Текст книги "Полдень синих яблок (СИ)"

Автор книги: Ума Барзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

'Ты не адекватен, – чуть не выпалила она. – Перебрал с наливочкой, видно...'

– Уж кто циничен, так это её сынок, Равноапостольный Константин. Более жестокого и коварного деспота трудно сыскать. Обезглавил собственного сына, умертвил племянника, а жену свою просто сварил в кипятке! И этого человека церковь причислила к лику святых только за то, что он первым принял христианство. Как я должен относиться к такой вере?

В наше время, когда информации стало гораздо больше, вылезают на свет многие несоответствия, что тысячелетиями пытались скрыть от простых людей. Это всё – хорошо выстроенная мощная пирамида, ничем не отличающаяся от пресловутого МММ,– как по щекам хлестал Дино, – только с немного видоизменёнными интригами, подчищениями, подставами и навязыванием. Уже многие люди начинают задумываться – что-то здесь не так. Лиза, сними повязку с глаз!

– Да не пугай ты девочку! – строго прикрикнула на него Праскева, до этого хранившая молчание, так и замерев в дверях. Глядя на Лизу, которая сидела, закрыв лицо руками, она мягко произнесла:

– К Богу каждый приходит своей тропинкой. Просто у кого-то она длинней, у кого-то короче. Ему, видимо, – она кивнула в сторону Дино, – досталась самая длинная.

Дино усмехнулся.

– И ты придёшь. Если не в этой жизни, то в следующей обязательно.

– Вы тоже так думаете?

– Что, детка?

– Что Иесус не был..., – девушка снова не могла подобрать нужного слова. Она была совершенно сбита с толку.

– А что Иесус? Человек умер за идею, не такая уж это и редкость. Только очень большое внимание уделяли его смерти, а надо бы – жизни. Вот где настоящий урок!

– Ну, ладно, нам пора! – Лиза сунула ноги в туфли. Зря она сюда приехала. Она безумно устала от напряжения и безвольного ожидания, какое коленце выкинет эта больная женщина, от непонятных предчувствий и тревоги. Ещё этот разговор её окончательно добил. Нет, домой, домой, подальше отсюда!

– Сядь, – тихо попросила Праскева.

Лиза послушно села.

– Сейчас вы уедете, но сначала возьми вот это.

И она придвинула к Лизе ситцевый свёрток, который всё это время прижимала к себе, словно прощаясь.

– Что это?

– То, что должно принадлежать тебе.

Лиза осторожно развернула обветшалые края материи. В глубине васильковой расскраски ткани что-то блеснуло, отражая свет тусклой лампочки. Дино с любопытством вытянул шею, пытаяясь рассмотреть, что же там такое и не заметил, как Лиза, удивленно посмотрев на Макошу, сидевшую с довольным, отрешённым видом столкнулась с взглядом, который долго ещё будет вспоминать. Такой взгляд лучистых глаз бывает, наверное, только у людей, которые прожили свою жизнь с пользой и достойно готовясь к встрече с Богом.

На застиранной тряпице лежал, сияя и переливаясь потрясающей красоты золотой гребень!

Дино присвистнул.

– Но почему мне? – Лиза не удержалась и взяла гребень в руки, чтобы получше рассмотреть. Искусная гравировка, украшавшая древнюю вещицу, и вырезанная неизвестным художником была необыкновенно изящна – крепко держась за спины двух дельфинов, неслась по волнам девушка в облегающей тунике.

– Он должен переходить по женской линии. Так считала Малечка!

– Но ведь мы же ещё...

– Вы с Динкой нашли друг друга, как две половинки одного целого. Вам на роду написано вместе быть, я это сразу увидела, – Прасковья погладила Лизу по руке. – Ты хорошая!

– Это ж какая историческая сенсация!

Дино взлохматил волосы и нервно заходил по комнате.

– Не надо сенсаций, – попросила Макоша, – пусть сама распорядится, как хочет. Только..., – она помолчала. – Поосторожней с ним.

– Да вы что, Праскева Фадеевна, – Лиза не знала, какими словами отблагодарить эту женщину, эмоции переполняли её. Она вертела гребень и так, и эдак, и даже успела примерить, отчего Дино пришёл в неописуемый восторг. Вернее, в восторг он пришёл раньше, когда Макоша предрекла им быть вместе и сейчас радовался, как ребёнок.

