Текст книги "Нутро любого человека"
Автор книги: Уильям Бойд
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)
Очень милый оказался паб, „Ягненок и Флаг“, людей в нем было немного, мы заказали сэндвичи с яйцом и сардинами и по кружке горького пива. Когда кто-либо из нас направлялся к стойке за новой порцией, некоторые из постоянных посетителей поглядывали на него с удивлением, – думаю, наши защитного цвета штаны и гвоздями подбитые сапоги, выдавали в нас „военных“ людей, – но вопросов о том, что мы тут делаем, никто не задавал. Хозяин, правда, спросил, не имеем ли мы отношения к археологическим раскопкам в Литтл-Брэдгейте, и Бен, умница, ответил, что мы как раз туда и направляемся – там не хватает рабочих рук, – после чего всем стало ясно, кто мы такие.
Тесс появилась раньше времени, незадолго до 9:00, и попросила порта с лимоном. Мы с Беном отошли к стойке, чтобы взять выпивку и дать голубкам провести пару минут наедине. Когда мы вернулись, они сидели, прижавшись друг к дружке и держась за руки.
В такой близи мы ее еще не видели, а поскольку нам выпало удовольствие засвидетельствовать оказанные ею Питеру нежные услуги, мы оба, я и Бен, с трудом скрывали любопытство. Тесс – тихая, пухленькая девушка с бледным квадратным лицом, легчайшим намеком на темный пушок на верхней губе и чуть более пышную шелковистую поросль на предплечьях. Когда Питер представлял ее, она, с деланной скромностью потупив глаза, сказала каждому „Здравствуйте“.
Тесс с Питером разговаривали быстро, почти беззвучно. По тональности и тембру голоса Тесс было понятно, что нервы у нее натянуты – в „Школьной ферме“ назревал кризис, – и то, что они с Питером планировали, исполнить надлежало безотлагательно. Мы с Беном вернулись к бару за третьими кружками пива. Я к этому времени уже чувствовал себя пьяноватым.
– Ты только посмотри на них, – сказал я. – Глазам своим не верю. Это какой-то сон.
– Дурной сон, – ответил Бен. – Как теперь Питер развяжется с этой девчонкой? Что мы с ним сделали, Логан, а? О чем только думали, когда измышляли все это?
В голосах наших звучала обида, время от времени мы оглядывались на Питера с Тесс, даже не стараясь скрыть друг от друга зависть. На Питера, сидевшего, держа за руку крепенькую фермерскую дочку, я взирал едва ли не с ненавистью.
– Мне этого больше не вынести, – сказал я.
Бен посмотрел на часы.
– Без десяти десять, – сообщил он. – Пора позвонить в школу и сообщить, что мы заблудились.
Но тут дверь распахнулась и в паб вступили капитан Грегори с сержантом Тоузером.
Пятница, 6 июня
Через полчаса я должен буду предстать перед Ящером. Нас разделили, точно арестантов, поместив каждого в отдельный кабинет. Дальнейшая моя судьба мне странно безразлична – я даже думаю, что изгнание из школы, меня, скорее, обрадует. С Беном то же самое: по его словам, чем быстрее он окажется в Париже, тем лучше – он пригласил меня присоединиться к нему. В ужасе пребывает один лишь Питер, – он боится того, что может учинить с ним, в случае его отчисления, отец.
Повезло нам только в одном: Тесс осталась незамеченной. Питер отскочил от нее, едва увидев входящих Тоузера и Грегори (те засекли нас у стойки бара и направились прямо к нам), да кроме того, им и в голову не пришло, что с нами может быть девушка. Настроение у них было поганое. Сент-Эдмундс захватил охраняемый Абби склад с возмутительной легкостью.
Ситуация еще и ухудшилась, когда мы не смогли отыскать ежевичные заросли, в которых спрятали винтовки: Тоузер костерил нас на все корки, пока, наконец, Грегори не попросил его заткнуться.
Только что в дверь просунул рыло Паркер, сказавший, что меня требует Ящер.
Позже. Буду сдержанным. Просто изложу факты и запишу последовательность событий, пока они еще свежи в моей памяти. Я не должен забыть этого, не должен забыть того, что произошло.
Я постучал в дверь и получил разрешение войти. Ящер стоял, скорбно глядя в окно, из трубки его летели искры. Он так и попыхивал ею, пока я торчал у него за спиной, я слышал неприятные хлюпающие звуки, слетавшие с его губ, – примерно такие же издает неисправная газовая горелка.
