Текст книги "Вальс в темноту"

Автор книги: Уильям Айриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Откуда ты знаешь, что она вас обоих не обвела вокруг пальца; что она не проделала именно то, в чем подозревал ее тот, другой: улизнула со всеми деньгами, не поделившись с ним? Тогда на ее совести двойное предательство.

По крайней мере, как ты слышал, она не виновна в смерти Джулии. Но разве ты можешь знать наверняка даже это? Та, что осталась в живых, поведала тебе свой рассказ о случившемся, но из уст жертвы, той, что погибла, он, возможно, звучал бы по-другому.

Тогда ты любил ее, в этом у тебя нет сомнений. Почему же ты сомневаешься, когда она говорит, что тоже любила тебя? Разве она, как и ты, не способна на любовь? Любовь, как магнит, который притягивает себе подобное. Она, должно быть, любила в ответ на ту любовь, которую ты питал к ней. Точно так же, как и ты любил ее – а в этом сомнений быть не может, – за ту любовь, которую она дарила тебе. Любовь должна быть с двух сторон – иначе невозможно замыкание.

– Разве ты ничего не хочешь сказать, Лу?

– А что тут говорить?

– Как же я могу тебе подсказать – ты сам должен найти слова.

– Должен? – сухо переспросил он. – А если они не находятся, если мне нечего тебе ответить?

– Нечего, Лу? – Ее голос задрожал, как трель. – Совсем нечего? – нараспев повторила она. – У тебя для меня ни слова не найдется? – Ее лицо незаметно приблизилось к нему. – Ни словечка? – Однажды ему как-то попалась на глаза картинка, как где-то в Индии кобра при звуке флейты разворачивает свои кольца. Так и теперь: не успел он оглянуться, как она, крадучись, исподтишка, выползла, словно змея из своего убежища, и очутилась перед ним; только тут не хозяин заклинал кобру, а кобра хозяина. – Ни слова, ни даже…

Внезапно он очутился в ее объятиях, цепких, как коварная лиана в тропическом лесу. Их горячие губы слились воедино. Казалось, он вдохнул огонь, втянул его по трахее в легкие, где сухой трут его одиночества, его долгой тоски по ней разгорелся бушующим пламенем, взметнувшимся кверху и вырвавшимся из его уст в ответ на ее поцелуй.

Он вскочил на ноги, и она, тесно прижавшись к нему, поднялась вместе с ним. Он оттолкнул ее со всей силой, которую применил бы в схватке с крепким и сильным мужчиной; иначе ее было не оторвать.

Она, пошатнувшись, упала ниц, закинув одну руку за спину, так что одно ее плечо и голова немного не доставали до пола.

И, лежа у его ног, поверженная и распростертая, она все же сохранила торжествующую улыбку на губах и победный блеск в глазах. Словно зная, кто победил в этой схватке, а кто проиграл. Она спокойно и самоуверенно развалилась на полу, не давая себе даже труда подняться. Это он с трудом добрел до спинки стула и стоял, опершись на нее, задыхающийся, ослепленный, покалеченный; кровь бешено пульсировала у него в висках, а рука вцепилась в воротник, словно Бонни продолжала душить его в объятиях.

Наконец он встал над ней, подняв над головой сжатую в кулак руку, как будто грозился снова повергнуть ее ниц, если она попытается подняться.

– Собирайся! – прорычал он. – Собирай свои пожитки! Тебе твои уловки не помогут! Мы отправляемся в Новый Орлеан!

Она, извиваясь, отползла в сторону, словно для того, чтобы выбраться за пределы его досягаемости, хотя усмешка на ее лице показывала, что она его нисколечко не боится; затем сгруппировалась и поднялась с той врожденной грацией, которой ее не могло лишить даже такое позорное падение.

Она, казалось, смирилась со своей участью и безропотно передавала себя в его распоряжение; ее выдавала лишь эта всезнающая улыбка. Больше она его ни о чем не просила. Она поправила волосы, убрала со лба упавший на него во время падения локон. Едва заметно пожала плечами. Руки она сначала развела в стороны, а потом снова сплела, изображая покорность судьбе.