– Как зеницу ока буду беречь, – щебетала Лиза.

– Да я не об этом, – в груди вдруг снова закололо и, похоже, эта головная боль снова возвращается. Макоша сжала виски.

– Малечка даже считала его катализатором революции. Много тайных сил он в себе хранит.

Дино помрачнел и внимательно посмотрел на тётку.

– И твоя вечная молодость...

– Это мне наказание за желание, – грустно продолжила она.

– Ничего себе, он ещё и желания исполняет? – восторженно воскликнула Лиза и тут же осеклась и с жалостью посмотрела на уставшую и будто на глазах увядающую, женщину. Под её глазами пролегли круги, морщины, казалось, углубились, белокурые волосы побледнели и потеряли свой природный восхитительный блеск. Она тяжело задышала, но стойко продолжила:

– Правильно загадывать желание – это своего рода талант. Можно взамен получить не совсем то, чего хотелось. А плату внести всё равно придётся. Свою плату я уже отдала. А теперь идите, а то на последний автобус опоздаете.

И вдруг вспомнив о непонятной тревоге, исходившей от тёмного фургона за забором, на всякий случай, добавила:

– Только через заднюю дверь, дворами, так ближе.

С невероятной любовью глядя на лицо внучатого племянника, светившегося от счастья, она вдруг спросила:

– А чем там всё закончилось?

– Где Макошенька?

– С красавчиком этим порочным что случилось?

– А, с Дорианом Греем? Ну, так, не выдержав угрызений совести, он вонзил нож в собственный портрет.

– А наутро его друзья нашли только лежащее возле портрета бездыханное безобразно– дряхлое тело, – по актёрски, со смешно-преувеличенным трагизмом в голосе, выдерживая паузы, закончила Лиза.

Если бы Дино со своей спутницей не были так заняты друг другом, весело болтая, унося с собой таинственный гребень, то, оглянувшись, они увидели бы в освещённом проёме двери маленькую, сгорбленную фигурку старухи. Надставив сморщенную ладошку наподобие козырька, укрываясь от света, она глядела подслеповатыми глазами им вслед.

Глава 21.

'Наши желания имеют свойства осуществляться. Но вслед за этим каким-то непостижимым образом следует расплата. И то, что казалось таким желанным, на достижение которого ушло столько сил, не приносит должного удовольствия. Расплата приходит незаметно, неся с собой разочарования и даже потери, всё зависит от ценности исполняемого желания. Сколько пришло, столько же и убудет, ничего не проходит бесследно. И, если заранее знать цену, стоит ли так неистово желать чего-то, чтобы потом получить наказание. Наказание за желание.'

Лиза отложила ручку, поправила красивый золотой гребешок, поддерживающий её жгучие локоны и подошла к окну.

Ночной город пылал мириадами огней. Сверкал, как гигантская праздничная шкатулка, зазывно манил вывесками и неонами реклам. Подобно другим огромным мегаполисам, он зажил своей, особой ночной жизнью, так влекущей приезжих со всех концов великой некогда страны. Жизнью, источавшей запах безумных денег, дорогих сигар, гламура и беспросветной нищеты.

Москву она не любила. За её высокомерность и нахрапистость, за сотни вечно спешащих людей с каменными лицами, за бесконечный шум и пробки, за холодные бездушные высотки, за неискренность. Этот огромный, бесконечный город напоминал ей захламлённую коммуналку и она чувствовала себя здесь мельчайшей песчинкой, потерянной среди шумных улиц и гигантских домов.

То ли дело – её родной Питер! Ветренный, дождливый, но надёжный, со своим лицом. Когда-то в детстве она считала, что такого города нет больше нигде на земле, но, когда подросла, узнала к своему величайшему удивлению, что город её впитал в себя всё разнообразие многих европейских городов. Узнала, но поздно, потому что уже была влюблена в него без оглядки.

В дверь тихонько постучали.