– У меня для вас дурные новости, Маунтстюарт, – произнес он, по-прежнему глядя в окно. – Однако выгонять вас из школы я не стану – и Липинга со Скабиусом тоже. Мне следовало бы отчислить всю троицу. А выгнать двоих и оставить третьего я не могу.
– Да, сэр.
Меня подмывало произнести что-нибудь дерзкое, наплевательское, кичливо безразличное, – но ничего не шло в голову.
– Дело в том, что дурные новости, которые я обязан вам сообщить не позволяют мне выгнать вас.
Я понял все еще до того, как Ящер прибавил хоть слово.
Он обернулся.
– С сожалением должен сказать вам, что отец ваш сегодня утром скончался.
А следом этот вонючий, ГРЕБАННЫЙ ублюдок высек меня. Двенадцать ударов тростью. Сказал, что до конца триместра мне запрещено покидать территорию школы, и что я должен буду оплатить стоимость потерянной винтовки. Потом распахнул дверь кабинета и вытолкал меня. И ни единого слова сочувствия. Надеюсь, он сдохнет в муках и будет гнить в аду.
Оксфордский дневник
Логан Маунтстюарт обосновался в Джизус-Колледже, Оксфорд, в Михайлов триместр 1924 года. Дневник возобновляется уже в следующем триместре, 24 февраля 1925-го. Тем временем, после кончины Франсиса Маунтстюарта его жена, Мерседес, продала дом в Бирмингеме и переехала в Лондон, в Южный Кенсингтон, где купила на Самнер-плэйс четырехэтажный, покрытый белой штукатуркой дом, который и обставила в собственном вкусе. Питер Скабиус также учился в Оксфорде, а Бен Липинг, как он всегда и намеревался, осел в Париже, где работал в художественной галерее, осваивая ремесло торговца произведениями искусства.
1925
Вторник, 24 февраля
Завтракал в Бейллиоле с Питером. Стол здесь лучше, чем в Джизусе: три разновидности сыра, хлеб, овсяное печенье и кувшинчик пива. По какой-то причине чувствую себя странно подавленным. Думаю, потому, что Питер нескрываемо и некритично любит Оксфорд и все, что с ним связано, а мне этот город кажется удушающим и малоутешительным. К тому же, он получил письмо от Бена, – и я подумал, ревнуя, почему Бен пишет к Питеру, а не ко мне?
Ходил на лекцию Кинга по конституционной реформе – ничего не расслышал, только время зря потерял. Возвращаясь из Бейллиола, встретил Куэннелла [16]16
Питер Куэннелл (1906–1988), писатель и историк.
[Закрыть], который сообщил, что пишет книгу о Блейке. Я ему ничего про мою книгу о Шелли не сказал. Почему? Боялся показаться самонадеянным или претенциозным? То, что Куэннелл уже опубликовал книгу стихов, вовсе не ставит его устремления выше моих. Мне и в самом деле следует сделать над собой усилие, чтобы – по крайней мере – выглядетьуверенным в себе: все эти потуги держать мой свет под спудом просто жалки.
Четверг, 26 февраля
Ле-Мейн с большой похвалой отозвался о моем эссе, посвященном Кавуру и Рисорджименто и пригласил посетить в субботу один из его прославленных завтраков. Стивенс [17]17
Стивенс, слуга ЛМС в колледже, известный как его „лазутчик“.
[Закрыть], добрая душа, напомнил мне о необходимости побывать завтра на перекличке, иначе меня могут лишить права выхода с территории колледжа. Как это все похоже на школу: школу, в которой можно пить и курить, но тем не менее школу, вернее, ее продолжение.
Пятница, 27 февраля
В пятницу вечером в „ Les Invalides“ [18]18
Клуб с подачей еды и напитков, основанный в 1914 году как дискуссионный.
[Закрыть]было тихо, миссис Андерсон еще не надралась и, следовательно, узнала меня. Сделала мне тарелку бутербродов с паштетом из гусиной печени, я выпил, читая газету, бутылку клерета. Появился с двумя друзьями Касселл, пригласил меня четвертым в партию бриджа, но, поскольку они уже были тепленькие, я счел за лучшее с извинениями отказаться, – они играют на высокие ставки, особенно, когда пьют.
