.

– На колясках вон люди и в футбол играют, плавают вообще без ног и даже рекорды устанавливают, я сам видел по телевизору. Научись жить таким, какой есть. В гости к нам не зову, сам понимаешь.

Дино ухмыльнулся:

– Уж лучше вы к нам.

Нилыч приоткрыл дверь, сердце Дино зашлось в счастливом ожидании. Вот сейчас, ещё мгновенье, и он увидит, наконец, ту, с которой ему суждено проживать водоворот всех жизней и ради которой он согласился заплатить любую цену. Они выехали на улицу и надежда, которой он жил всё это время, рассыпалась в прах. Лизы не было!

Дино глотнул свежий морозистый воздух. Лёгкие обожгло непривычным чувством свободы. Но, бесчувственная и неживая, она не радовала, как и сама природа вокруг.

Зима в этом году выдалась капризная. Дождь в декабре – виданная ли штука? И все деревья, провода, машины превратились в застывшие скульптуры, покрытые толщей льда. Ветви деревьев не выдерживали тяжести, заковавшей их в цепкие оковы, пригибались всё ниже и ниже и с треском обламывались, наполняя горестным хрустом всё вокруг.

Уж если могучие, уверенные в своей мощи деревья ломаются от недружелюбных сил, желающих сковать их своим холодом, что говорить о такой крохотной песчинке Мироздания. Человеке. К тому же калеке. Слёзы застыли в нём, сковали его сердце ледяным панцирем. Жизнь внушала ему отвращение и отчаянье.

Главврач пыхтя спустил тяжёлую коляску по крутым ступенькам и тут сердце Дино вновь радостно затрепетало. Надежда, только что умершая, хрупко оживала. Не дыша, боясь сдуть прекрасное видение, он вглядывался в одинокую фигурку, спешившую им навстречу по длинной, очищенной ото льда, аллее. Затянутая в чёрное, она сиротливо смотрелась на фоне закованных в холод, окоченевших деревьев.

– Ну что, с Новым годом тебя, Снегин, – ободряюще похлопал Нилыч Дино по плечу. – С новой жизнью. Бывай! – и сунул в руки бывшего архивариуса увесистый этюдник с красками – всеми его нехитрыми пожитками.

По мере того, как фигурка приближалась, трепетные ощущения угасали. Дино помрачнел.

– А, чуть не забыл, – встрепенулся Павел Нилович. Он что-то достал из кармана своего халата и вложил в руку Дино какой-то шнурок. – Это ведь, кажется, твоё.

На ладони с тонкой плёнкой кожи на плохо затянувшихся рубцах от кинжалов Тарнхари лежала золотая свастика, заряженная когда-то терафимом. Дино с отвращением посмотрел на бесполезную побрякушку, стыдливо сжал ладонь в кулак и поднял глаза.

Перед ним смущённо улыбалась Елена Белзье. В тоненьком пальтишке, в тугом шарфе на голове, сдерживающем непокорную шевелюру стояла она посреди этих застывших на деревьях слёз, которые звенели стеклянными колокольцами, изливались печальным перезвоном под налетевшим ветерком.

Она так и не оправилась после ужасной смерти мужа и хранила траур все эти месяцы.

Они встретились глазами и Дино, не выдержав, потупил взгляд. Сердце съедало невыразимое чувство боли и вины. Ведь кто, как не он виноват в смерти Павла Илларионовича? Ему было невдомёк, что то же самое чувствует и она. Только винит во всём себя.

– Видишь, даже природа принарядилась. Встречает тебя в новогодних нарядах, – просто сказала она.

Он рванулся в порыве обнять её, такую же одинокую, прошептать слова утешения, прощения, но только беспомощно откинулся на спинку в изнеможении и бессилии. Проклятая коляска! – стукнул он в отчаянии по подлокотникам и ненавистный шнурок с символом несостоявшейся власти выпал из раскрытой ладони на холодный асфальт. Но хоть одна живая душа появилась в этом дольнем мире, кому он нужен и за это он был ей безмерно благодарен.

Врач ещё долго смотрел им вслед и думал о своём.

' Наверное, правильно говорят, что гении не от мира сего. Что бы там ни говорили, патология ли это или высшее проявление человека, это область неизученных процессов, балансируя на грани которой легко свалиться в сторону сумашествия или заурядной серости. Воистину, мозг – дело тёмное и изучению не подлежит. И психиатрия здесь бессильна'.