В голове вдруг зашумело. Перед глазами вспыхнули разноцветные пятна и лопались, словно мыльные пузыри, разбрызгивали искры, занозами больно впивались в мозг. Мириады мыслей впились в её сознание. Они были так быстры, что она не успевала понять их. Ей показалось, что она попала в ловушку теней собственных мыслей и нельзя были от них ни убежать, ни спрятаться. Мозг разрывался, выворачивался наизнанку и, не выдержав напряжения, оборвался и ухнул, провалился сквозь тело и уносился всё ниже и ниже в пустоту, пока не растворился в глубинах пространства.

Горничная проводила взглядом незнакомого официанта с неприметной, даже бесцветной внешностью, уверенно толкающего впереди себя столик на колёсах.

'Опять новенький! – устало подумала она. – Надо же, место шикарное, а такая текучка!'

И тут же забыла об этом, не заметив изящной женской ручки, свисающей из-под белоснежной скатерти.

Глава 22.

'Что за чертовщина!' – Дино ещё раз с удивлением посмотрел на часы. Он уже не раз замечал, что время каким-то невероятным образом теряется, будто проглатывается часами. И дело было, по всей видимости, не в барахлящем механизме, часы синхронно показывали то же время, что и у всех, он не раз сверял, и не в какой-то природной аномалии, которая вполне могла существовать в старинных архивных стенах, ведь кроме него нехватку затерявшихся пары часов, похоже, никто не замечал. Вот и сейчас то же самое – мгновенье назад был полдень, и вдруг сразу два часа пополудню.

– Ты есть будешь? – раздался рядом знакомый квакающий голос.

– Урман! – Дино всплеснул руками. – Ты бы хоть сигнализировал, предупреждал как-то о своём приезде!

– Обед на столе.

– Слушай, Урман, на твоих сколько?

Урман нажал кнопку на подлокотнике и прошлёпал бескровными губами:

– Два ноль три.

– А пять минут назад сколько было?

Урман пристально посмотрел на Дино.

– Час пятьдесят восемь.

– Логично, – буркнул про себя Снегин. – А ты не замечал, что со временем что-то странное творится?

– Со временем всегда что-то творится. Временами что-то происходит. Времена меняются.

– Тьфу ты! Я тебе про Фому, ты мне – про Ерёму. Аномалия какая-то со временем у нас.

– Глупости! – фыркнул Урман.

– Диночка! Снегин! – в дверь просунулась голова Брониславы Яковлевны. – Где ты ходишь, Снегин? – обрадовалась она, увидев Дино. – Тебя уже часа два дожидаются, – и, выпучив глаза, прошептала, – из милиции!

Дино оглянулся, Урмана нигде не было видно. Как сквозь землю провалился. Интересно, как это у него получается, словно растворяется в воздухе?

– Ну, пойдёмте, Бронислава Яковлевна, посмотрим. Кто там к нам из доблестной милиции пожаловал.

– Ой, Диночка, – стуча каблучками по мраморной лестнице семенила рядом любопытная Бронислава Яковлевна, – а ты не мог бы у Игорька ещё автограф попросить? Моя соседка, когда узнала, что я его видела, чуть не лопнула от зависти. Она же ни одну передачу с ним не пропускает.

– Да не вопрос!

– Ой, спасибо тебе Как там у вас сейчас говорят, замётано?

У входных дверей, на стуле рядом с вахтенным столиком сидел, скрестя руки на груди человек и, казалось, спал. Надвинутая на глаза широкополая шляпа и черный плащ за версту выдавали в нём мента.

– Это что ещё за Глеб Жеглов?

– Ага! – билиотекарша стеснительно сложила расплывающиеся губы бантиком, глаза за толстыми линзами прикрылись, превратившись в узкие щелочки, отчего она стала отдалённо напоминать престарелую гейшу и прохихикала:– Похож!

Дино вежливо кашлянул.

Человек в чёрном плаще эффектным киношным движением пальцем сдинул шляпу вверх и под ней показалось изъеденное оспинами знакомое лицо с длинным перебитым носом.

– Трепло! – расплылся Дино. – А я-то думаю...

– Ну, допустим, капитан Отрепьев, – резко оборвал его Григорий.

– Гришка, ты чего? – опешил Дино.

– Я к тебе... к вам по делу. Где мы можем поговорить?

Дино растерянно огляделся.

– Пойдём ко мне, что ли...

Всю дорогу Отрепьев молча пыхтел в спину Дино и, дойдя до места, вольяжно развалился на стуле и достал пачку Беломора.

