Текст книги "Нутро любого человека"

Автор книги: Уильям Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

1941

Среда, 31 декабря

Итоги года. Фрейя и Стелла спят. Я сижу у себя в кабинетике под крышей, шторы опущены – затемнение, – на столе передо мной бутылка виски.

Война. Война, война. Никак я этого не уразумею. Подавлен новостями с Востока [120]120
  В декабре японцы потопили два британских линейных корабля – „Отпор“ и „Принц Уэльский“. Был оккупирован Гонконг. Налет японцев на Пирл-Харбор состоялся 7 декабря 1941 года.


[Закрыть]. Пирл-Харбор меня порадовал. Он, наконец, вынудил американцев действовать, и я впервые позволяю себе думать о том, что эта война завершится – победой. Спасибо тебе, Хирохито.

В марте покончила с собой миссис Вулф – утопилась à laТесс в реке Уз. Приняла смерть от воды. И Джойс умер в этом году в Цюрихе, как говорят, больной, ослепший, преждевременно одряхлевший. К слову об этом:

Здоровье: в основном неплохое. Удалили два зуба, в сентябре – инфлюэнца. Слишком много пью.

Семья: и Фрейя, и Стелла на удивление благополучны. Лайонела видел за этот год только три раза – позор.

Работа: Вандерпол – ПИЗМ класса А. Трачу многие часы на испанские бюллетени. Фрейя переняла мои рецензентские обязанности в „СиД“ за 20 фунтов в неделю. Я указал на то, что делал ту же работу за 30 процентов этой суммы. Родерик и глазом не моргнул, – это он наказывает меня за отсутствие „Лета“. Написал для „Горизонта“ большую статью о Верлене (Сирил очень хвалил, однако она еще не напечатана). Кое-какие рецензии в газетах, впрочем, при 55 фунтах в месяц от ОМР плюс жалование Фрейи, плюс свалившийся на меня с неба Миро, мы сейчас обеспечены лучше, чем когда бы то ни было.

Дом: крепкие новые двери и окна на Мелвилл-роуд [121]121
  Дом на Мелвилл-роуд был поврежден в апреле упавшей рядом с ним бомбой. Прежде, чем дом удалось отремонтировать, в него проникли взломщики.


[Закрыть]– теперь мы спим намного спокойнее. Сны об Испании. Кто нынче пьет в „Чикоте“? Пытаюсь представить себе Париж, наполненный нацистскими солдатами.

В конечном итоге, год потрачен впустую. Я попросил Флеминга о переводе в другой отдел, но он сказал, что я представляю слишком большую ценность для Иберийского полуострова.

Друзья: Бен (как и всегда), Питер (мы немного отдалились один от другого), Ян (я, и правда, не могу не считать его другом), Дик (потерян из виду). Хотя друзья мне, в сущности не нужны, у меня есть Фрейя.

Размышления общего характера. На мне форма, я вношу крохотный вклад в завершение этой бесконечной войны. Моя профессия – писатель – временно забыта. Я платежеспособен – благодаря добровольческому резерву ВМС и Хуану Миро (и Фаустино), однако французские мои гонорары вне пределов достижимости. Нужно больше читать. Я, наконец, принялся за испанский роман Хемингуэя [„По ком звонит колокол“] – беда да и только. Что на него нашло, почему он так плохо пишет?

Решения: меньше пить. Боюсь, эта война превратит меня в алкоголика. Придумать книгу, которую мне действительно захочется написать (иными словами, забросить „Лето в Сен-Жан“, дурак ты этакий).

Любимое место: Мелвилл-роуд.

Порок: откладывание чего бы то ни было на потом.

Вера: любовь к Фрейе и Стелле.

Стремление: пройти эту войну и написать что-то действительно стоящее.

Мечтание: проехать на юг из Парижа в Биарриц, а оттуда к Атлантике – в обществе Фрейи, и чтобы в „Палэ“ меня ждал номер.

1942

Пятница, 20 февраля

Завтрак с Питером [Скабиусом]. Вид у него измученный, больной. Говорит, что его с Тесс дети живут у его родителей. В их доме в Марло он оставаться не может – там все напоминает о Тесс. Он жутко разругался с ее отцом, Клафом, который орал и визжал на Питера, они едва не подрались. Я посочувствовал: ужасная история, кошмарная трагедия. Потом Питер сказал, что готовится перейти в католичество.

