Текст книги "Вальс в темноту"
Автор книги: Уильям Айриш
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Глава 49
Она двигалась по проходу железнодорожного вагона, он – вслед за ней, а сзади проталкивался носильщик с багажом в руках. Она шла небрежной легкой походкой человека, привыкшего путешествовать в поездах и знающего толк в подобных поездках.
– Нет, не сюда, – окликнула она Дюрана, остановившегося было у обитого зеленым плюшем двойного сиденья. – Сядем с этой стороны. Там будет солнце в лицо светить.
Он послушно проследовал к ней.
Она встала рядом и внимательно наблюдала за тем, как их багаж, одно место за другим, кладут на полку. Один раз она вмешалась, чтобы дать указание:
– Эту лампу поставьте на ту, иначе раздавите.
И когда он закончил:
– Поднимите-ка чуть повыше чехол на окне.
Дюран бросил на нее через согнутую спину носильщика предупреждающий взгляд, желая сказать, что, может, не стоит так выставлять себя напоказ.
– Ерунда, – ответила она вслух. – Поднимите его повыше. Вот так, достаточно. – Затем широким жестом показала Дюрану, что нужно дать чаевые.
Она опустилась на приготовленное сиденье, аккуратно расправив юбки. Дюран, бледный как полотно, сел рядом, ерзая как на иголках.
Повернув голову и согнув ладонь, чтобы подпереть подбородок, она с нескрываемым интересом и удовольствием начала изучать окрестности.
– Когда мы отправимся? – спросила она через некоторое время.
Он не отвечал.
Наверное, она разглядела его отражение в оконном стекле. Не поворачивая головы, она неразборчиво пробормотала:
– Не расстраивайся так. А то люди подумают, что ты болен.
– А я и в самом деле болен, – ответил он, дрожа всем телом и дыша на руки, чтобы их согреть. – Я болен.
Ее рука в кружевной перчатке протянулась к нему под крышкой дорожного столика.
– Возьми меня за руку, подержи. Поезд сейчас тронется.
– Боже правый, – прошептал он, опуская глаза. – Почему мы стоим, чего они ждут?
– Почитай что-нибудь, – тихим голосом предложила она, – отвлекись.
Ничего себе – почитай что-нибудь, подумал он. Да он ни одного слова не поймет.
Где-то впереди загремел локомотив, и с пронзительным свистом вырвалось облачко пара.
– Ну вот, – умиротворенно произнесла она. – Сейчас поедем.
Поезд внезапно дернулся, заставив задрожать масляные лампы, подвешенные к желобу, разделявшему потолок вагона на две части, потом еще раз, уже не так сильно, и состав, поскрипывая, пришел в движение. Сцена за окном уплыла, сменившись другой, а та, в свою очередь, – следующей. Она отняла у него руку и полностью переключилась на окно, радуясь, словно ребенок.
– Мне нравится быть в пути, – заявила она. – Не важно, куда ехать, мне все равно.
К шумному хору вращающихся колес, скрипящего дерева и неразборчивых голосов, наполнявшему вагон, добавился крик продавца, разносившего по поезду еду в перекинутой через локоть корзине.
– К вашим услугам, дамы и господа. Минеральная вода, свежие фрукты, всевозможные сласти для вас и ваших детей. Карамель, ириски, лакрица. Дорога длинная, запасайтесь едой. К вашим услугам, к вашим услугам.
Она внезапно оторвалась от окна, только что занимавшего все ее внимание, и оживленно обратилась к Дюрану.
– Лу, – весело проговорила она, – купи мне апельсин. Мне пить захотелось. Люблю в поезде пососать апельсин.
Разносчик, повинуясь его жесту, остановился.
Она, склонившись над ним, запустила руку в корзину.
– Нет, вон тот. Он крупнее.
Дюран отклонился в сторону, чтобы просунуть руку в карман и вытащить мелочь.
Разносчик взял монету и двинулся дальше.
Дюран разжал руку и в ужасе воззрился на то, что там увидел. На ладони у него лежала пуговица с воротника Даунза.
– О Боже! – простонал он и незаметно бросил ее под сиденье.
Глава 50
Другой гостиничный номер, в другом месте. И все то же самое. Только гостиница по-другому называется. И вид из окна открывается на город с другим названием, вот и все.
Но они в этом номере те же самые. Те же два человека, двое беглецов.