– У нас не курят, – подозревая неладное, осторожно заметил Дино.

– А я и не собираюсь, – Григорий постучал мундштуком по пачке.

– Гришка! Мы же столько лет не виделись. К чему этот официоз?

– Где ты был вчера вечером? – не глядя в глаза, как бы между прочим, спросил капитан.

Фу, ты! Отрепьев в своём репертуаре. Страсть его к кинематографу была общеизвестна. В своё время даже пытался на актёрский поступить, но лёгкое заикание, а, может, попросту отсутствие способностей не позволили ему окунуться в мир кино. Но с тех пор он уместно и не очень пытался скрашивать серые будни, подражая известным киногероям. Даже папиросы курит так же, заламывая по старинке, синусоидой. А солдафонскими шутками он всегда отличался, как и свои розыгрыши сам же и считал остроумными, но никто вокруг не разделял с ним этого мнения. Наверняка с Завадским вчера притащились к нему домой и, обидевшись, что никого не оказалось дома, сидит сейчас и ломает комедию.

– К тёте ездил, дяденька оперуполномоченный, – включился Дино в игру. – Не губите, не бросайте меня в подвалы тёмные. Искуплю вину трудом праведным да коньячком трехзвёздочным.

– К тёте говоришь? И где живёт твоя тётка? – прищурился капитан. Надо же, столько лет прошло, а он совсем не изменился, раздобрел только вот.

– Известно где, на Выселках.

– Один ездил? – не обращая внимания на кривляния, допрашивал Отрепьев.

– Зачем один? С другой тётенькой. Помоложе и красивее.

– И что вы там делали?

– Что делали? Наливочку пили, разговоры рядили, молитву... нет, вот молитву не творили. – Дино сложил губы, надул щёки и с писком выдохнул воздух.

– А надо бы! – с этими словами Отрепьев бросил на стол тонкую пачку фотографий. От них веяло холодом, сыростью и ещё тем самым запахом, который Дино не перепутал бы ни с каким другим. Это был запах смерти. Совсем недавней, свежей смерти.

– Что это? – с ужасом произнёс Дино.

– А ты посмотри, посмотри! Шут гороховый!

Дино раздвинул фотографии на столе, боясь взять их в руки.

– Я ничего не понимаю, что это такое?

– Это, – Григорий ткнул пальцем в одну из фотографий, – всё, что осталось от твоей сообщиницы.

– Какой сообщницы, Трепло, ты что городишь?

– Нет, это не я, это ты нагородил. Что, сокровища не п-поделили, ёхана булочка? – Отрепьев навис над ошеломлённым подозреваемым.

Какие сокровища? Какая сообщница? Похоже, на него пытаются навесить какое-то убийство. Дело известное, в милиции перебор с глухарями и решили за его счёт показатели исправить. А ещё друг называется! Дино аж задохнулся от возмущения.

– Тише ты, не ори! Можешь толком объяснить, что ты не меня хочешь повесить?

– Повесить? Да была бы моя воля, я бы перевешал таких волков в овечьей шкуре без суда и следствия! Вот уж не думал, что ты на такое способен! Ну, ничего, ты всё расскажешь! И куда труп дел и что с сообщницей сделал.

– Подожди, это какое-то недоразумение! – Дино начал лихорадочно думать. Как же можно ни в чём не повинного человека, вот так с бухты-барахты обвинять в том, что он не совершал! Это только во времена репрессий такое было, но никак не в наше время! – У меня есть алиби! Вчера я со своей знакомой Лизой Беккер ездил к своей тётке в Выселки. Она может подтвердить!

– Кто такая?

– Помощница депутата Пынди. Правда, я с утра не могу до неё дозвониться.

При слове 'депутат' Отрепьева покоробило, он не любил, когда в его дела вмешиваются политики. Ничего хорошего от этого ждать не приходилось.

– Проверим, не беспокойся! – Григорий достал из кармана телефон.

– Серёга! Соедини меня с приёмной депутата Пынди. Пындя, я сказал, а не..., – он ухмыльнулся, – дал же бог фамилию. Да не в рельсу, ёхана булочка, прямо по коммутатору, напрямую соединяй! – в трубке затрещило, он отодвинул от уха трубку и поморщился. – Алё! Говорит оперуполномоченный капитан Отрепьев. Я могу поговорить с Лизой Беккер?