Он резко повернулся к ней спиной, увидев, что она собирается расстегнуть застежку на талии.

– Я подожду тебя за дверью, – отрезал он и направился к выходу.

– Давай, – насмешливо кивнула она. – Мы же с тобой некоторое время были в разлуке.

Он сел на маленькую банкетку, стоявшую у стены в прихожей перед дверью, ведущей из номера в коридор.

Она медленно последовала за ним и медленно прикрыла разделявшую их внутреннюю дверь, оставив лишь узкую щелочку.

– Мои окна – на втором этаже, – напомнила она все тем же слегка ироничным тоном. – А лестницы снаружи нет. Так что сбежать мне не удастся.

Он вдруг резко уронил голову на сплетенные пальцы и плотно прижался к ладоням лбом, на котором, словно жгут, выступила вена, неистово пульсирующая от невероятной борьбы, которую любовь вела с ненавистью, а ненависть – с любовью и о которой было ведомо только ему одному.

Итак, они остались по разные стороны незакрытой двери. Победитель и побежденный. Только кто был на какой стороне?

Щелкнул, выдвигаясь, ящик и со скрипом снова задвинулся. До его ноздрей донеслось облачко освежающего аромата, словно снятое с поверхности цветочного луга. Свет, проникавший из-за двери, немного померк, как будто погасили некоторые его источники.

Вдруг он обнаружил, что дверь уже несколько секунд назад распахнули. Она стояла в расширившемся пространстве, держась одной рукой за дверную ручку, а другой – за косяк. Сквозь кружевную пену, окутывавшую ее, словно дымка, в искусно направленном свете лампы отчетливо проглядывал ее силуэт.

Ее полузакрытые веки и мечтательная полуулыбка напомнили ему о давно забытых минутах.

– Входи, Лу, – прошептала она, словно делая ему одолжение, как строптивому мальчишке. – Погаси свет в прихожей и войди в спальню к твоей жене.

Глава 39

Дюрана разбудил звук за дверью. В нее даже не стучали, а скорее скреблись, очень осторожно, одним ногтем.

Открыв глаза, он с трудом узнал комнату, в которой заснул накануне. Исчезло прохладное серебристое свечение ламп. Сквозь щели ставен пробивались лучи вставшего над заливом яркого солнца, исполосовавшие и пол, и кровать. А стены и потолок сверкали такой ослепительной чистотой, словно их только что вымыли и заново побелили.

Просто наступил день, осветив то, что он видел ночью.

Сначала он решил, что находится здесь один. Прикрыв ладонью зажмуренные глаза, он попытался защитить их от солнечного сияния.

– Где я?

Затем он увидел ее. Ее отражение в зеркале, перед которым она сидела, улыбалось ему сложенным, как листок клевера, ротиком. Ее рука остановилась у нее на груди и на мгновение задержалась, указывая одним пальчиком вверх, а другим – внутрь, туда, где, по-видимому, находилось ее сердце.

– Там, где тебе и положено быть, – ответила она. – Со мной.

Ему подумалось, что в этом мимолетном жесте было такое хрупкое очарование. Он с сожалением проводил задумчивым взглядом ее опустившуюся руку. Таким загадочным, непривычным казался ему этот прижатый к сердцу пальчик.

Снова раздалось неуверенное легкое постукивание. Эта несмелость почему-то вызвала у него раздражение. Он повернул голову к двери и нахмурился.

– Кто это там? – сурово спросил он, обращаясь не к двери, а к ней.

Рот ее расплылся в беззвучном смехе, словно сдерживая его, хотя ничего и не было слышно, она прижала к губам растопыренные веером пальцы.

– Боюсь, что это мой поклонник. Полковник. Узнаю его стук.

Дюран, помрачнев, как грозовая туча, моментально сел на край кровати и, раскачиваясь взад и вперед, начал натягивать брюки.

В третий раз до его ушей донесся стук.

Он протянул к двери руку с оттопыренным большим пальцем, выражая этим жестом свою просьбу ответить на стук, пока он не будет готов.

– Да? – откликнулся ее сладкий голос.

– Это Гарри, дорогая, – раздалось из-за двери. – Доброе утро. Я, наверное, слишком рано.