Сходил в синематограф („Супер“) и в третий раз посмотрел „Мелодию заката“ с Дианой Вейл. В настоящее время она – мой идеал женской красоты. По дороге домой заглянул в Уодем, выпил с Диком Ходжем [19]19
Ричард Ходж, новый оксфордский друг ЛМС.
[Закрыть]виски, – чем ближе его узнаю, тем больше нравится мне его щедрая душа.
Суббота, 28 февраля
К невнятному моему удивлению, „вечеринка“ у Ле-Мейна мне понравилась. Несколько молодых преподавателей, журналист из Лондона (имени его я не расслышал) и с дюжину ручного сбора студентов. Дом Ле-Мейна стоит на Банбери-роуд. Мы собрались в гостиной (никаких признаков таинственной миссис Ле-Мейн), а оттуда перешли в большую библиотеку с окнами, выходящими на заднюю лужайку, которая наклонно спускается к Черуэлл. В библиотеке уже были расставлены закуски: мясо, пироги, картофельный салат, свекольный и так далее. За ними последовали сыр, яблочный пирог и сливки. Две горничных разносили рейнвейн и клерет. Мы наполнили свои тарелки и стояли или сидели – кто на подлокотниках кресел, кто за круглыми столиками, – все было очень неформально. Немного походило на скромную свадьбу с Ле-Мейном в роли деятельного, искусного хозяина дома, кружащего по комнате, переводящего с места на место гостей, знакомящего их друг с другом или заводящего, с помощью вставленного к месту словечка либо замечания, разговор – что-нибудь вроде: „Ах да, Тоби, вы ведь жили в Риме“ или „Логан придерживается довольно спорного мнения насчет нового здания Ориэл-Колледжа“. Поначалу гости казались немного скованными, стесняющимися, но даже так все было гораздо лучше, чем на каком-нибудь официальном обеде (к примеру, в салоне Баура [20]20
Морис Баура (1898–1971), ученый и критик. Его гостеприимство, в пору пребывания в Уодем-Колледже (ректором которого он впоследствии стал), вошло в легенду.
[Закрыть]), а поскольку вино текло рекой, и Ле-Мейн продолжал делать свое дело, мы вскоре обнаружили, что успели перезнакомиться и переговорить едва ли не с каждым из присутствующих.
К тому же там были женщины! Преподавательница из Саммервилла и две студентки. Ле-Мейн представил меня одной из них, однако я не разобрал фамилии: что-то вроде Фодергилл. Я попросил ее повторить.
– Лэнд, – сказала она.
– Лэнд? Это какое-то сокращение?
– Нет. Просто Лэнд.
Итак: Лэнд Фодергилл. Она сказала, что проходит „курс важнейших дисциплин“, каковыми оказались философия, политика и экономика. Маленькая, со строгой короткой челкой, не очень идущей к ее широкому лбу. Пытливые оливково-зеленые глаза, – когда курит, принимает вызывающий вид.
– А чем занимаетесь вы? – спросила она.
– Умираю от скуки.
– Что ж, тогда не буду больше отнимать у вас времени.
– Нет, – поспешил сказал я. Она уже начинала мне нравиться. – Я имею в виду, здесь, в Оксфорде: не выношу его. А вообще-то я занимаюсь историей.
– А, одна из молодых звезд Ле-Мейна. Ну, если это способно вас утешить, мне Оксфорд тоже не по душе.
Она сказала, что ощущает себя живущей в какой-то женской тюрьме или казарме. Упомянула своего отца, художника (явно полагая, что я о нем слышал), сообщила, что семья ее живет в Хампстеде. Я сказал, что пишу книгу о Шелли. Мы обменялись визитными карточками.
– Джизус-Колледж, – прочитала она на моей.
– Может быть, встретимся как-нибудь, выпьем кофе?
– Если смогу улизнуть от моей дуэньи.
Теперь, размышляя о ней, я нахожу ее очень привлекательной. Эти странные глаза просто-напросто врезаются в память.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. Почему Шелли? Теперь уж толком и не припомню. В школе я читал лирические стихотворения и, подобно большинству подростков, полагал, будто понимаю их. Помнится, мне попалась однажды цитата из Терезы Гвиччиоли, любовницы Байрона. Незадолго до смерти Шелли она познакомилась с ним в Пизе, по ее словам, он был очень высок, слегка сутул, с рыжеватыми волосами. Очень плохая кожа, отмечает она, но совершенно безукоризненные манеры. Думаю, это краткое описание – показавшее мне Шелли, каким я его не знал, – и было побудительной причиной. Шелли вдруг стал реальным, – а не обреченным блондинистым гением популярной иконографии, – и мне захотелось узнать о нем побольше, показать миру моегоШелли, настоящего, подлинного. Какими бы ни были недостатки написанной мной впоследствии книги, никто не вправе назвать ее героя идеализированным или опоэтизированным. К тому же Шелли умер молодым – в двадцать девять лет, – а преждевременная смерть человека великих дарований неизменно пробуждает в молодых авторах острый интерес.]