Он молча прислушивался к голосу в телефоне и по мере продолжения разговора, помрачнел ещё больше.

– Спасибо. Извините.

– Ну? – нетерпеливо спросил Дино.

– Что и требовалось доказать! Лиза Беккер исчезла сегодня утром из гостиничного номера, где она проживала.

– Как... исчезла? – прошептал Дино.

– Бесследно! – по-жегловски кривя рот отрезал Отрепьев. – Все вещи на месте, следов ограбления нет. А, может, она просто не возвращалась туда? – прошипел Григорий.

– Да как не возвращалась? Я же её сам до гостиницы проводил! – нелепая догадка вдруг озарила Дино. Макоша что-то говорила о неведомых способностях гребня. Если уж Гнежинская считала его катализатором революции, то судьба нескольких людей для него не в счёт. Неужели он начал действовать? Пока Макоша была его хранительницей, его действия она ощущала только на себе. Но, поменяв хозяйку, которая тут же исчезает, это уж чересчур!

– Подожди, Гриша, – засуетился Дино, – мне надо срочно встретиться с Макошей... с Праскевой! Поехали! Заодно спросишь у неё самой, где я был вчера вечером.

Дино вскочил со стула и тут же был с силой посажен обратно.

– Ты что, Снегин, непонятку включил? Под дурика косишь? Тётка твоя, вернее бабка, потому как по документам ей лет сто было, не меньше, Праскева Фаддевна Замоскворецкая пока считается пропавшей без вести. Но и теперь сомнений почти нет, что это ты со своей сообщницей, которую долгие годы выдавал за свою тётку и усахарили старуху. А потом, не поделив оставшееся от бабки наследство, ты и её порешил. И остались от козлика рожки да ножки.

И с легко узнаваемой интонацией Глеба Жеглова добавил:

– Пропал ты, чувачок!

Дино смутно понимал, что происходит, в голове гудело. Нет, этого не может быть! Макошенька, Лиза, что же он с вами сделал, гребень этот проклятущий!

– Конечно, – смутно сквозь гул доносился до него голос бывшего друга, – когда такое богатство лежит, дожидается. А старуха всё не умирает и не умирает. И хоть завещание на твоё имя оставила, расставаться с сокровищами не спешила. Чем не мотив? А теперь и главный свидетель исчезает, ты хоть понимаешь, чем это пахнет?

– Эх, Динка, Динка, – Отрепьев с силой откусил кончик папиросины и смачно выплюнул прямо на пол, – Правильно говорят, коготок увяз – всей птичке пропасть. Так вот ты уже по самые уши увяз. И моли Бога, что бы эта твоя... помощница депутата нашлась.

– Я никого не убивал, – только и мог произнести Дино. Он был окончательно растерян и даже не почувствовал, как защёлкнулись наручники на запястьях.

Глава 23.

– Ну, и откуда там взялась эта старуха? – за невозмутимой внешностью МихМиха скрывалось недоверие и даже лёгкая ирония.

– Я не знаю, – оправдывался Володя. – Когда эта парочка исчезла, вдруг появилась она, ведьма. Ни дать, ни взять ведьма! Пальцем нам так погрозила и... всё.

– Ты хочешь сказать, что это она испепелила Замоскворецкую?

– Михал Михалыч! Я же вам говорю, когда мы зафиксировали маячок с другой стороны дома, тут и показалась эта бабка! Пока я с вами связался, сообразил, что к чему, тут на втором этаже свет ярко вспыхнул, как напряжение скакнуло. Я бы даже внимания не обратил. Может она это... самоликвидировалась? Не зря про неё говорили, что с чертями водится, а душу свою дьяволу продала.

– С чертями, – пробурчал Доктор, – и ты туда же?

Казалось, этот человек совсем не умел злиться. Такие эмоции, как досада, злость, раздражение были ему неведомы. И только цепкие глаза пронзительным взглядом аспида изучали собеседника и заставляли сжиматься и покрываться испариной.