– Нет, слишком поздно, – угрюмо проворчал Дюран. – Сейчас я займусь этим «дорогим Гарри»! – пообещал он ей, понизив голос.

Теперь она, склонив голову на туалетный столик и сплетя пальцы на затылке, тряслась в приступе с трудом сдерживаемого смеха.

– Минутку, – ответила она сдавленным голосом.

– Не торопись, моя дорогая, – проворковал в ответ полковник. – Ты же знаешь, если нужно, я готов прождать все утро. Я не знаю большего удовольствия, чем ждать тебя у твоих дверей. Лишь одно может доставить мне большее удовольствие…

Дверь распахнулась, и перед ним предстал Дюран – босоногий, с растрепанными волосами, одетый лишь в брюки и нижнюю рубаху.

И что еще хуже, для того, чтобы она его лучше слышала, Ворт склонился к замочной скважине. Нос его уперся в грудь Дюрана, облаченную в грубую полотняную рубашку ячменного цвета.

Его голова, словно движимая каким-то механизмом, рывками поднялась до уровня лица Дюрана. И каждый рывок сопровождался сдавленным восклицанием, похожим на хрюканье. Вслед за тем он судорожно сглатывал слюну.

– Э-э?.. A-а?.. Э-э?..

– Да, сэр? – изрек Дюран.

Рука Ворта беспомощными спиралевидными, как у штопора, движениями завертелась в воздухе, пытаясь указать на что-то позади Дюрана.

– Вы… здесь? Вы… не одеты?

– Не будете ли вы столь любезны не совать нос в то, что вас не касается, сэр? – сурово произнес Дюран.

Полковник угрожающе поднял над головой сжатые в кулаки руки. Но, застыв на время в этом положении, они бессильно упали. Его глаза, не отрываясь, смотрели на правое плечо Дюрана, расширившись так, что готовы были выскочить из орбит.

Дюран почувствовал, как рука ее ласкающим движением скользнула вниз по его плечу, а пальцы поднялись вверх, чтобы потрепать его по подбородку, в то время как сама она, невидимая, стояла у него за спиной. Он опустил глаза, чтобы посмотреть, на что же таращится Ворт, и увидел у нее на пальце кольцо, ее обручальное кольцо.

Теперь рука ее поднялась, чтобы погладить и потрепать Дюрана по щеке, сверкая и подмигивая выставленным напоказ выпуклым золотым ободком. Она любовно ущипнула его за скулу и широко расставила сделавшие это два пальца, изображая изящный приветственный жест.

– Я… я… я не знал! – с трудом прошептал Ворт, словно издавая предсмертный вздох.

– Теперь вы знаете, сэр! – отрезал Дюран. – А могу я спросить, что вы делаете под дверью моей жены?

Полковник попятился назад по коридору, задевая то одну стену, то другую, но явно не в состоянии отвернуться от завораживающего зрелища, которое представляла нежно ласкавшая Дюрана рука.

– Я… я прошу вас меня извинить, – наконец вымолвил он, отдалившись на безопасное расстояние.

– А я – вас! – не смягчая тона, отозвался Дюран.

Полковник в конце концов повернулся и пошел прочь, шатаясь как пьяный.

Рука вдруг взметнулась в воздух, согнула пальцы и два раза звучно щелкнула ими.

– О-ля-ля! – раздался ее веселый голос. – Любовь моя!

Глава 40

Обняв друг друга за талию и в унисон трясясь от смеха, они чуть не наполовину высунулись из окна и наблюдали, как из-под навеса веранды устремился поток принадлежащего полковнику багажа, за которым последовало паническое бегство его владельца. Полковнику не терпелось поскорее убраться подальше от такой непотребной сцены; он забрался, прыгая, как цапля, на одной ноге, в ожидавший его экипаж, и повозка рванулась с места.