Одиноким сердцам не нужно было слов. Алёна ни о чем его не расспрашивала, Дино тоже хранил молчание и только мысли и чувства бушевали в его голове. Навязчивые, как осенние мухи, думы о Лизе не отступали и он решил навсегда покинуть этот холодный город, который навечно останется напоминанием о былой любви. Воспоминания будут ходить за ним по пятам, подстерегая на каждом углу. Ими будут заполнены улицы, бульвары, дома и долгие-предолгие годы от них нельзя будет ни спрятаться, не убежать.

Нет, Дино ничуть не винил её. Наверное, так будет лучше. Жить с инвалидом – дело нелёгкое. В конце концов с ним оставался его дар и призвание, которое предначертала ему Книга. Конечно, нелегко будет привыкать к новой жизни. Но он справится.

Когда самообладание вернулось к нему, губы сами собой зашептали молитву. Он молил Всевышнего, непостижимого в своей мудрости и своём могуществе, чтобы дал ему силы достойно нести ниспосланную ему странную судьбу, не сожалея о страданиях и несчастьях, выпавших на его долю.

Охранник приоткрыл перед ними прочную ажурную калитку и они выехали на обледенелый тротуар.

Мимо, гудя, неслись автомобили, скользили по ещё не припорошённой солью дороге, короткими качками притормаживали, гася скорость. И вдруг сквозь хаотичную паутину звуков – шуршание шин, повизгивание тормозов и мата, громкого и злого – прозвенел в застывшем воздухе колокольным шепотком голос.

– Ну, наконец-то.

Ни с чем в мире Дино бы не смог спутать его. Мелодичный и звенящий, он ворвался сквозь какофонию вздохом облегчения.

Он вздёрнул голову и увидел Её. Она стояла совсем рядом, от нетерпения и морозца стуча сапожком о сапожок на раскисшем от долгого топтания ледку.

– Меня охранник не пустил, сказал, что только одному можно, – проговорила она, словно оправдываясь за горестные мгновения раздумий.

Дино, не отрываясь, смотрел на неё повлажневшими от счастья глазами.Овальное лицо. Прозрачная кожа. И волосы. Медные, венецианские, с золотой искрой, они спадали на плащ цвета лазури, который ей шёл невероятно. Изумительное сочетание – золотого на синеве. Золото, укрытое синим бархатом, – зачем-то назойливо жужали в голове выплывшие из кладовых прошлой, ставшей такой далёкой жизни, слова.

Горячие слёзы струились из её густо потемневших, неуловимо изменившихся глаз.

Она склонилась над ним, ласково провела по его лбу и прошептала на ухо:

– Я же обещала, что мы всегда будем неразлучны. В горести и радости.

Солоноватыми губами она коснулась его губ.

Мир вокруг взорвался новыми красками. Зазвенел волшебным переливом застывший на деревьях дождь. Вся их прошлая жизнь исчезла в туманной дали. Перед ними расстилался горизонт новой жизни, где они будут счастливы.

Опершись на капот своей машины, Белзье восхищённо смотрела на влюблённых, на их светившиеся от счастья лица – наконец-то они воссоединились и здесь, на земле – и вдруг почувствовала, что тоже, впервые за эти долгие месяцы тоже была счастлива. В их груди бились жаркие сердца, способные растопить льдинки любой непогоды и сил, желающих сковать их своим холодом. Она знала, что всё у них будет хорошо и только смерть разлучит их и то на время, пока они снова не найдут друг друга, две бессмертные души для жизни вечной там, на небесах.

И, поглядев на прозрачную, без единого облачка высь, подумала мечтательно:

'Обычно в такие моменты по законам жанра небеса разверзаются и исполняются самые заветные людские желания'.

Наверное, она была не одинока в своём желании. Под Новый год всем хотелось снега. Что же за новогодняя ночь без него? А, как известно, желания имеют свойство осуществляться, тем более, если всем сразу, дружно пожелать одного и того же.

И вот уже с абсолютно чистого, усеянного блистающими звёздами, растопленными светом зажёгшихся фонарей, неба лёгкая снежинка плавно опустилась на протянутую ладонь и растаяла, согретая теплом, превратившись в комочек воды. За ней другая. И ещё одна. Казалось, сами звёзды скатываются с поднебесья и, не долетая до земли, превращаются в хлопья снега.

– Э-эй, ребятки, – робко позвала Алёна, боясь помешать идиллической картинке, – вы собираетесь сегодня Новый год отмечать?

– А который час? – схватилась за запястье Лиза.