Виноградарь задумался. Похоже, эта вещица таила в себе немало сюрпризов. Он вспомнил какие неведомые глубины памяти она смогла пробудить у несчастной девушки в лаборатории. Одного он не мог понять, как целому отделу высокопрофессиональных экстрасенсов, которые дотошно вынюхивали, искали гребень по всему миру так и не удалось обнаружить его. Видно, не давался, выжидал своего часа. Вот и со старухой что-то странное творилось, явно гребешок напоследок расстарался.

– Да она у меня до сих пор перед глазами стоит! – волновался Володя.

– Кто?

– Ведьма эта!

Насколько же силён в людях тысячелетиями внушаемый суеверный страх, если уж видавшего виды подполковника проняло!

– У тебя всё?

Володя замялся.

– Нет. Оператора арестовали.

– Как арестовали?

– По обвинению в убийстве Замоскворецкой.

– Этого ещё не хватало! Кто?

– Капитан Отрепьев. Он ведёт это дело.

– Ну, так позвони, разрули ситуацию!

– Но это же не наше ведомство. И потом, вы прекрасно знаете, по закону его могут держать 48 часов, не выдвигая обвинения.

– Какие 48 часов, Володя!

Подготовка терафима идёт к завершению и каждая минута приближает их к назначенному часу Х. Не хватало, чтобы из-за какого-то капитана всё сорвалось!

– Ладно, иди, я сам займусь этим.

Промозглый дождь моросил, не переставая. Когда-то он любил такую погоду. Она пахла детством. В приморском городе, откуда он родом, особенно хорошо гулялось в порту. Мелкие ниспадающие струи ярко освещались светом гигантских прожекторов, сверху нависали махины кранов, пахло рыбой, дорогим парфюмом заграничных туристов.

Когда-то любил, но не в продрогшей Москве с её набухшими от сырости домами.

Он смотрел, как капельки дождя притягивались одна к другой и, перейдя определённую критическую точку, не справлялись с собственным весом и стекали тоненькими струйками по боковому стеклу рассекающего брызги ночного такси.

– Вы адвокат?

– Что? – не понял Доктор и вопросительно посмотрел в зеркало заднего вида.

На него с любопытством смотрели глаза водителя. Бывшие когда-то красивые, но сейчас с оттёкшими веками и неряшливыми следами косметики, он выглядели неухоженно и устало.

– Адвокат, спрашиваю?

– Да вроде того, – и Доктор снова отвернулся.

– Ну, вот, приехали, – женщина за рулём обернулась и показала пальцем, – вон оно – ваше отделение. Подождать?

– Нет, леди, не стоит.

– Леди! – грубовато улыбнулась водила , приняв от пассажира бумажку, – Скажете тоже!

И прокручивая колёсами, такси умчалось в ночь, обдав Доктора снопом брызг.

За столом душной, прокуренной дежурной громко переговаривались двое милиционеров.

– И что?

– Да ничего! Разворотило нашему комбату пол-головы. Уголовнички постарались!

– Да..., – молоденький сержант, уши которого торчали в стороны прямогольными трапециями, слушал, расскрыв в изумлении рот.

– Уголовников этих потом по зонам раскидали, – продолжал лейтенант, уже успевший понюхать пороху в боевых действиях, – только говорят, после этого стал наш комбат по ночам приходить.

– Как?

– А так, ходит по продолу* с дырой в голове и смотрит, тосклииво так... Я-то сам, Слава Богу, не видел, мужики рассказывали. То ли мстить приходит, может, виновных ищет. Кто знает!

Сержант опасливо огляделся по сторонам и осклабился:

– Нет, я в эти сказки не верю.

– Да я тоже! Эй, гражданин, вы к кому, – увидев мелькнувшую тень, лейтенант машинально схватился за автомат и тут же обмяк. Автомат выпал из рук и глухо стукнулся об пол.

Перед ними стоял, протягивая окровавленную руку, словно прося чего-то человек.

Волосы на его голове спеклись от засохшей крови, залившей правый глаз, а из безобразной раны на расскроенном черепе вытекало студенистое серое вещество.

– Комбат, – в ужасе прошептал лейтенант.

–

*Продол (жарг.) – тюремный коридор.

Глава 24.