Вторник, 3 марта
Этим утром позвонил Питер, явно чем-то расстроенный. Не называя причины, попросил съездить с ним на велосипедах в Айслип. Я отложил в сторону незаконченное эссе о чартизме и отправился на поиски моего велосипеда.
Добравшись до Айслипа (за час – мы сильно гнали), мы направились прямиком в паб. Питер сидел, не отрывая глаз от пены в своей кружке, вид у него был такой, будто он сию минуту узнал, что неизлечимо болен.
– Что, плохие новости? – наконец, спросил я.
– Тесс здесь.
– Тесс? Здесь? Где? (Вот так начинает говорить человек, если его чем-то огорошить.)
– Здесь, в Айслипе. Сняла домик и устроилась на работу в садовый питомник в Уотерперри. Она ушла из дому.
– Господи помилуй.
– Что мне теперь делать? Она говорит, что любит меня.
– Еще бы она не говорила. Пойми, Питер, женщины…
– И я ее тоже люблю, Логан. По крайней мере, я так думаю. Во всяком случае, я хочу жениться на ней.
Тут мне крыть было нечем. Мы покинули паб и прошли по проулкам к скромным, крытым соломой домикам. Питер постучал в дверь одного из них, ее открыла Тесс – Тесс Клаф, которую я в последний раз видел в рингфордском „Ягненке и Флаге“, столетия тому назад. Домик чистенький, обстановка самая скудная: огонь в камине, пара стульев, дубовый стол. Тесс, похоже, приятно удивилась, увидев меня, и крепко пожала мне руку.
– Ужасно рада вас видеть, мистер Маунтстюарт. Оксфорд не кажется таким чужим, когда знаешь, что вы и Питер тоже здесь, на другом конце дороги.
Я настоял, чтобы она звала меня Логаном. Тесс ушла в маленькую кухоньку, заваривать чай.
– Что это тут за шум? – спросил я. Отовсюду слышались какие-то шорохи, шкрябанье.
– В доме полно мышей.
По словам Питера, Тесс приехала на прошлой неделе, подыскала жилье, купила кое-какую мебель (я решил, что речь идет о кровати наверху) и оставила ему записку в домике привратника Бейллиола.
– Домовладельцу она сказала, что я ее брат, – пояснил Питер.
– О, весьма убедительно, – сказал я. – Ты знаешь, что произойдет, если об этом прослышат в колледже? Прокторы будут просто в восторге.
– После всех покупок у нее остались деньги только на то, чтобы оплатить недельное проживание. Так что я заплатил за три месяца вперед.
– Да ты, оказывается еще почище Альфреда Даггана [21]21
Альфред Дагган, приемный сын лорда Керсона, в 1923–1926 учился в Бейллиоле, прославился тем, что едва ли не каждый вечер отправлялся машиной в Лондон, чтобы „найти женщину“.
[Закрыть], – сказал я. – Все решат, будто ты содержишь любовницу. „Слышали про Скабиуса? Малый из Бейллиола, у которого любовница в Айслипе“.
Потом вернулась с чаем Тесс и мы довольно бессвязно поболтали о том, о сем. Оказывается, здесь, в деревне, она назвалась Тесс Скабиус. Все их притворство выплывет наружу за каких-нибудь несколько дней. С другой стороны, за домик нужно платить всего один фунт в неделю, Питеру это по карману. Оказалось также, что Тесс старше нас – ей уже двадцать два. В голубом платье с печатным рисунком она, сидевшая у камина, выглядела довольно мило. Питер говорит, что ему нужно только дождаться двадцати одного года, а там отец его „пусть хоть удавится“. Отважные слова. Случившееся несколько ударило ему в голову: для Питера все это слишком красиво и романтично. Я засиделся сегодня допоздна, написал Бену длинное письмо с рассказом о новом, волнующем развитии событий.