Можно предположить, что полковника подстегивало не только его собственное смущение, но и многочисленные насмешки окружающих. Очевидно, слухи об этой истории необъяснимым образом распространились со скоростью лесного пожара, как это бывает в курортных местечках, хотя ни Дюран, ни она ни одной живой душе и словом не обмолвились. Разве что в фигурных ртах замочных скважин откуда-то взялись языки, разболтавшие о происшедшем всей гостинице, впитавшей их сплетни, как губка – воду. Те, кто во время отъезда полковника оказался у входа в гостиницу, останавливались и провожали его взглядами, либо откровенно улыбаясь ему вслед, либо деликатно прикрывая руками рты, выдавая тем самым появление улыбок у них на губах.

Полковник спрятался за нагроможденную на сиденье гору багажа, пряча под ее прикрытием сильно потрепанный хвост своей мужской гордости. Желтые спицы колес слились в сплошные диски, взвилось легкое облачко пыли, а когда оно рассеялось, экипаж полковника уже исчез, дорога опустела.

Ей даже захотелось помахать ему вслед, на этот раз платочком, как она за час до того помахала ему на пороге двери, но Дюран, в котором шевельнулось чувство мужской солидарности, отвел ее руку, остановил этот жест, хотя сам и не мог при этом удержаться от смеха. Они, продолжая хихикать, отвернулись от окна, не выпуская друг друга из объятий. У них и в мыслях не было ничего дурного, просто они радовались, что вновь обрели друг друга. Но когда ради своего удовольствия причиняешь другому боль, что же это такое, как не жестокость?

– О Боже! – из последних сил воскликнула она и, отделившись от него, в изнеможении опустилась в кресло. – Что за человек. Совершенно не подходит на роль героя-любовника, хотя такие, как он, обычно из кожи вон лезут, чтобы ей соответствовать. Почему, интересно?

– А я на эту роль подхожу? – спросил он, любопытствуя, что она ему на это ответит.

Она повернула голову, глядя на него из-под опущенных ресниц.

– Ах, Луи, – произнесла она приглушенным шепотом. – И это меня-то ты об этом спрашиваешь? Ты же – идеальный любовник. У тебя румянец как у юноши – погляди на себя в зеркало. Руки как у тигра. А сердце – чувствительное, как у женщины.

Ему понравилось лишь то, что касалось тигра. Остальное он счел плодом ее воображения.

Эту часть тела он и не замедлил пустить в ход, как сделал бы каждый, кому польстили подобным сравнением.

– Нам тоже вскоре придется уехать, – напомнил он ей через некоторое время.

– Почему? – спросила она так, будто ничего не имела против, но не понимала, чем вызвана такая необходимость. Затем, решив, что сама догадалась, добавила, не дожидаясь ответа: – Ах, из-за того, что произошло. Да, верно, меня же постоянно видели с ним всю прошлую…

– Нет, – перебил он, – я не это имел в виду. Дело в том… в том, что было на пароходе. Как я вчера тебе сказал, я обратился к одному частному детективу из Сент-Луиса, и, насколько мне известно, расследование еще продолжается.

– Вы не договаривались, когда он прекратит заниматься этим делом?

– Нет, но, по-моему, нам лучше держаться от него подальше. Я бы предпочел с ним не сталкиваться и даже не сообщать ему, где нас можно разыскать.

– У него ведь нет официальных полномочий, верно? – поинтересовалась она.

– Насколько я знаю, нет. Понятия не имею, что в его власти, а что – нет, и у меня нет никакого желания это выяснять. В новоорлеанской полиции мне объяснили, что ты неприкосновенна, но это было до того, как в дело вмешался этот сыщик. И пока он в нем копается, ты в любой момент можешь лишиться неприкосновенности. Для нас будет безопаснее не попадаться им под руку. Понимаешь, теперь нам нельзя возвращаться в Новый Орлеан.

– Нет, – бесстрастно согласилась она. – Нельзя.

– И здесь нам тоже не следует слишком долго торчать. Земля слухом полнится. Где бы ты ни появилась, на тебя все обращают внимание. Ты ведь не какая-нибудь старая дева. Да и о моем здесь присутствии тоже всем известно, я ни от кого не скрывал, куда направляюсь, и меня нетрудно будет разыскать…

– А ты… сможешь?

Он понял, что она имеет в виду.

– Пока что хватит. А если понадобится, можно связаться с Жарденом.

Она подняла руку и щелкнула пальцами у себя перед носом.