Вот, осознал он, задумчиво созерцая ее, во что теперь суждено превратиться их жизни. Очередной гостиничный номер, за ним – другой, третий. Но всегда одно и то же. Еще один город, за ним другой, третий. Все дальше, дальше и дальше – в никуда. И так пока они не приедут в свой последний город и не остановятся в последней гостинице. А потом…
– Жизнь так коротка и так увлекательна, – провозгласила она в ту ночь в Мобиле.
Она ошиблась. Так коротка и так скучна. Никакая безопасность не приносит таких изнуряющих повторений, как жизнь беглеца. Никакая добропорядочность не может сравниться с монотонностью преступления. Теперь он это понял.
Она сидела у окна, в квадратике рыжего солнечного света, положив ногу на ногу и склоняясь над своей работой, которая состояла в тщательном подпиливании ногтей кусочком наждачной бумаги. Руки ее были обнажены до плеч, а многочисленные белоснежные одеяния предназначались исключительно для его глаз. Жесткие ребра корсета были видны во всю длину, от подмышек до бедер. А икры ее покрывал лишь тонкий батист, предназначавшийся, как он успел усвоить, для обтяжки корсета и не относившийся ни к нижнему белью, ни к верхней одежде.
Ее не убранные в прическу волосы свободно спадали на плечи, прикрывая спину струящимся золотистым потоком, но в то же время это придавало ее макушке по-странному плоский вид, как у школьницы. От обычной прически остались лишь локоны у висков.
Рядом с ней на туалетном столике дымилась отложенная сигара.
Она почувствовала на себе его долгий, изучающий взгляд и, подняв глаза, поджала губы, сложив их в форме сердечка, как делала всегда, когда улыбалась.
– Не вешай носа, Лу, – приободрила она его. – Гляди веселей.
Она отрывисто качнула головой в сторону открывающегося за залитым солнцем окном вида.
– Мне здесь нравится. Здесь очень мило. И люди разряжаются в пух и прах. Я рада, что мы сюда приехали.
– Не сиди так близко к окну. Тебя могут увидеть.
Она недоуменно воззрилась на него:
– Ну и что, нас ведь никто не знает.
– Я не это имею в виду. Ты не одета.
– Ах, – проронила она. Но она все равно не в состоянии была до конца понять причину его щепетильности. – Но меня же видят только со спины. А чья это спина, никто не знает. – Она чуть передвинула стул, снисходительно улыбнувшись, как будто делала ему одолжение.
Она еще пару раз благодушно провела пилочкой по ногтям.
– Ты… никогда об этом не думаешь? – вырвалось у него помимо воли. – Разве тебя это не гнетет?
– Что? – рассеянно спросила она, снова поднимая голову. – Ах, та история.
– Я вот что хочу сказать. Если бы я только мог забыть об этом, как ты.
– Я об этом не забыла. Я просто об этом не задумывалась.
– Но разве помнить не значит задумываться?
– Нет, – ответила она, удивленно разводя руками. – Ну вот, скажем, к примеру. – Она постучала пальчиком по губам в поисках подходящей иллюстрации. – Скажем, купила я новую шляпку. Ну, купила и купила, что же из того. Я помню, что я купила шляпку, я об этом не забыла. Но это не значит, что я все время задумываюсь об этом и ежесекундно размышляю на эту тему. – Она ткнула сжатым кулаком одной руки в ладонь другой. – Я же не повторяю постоянно: «Я купила шляпку. Я купила шляпку». Понимаешь?
Он ошарашенно поглядел на нее.
– Ты… ты сравниваешь то, что произошло в Мобиле с покупкой новой шляпки? – заикаясь, пробормотал он.
Она рассмеялась:
– Теперь ты все ставишь с ног на голову; делаешь меня хуже, чем я есть на самом деле. Я знаю, что покупать шляпку – ненаказуемо, а то, другое, – да. Я знаю, что не нужно бояться, если кто-нибудь обнаружит твою покупку, но нужно бояться, если обнаружится это. Но я просто привела пример. Можно прекрасно о чем-то помнить, но не нужно всю дорогу об этом волноваться и усложнять себе жизнь. Вот и все, что я имела в виду.
Но он все равно не мог обрести дар речи, так потрясло его это сравнение.
Она поднялась и медленно направилась к нему; остановившись, она покровительственно опустила руку ему на плечо.
– Ты хочешь знать, в чем проблема, Лу? Я тебе скажу. Разница между тобой и мной не в том, что я меньше твоего боюсь, что нас обнаружат; я боюсь точно так же. Дело в том, что ты позволяешь своей совести тебя терзать, а я – нет. Ты все делишь на хорошее и плохое, правильное и неправильное; знаешь, как дети на уроках в воскресной школе: либо в ад отправишься, либо в рай. Я же считаю, что это произошло, и говорить больше не о чем. А ты все хочешь вернуться в прошлое и все переделать, сделать так, чтобы ничего и не было. Вот откуда все неприятности. Тебя мучает совесть. Она тебе не дает покоя.