Среда, 18 марта
Пил кофе в „Кадена“ с Лэнд Фодергилл. На ней был вельветовый плащ под цвет ее глаз. Мы несколько чопорно побеседовали о Муссолини и Италии, и я со смущением обнаружил, насколько лучше моего она осведомлена, – ей известно множество характерных подробностей, мнения ее резки, мои же происходят прямиком из редакционных статей „Дейли мейл“ – по крайней мере, тех, которые я потрудился прочесть. В виде извинения, я напомнил себе, что она, как-никак, изучает политику, и все же факт остается фактом: мозг мой покрывается в Оксфорде плесенью, отупевая и немея от непрестанного перезвона колоколов. Я задолжал 18 фунтов в „Блэкуэллз“, за книги, и 73 фунта в „Холлз“, за разного рода одежду; мое содержание в колледже требует еще десятки, а уж какой счет выставит мне виноторговец, так это и вовсе ведомо одному только Богу. Дик Ходж зовет меня с собой на Пасху в Испанию, очень соблазнительно. Говорит, что нам понадобится всего-навсего 10 фунтов, все очень дешево, особенно если ехать третьим классом. Возможно, я все-таки подожду до лета. Не без удовольствия помышляю о Лондоне – городе, который, по сути дела, мне все еще практически неизвестен.
Пятница, 10 апреляСамнер-плэйс, Южный Кенсингтон
Мама переделала дом. Снаружи поблескивает свежая белая штукатурка. Внутри – лакированные стены, занавеси и ткани, настолько яркие и переливчатые, что глаза слезятся. Верхний этаж она отвела мне: в моем распоряжении спальня и гардеробная с пылающими темно-оранжевыми стенами и зелеными шторами, а также маленькая гостиная, в которой эти краски меняются местами. У нас имеется дворецкий по имени Генри, шофер (и новый автомобиль) по имени Бейкер, повариха миссис Хеселтайн и две горничных (пожилых), которых зовут Сесили и Маргарет. У мамы горничная собственная – Энкарнасьон. Они резко и громко разговаривают по-испански, повергая прочих слуг в заметную оторопь. Ясно, что мы богаты: отец не ошибался, когда говорил, что мы будем хорошо обеспечены.
А мне впервые по-настоящему не хватает его спокойного присутствия в моей жизни. Сегодня пасхальная пятница, мама спросила, не хочу ли я сходить к мессе в Бромптонскую молельню, я отказался. В день, когда похоронили отца, моя вера, какой уж та ни была, ушла вместе с ним в могилу. Как прав был Шелли: в нашем мире атеизм есть абсолютная необходимость. Если мы хотим сохраниться, как личности, то должны полагаться лишь на те силы, которыми наделяет нас собственный наш человеческий дух, – призывы к божеству или к божествам суть лишь форма притворства. С таким же успехом можно выть на луну.
Вечером, за обедом, мама объявила, что в понедельник уедет на неделю или, может быть, дней на десять, в Париж. Я сказал, что после таких трудов по убранству дома она заслужила отдых.
– Я там встречаюсь с другом, – сообщила она с жеманством поистине ужасающим. – С одним моим знакомым, американским джентльменом, – мистером Прендергастом.
Ага, знаменитый мистер Прендергаст, подумал я, однако изобразил неведение.
– А кто он, этот мистер Прендергаст?
– Надеюсь, вы подружитесь.
– Надеяться я тебе запретить не могу, мама.
– Не будь такой букой, Логан. Он очень милый человек – muy simpático [22]22
Очень симпатичный ( исп.) – Прим. пер.
[Закрыть]. И очень помогает мне советами о том, во что вложить средства.
Я сказал, что с нетерпением жду знакомства с ним. Возможно, все эти слуги, весь наш показной шик есть следствие финансовой хватки Прендергаста. Я спросил у мамы, нельзя ли мне на время ее отсутствия пригласить сюда Дика Ходжа. Она возражать не стала.
Суббота, 18 апреля
Мамы все еще нет, а Дик Ходж все еще здесь, впрочем, сегодня мы оба еле живы. Вчера вечером посетили „Кафе Ройял“, пили шампанское. Потом побывали на шоу в „Альгамбре“. А после снова пили – на сей раз бренди – в клубе „50–50“, где разговорились с двумя девками. Дик повел себя до крайности прямолинейно – было очень смешно.
ДИК: Сколько?
ПЕРВАЯ ДЕВКА: Смотря чем займемся, ведь так?
ДИК: Мне нужно знать ваши расценки.