Я: С какой стати?

ПИТЕР: Чувство вины. Думаю, это я так или иначе довел Тесс до смерти.

Я: Не говори глупостей. Она же не покончила с собой, правильно?

ПИТЕР: Я никогда не смогу обрести уверенность в этом. Но даже, если все вышло случайно, не сомневаюсь, – оказавшись в воде, она рада была умереть.

Я сказал, что ему нужен не пастор, а психиатр. Он ответил, что хочет вернуть в свою жизнь Бога. Я спросил, ладно, а чем тебя не устраивает Бог, с которым ты вырос – англиканский? Он слишком мягок, ответил Питер, слишком рассудителен и понимающ, да и вмешиваться, на самом-то деле, ни во что не желает – больше похож на идеального соседа, чем на божество. Мне нужно ощущать страшный гнев Господень, кару, которая меня ожидает, сказал он. А мой англиканский Бог просто примет грустный вид и устроит мне нагоняй.

– Ты посмотри на нас, – придя в отчаяние, сказал я. – Вот сидим мы с тобой, два получивших хорошее образование человека, два умудренных жизнью писателя, и разговариваем о Боге на небесах. Это же полное мумбо-юмбо, Питер, от начала и до конца. Если хочешь, чтобы тебе получшало, можешь с таким же успехом принести богу солнца Ра козла в жертву. Смысла будет ровно столько же, сколько в твоих разговорах.

Он сказал, что я не понял: если в человеке нет веры, разговаривать с ним все равно что с кирпичной стеной. Я сознаю, что его „обращение“ есть вид покаяния – наказания, в котором он нуждается. Следом Питер сказал, что пишет книгу о Тесс и их совместной жизни.

– Книгу? Биографию?

– Роман.

Пятница, 27 февраля

Сегодня мне стукнуло тридцать шесть. Означает ли это, что я теперь человек средних лет? Возможно, я вправе отложить таковое обозначение до сорока. Фрейя испекла торт со взбитыми белками (раздобыла где-то несколько самых настоящих яиц) и воткнула в него три свечи красных и шесть синих. Стелла потребовала, чтобы задуть их позволили ей. „Сколько тебе лет, папа?“ – спросила она. Я пересчитал для нее свечи и ответил: „Девять“. Фрейя взглянула на меня: „Так ты, выходит, большой мальчик?“.

Если бы не война, я, наверное, мог бы назвать себя настолько счастливым, насколько это доступно человеку. Только две змеи и угрызают меня – Лайонел и мое писательство. С Лайонелом я вижусь все реже и реже, отчасти из-за работы, отчасти потому, что Лотти снова вышла замуж. [122]122
  Леди Летиция вышла в 1941-м за сэра Хью Леггатта (баронета), вдового соседа-землевладельца, вдвое ее старшего.


[Закрыть]Лайонелу уже около девяти, почти совсем чужой мне ребенок. А другая забота: я чувствую, как мое métier [123]123
  Ремесло, мастерство ( франц.) – Прим. пер.


[Закрыть]покидает меня. Ни малейшего желания писать что бы то ни было, кроме заказных статей. Возможно, мне следует дождаться окончания войны, и тогда я смогу все начать все сызнова.

Среда, 15 апреля

Сегодня Питер перешел в католическую веру. Он просил меня стать его крестным отцом, но я отказался – на том основании, что буду неискренним. По-моему, он немного обиделся, ну да и ладно. Спросил также, нельзя ли ему прислать мне рукопись романа о Тесс: „для сверки фактов“. Судя по всему, роман уже почти закончен. Честно говоря, меня мутит от мысли, что придется его читать.

Понедельник, 4 мая

Был в Би-би-си, еще одна передача на Испанию – судя по всему, нас обуревают страхи перед вторжением немцев на Канары. На обратном пути встретил Луиса Макниса [124]124
  Луис Макнис (1907–1963), поэт, работавший в ту пору на Би-би-си режиссером.