Она увидела, что ее слова повергли его в шок. Она с досадой пожала плечами и отвернулась. Потом взяла лежавшую на кровати муслиновую юбку, встряхнула, чтобы расправить складки, влезла в нее и застегнула на талии. Исчезли ее неприлично голые ноги.
– Послушайся моего совета, научись смотреть на вещи, как я, Лу, – продолжала она. – Так будет намного проще. Это не хорошо и не плохо, это… – тут она сделала ему уступку, немного понизив голос, – просто нужно об этом помнить и быть осторожным, вот и все.
Она взяла другую юбку, на этот раз из тафты, отороченной кружевом, и надела поверх головы.
Он же в это время медленно совершал ужасающее открытие: у нее вообще отсутствует совесть. Она в самом непосредственном смысле слова полная дикарка.
– Прогуляемся немного? – предложила она. – Погода сегодня для этого идеальная.
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
Теперь она вертелась перед зеркалом, прикладывая к себе один наряд за другим, чтобы решить, который больше ей подходит.
– Что мне надеть? Голубое? Или бежевое? Или это – в складку? – Она изобразила недовольную гримаску. – Я уже все это по нескольку раз надевала. Люди их скоро начнут узнавать. Лу, милый, захвати-ка с собой деньжат. Пора мне купить новое платье.
Никакой совести.
Глава 51
Открытие пришло с катастрофической внезапностью. Только что они были богаты, и он мог позволить себе купить ей все, что она пожелает. И вдруг они оказались на мели и не в состоянии были оплатить задуманные на этот вечер развлечения.
Надо признаться, что открытие это не должно было явиться столь непредвиденным, не должно было застать их врасплох. Никто не крал у них денег, кроме него самого, ничего такого не было. Но не было и новых поступлений. И этот момент когда-то должен был наступить. Его можно было бы предвидеть заблаговременно, если бы он только потрудился произвести учет своих финансов. Но он не сделал этого из страха, из страха того, что явилось бы следствием подобных просчетов: он с определенностью и неизбежностью увидел бы, когда все должно кончиться. Из страха, что их праздник жизни омрачит зловещая тень, что вино в их бокалах обретет горький привкус, все расчеты он всегда откладывал на завтра. А за этим наступало послезавтра. А музыка тем временем звучала все громче, и вихрь вальса уносил их все дальше, не давая даже передохнуть.
Каждый раз поспешно, не глядя, он запускал руку в ларец с деньгами, не подсчитывая, сколько там оставалось. Что-то оставалось – и ладно. На следующий раз хватит. А теперь – все, следующего раза уже не будет.
Они приготовились выйти на вечернюю прогулку, и занавески на окнах затрепетали, словно павлиньи хвосты, размахивая им вслед; воздух был наэлектризован ожиданием предстоящего выхода в свет; она засовывала за перчатку кружевной платочек, а он на минутку задержался, гася один за другим язычки газового пламени. На ней было платье из шуршащей тафты цвета мандариновой корки, отделанное лентами из коричневой тюленьей кожи, а со шляпы, словно щупальца осьминога, свисали гибкие оранжевые перья. Она уже стояла на пороге, топая ножкой от нетерпения, и ей жаль было даже терять ту минуту, на которую он задержался перед тем, как присоединиться к ней и закрыть за ними дверь.
– Ты не забыл взять денег, милый? – заботливо осведомилась она. Она сумела произнести это так обворожительно по-домашнему, как жена, которую волнуют мелкие бытовые подробности. Таким же тоном она могла бы спросить: «Ты не забыл захватить ключ?» – хотя вопрос касался вовсе не домашних дел, а совсем наоборот.
Он заглянул в бумажник.
– Нет, хорошо, что ты мне напомнила, – ответил он. – Надо захватить еще. Подожди минутку, я долго не задержусь.
– Ничего страшного, – великодушно согласилась она. – Если приходишь позднее, то на твой наряд обращают больше внимания.
Похлопывая от нечего делать сложенным веером, державшимся на шелковой петле, обхватившей ее запястье, по раскрытой ладони другой руки, она поджидала у двери, когда он вернется из спальни.
При его появлении она слегка согнула колени, приседая в реверансе, подобрала подол платья и потянулась рукой позади себя, чтобы взяться за ручку двери, на этот раз предлагая самой закрыть ее за ними.