– Хорошо, поехали, – весело согласилась она. – Мы еще до заката будем в пути. Куда поедем? Выбирай сам.

Одну руку он опустил в карман, а другую поднял ладонью вверх.

– Давай отправимся на север. Там большие города, в них будет легко затеряться. Балтимор, Филадельфия, Нью-Йорк, в конце концов…

Он заметил, как она вдруг с неудовольствием прикусила губу.

– Не надо на север, – возразила она, отвлеченно глядя в пространство. – Там так холодно и неуютно, и снег идет…

Интересно, какой же дамоклов меч возмездия висит над ней за ее прошлые прегрешения?

– Ладно, останемся здесь, – без колебаний согласился он. – В таком случае нам придется чаще переезжать с места на место. Но пусть будет по-твоему. Как насчет Мобила или Бирмингема – тоже крупные города, там есть где спрятаться.

Она приняла решение, сопровождая свои слова энергичным кивком.

– Поехали сперва в Мобил. Сейчас же начну собираться.

Взяв в руки какую-то вещицу, она вдруг замерла, вспомнив о чем-то, и снова приблизилась к нему.

– Как не похоже на вчерашний вечер. Помнишь? Тогда ты хотел меня арестовать. А теперь наступил медовый месяц.

– Мы начнем новую жизнь. Все начнется сначала. Новые планы, новые мечты, новые надежды. Новые цели. И новая ты. И новый я.

Она скользнула в его объятия и подняла на него глаза, в которых отразилась вся ее душа.

– Ты простил меня? Ты меня принимаешь?

– До вчерашнего вечера мы с тобой были незнакомы. У нас не было прошлого. У нас не было свадьбы.

Он снова прижал ее к себе «тигриными лапами».

– Мой Лу! – восторженно воскликнула она.

– Моя Джу…

– Эй, поосторожней, – пригрозила она, прижимая пальчик к его губам.

– Моя Бонни.

Глава 41

Итак, Мобил.

Они остановились в самой роскошной гостинице и, как молодожены, взяли лучший номер для новобрачных. Он состоял из гостиной и спальни и был отделан самым изысканным образом: кружевные занавески, бордовые драпировки на окнах, толстый турецкий ковер на полу и даже такое редко встречавшееся в те времена новшество, как личная туалетная комната со светло-зеленой эмалированной ванной, находившаяся всецело в их распоряжении.

Коридорные с утра до вечера окружали их неустанной заботой, а когда они спускались в холл, на них были направлены взгляды всех окружающих. Миниатюрная блондинка, всегда такая ухоженная и так изящно одетая, в сопровождении высокого брюнета, не отрывавшего от нее влюбленного взгляда. «Какая романтичная пара из…» Никто не знал откуда, но все понимали, о ком идет речь.

Вслед им не раз неслись благосклонные вздохи сожаления.

– Когда я гляжу на них, я даже чувствую себя немного моложе.

– А мне становится немного грустно. Потому что все мы знаем, что любовь вечно продолжаться не может. Когда-нибудь это должно кончиться.

– Но они испытали это чувство.

– Да, они его испытали.

Их знали во всех дорогих курортных ресторанах, во всех увеселительных заведениях, они появлялись в каждом театре, на каждом балу и концерте, участвовали во всех развлечениях. Всякий раз, когда где-нибудь играли скрипки, она находилась в его объятиях, кружась в бесконечном вальсе. Всякий раз, когда всходила луна, она находилась в его объятиях в укромном уголке экипажа, и они, соприкасаясь головами и вдыхая сладкий запах магнолий, глядели на небо мечтательным взглядом.

Но все они были правы, скептики и зануды, вздыхавшие им вслед в гостиничном вестибюле. Она так мимолетна. Она приходит всего лишь раз и уходит, больше не возвращаясь. Она не возвращается даже к благословенным праведникам. Не говоря уже о проклятых и обреченных.

Но то был их час, их миг, дарованные им минуты любви, Дюрану и Джулии. (Джулии, ибо истинное имя любви – ее первое имя.) Расцвет их счастья. Краткая вспышка полуденного солнца.

Итак, в Мобиле они были на гребне романтической волны любви, восторга и упоения.