Весь мир сузился до размеров клопа, маленькой и злобной сущности, ползущей по деревянному настилу. Тварь деловито направлялась к свежему телу, которое не успело пропитаться запахом стойкого мужского пота, грязных носков и испражнений, словом, всей этой всепроникающей камерной вонью. Букашка прополза ещё немного и тут же была с хрустом погребена под плюхнувшимся на неё толстым задом.

– Что, в первый раз загремел?

Дино безразлично подумал, что и его сейчас можно сравнить с этим клопом, которого можно раздавить в любой момент. Только и отличий-то, что тот родился здесь и чувств никаких не испытывает, кроме инстинкта выживания – напиться бы чьей-нибудь крови. Ему неведомы ни унижения, ни чувство потери, ни жалости.

Тут Дино понял, что обращаются к нему и только подавленно кивнул.

– Не дрейфь, паря! – толстяк поскрёб грудь под, торчащей клочками, немытой бородой. Из-под серой, в маслянистых пятнах мелькнула застиранная тельняшка. – Всё когда-то случается в первый раз.

Дино сидел, тупо уставившись в одну точку на противоположной обшарпанной стене и не шевелился.

– Не, друг, я серьёзно, ко всему нужно относиться философски, – глубоким басом продолжал бородач с внешностью не то бомжа, не то – попа-расстриги. – Наше тело – тюрьма, а это пострашнее будет.Мы, как бабочки, которым снится, что они – бабочки и это всё, – он обвёл глазами мрачную коробку камеры, освещённую туской лампочкой, – лишь иллюзия.

'Легко сказать! – с досадой думал Дино. – Её, эту философию даже за уши не подтянешь, когда у тебя умирает родная душа, ещё одна пропадает, а тебя предательски обвиняют в их убийстве. И ещё кто! Друг детства!'

– Эй, бабочка! – раздался писклявый прокуренный голос, который тут же потонул в шуме смываемой воды. – Ты чего там пургу метёшь?

Из-за перегородки, незамысловато скрывающей отхожее место показался тщедушный мужичонка. От долгих отсидок, чифира и тюремной баланды возраст его стёрся. Редкая растительность покрывала узкий, в шрамах, череп и была того неопределённого цвета, какой бывает у седеющих светловолосых людей или просто от долгой немытости.

Одной рукой он без конца поддёргивал сползающие штаны, другой зажал ноздрю смачно высморкался в сторону параши.

– А это, – толстый презрительно осмотрел доходягу с головы до ног, – одно из тех жалких созданий, цель жизни которых лишь сытый желудок да плотские утехи. Потерянная слабая душа, не умеющая, да к тому же и не желающая бороться со своими пороками, ибо не ведает, что творит.

– Это кто не умеет бороться? – прошамкал урка впадающими губами. – Я умею! Могу, например, пить, а могу и... Хотя пить у меня получается лучше, – и он заквакал беззубым ртом.

– А насчёт слабака, это ты поосторожней, философ! Для тебя тело – тюрьма, а для меня тюрьма – дом родной. Вот и вся разница!

– Да разница огромная! Не важно, где жить, главное – как! Ты живёшь, как вот этот клоп. Паразитируешь. Без идеи, без смысла.

– А ты, значит, у нас идейный, – беззубый покрутил длинными, как палочки, пальцами.

– Можно и так сказать.

– Поп что ли? Уж больно на попа смахиваешь проповедями своими.– Он сбросил тоненькие ботинки и развалился на лежаке.

– Почему поп? Я -православный славянин. Вот за драку сижу. Посижу чуток, да выпустят, чай, не впервой.

– А что же ты кулаки распускаешь, славянин? Как-то не по-христиански это!

– А я и не сказал, что христианин. Я – язычник. А добро – оно должно быть с кулаками. Каждый русский мужчина должен быть по духу воином, умеющим постоять за себя. А в случае чего защитить своих близких, свой народ, а если надо – и свою страну.

– Не-ет, идейный – это я, – ханурик постучал себя кулаком в грудь. – Кто-то в окопах обороняется, родину защищает, кто-то революции делает, а я за всех сижу!

– Ты сам за себя сидишь! – гремел толстяк. – И я за себя. И он, – мотнув головой, показал он в сторону Дино.

