Текст книги "Жестокая болезнь (ЛП)"

Автор книги: Триша Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 15

ПЛЕННИЦА

БЛЕЙКЛИ

Я снова просыпаюсь, мое тело онемело, голова кажется тяжелой. Сама текстура воздуха кажется тесной, как будто я погрузилась под воду, и мне трудно поднять руки или даже веки. Я продолжаю пытаться и замечаю пластиковые трубки. Одна торчит из ладони, еще одна из предплечья.

На мне больничная сорочка. Я двигаю ногами с осознанием того, что в меня вставлен катетер. Мочевой пузырь пуст. Я могла бы начать испытывать унижение, если бы не реальное осознание того, что надвигается нечто гораздо более зловещее.

Я оцениваю свое окружение. Здесь нет окон. Белые стены из шлакоблока препятствуют проникновению внутрь любых звуков внешнего мира. А это значит, что снаружи меня никто не услышит. Здесь есть открытая система вентиляции, но выемка, вырубленная в потолке, недостаточно велика, чтобы пролезть в нее. Я уверена, Алекс все продумал и принял все меры, чтобы заманить меня в ловушку и спрятать здесь.

Сквозь вонь антисептика, которым пропитана эта комната, я улавливаю слабый запах воды. Не хлорированная вода, которая течет из-под крана, а землистая пресная вода, как будто где-то поблизости есть источник.

Приподнимаюсь на каталке и дотрагиваюсь до своего лба. Цепи, прикрепленные к кожаным ремням, звякают о металлические поручни каталки, напоминая, что я пленница. Меня клонит в сон после наркоза. Я помню шприц…

Ты больна, Блейкли, и я тебя вылечу.

Он бредит. Или просто чертовски сумасшедший. В любом случае, он играет в сумасшедшего ученого, а я его пациентка. Что, черт возьми, он делал со мной, пока я была под наркозом?

Когда я прокручиваю в голове наш разговор в поисках любого намека на выход из этого ада, кое-что выделяется.

Его сестра.

Ее убийство было ужасным. Я видела репортаж в новостях о том, как несколько лет назад доктору сделали лоботомию, и помню убийцу, но сейчас важно лишь отношение Алекса к доктору Мэри как-ее-там.

Она – его причина, его цель. Это значит, что она – его слабость.

До моих ушей доносится глухой лязг открывающейся двери, и я обращаю внимание на звуки отодвигаемого металлического засова и скрип дверных петель. Это место старое. Возможно, какой-то склад. Значит, может существовать другой выход.

Мне нужно встать. Прежде чем Алекс входит в комнату, я проверяю ремни. Я слаба и не смогу твердо стоять на ногах, а наручники плотно застегнуты.

Занавеска отодвигается. Алекс одет в белый лабораторный халат, на нем очки, волосы взъерошены, он выглядит как сумасшедший ученый.

– Что ты со мной сделал? – требую я.

Он прикладывает палец ко рту, оценивая меня.

– Пока ничего страшного, – говорит он, затем поворачивается, чтобы подкатить тележку поближе к каталке. Это «пока» меня беспокоит.

– Я знал, что ты не станешь сотрудничать и не будешь лежать неподвижно во время сканирования, – продолжает он, – поэтому пришлось усыпить тебя. Не слишком хороший способ для получения наилучших результатов, но нужна была исходная точка.

Тут я замечаю приспособление на тележке. Это похоже на какое-то самодельное устройство виртуальной реальности с датчиками, расположенными внутри.

– Ты сделал сканирование мозга, – говорю я.

– Молодец. С возвращением, Блейкли. Я уже начал беспокоиться, что кетамин поджарил слишком много мозговых клеток, – он печатает на клавиатуре, делая паузу, чтобы проследить за моим взглядом на инструмент. – Позволь объяснить. Сюда никак не притащишь аппарат для ФМРТ. Они огромные, дорогие, непрактичные, и технологии уже прошли долгий путь с момента их создания, – он с гордостью кладет руку на устройство. – Я позаимствовал этот дизайн у корейской лаборатории, которая специализируется на домашнем сканировании мозга. Для развлечения, – он поднимает брови. – Сейчас это в моде – сканировать мозг, узнавать, что нами движет.