ВТОРАЯ ДЕВКА: Вы за кого нас принимаете? За сдельщиц?
ДИК: Я же не стану садиться за столик ресторана, не выяснив, что с меня возьмут за еду, верно?
Скоро они устали от нас и куда-то убрели. Дик сказал, что посетил в Мадриде бордель – ничего особенного, „даже домой написать не о чем“. По возвращении, я отыскал портвейн, и мы засиделись за ним допоздна. Я выкурил половину сигары, от чего, надо думать, и чувствую себя поутру совершенно разбитым. Дик спросил, целовался ли я когда-нибудь с мальчиком. Я признался, что не чувствую к ним влечения. А он сказал, что в школе (Харроу) перецеловал их десятки, но с другой стороны, прибавил он, иного выбора там не было, так что у каждого имелся свой предмет вожделения. Я рассказал про Люси и, похоже, произвел на него сильное впечатление. „Мне не нужен секс без любви“, – вот последние мои слова, которые я запомнил.
Понедельник, 20 апреля
Дик уехал сегодня утром в Галашилс. Я попросил Бейкера отвезти нас на Кингз-Кросс и ощутил вдруг прилив приязненных чувств к нему (к Дику, не к Бейкеру). Думаю, хорошо, что у меня появился еще один близкий друг, кроме Бена и Питера, – кто-то, не знавший меня в школе и принимающий таким, каков я теперь. Впрочем, когда он прошел за барьер, чтобы сесть на свой поезд, то даже не пожал мне руки – приподнял шляпу, сказал: „Назад, на ферму“ и ушел, ни разу не оглянувшись.
Он сбивает меня с толку, Дик. У него глубокий, пытливый ум – он говорит, например, что терпеть не может Шекспира, – однако интеллект его, похоже, пребывает в вечной борьбе с бескомпромиссной прямотой и резкостью. Бог его знает, что он мог бы наговорить маме. Именно абсолютная откровенность и привлекает меня в нем – зная себя, я без труда понимаю, почему эта черта представляется мне такой притягательной. Но что же сам Дик Ходж нашел в Логане Маунтстюарте? Если наше расставание сколько-нибудь показательно, ответ будет таким: почти ничего.
Мама телеграфировала, что завтра возвращается из Парижа. Мистер Прендергаст приезжает с ней, но остановится он в отеле „Гайд-Парк“.
Пятница, 22 мая
Мы с Питером ездили на велосипедах в Айслип, выпить чаю у Тесс. Поразительно, но их сожительство так и остается никем не обнаруженным: ни родителями Питера, ни университетским начальством, ни достойными бюргерами Айслипа. Объяснение состоит отчасти в том, что питомник Тесс расположен довольно далеко от деревни, и это препятствует распространению слухов. В питомнике Тесс – просто милая девушка, хорошо умеющая обращаться с растениями. А ее жизнь в Айслипе – в те немногие часы, которые она проводит вне работы, подозрений не вызывает. Счета она оплачивает, соседям, судя по всему, нравится. Нерегулярные приезды ее „брата“ из Оксфорда особых толков не порождают. Питер сказал, что во время каникул провел с ней длинный уик-энд. Они жили, как муж и жена, сказал он (ему не было нужды вдаваться в подробности). Его любовь к ней безгранична.
Домик выглядит очень мило, в садике при нем много цветов (надо бы выяснить их названия – мое невежество по этой части злит меня. Уж если я способен назвать дюжину деревьев, так наверное осилю и цветы). Полы покрыты свежим лаком, устланы ковриками, на окнах – яркие шторы, в комнате появились два кресла – у камина – и небольшой туалетный столик. Питер признался, однако, что Тесс и домик оказались для его финансов бременем непосильным, и занял у меня десять фунтов, чтобы как-то продержаться.
Мы выпили чаю, съели гору тостов с анчоусами, – Тесс показалась мне очень любезной и, – возможно, тут сказывается жизнь на открытом воздухе, миловидной, как никогда. Пока Питер ходил в лавочку за сигаретами, она сказала мне, что не знает, можно ли быть более счастливой. Она не просит у жизни ничего сверх того, что имеет сейчас: работа в питомнике, домик и Питер. Остается только завидовать! Быть может, в этом и состоит ответ – быть может, так человек и достигает подлинного довольства, – живя в пределах ограниченных горизонтов. Ставя себе скромные цели, устремляясь к достижимому. Увы, не каждый из нас способен на это.