Глава 42

Не поднимая глаз, она тайком улыбнулась, показывая, что ей хорошо известно, на ком то и дело останавливается его взгляд. Изучая ее, как непостижимый урок, – урок, который на первый взгляд кажется простым, но который ученику так и не удается постичь до конца, хотя он снова и снова к нему возвращается.

– О чем ты думаешь? – игриво спросила она, продолжая глядеть в пол.

– О тебе.

Она приняла его ответ как должное.

– Я знаю. Но что именно?

Примостившись на полу, рядом с шезлонгом, в котором она сидела, он подтянул к себе одно колено, обхватил его руками и снова еще пристальнее вгляделся в нее. Слегка покачивая головой, словно сам удивлялся тому, что видел.

– Я раньше всегда хотел, чтобы у меня была, что называется, добропорядочная жена. Ничего другого я себе и представить не мог. Чтобы она скромно сидела, держа в руках иголку с ниткой и поставив обе ноги на пол. И, когда я к ней обращался, поднимала бы склоненную над шитьем голову и отвечала бы «да» и «нет». Но теперь не хочу. Теперь я хочу, чтобы у меня была такая жена, как ты. С оставшимися со вчерашнего дня следами румян на щеках. С нагло высовывающимся из-под халата согнутым коленом. С сигарой в руке. Такая жена, которая в самые интимные минуты дразнит и распаляет мужа и подшучивает над ним, а не замирает блаженно в его объятиях. – Он беспомощно покачал головой. – Бонни, Бонни, что ты со мной делаешь? Я знаю, что тебе положено быть такой, как все, такой, как другие, но мне никого другого не нужно. Я забыл, что есть другие. Мне нужна только ты, именно такая, какая ты есть: дурная и бессердечная, только ты.

Снова зазвенел ее померкший было серебристый смех, падая вниз потоком фальшивых монет.

– Ах, Лу, до чего ты доверчив. Разных женщин не бывает, и никогда не было, и не будет. Все женщины одинаковы, и все мужчины – тоже… и ни те, ни другие ничего хорошего из себя не представляют. – Когда она с горечью произносила последние слова, веселость ее улетучилась, а в глазах появилась усталая печаль. – Ах, Лу, – повторила она, – какой же ты… неискушенный.

– Ты уверена, что правильно выразилась?

– Я бы даже сказала – целомудренный.

– Целомудренный? – криво улыбаясь, переспросил он.

– Целомудрие женщины – словно снег у горячей печи; он тает от первого прикосновения. Но у целомудренного мужчины может быть хоть десяток жен, и он все равно сохранит свое целомудрие. И ничего не поймет.

Он содрогнулся, как в лихорадке.

– Я знаю, что ты меня сводишь с ума. Это я, по крайней мере, понял.

Она упала лицом вверх на диван и, словно барахтаясь в роскоши, свесила голову через край и устремила глаза в потолок. В жадном упоении подняла вверх широко расставленные руки. Ее голос прозвучал как страстное заклинание.

– Лу, купи мне новое платье. Из белого атласа и шантильских кружев. Лу, купи мне на палец огромный изумруд, а в уши – алмазные капли. Вывези меня в экипаже в какой-нибудь шикарный ночной ресторан, где подают омаров. Я хочу смотреть на пылающие люстры сквозь пенистое вино. Я хочу ощущать, как щекочет мне горло шампанское. Я хочу слушать неистовый плач цыганских скрипок. Я хочу жить, жить, жить! Время летит так быстро, другого раза не будет…

Тут ее страх перед неведомым, неверие, что Провидение позаботится о ней, реши она слепо отдать себя в его руки – ибо именно этим, а не чем иным, объяснялась ее неуемная жажда жизни, – передались ему, разжигая желание бросить вызов судьбе, и он быстро наклонился к ней, нашел губами ее губы и успокоил этот отчаянный порыв…

Пока она, наконец, вздохнув, не проговорила:

– Нет, никуда не надо ехать… Ты здесь, со мной… Здесь с нами и музыка, и шампанское… Все здесь… Что еще искать?..

И ее руки упали, поймав его в ловушку сомкнувшихся объятий.