Словно по таймингу, он бросает взгляд на свои карманные часы.

– Я не буду утомлять тебя слишком большим количеством деталей, но раз уж тебе самой нравится программировать, возможно, понравятся некоторые подробности.

Я усиленно моргаю, пытаясь прийти в чувства.

– Учитывая, что ты подключил меня к какой-то машине для расплавления мозгов, я хочу знать все подробности.

Он ухмыляется.

– Уверяю, это абсолютно безопасно. ФСБИД, или функциональная спектроскопия ближнего инфракрасного диапазона, – это путь будущего в визуализации мозга. Датчики располагаются прямо на лбу, – он проводит подушечками пальцев по моему лбу, – и излучают свет в кору головного мозга. Неинвазивно. Затем датчики возвращают свет, тем самым измеряя оставшуюся мощность. Эти показания сообщают нам об изменениях уровня кислорода. Когда нейроны активируются, они используют кислород через кровоток. Это позволяет составить карту областей мозга, таких как миндалевидное тело²⁰, где хранятся эмоции. Поэтому, было крайне важно, чтобы ты была правшой, – продолжает он, – поскольку данные подтвердили, что левое полушарие мозга более восприимчиво к стимуляции.

– Ты так очарован собой, – говорю я.

Он наклоняет голову, легкая улыбка играет в уголках его рта.

– Я очарован тобой и тем, чего мы достигнем вместе.

– Ага. Я знаю, как работает сканирование мозга, – говорю я с полным презрением в голосе. – Я хочу знать, что ты планируешь делать с этой информацией. Создашь секс-робота? Продашь мое серое вещество на черном рынке?

Разочарование отражается в складках его бровей. Под его глазом все еще залегает тень от заживающего синяка, и я понимаю, какой на самом деле чертовски умный доктор Алекс Чемберс. Как он обманул меня, заставив поверить, что он неуклюжий и социально неумелый, безобидный. Ученый-ботаник, который всего лишь хотел разнообразить свою скучную жизнь острыми ощущениями.

Я попала на крючок. Все время, пока мы были вместе, каждую секунду, когда я изучала его, он изучал меня, анализируя сильные и слабые стороны, чтобы использовать их против меня.

И я позволила ему.

– Блейкли, я надеялся, что ты узнала меня лучше, – он проводит рукой по волосам, явно расстроенный. – Зачем мне проходить через такой сложный процесс идентификации просто для того, чтобы… порубить тебя на куски? – его тон насмешливый, как будто продажа частей тела – нелепая мысль по сравнению с простым похищением.

Я устраиваюсь поудобнее. Мышцы затекли от бездействия.

– Ох, Алекс. Может быть, потому что я совсем тебя не знаю. Все, что ты позволил увидеть и узнать о себе, оказалось ложью. Ты манипулятор похлеще, чем я, – вырывается глухой смешок. – Ты лжец, Алекс. И лицемер.

Он опускает голову.

– Ты права. Я, правда, обманул тебя, – когда он поднимает взгляд, в его прекрасных бледно-голубых глазах читается искреннее раскаяние. – Но, как ты заметила, в своей работе приходится манипулировать людьми для достижения определенной цели. Я не исключение. Моя цель больше, и требует высокой степени самоотдачи.

Я сдуваю челку с глаз, наблюдая за ним, ни разу не моргнув во время всей его болтовни.

– Твоя сестра была такой же целеустремленной? Поэтому она…

Алекс двигается быстро. Его рука прижимается к моей челюсти, пальцы впиваются в мою плоть, прежде чем я успеваю закончить предложение. Под его взглядом пылает яростный гнев, открывая темную сторону, которую я никогда раньше не видела.

Стиснув зубы, он расслабляет руку, по одному убирая пальцы с моего лица, отпуская.

– Никогда не говори о Мэри. Поняла?

Я медленно киваю.

Он поправляет лабораторный халат и возвращается на свое место за ноутбуком.

– Как и говорил, я очень предан этому проекту, и ничто не заставит меня его завершить.

– Даже смерть?