– Полдень, – Белзье выглядывала из окна машины и хитро улыбалась.

Лиза с Дино переглянулись в недоумении. Шутит мадам? Темно, фонари зажглись. Хоть зимой и темнеет рано, но, скорее, дело уже к полуночи движется.

– Полдень, – уверенно повторила Елена, – Как сказал бы мой предок – Полдень синих яблок.

На праздничный город обрушился снегопад. Снежная пыль заносила его белым ковром, рыхлой периной укрывались тротуары, улицы и дома.

– Хочу вас обрадовать, – Алёна двумя руками крепко держалась за руль и пристально вглядывалась в разгулявшуюся туманную метель, которая мельтешила снежной трухой за лобовым стеклом, – к новогоднему столу мы не успеваем.

Она посмотрела в зеркало. Её никто не слышал. На заднем сидении крепко прижавшись друг к другу, убаюканные монотонной ездой, спали её счастливые пассажиры

Крошечная французская машинка еле катилась по припорошенной снегом ледовой дороге, останавливаясь, пропускала запаздывающих к бою курантов пешеходов. Елена осторожничала, то и дело чертыхалась, не хватало ещё в аварию попасть в последнюю ночь уходящего года!

Но ближе к центру желающих встретить Новый год на улице оказалось ещё больше. Толпы весёлых, разогретых шампанским, людей радовались снегу и предвкушали наступление самой волнительной и сакральной минуты, когда старый уходящий год переплывёт незаметно в новые чаяния, надежды и мечты.

– Вот дурачьё! – раздался крик. Автомобиль резко дёрнулся, словно уткнувшись в препятствие и остановился. Лиза, приподняла голову с плеча Дино, сонно щурилась, глядя по сторонам.

– Вы с ума сошли? Что же вы делаете? – Алёна вышла из машины и беззлобно отчитывала стайку молодёжи, которая как ни в чём не бывало, деловито расставив пластиковые стаканчики прямо на капоте, разливали пенистую, шипучую жидкость.

– Это не мы сошли с ума. Это весь мир с ума сошёл! За нового Президента! – радостно прокричал один из них, протягивая Алёне стаканчик, высоко занеся над головой другую руку в заздравном тосте. Второй с шустростью официанта оббежал машину и сунул стаканчики в глубину салона.

Елена растерянно, скорее, машинально пригубила шампанское.

– Так выборов ещё не было, – опомнилась она.

– Да кому они теперь нужны, – горланила орава. – А старый-то сдался. Дорогу молодым! Когда восторженные вопли поутихли, все; кто с изумлением, кто со страхом, а кто-то в полной растерянности, уставились на огромный электронный экран, установленный по такому поводу на одном из домов. Сидя в кремлёвском кабинете к ним обращался Спаситель, которого все давно ждали, но никак не ожидали увидеть именно в эти минуты. Рыжеватый и невзрачный, он совсем не походил на роль избавителя. Но скромность и скованность при желании можно было списать на молодость и неопытность. Дино силился рассмотреть, выворачивая голову, из-за заслонивших видимость спин, новоявленного Президента и прислушивался к доносившемуся голосу. Где-то он уже слышал эти рваные интонации.

– Новый год – это самый светлый, самый добрый, самый любимый праздник на Руси, – нёсся над притихшей Москвой голос. – В Новый год, как известно, сбываются мечты. А в такой необыкновенный Новый год – тем более. Все доброе и все хорошее, задуманное вами, обязательно исполнится.

Дино силился вспомнить. Этот голос не давал ему покоя, снова будоража ненавистные воспоминания прошлого.

– Дорогие друзья! До наступления 2000-го года остались считанные секунды. Давайте улыбнемся нашим родным и близким. Пожелаем друг другу тепла, счастья, любви. И поднимем бокалы за новый век России, за любовь и мир в каждом нашем доме, за здоровье наших родителей и детей. С Новым годом вас, с новым веком!

Тонким бумажным прямоугольником, испещрённым буквами, озарилось на мгновение сознание и растаяло, не дав сложиться буквам, унеслись вслед за боем курантов ненужные уже слова: 'Владимир Путейцев – куратор УКРОСО'

Над страной занималась новая эра. Что принесёт она – не знал никто. Всё будет потом, а пока... Нерастраченная за год любовь салютными взрывами изливалась из людей в эту волшебную ночь. Необъятная и всеохватывающая Любовь к родным, к ближнему, к незнакомым людям, ко всему миру.

Воистину, чудны дела твои, Господи!

К О Н Е Ц