[Закрыть], – я едва с ним знаком, тем не менее, он почти вогнал меня в краску, расхваливая „Конвейер женщин“. Спросил, чем я занят, я ответил – ничем, свалив все на войну. Он сказал, что понимает мои чувства, однако мы должны продолжать писать, – война может продлиться еще пять, а то и все десять лет, нельзя же жить в подобии художественного морозильника. „Чем станет тогда наша жизнь? „Что вы писали во время войны?” – не можем же мы просто ответить – ничего“. Мы в общих чертах поговорили об адаптации „Конвейера женщин“ для радио и оба выразили озабоченность тем, что роман может оказаться для нее жестковатым. Как бы там ни было, он поселил во мне вдохновение – встреча с другим писателем неизменно вдохновляет меня, я осознаю, что мы состоим в некоем тайном братстве, даже если все сводится только к выслушиванию нытья и стенаний собрата. Я вернулся домой, перечитал уже написанные главы „Лета“. Они оказались ужасными. Вышел в сад и сжег все написанное в мусорной печи. И не жалею об этом – на самом-то деле, испытываю облегчение. Впрочем, меня немного беспокоит то, что может сказать Родерик об авансе, уже несколько лет как потраченном…

Четверг, 28 мая

Ян [Флеминг] заглянул нынче утром ко мне в кабинет с какой-то папкой в руке и стал пристально меня разглядывать. В кабинете был Пломер, сказавший: „Осторожно, Логан, судя по его виду, ему только что вскочила в голову какая-то мысль“. Я поинтересовался, что в папке, и Ян ответил – мое личное дело. „Стало быть, „Г“ означает Гонзаго, – сказал он. – И вы наполовину уругваец, родившийся в Монтевидео – как очаровательно. Насколько хорош ваш испанский?“. Я ответил, что говорить говорю, хоть и посредственно. Ян еще раз оглядел меня и кивнул. „Мне кажется, мы используем вас не в полную силу, Логан“ – сказал он. Меня все это на какое-то время немного встревожило, но теперь я не думаю, что имеет смысл пытаться выяснить в чем там дело – просто Яну нечем заняться, вот он и пытается родить еще одну из своих безумных идей.

[Июль-август]

Разъезды. Фрейя и Стелла – в Чешир. Я на неделю присоединился к ним. Затем десять дней в Девоне, с Липингами. Щемящий август. Внезапная депрессия от мысли, что мы воюем уже три года, почти. Я вспоминаю нашу жизнь в полные треволнений и тревог тридцатые годы, и они кажутся мне сгинувшим золотым веком.

[Август]

Вернулся из Девона. Водил Стеллу к маме, которая вдруг сильно постарела. В конце концов, ей шестьдесят два. Она внезапно начала вспоминать Монтевидео, что на нее не похоже: ей всегда так хотелось уехать в Европу и даже Бирмингем казался экзотическим городом. Однако сегодня мама, пока мы сидели в ее запущенной комнате, и Энкарнасьон мыла в единственной раковине чайные чашки, сыпала жалобами. Логан, сказала она, я обратилась в una patróna[хозяйку пансиона] – это меня унижает. Мне захотелось сказать ей, что если бы она не позволила Прендергасту промотать оставленное нам отцом небольшое состояние, мы жили бы сейчас в куда большем комфорте, – да не хватило духу. Я заметил, что она теряет вес, это ее и старит – мама всегда была „пышечкой“. Теперь уж нет. Стеллу она очень любит и эта любовь мирит ее с потерей Лайонела и аристократической снохи. И она, и Энкарнасьон упиваются светлой кожей и волосами Стеллы, ее голубыми глазами, как если бы та была своего рода генетической шуткой. Они зачарованно разглядывают ее, подчеркивая самые обычные вещи: „Смотри, как она открывает буфет“, „Смотри, снова шмыгает“, „Ты погляди, как она играет с куклой“. Выглядит все это так, точно ни один ребенок в истории подобных подвигов еще не совершал. Беря девочку на руки, они то и дело целуют ее – ручки, колени, уши. Стелла, собранная и терпеливая, не противится этим вольностям. Когда мы уходили, я, закрывая дверь, услышал плач и стенания.

Четверг, 17 сентября

Письмо от Родерика с намеками на возможность судебного преследования и требованием вернуть аванс за „Лето“. Одновременно – появление машинописной копии романа Питера Скабиуса со зловещим названием „Вина“. Первое предложение: „Саймон Трампингтон никогда не думал, что тяжеловозы будут отождествляться у него с красивой девушкой“. Не вынесу я этого чтения, потому что знаю – эксплуатация недолгой, несчастливой жизни Тесс внушит мне отвращение и только выведет из себя.