В стерильной комнате появляется напряжение из-за его молчания. Его нерешительность отвечает на мой вопрос. Он говорил об объектах. Во множественном числе. Были другие. Алекс отнимал жизни. Он убийца. Это все меняет. Я думала, что он просто немного не в себе, но он опасен.

Успокоить его, кажется, единственным логичным действием, которое я могу предпринять. Какой смысл умолять, требовать, чтобы он отпустил меня? Он посвятил месяцы, если не годы, своему проекту, и с таким уровнем преданности – заблуждения – невозможно спорить.

Моя первая цель – встать с этой каталки. И способ сделать это – завоевать доверие.

Я провожу тыльной стороной ладони по шершавому материалу матраса, освобождая трубку. Алекс замечает это и тяжело вздыхает.

– Я не хочу лежать здесь, как лабораторная крыса.

– Ты не крыса, Блейкли. Ты очень важна, и это только временно, – он скрещивает руки на груди. – Отображение эмоций в мозге – тонкая и трудоемкая работа. Как только у нас будет несколько сканирований, мы начнем сравнивать данные, чтобы составить твою эмоциональную карту. Я уже начал составлять схему мозга, которая отображает твои эмоциональные реакции. Чем честнее ты будешь во время этого процесса, тем лучше.

Я пытаюсь собрать воедино фрагменты нашего первого разговора с хитроумными устройствами в этой комнате и то, что он говорит сейчас. Сканер мозга он сконструировал сам. Его сестру убил психопат. Я здесь, потому что он считает меня психопаткой. Он ученый, который изучает и лечит болезни.

Ты больна, Блейкли, и я тебя вылечу.

– Я хочу пить, – говорю я.

Алекс отводит взгляд от экрана.

– Конечно, – он хватает бутылку с водой с тележки и снимает крышку. Уверенными движениями подносит горлышко к моему рту и наклоняет бутылку.

Я выпиваю столько, сколько он позволяет, прежде чем он забирает воду со словами, что меня стошнит. Таков был план, придурок. Я облизываю губы и замечаю, как он намеренно отводит взгляд от этого действия.

Он может быть преданным своему делу ученым, но он все еще мужчина, а мужчинами можно управлять.

– Итак, я здесь для того, чтобы ты просканировал мозг психопата, – рассуждаю я вслух. – Ты хочешь понять… как он работает, – я оглядываю комнату и замечаю дверь по другую сторону раздвинутой занавески. – Ты мог бы просто спросить, Алекс. За определенную плату я, вероятно, позволила бы тебе сканировать мой мозг, удовлетворив твое маленькое извращенное сердце ученого.

Он ставит бутылку с водой на стол и снимает очки. Все притворство исчезает, суровое выражение застывает на его чертах.

– Просто… будь терпелива.

Он поворачивается к своему ноутбуку и продолжает печатать. На одном из больших мониторов вдоль стены появляются коды и диаграммы. У меня мурашки бегут по коже.

– Ты не можешь все время держать меня прикованной к каталке, – говорю я, проверяя его. Нужно выяснить, как долго он планирует держать меня здесь. – Мне нужно будет ходить в туалет. Поесть. Помыться. Если только ты не планируешь уморить меня голодом или оставить гнить на этой проклятой кушетке.

– Ты не сгниешь и не умрешь с голоду. Это перечеркнуло бы всю цель.

Я впиваюсь зубами в губу с такой силой, что появляется кровь. Ощущаю металлический привкус.

– Опять ты про свою великую цель. В чем, черт возьми, твоя цель, Алекс? Почему я здесь? Просто сорви этот гребаный пластырь, ты, маленький самовлюбленный жук.

Он отодвигает стул от тележки и выходит из комнаты. Возможно, ему не понравился комментарий про самовлюбленного, или он устал от моих вопросов. Хорошо. В любом случае, щелканье прекратилось, и я закрываю глаза, чтобы насладиться тишиной.

Проходит несколько мгновений, и затем Алекс возвращается в комнату, вкатывая какой-то архаичного вида инструмент, от которого у меня сводит живот.

– Что это, нахрен, такое? – мой голос теряет свою резкость.