Тут она заметила, как изменилась его походка – из энергичной и пружинящей она сделалась усталой и неуверенной.
– Что такое? Что-нибудь не так?
Он держал перед собой в полусогнутой руке два банкнота, словно не зная, что с ними делать.
– Это все, что осталось. Все, что у нас есть, – тупо повторил он.
– Ты хочешь сказать, что деньги пропали, украдены?
– Нет, мы все потратили. Я и не заметил, как это произошло. Я видел, что их становится все меньше, но… мне следовало их посчитать. Я каждый раз просто протягивал руку и… всегда еще что-то оставалось. Я только сейчас увидел, что там ничего нет… ничего, кроме… – Он беспомощно поднял руку и снова опустил ее.
Он стоял не двигаясь, глядя на нее, а не на деньги, словно она могла дать ему ответ, который он сам не в состоянии был найти. Она встретилась с ним взглядом, но ничего не сказала. Между ними воцарилось молчание.
Ее губы раздвинулись, но, видимо, в ответ на какие-то мысли, она не произнесла ни слова. У нее вырвалось лишь тихое, понимающее:
– Ах.
Ее рука, соскользнув с дверной ручки, безжизненно опустилась вниз.
– Что нам делать? – спросила она.
Он не ответил.
– Значит, мы… никуда сейчас не пойдем?
Он опять ничего не ответил и лишь молча окинул ее взглядом. Внимательным взглядом, с головы до ног. Он увидел, как она великолепно наряжена, какое совершенное произведение искусства она собой представляет. Произведение искусства, которое она готова была представить на всеобщее обозрение, если бы ей дали такую возможность.
Он вдруг дернулся, твердым шагом двинулся к вешалке и потянулся за шляпой.
– Я обращусь за кредитом. Мы много тратили, мы показали, что у нас много денег, нам не должны отказать.
Но она не двигалась с места, в нерешительности застыв у дверей и задумчиво опустив глаза на пол. Наконец медленно покачала головой, и на губах у нее появилась невеселая улыбка.
– Нет, – сказала она. – Теперь уже не получится. Они по твоему виду все поймут. И тогда не жди от них уважения. Или они поставят тебя в такие условия, что будет еще хуже, чем сейчас.
Она отошла от двери. Наконец она закрыла ее, но не за собой, а перед собой. Закрыла, оттолкнув от себя и отпустив, предоставив ей самой войти в нужное положение. Он не мог разобрать, не скрывается ли за этим жестом раздражение. Это движение могло означать лишь беспечную небрежность, попытку показать ему, что ей безразлично, пойдут ли они куда-нибудь или останутся в номере. Но даже если раздражения и не было, мысль о нем закралась ему в голову. Таким образом, оно вышло на сцену.
Он проследил, как она неторопливой походкой вернулась к стулу перед зеркалом, за которым только что провела добрых полчаса. Но теперь она села не лицом к нему, а спиной. Процедура потекла в обратном порядке. Теперь она вялыми движениями освобождалась от деталей туалета, в которые она, одну за другой, только что облачалась с таким воодушевлением. Перелетев через ее плечо, мягко упали на туалетный столик перчатки. На них опустился неопробированный веер, так и не получивший возможности покрасоваться перед публикой. На стоявшем рядом стуле оказалась крошечная шляпка с пушистыми оранжевыми перьями, снятая с ее головы (но не яростным, а философски-задумчивым движением). Щупальца осьминога, плавно качнувшись, как потревоженные морские водоросли, замерли в неподвижности.
– Зажги-ка опять лампы, – упавшим голосом произнесла она, – раз мы остаемся.
Подняв ноги, одну за другой, пятками кверху, она стащила с них блестящие атласные туфельки с каблучками в форме стакана, в стиле Людовика XV, без малого три дюйма в высоту, что было рискованно, но при ее росте извинительно. И оставила их лежать на том же месте, куда они упали, поставив на пол обтянутые чулками ступни.
И в самую последнюю очередь, расстегнув что-то у себя за спиной, ослабила корсет платья и позволила ему упасть, но только до талии, так и оставшись сидеть полуголой-полуодетой, в полном беспорядке. Так, словно хотела это подчеркнуть.
У него внутри все перевернулось, когда он смотрел, как она разрушает совершенное произведение искусства, только что с таким усердием и тщательностью ею созданное. Это подействовало на него сильнее, чем мог бы подействовать любой высказанный вслух упрек.
Он засунул руки в карманы и устремил взгляд в пол, чувствуя себя жалким и подавленным.