Пятница, 18 сентября

Написал Питеру – наврал, – что прочел роман в один присест, что считаю его сделанным „мастерски“ (очень удобное слово), что это „превосходная дань“ Тесс, похвалил за отвагу, которая потребовалась, чтобы написать столь мучительную и т. д. и т. п. Сделал одно предложение – переменить имя героя, которое слишком отзывает П. Г. Вудхаузом. Написал, что перечитаю роман, когда буду в более спокойном состоянии, – надеюсь, мне все же удастся когда-нибудь принудить себя к этому.

Понедельник, 12 октября

Заявились очень довольные собой Флеминг и Годфри и велели мне укладывать вещи, необходимые в тропиках. „Вы отправляетесь в солнечные Карибы, – сказали они, – вот же везучий такой и разэдакий“. Очень смешно, ответил я, оставьте ваши шуточки для новичков. Однако они не шутили: герцог Виндзорский вот-вот снова войдет в мою жизнь.

Пятница, 30 октября

Нью-Йорк. Меня временно повысили до чина коммандера, сижу теперь в отеле в центре города, поджидаю мою новую команду. Я полагаю, – если называть вещи своими именами, – что стал шпионом и отправлен следить за Герцогом и Герцогиней. Чувствую себя немного неловко.

Флеминг и Годфри посвятили меня в предысторию. Герцог без особой охоты, но с прилежанием осваивал новую для него роль губернатора Багам. Он подружился со шведским мультимиллионером по имени Алекс Веннер-Грен (основателем компании „Электролюкс“), – человеком, нажившим огромное состояние на пылесосах и холодильниках и, подобно многим богатым обитателям Нассау, не желающим платить с этого состояния никакие налоги. Багамы устраивают Веннера-Грена не только тем, что там не берут налогов, само географическое положение их позволяет ему держаться поближе к Южной Америке, в которой у него имеются все разрастающиеся деловые интересы. Он и Герцог сблизились – вместе обедали, Веннер-Грен ссудил Герцогу свою яхту, – но затем, в июле прошлого года, Соединенные Штаты внесли Веннер-Грена в черный список и объявили его приспешником нацистов. Британия последовала их примеру, и Герцог вынужден был объявить своему другу, что въезд на Багамы для него закрыт.

ОМР получил от агента в Мехико информацию о том, что Веннер-Грен участвовал в грандиозной валютной спекуляции и нажил огромные барыши. Существуют опасения – тревога, – что и Герцог тем или иным способом также участвовал в ней. Личный годовой доход Герцога, включая и его губернаторское жалованье, оценивается как лежащий между 25 000 и 30 000 фунтов. Его капиталы размещены на счетах английских и французских банков, так откуда же, если он действительно спекулировал вместе с Веннер-Греном, взялись у него деньги? Вот это я и должен попытаться выяснить. Никто, разумеется, об этом не говорит, но если Герцог виновен, то его действия равноценны измене.

Ставки высоки и задание это вызывает во мне ощущение неудобства. Я ничего не имею против Герцога и Герцогини – напротив, они были со мной добры и дружелюбны. Думаю, это моя пространная памятная записка относительно Лиссабона обратила меня в нашем отделе в специалиста по Герцогу. Таким образом, план сводится к тому, что я появлюсь на Багамах, как командир ТК [торпедного катера], направленного туда для охоты за подводными лодками. Я должен постараться снова снискать расположение герцогской четы и выяснить, что только смогу.

Суббота, 31 октября

Оказалось, не ТК, а моторный баркас береговой охраны – МББО II22. Мы на ровной скорости идем к югу, побережье Нью-Джерси проплывает по правому борту. Теперь я встревожен вдвойне. Я встретился с моим судном и командой, пришедшими с Бермуд, в Бруклинской гавани. Командовал II22 немногословный молодой шотландец, младший лейтенант Кроуфорд Макстей. Я вручил ему мои бумаги (подписанные адмиралом Атлантического флота), и он, читая их, даже не попытался скрыть свою реакцию – неверие, а там и исполненную отвращения покорность. Спросил, какое судно было у меня в последний раз под началом, и я объяснил, что мой чин в ВМС носит скорее „почетный“ характер. „Багамы? – сказал он. – И какого черта мы будем там делать?“ „Исполнять мои приказы“, – ответил я, очень холодно. Он едва на палубу не плюнул. Боюсь, любви у нас с ним не получится. II22 – большое новое деревянное судно, вооруженное глубинными бомбами и двумя пулеметами „Льюис“, команда состоит из десяти человек. Я делю с Макстеем крохотную каюту (две койки, одна над другой, моя верхняя), здесь же мы и едим. Нам предстоит спуститься до Флориды, а оттуда идти на Багамы. Думаю, что вызвало у Макстея настоящее отвращение, так это количество багажа, которое я погрузил на борт (я знаю, что мне предстоит участвовать в официальных приемах и потому должен быть соответственно одет), плюс то обстоятельство, что я везу с собой клюшки для гольфа.