Он подкатывает металлическую коробку к подножью каталки и снимает верхний кожух, затем поднимает пару лопастей.

– Отображение эмоций – это только первый этап. Электросудорожная терапия, иначе известная как электрошок, – основа лечения.

Я резко выдыхаю от абсурдности происходящего.

– Это безумие. Думаешь, я раньше не исследовала психопатию? Послушай меня, Алекс. Я знаю, кто я такая. Я прочитала всю литературу, искала в интернете, лекарства нет.

Он начинает говорить что-то еще, но я останавливаю его.

– Нет. Послушай меня, Алекс. От психопатии нет лекарства, – подчеркиваю я. – То, что случилось с твоей сестрой, было ужасной трагедией. Но я не такой человек. Черт возьми, большинство психопатов не убийцы. Ты должен это знать.

Он кладет электроды на устройство.

– Знаю. Мы здесь не для этого. Я не ищу мести. Я понимаю, что ты не склонна к насилию. Я не сошел с ума. Правда в том, что если бы Грейсона Салливана распознали на ранней стадии, возможно, в подростковом возрасте, и назначили лечение… тогда бы моя сестра была жива, – он обходит каталку и касается моей руки. На этот раз я отшатываюсь.

– Значит, ты гуманист, – говорю я с явным сарказмом в голосе. – Похищаешь невольных жертв для проведения жутких экспериментов ради общего блага.

Он засовывает руки в карманы халата.

– Есть лимит времени. Я не могу ждать одобрения остального мира, – он стонет и отходит на несколько шагов. – Никто не проводил исследования психопатов до конца, чтобы доказать или опровергнуть теории, – говорит он. – Накануне промышленной революции прогресс в области разума был приостановлен. Массовое производство вышло на первый план, эксперименты над психически больными гуманитарии стали называть жестокими и бесчеловечными.

Я, очевидно, задела за живое своим комментарием. Он волнуется, говорит быстрее, ходит взад-вперед.

– Алекс, – пытаюсь я, но он меня не слышит.

– Миндалевидное тело, – он указывает на свой лоб, – облегчает обработку эмоций. И все же, очень немногие исследования включали электрическую стимуляцию для оценки биологических и эмоциональных реакций, – он маниакально смеется. – Никто даже не знает результата. Никто не тестировал это вместе с эмоциональным картированием.

Пока он погружен в свою безумную тираду, я подношу кожаную манжету ко рту и пытаюсь ослабить ремешок. Я прогрызу себе путь из этого сумасшедшего места, если понадобится.

– Изначально электрошоковую терапию делали на древних устройствах, поэтому, конечно, это пришлось признать негуманным. Но основа была налицо. Ее просто нужно было доработать, протестировать…

Его внимание привлекает движение, и я останавливаюсь. Алекс подходит ближе к каталке и смотрит вниз. Он берет меня за запястье, проверяет ремень, затем кладет мою руку на кровать, его манеры внезапно становятся такими суровыми, что это нервирует.

Наклонившись ближе, он говорит:

– Ты знаешь, как работает процесс разложения? Это довольно занимательно. С рождения наши тела сконструированы так, чтобы разрушаться. С того самого момента, как мы входим в этот мир, наш мозг начинает умирать. Каждую секунду погибает тридцать два миллиона нейронов. Это миллион целых девять десятых в минуту.

– Алекс… ты меня пугаешь.

Его улыбка обезоруживает.

– Ох, я сомневаюсь в этом. Но насколько было бы удивительно, если бы я смог заставить тебя по-настоящему почувствовать ужас?

Он вытаскивает ремень из-под каталки и защелкивает его вокруг моей груди и рук, привязывая меня к кровати.

Черт.

– Послушай, мне жаль, что я ударила тебя электрошокером. Но это слишком неравномерно для расплаты. Мы можем найти другой способ, Алекс. Клянусь. Я помогу тебе…

Он игнорирует мою мольбу.

– Это для твоей защиты, – говорит он, пристегивая меня ремнями к каталке, – чтобы ты ненароком не навредила себе.