Среда, 3 июня
Вчера Ле-Мейн задал в банкетном зале „Митра“ званный обед в честь Эсме Клей [23]23
Эсме Клей (1898–1947), актриса. Утонула при крушении судна неподалеку от Майнхеда, Дорсет. Расцвет ее славы приходится на 1920-е.
[Закрыть]и ее мужа. Устроено все было с размахом и, должно быть, стоило Ле-Мейну немалых денег. Думаю, он стремится показать, что его круг – более светский и утонченный, чем круг Баура или Эркарта, что круг этот распространяется далеко за пределы Оксфорда и ученого мира, что у него, Ле-Мейна, отсутствует необходимость ограничиваться либо стервозными гомосексуалистами, либо трезвенниками-интеллектуалами. Некоторые его друзья приехали из Лондона, – надо полагать, я должен чувствовать себя польщенным тем, что удостоился приглашения. Эсме Клей репетирует сейчас „Антония и Клеопатру“ в „Палас“. („Господи, как же я ненавижу эту пьесу“, – обронил Дик, когда я рассказывал ему о приглашении).
Была там и Лэнд Фодергилл – вся в черном, посверкивающая бриллиантами, с подобием шляпки из перьев на голове. Она подкрасила лицо и выглядела совершенно иной, чем прежде. Лэнд сама представила меня Эсме Клей (та дружит с ее семьей), у нас состоялся довольно длинный разговор. Меня колотило, точно ребенка, до того я был взволнован тем, что беседую с прекрасной и прославленной актрисой, – срам, да и только. На мне был новый обеденный смокинг и белый двубортный жилет – я ощущал себя щеголем и боялся, что сварюсь. Что мы ели, я даже и не заметил, – не мог оторвать глаз от Лэнд, – усевшейся, мрачно отметил я, рядом с Ле-Мейном.
Позже, уже после кофе, я спросил у нее, не заглянет ли она со мной в „ Les Invalides“ – выпить по коктейлю или по бокалу шампанского – однако Лэнд напомнила мне, что обязана вовремя возвращаться в колледж.
„Нельзя допускать, чтобы Оксфорд развращал нас, девушек, – в отличие от вас, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – В Оксфорде с нами не должно случиться ничего дурного, никогда“. Лэнд выпустила в потолок струйку табачного дыма. „Вот с вами, это пожалуйста, – продолжала она, – а за нами они следят, что твои ястребы“. Я выдавил нечто слабенькое – какой позор или что за нелепость. И тогда она сказала: „А стало быть, почему бы тебе как-нибудь не заглянуть ко мне в Лондоне?“ И дала мне хампстедский адрес своих родителей.
Странная она девушка, Лэнд, однако я чувствую сильное сексуальное влечение к ней – и, по-моему, она знает об этом.
Четверг, 4 июня
Моя жизнь Шелли идет хорошо, – написано уже больше сотни страниц, – а вот историю я, пожалуй, запустил. Ле-Мейн сказал, что последнее мое эссе неудовлетворительно – ниже среднего, – и напомнил, что колледж предоставил мне именную стипендию с определенной целью, а не просто в подарок. Я думаю назвать книгу „Воображенье человека“ [24]24
Из стихотворения Шелли „Монблан“:
И что б ты был, торжественный Монблан,И звезды, и земля, и океан,Когда б воображенью человека,Со всей своей могучей красотой,Ты представлялся только пустотой,Безгласой и безжизненной от века?( Перевод К. Бальмонта).
[Закрыть]. Куэннелл говорит, что забросил жизнеописание Блейка. Мама написала, что намерена съездить с мистером Прендергастом в Нью-Йорк, – дабы „консолидировать свои американские авуары“, что бы сие ни значило.
Стоит мне подумать о Лэнд, как эти строки начинают звучать в моей голове. „Во сне рукою нежной обнимала“… Безумие сексуальной тяги, темные фантазии о ее обнаженном теле. Все мои помыслы о кузине Люси обратились ныне в далекое прошлое.
Пятница, 19 июня
Ночная вакханалия в „ Les Invalides“. Мы с Диком обедали в Тейме, в „Парящем орле“, – прощальный обед, конец триместра. А на обратном пути остановили такси на Айффли-роуд и зашли в „ Les Invalides“ выпить по рюмочке на сон грядущий. Записывая Дика в книгу посетителей, я услышал гром музыки – кто-то играл на фортепиано, – хохот и крики. Я спросил у миссис Андерсон что происходит. Она уже основательно наклюкалась, бретелька ее платья сползла с плеча, выставив напоказ какое-то кошмарное белье.