Среда, 4 ноября

Нассау, остров Нью-Провиденс, Багамы. Макстей и его команда определены на постой в форт Монтегю, это примерно в миле к востоку от города, а я снял номер в „Британском Колониальном“ отеле – похоже, набитом американскими инженерами и подрядчиками, судя по всему, съехавшимися сюда для строительства новых аэродромов. Вышел прогуляться по городу – толпы американских солдат и курсантов ВВС. Нассау, если особенно не приглядываться, выглядит скорее красивым, чем обветшалым. Это колониальный городок с населением в 20 000 или около того человек. Деревянные здания выкрашены в розовый цвет, очень много тенистых деревьев. В центре – опрятная маленькая площадь с памятником королеве Виктории, по обеим сторонам от которого расположены правительственные учреждения и суды. От гавани земля поднимается к гряде холмов, на вершине одного из них стоит Дом правительства (фронтон с колоннами, также розовый). Главная улица носит название Бэй-стрит, она почти в пять кварталов длиной, с затененными тротуарами, вдоль которых выстроились сувенирные магазинчики, продающие туристам безделушки и тряпки. К востоку от моего отеля расположен яхт-клуб, а к западу площадка для гольфа и клуб для чистой публики. Веннер-Грен владеет собственным островом, Хог-Айлендом, замыкающим лагуну гавани со стороны моря.

Я взял такси, поездил вокруг города: там и сям стоят большие дома, окруженные тропическими парками, а в глубине острова размещены две большие авиационные базы, на которых проходят обучение курсанты. Мы проехали мимо Дома правительства, и я заметил плещущийся на ветру „Юнион Джек“. Попытался представить себе Герцога и Герцогиню в этой удивительной, тупиковой, тропической глуши. Слово „городок“ приобретает здесь новый смысл. Герцога загнали в Нассау, от греха подальше, на сколь возможно долгое время, уж это-то понятно. Быть Королем и закончить вот этим – более вопиющее оскорбление трудно себе представить. Уже три приглашения на обед. Завтра пойду в ДП, засвидетельствовать почтение.

Четверг, 5 ноября

Прием в Доме правительства был посвящен какому-то заезжему американскому генералу. Изящное убранство комнат, обитая ситцем мебель, много растений и цветов, фотографии на лаковых столиках. Я получил джин с тоником и замешался в толпу гостей – главным образом военных, с вкраплениями местных сановников, потеющих в своих костюмах. Я ощущал себя странно самоуверенным в моем бравом белом мундире с нашивками коммандера. Адъютант [125]125
  Майор Грей Филипс – был приставлен к Герцогу для присмотра.


[Закрыть]Герцога представил меня: „Вы, конечно, помните коммандера Маунтстюарта, сэр“. Герцог, очень загорелый, в бежевом костюме при галстуке в розовую и желтую клетку, смерил меня пустым взглядом. „Лиссабон, 1940-й, сэр“, – сказал я. „Ах, да“, – неуверенно ответил он и тут же удрал. Направился прямиком к Герцогине: они перекинулись несколькими неслышными словами, Герцогиня оглядела меня, что-то ему сказала, он сразу вернулся, теперь уже улыбаясь, и хлопнул меня по плечу. „Маунтстюарт, – сказал он. – Конечно! Клюшки для гольфа привезли?“.

Несколько позже я поговорил с Герцогиней. Прическа и грим ее так же безупречны, как в Лиссабоне. Она, впрочем, выглядит похудевшей, хотя, возможно, дело всего лишь в коротких рукавах ее платья, выставляющих напоказ костлявые, почти лишенные мышц руки. Она была очень любезна и понизила голос, чтобы сказать: „Что привело вас в этот идиотический рай? Будьте осторожны, а то умрете от скуки и сами того не заметите“. Я улыбнулся: „Охота за субмаринами“. „Вы должны пообедать у нас, – сказала она, – сегодня же. Где вы остановились?“. Похоже, я снова стал своим.