Я борюсь со связыванием и мне удается освободить одну руку. Сильно размахиваюсь, пытаясь попасть ему в лицо, но он пятится от моего удара. Ловкими движениями Алекс умело блокирует мою атаку и крепко обхватывает мою руку своей, не давая пошевелиться.

Мои глаза расширяются, когда я встречаюсь с ним взглядом.

– Сукин сын, – шепчу я. Он владеет боевыми искусствами, очень даже хорошо. – Какой же ты лжец, – говорю я, глядя на синяк у него под глазом, от которого он, очевидно, мог увернуться.

– Джиу-джитсу. Тренировался с одиннадцати лет, – когда он застегивает ремень, на этот раз не давая мне сбежать, говорит: – Ты видела только то, что хотела видеть, Блейкли. Мне не пришлось даже слишком стараться, чтобы обмануть тебя. Пусть это послужит уроком.

Я лежу беспомощная, наблюдая, как он методично отсоединяет трубки от моих рук, затем задирает мне сорочку, чтобы извлечь катетер. Мои запястья освобождены от наручников, весь металл удален, и я знаю, что произойдет дальше. Нельзя этого допустить, но я бессильна.

– Я выберусь отсюда, – говорю я сквозь стиснутые зубы. – Потом выслежу тебя. И прикончу. Мы можем остановить все прямо сейчас…

Он щелкает выключателем электрошокового устройства, и у меня в ушах гудит от разряда.

– У тебя болезнь, Блейкли. Омертвевшее вещество в твоем мозгу нужно удалить, чтобы могли образоваться здоровые клетки. Это моя работа. Я помогу тебе выздороветь. Открою мертвые и дремлющие участки твоего мозга, чтобы ты могла чувствовать.

Мой взгляд перебегает с его лица на палец, занесенный над выключателем. Потеря контроля над ситуацией почти так же болезненна, как и страх, охватывающий меня, пока я жду, когда он нажмет на эту кнопку.

Я сглатываю, чтобы смочить пересохшее горло.

– Ты обвиняешь меня в том, что я бесчувственное существо, – говорю я низким тоном. – И да, это правда. Я не разделяю твои жизненные принципы. Но не у меня в руках орудие пыток, Алекс. Я никогда намеренно никому не причиняла вреда. Ты делаешь это сознательно.

Алекс не морщится. Не показывает эмоций, что моя речь на него подействовала. Его решимость в отношении своего проекта пересиливает любые рациональные мысли.

– Ты утверждаешь, что я больна… но это твои действия делают тебя больным, Алекс.

Он глубоко вдыхает и расправляет плечи, высоко задирая подбородок в знак вызова и решимости. Быстрыми, уверенными движениями он засовывает мне в рот пластиковую каппу и приклеивает электроды к вискам.

– Однажды ты поблагодаришь меня, Блейкли.

Затем включает аппарат.

ГЛАВА 16

ЗАСТРЯЛИ

АЛЕКС

Запись в дневнике:

Объект 6 стал вялым в течение первой недели.

Я признаю, что был импульсивным во время первого курса шоковой терапии. Я еще не закончил эмоциональную карту объекта. Не сформировал полной гипотезы относительно ее лечения. На меня многое повлияло, и годы разочарования вкупе с ее бесчувственностью – это настоящее разочарование из-за моей неудачи…

Я прекращаю писать, ручка зависает над страницей дневника, и я смотрю на текущую реку. Густые сосны блокируют любой ветер, здесь нет звуков и жизни. Запах леса успокаивает, пока я ищу подходящее слово. Невозможно приукрасить или оправдать мое поведение. Блейкли ранила меня, и я хотел ранить ее в ответ. Я хотел, чтобы она чувствовала себя так же отчаянно.

На краткий миг я раскололся, обнажив тонкие трещины, которые раскололи меня в ходе этого эксперимента. Я был безответственным, ребячливым. Нельзя повторить подобное с этим объектом. С первого взгляда я понял, что с ней будет непросто, но она идеально справляется с этим испытанием – испытанием, в котором я должен преуспеть. Нужно лишь изменить свою реакцию на нее. Укрепить свою защиту. Быть сильнее.