– Кое-кто из молодых джентльменов переоделся в леди, – ответила она.
Собственно, „леди“ мы, войдя, увидели только двух, и в одной из них я признал Удо фон Шиллера, немецкого друга Касселла. Присутствовал там и Касселл в костюме „хозяина гончих“, объяснивший, что они были на костюмированном балу неподалеку от Берфорда, однако отец пригласившего их студента выставил всю компанию из дому за непотребное поведение. Кассел пригласил меня и Дика присоединиться к ним, и мы, невесть по какой причине, присоединились. Дик уселся за рояль и заиграл (у него это получается замечательно), все заказали себе еще выпить, и вечеринка покатила себе дальше – от дурного к худшему.
Удо – должен признать, что в парике и нарядном платьице он выглядит на удивление хорошеньким, – провел меня в библиотеку, где шла игра в покер с раздеванием. Я там не задержался. Какой-то совершенно голый студент со стоящим пенисом расхаживал по библиотеке, пополняя стаканы. Когда я повернулся, чтобы возвратиться к тем, кто распевал у рояля, низкорослый светловолосый малый, совершенно пьяный, схватил меня за руку и сказал: „Поцелуй меня: ты напоминаешь мне покойного друга“. Я поцеловал его, а он засунул мне в рот язык, как Люси когда-то, и вцепился в мой член. Я с силой оттолкнул дурака да так, что он врезался спиной в стену и вид приобрел оглушенный, казалось, его вот-вот вырвет. „Ты получил поцелуй, – сказал я. – А это пошлина за него“. Когда я выходил, наблюдавший за нами Удо, зааплодировал.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА, 1966. Я проникаюсь все большей уверенностью в том, что этим блондинчиком был никто иной, как Ивлин Во [26]26
Представляется маловероятным. В дневниках Во запись, датированная этим днем, отсутствует, однако в тот год он от случая к случаю приезжал в Оксфорд.
[Закрыть].]
Вторник, 21 июля
Собираюсь сегодня в Хампстед, повидаться с Лэнд и познакомиться с ее родными. Испытываю некоторые опасения – мне еще ни разу не приходилось встречаться со знаменитым художником (ее отец, Вернон Фодергилл, член Королевской академии искусств, прославился яркими английскими пейзажами, написанными в манере фовистов). Не понимаю, к тому же, как мне одеться. Мама предложила мой „прекрасный твид“, однако для твида слишком жарко. Мне бы полотняный костюм, но вряд ли я успею сходить и купить его. Может, послать Бейкера в „Харродз“ или в „Арми энд Нейви“, глядишь, он там что-нибудь да откопает? Смешно. За последний год я накупил столько одежды, что уж наверное подберу нечто вполне приемлемое.
Позже. В итоге я облачился в блейзер, бежевые брюки, полосатую рубашку и галстук-бабочку (первый состав команды регбистов Абби). Лэнд, открывшая мне дверь, усмехнулась: сказала, что я похож на проводящего выходной коммивояжера. Очень смешно, ответил я, усилившись изобразить сардоническое фырканье, но все же почувствовал себя чересчур расфуфыренным. Сама она была в блузе живописца и бриджах. Ступни босые. Лэнд провела меня через дом на газон за ним с растущей там большой смоковницей – с газона открывался вид на покатые лужайки, поросшую вереском пустошь и огромный, расплывчатый город, окутанный полуденной дымкой. Под смоковницей был накрыт стол, все выглядело чарующе. Три-четыре пса неопределенной породы слонялись вокруг.
Отец, сказала Лэнд, наливая мне подслащенного сидра со специями, у себя в студии, с другом. К нам скоро присоединятся ее мать и брат, Хью, а возможно, и еще кто-нибудь. „Во время ленча дом всегда открыт для гостей“, – сказала она так, словно это естественнейшая вещь в мире. Дом большой, просторный, не очень старый; я бы сказал: „Общество выставки искусств и ремесел“, – с псевдо-тюдоровскими ухищрениями: высокие кирпичные дымоходы со спиральным узором, освинцованные светильники, голые потолочные балки внутри и большая гостиная с хорами. Дом полон картин и разрозненной, обшарпанной мебели. Очень обжитой. Разумеется, мне он понравился. Полная противоположность Самнер-плэйс.