Вторник, 15 декабря

Три раза обедал в Доме правительства, в последний – даже сидел рядом с Герцогиней. Кроме того, играл с Герцогом в гольф, – полдюжины партий, впрочем, играли мы неизменно вчетвером. Побывал в каждом баре и клубе, какие тут есть, и по-моему, в большинстве частных домов, а уж с людьми из ВВС перезнакомился в таких количествах, что хватит до конца жизни.

Этот маленький город, как и всякий маленький город, изобилует слухами, сплетнями, интригами, враждой, вендеттами, взаимными обидами, альянсами и мезальянсами, кликами и бандами – как в среде того, что именуется истаблишментом, так и среди парвеню. Насколько я в состоянии судить, общество Нассау, в общих чертах, распадается на три основных категории. На самом верху находится губернатор и его окружение. Далее следуют политики – „Мальчики с Бэй-стрит“ (они же „Бандиты“): местные торговцы, воротилы и просто богатые люди, которые заседают в Законодательном собрании и его контролируют. Затем имеются держащиеся несколько особняком жители временные – военные и визитеры. Затем – пожилые налоговые беженцы, в основном англичане и канадцы, – чопорные, консервативные, с презрением взирающие на публику помоложе, более беспутную: на сомнительных предпринимателей, разведенок и разведенцев, относительно богатых и бесталанных молодых людей и их подружек. Эти ходят под парусом, закатывают вечеринки, слишком много пьют и легко меняют партнеров. В туристский сезон, с декабря по март, к ним добавляются их американские эквиваленты, приезжающие сюда ради зимнего солнца и la dolce vita [126]126
  Сладкая жизнь ( итал.) – Прим. пер.


[Закрыть]. Еще одну подгруппу, которая может перекрываться с любой из вышеупомянутых, составляют богатые, обладающие немалой властью люди, имеющие, вследствие их финансовой мощи, большое, хоть и не замечаемое прочей публикой влияние на все, что здесь происходит. К этой категории принадлежал Веннер-Грен и, должен сказать, трудно отыскать человека, который бы плохо о нем отзывался. Стоит упомянуть его имя, как поднимается вихрь слухов: он личный друг Геринга, он построил на Хог-Айленд ангар для нацистских подводных лодок, он владеет в Мехико банком. Я передаю все это, помечая как домыслы, в ОМР. И наконец, существует еще один мир – наиболее населенный и, парадоксальным образом, наиболее неприметный: собственно багамцы. В большинстве своем, это бедные работяги и рыбаки, живущие в лачугах, многое множество которых рассыпано за грядой холмов, на которой стоит Дом правительства – это поселение называется „Грантс-таун“. „Цветной барьер“ имеет на Багамах почти абсолютную силу – в смысле социальном, определенно (сегрегация присутствует даже в Герцогининой „солдатской кантине“). Мне говорили, что правило это соблюдается тут так же неукоснительно, как в южных штатах Америки. Любое отступление от него здесь, на Багамах, уверяли меня, может отпугнуть американских туристов. Даже в Дом правительства ни один черный через парадную дверь войти не может.

Все эти миры в той или иной мере взаимодействуют один с другим – что становится особенно очевидным на приемах в Доме правительства (впрочем, закуски на них разносят только черные). Я регулярно бываю на этих собраниях, внимательно наблюдаю за толпой, исподволь собирая по мелочам информацию – люди здесь очень общительны. Должен сказать, Герцог с Герцогиней перемещаются в этой толпе невозмутимо, с улыбками, как будто на свете и не существует другого места, в котором им хотелось бы оказаться, – как и другого общества. Актеры они безупречные.

Сейчас они ненадолго убыли в Майами. Макстей умоляет, чтобы я позволил ему выйти в море. Самая элегантная, чистая, вылизанная посудина в гавани Нассау это II22

Воскресенье, 20 декабря

Мы встали на якорь у маленького острова, принадлежавшего к череде Эксумских островов. Команда ловит с палубы рыбу, купается. Солнце лупит с отмытого дочиста синего неба. Война кажется очень далекой. Фрейя написала, что мы отбили Бенгази, а советские войска окружили под Сталинградом немецкую армию. Самый несчастный человек на свете это Кроуфорд Макстей.