'Эх, Трепло, Трепло, даже позвонить не дал, – не вникая в перебранку, думал о своём Снегин. – Хотя, кому звонить? Урману? Но что может сделать несчастный инвалид? Лиза пропала и наверняка её угрожает опасность. Остался Завадский. Точно, надо позвонить Гарику, уж он точно поможет вытащить меня отсюда! Или хоть узнает что-то о Лизе'.

Он вскочил с места и забарабанил в железную дверь.

– Эй! Мне надо срочно позвонить! Я знаю, у меня есть право на один звонок!

Он стучал, пытался докричаться до бесчувственных охранников, но снаружи не доносилось ни звука. Отбитые кулаки звенели, как два колокола. Не замечая боли, он в изнеможении опустился прямо на загаженный пол и тут же был подхвачен огромными ручищами.

– Эй, паря, – здоровяк заботливо усадил его на настил, – не кипишуй, всё равно не откроют.

Дино забился в угол, поджав ноги. Он готов был разрыдаться от неимоверной тоски и унижения, неизвестности и жалости к самому себе, к пропавшей Лизе, к несчастной Макоше.

– А у нас выбора не было! – доносились сквозь мысли слова толстяка, – У нас ведь как – или ты мусульманин, или буддист, или христианин. Ну, или на худой конец – иудей. И все за перегородками друг от друга прячутся, богов делят. А мне интересно, как оно там, изнутри, кто же правый. Мусульманство я уже попробовал чуток – не моё это, христианином тоже был, вот сейчас в язычество подался.

– И чем тебе христианство не угодило, язычник?– презрительно прокричал щербатый, брызжа слюной, – Истинная вера для настоящих русских.

– Христианство воспитывает психотип раба, как и у мусульман. Просто надо верить в существование Христа или Магомета, в то что они делали или не делали, что он на самом деле говорили или не говорили.А я не хочу слепо верить! Я знать хочу, почему это вот так, а это так происходит. Язычество воспитывает свободного человека, сильного духом, жизнерадостного, смелого и независимого. Не надо верить в существование, например Бога Солнца, достаточно посмотреть на небо, почувствовать его энергию и увидеть влияние солнца на жизнь. Вот язычество и даёт мне знания о мире, помогает понять сложные веши с помощью житейских аналогий.

– А чего яуреем не заделаешься? Смотрю, тебе без разницы,– пренебрежительно скривил губы худой.

– Не по нутру мне психотип рабовладельца. – Толстяк поскрёб волосатую грудь. – К тому же христианство – это всегда иудохристианство. Два побега одного семени.

– А может человек загореться сам по себе? – немного успокоившись и взяв себя в руки, еле слышно произнёс Дино.

Сидевший рядом толстяк погладил лысеющий череп.

– Не фигурально?

Дино покачал головой.

– Ну, вообще-то есть одно понятие..

– Да какое понятие? – взвизгнул худосочный. – Что ты вообще смыслишь в понятиях, перевёртыш? Ты сам себя найти не можешь. Да, небось, он сам и пустил петушка, чтобы мокруху замести. Да ты фраерок, лучше нам всю байду расскажи, а мы уж покумекаем, как тебе отмазаться.

Дино был настолько раздавлен и потерян, что любая помощь со стороны – жест, участие, совет – казалась ему манной небесной.Он набрал воздух, чтобы в двух словах, не вникая в подробности, рассказать свою историю, но его прервал резкий шёпот.

– Цыц! Не говори ему ничего! – приказал толстый и стрельнул глазами в уголовника. – Знаю я этих куриц подсадных! Потом всё против тебя и обернётся.

Щербатый недовольно крякнул.

– Да я ж помочь хотел! Смотрю – он пацан правильный...

– Сами разберёмся, – отрезал язычник и с интересом заглянул Дино в лицо.

– А как обгорел-то, сильно? Дотла.

– Вот это да... Ну, может, газ. Или проводка, – перебирал толстый, – или с сигаретой заснул.

– Да не курила она!

– Она? Женщина что ль?

Урка гыгыкнул.

– Ого! Бабу угондошил!

– Осталась лишь горстка пепла, – не обращая внимания на выкрики худотелого, продолжал делиться Дино с толстым, более добродушно настроенным соседом по камере, – несколько зубов, да левая ступня в тапочке. Сама комната почти не пострадала, а вот зеркало, огромное, до пола, обгорело и разбилось, как взорвалось от высокой температуры.