Она сняла нитку жемчуга, обхватывавшую ее шею, и подбросила в воздух, словно взвешивая. И видимо определив, что она кое-чего стоит, зажала в ладонь.
– Это поможет? Возьми, если нужно.
Его лицо исказилось, как от какого-то глубокого внутреннего надлома.
– Бонни! – отрывисто прикрикнул он. – Никогда мне больше не говори таких вещей.
– Я не хотела тебя обидеть, – произнесла она умиротворяющим тоном. – Ты ведь заплатил за это больше сотни, верно? Я думала только…
– Если я покупаю тебе вещь, она твоя.
Они некоторое время молчали, глядя в противоположные стороны. Он – на окно, за которым серел скучный, безликий вечер. Она – на дверь, за которой таились манящие ее (возможно) развлечения.
Потом она закурила сигару. И тут же опомнилась:
– Ах, извини, я забыла. Тебе не нравится, когда я курю. – И собралась погасить ее.
– Кури, если хочешь, – рассеянно проронил он.
Она все-таки загасила сигарету.
Повернувшись к нему, перекинула одну ногу через другую, обхватила руками колено и уютно откинулась назад. Затем, опять внезапно спохватившись, быстро переменила позу.
– Ах, опять забыла. Тебе это тоже не нравится.
– То было раньше, когда ты была Джулией, – ответил он. – Теперь все иначе.
Тут он пристально вгляделся в нее, так как ему пришла в голову запоздалая мысль, не является ли это косвенной формой упрека: напоминание о том, как он раньше к ней придирался. Однако лицо ее ничего не выражало. Она, казалось, даже не видела, что он на нее смотрит. Уголки ее рта чуть поднялись вверх в благодушной, довольной улыбке.
– Прости меня, Бонни, – выговорил он наконец.
Она вернулась оттуда, куда унесли ее мысли.
– Ничего страшного, – спокойно сказала она. – Со мной и раньше такое случалось. С тобой это в первый раз, поэтому и тяжело.
– Ты еще не ужинала, – вспомнил он. – А скоро уже восемь.
– Верно, – жизнерадостно согласилась она. – Давай поедим, есть-то ведь мы еще можем, правда?
Снова он разглядел в ее словах скрытый упрек, снова, казалось, этот упрек существовал лишь в его воображении. Но раз он возник в его воображении, значит, он откуда-то появился.
Она поднялась на ноги и, подойдя к стене, сняла пневматическую переговорную трубку. Дунула в отверстие, и внизу раздался свисток.
– Пришлите нам официанта, – попросила она. – Мы в люксе номер двенадцать.
Когда он появился, она сделала заказ, взяв инициативу в свои руки.
– Принесите нам чуть-чуть поесть, – сказала она. – Мы не голодны. Сгодится одна отбивная на двоих. Супа не надо, сладкого тоже.
И снова Дюран вгляделся в ее лицо в поисках адресованной ему иронии. Но встретиться с ней глазами ему не удалось.
– Это все, мадам?
– Ах, вот еще что. Принесите нам заодно колоду карт. Мы сегодня никуда не пойдем.
– А это еще зачем? – спросил Дюран, едва закрылась дверь.
Она повернулась к нему с медовой улыбкой на губах.
– Чтобы сыграть в двойной солитер, – объяснила она. – Я тебя научу. Это прекрасное времяпровождение.
Его реакция оказалась замедленной, она наступила лишь минут через пять.
Схватив со стола фарфоровую статуэтку, он, поджав губы, что было сил швырнул ее в противоположную стену, разбив вдребезги.
Бонни, должно быть, привыкла к такому поведению. Она и бровью не повела, только чуть скосила глаза, чтобы посмотреть, что это было.
– Они запишут ее нам в счет, Лу. Мы теперь не можем себе этого позволить.
– Завтра я еду в Новый Орлеан, – объявил он глухим от ярости голосом. – Первым же поездом. Ты будешь ждать меня здесь. Я привезу деньги, вот увидишь. Возьму их у Жардена.
Ее глаза расширились, но трудно было сказать, оттого ли, что она волновалась за него.
– Нет! – в ужасе воскликнула она. – Тебе туда нельзя. Тебя ищут. Тебя поймают.
– Пускай лучше поймают, чем оставаться здесь и вести такую собачью жизнь.
Теперь она улыбнулась по-настоящему, ослепительной лучезарной улыбкой, а не ее слащавым подобием.
– Вот это мой Лу, – проворковала она бархатистым голосом. – Вот это настоящий ответ. Люблю рисковых мужчин.