Я шепчу проклятие в морозный воздух, вырывается пар. Блейкли, Блейкли…

Она – искра для моего предохранителя.

Огонь, зажженный глубоко в недрах моих мучений и самоуничижения.

Ее бездушные, проницательные глаза срывают с меня все маски; она видит меня насквозь, до мозга костей. И какая-то часть меня жаждет очиститься в ее огне.

Я прогоняю это из головы и снова пытаюсь сформировать связную мысль.

Реакция объекта на первоначальное лечение превзошла ожидания:

Анестезия не проводилась до подачи 200 вольт в течение приблизительно 40 секунд. Следует признать, что, опять же, требование к объекту проходить лечение без анестезии было грубым недосмотром с моей стороны и, скорее всего, результатом побочных эффектов объекта, которые включают в себя:

Резкое замешательство. Временная потеря памяти о событии. Тошнота, вызванная мигренью.

Через четыре дня после лечения у объекта восстановилась нормальная функция мозга, и он больше не страдает от головных болей или недомогания, но остается вялым.

В течение 40 секунд лечения припадок объекта осветил все области мозга, указывая на то, что этот объект очень восприимчив к процедуре. Это дает мне надежду, что со временем спящие пути миндалевидного тела объекта будут функционировать как непсихопатический мозг.

Надежда… Такое ненаучное слово. Но еще ничего не разрушено. Блейкли живучая. Теперь я должен начать сначала. Проанализировать данные. Сделать выводы. Принять или отвергнуть гипотезу. Изменить, если необходимо. Повторять эксперимент до тех пор, пока не останется расхождений между наблюдениями и теорией.

Воспроизводимость.

В этом суть научного метода.

Мои ноги бредут обратно к хижине, шаги ускоряются в такт нетерпеливому биению сердца. Так много всего нужно сделать. Но сначала нужно вернуться к моему объекту.

Хижина появляется сразу за холмом, и я вспоминаю день, когда мы с Мэри нашли этот маленький домик. Гуляли по лесу во время одного из наших ежегодных ретритов. Таким образом, сбегали от города, шума и ее пациентов. Заряжались энергией.

Мы наткнулись на домик, и Мэри сразу же влюбилась. Она удивилась, почему раньше никогда не думала о владении недвижимостью за городом, и решила, что это хорошая идея.

Я останавливаюсь у кованых железных ворот и смотрю на часы, воспоминание настолько свежо, что в груди жжет, будто я проглотил кислоту. Она завещала мне домик с условием, что я буду посещать его раз в год.

Открыв ворота, я осознаю, что сделал больше, чем просто почтил ее память, приехав сюда отдохнуть, чтобы подзарядиться – я провел целый чертов эксперимент, лишь бы ее честь однажды была восстановлена.

В тот день, когда я опубликую свои результаты с данными и доказательствами, подтверждающими мои выводы, название лечения будет зарегистрировано как «Исследование Дженкинс».

Большая часть меня ненавидит, что на суде будет фигурировать имя бывшего мужа Мэри, но, поскольку именно с ним она прославилась, оно принадлежит ей больше, чем ему.

После убийства Мэри я изучал Грейсона Салливана. Каким бы садистом он ни был, признаю, что он увлекательный объект – своего рода источник вдохновения для моего эксперимента. То, как он заставлял своих жертв смотреть правде в глаза, использовал их собственные преступления против них. Его психология была привлекательной. Я думал, как бы использовать его метод. Как заставить это бесчувственное существо почувствовать?

Конечно, он совершил роковую ошибку, когда сделал мою сестру одной из своих жертв. Я не могу этого исправить, но то, что Салливан украл, слишком рано забрав ее жизнь из этого мира, я восстановлю. Оставлю за ней мощный след. Я многим ей обязан.

Когда добираюсь до подвала, тишина вызывает беспокойство. Блейкли остается связанной и прикованной к стене, но ей можно свободно передвигаться в пределах комнаты за занавеской. Я предоставил одежду, еду, воду и даже кофе, который она любит. Конечно, никакой посуды и острых предметов, но за другой занавеской для уединения есть биотуалет. В углу раскладушка и одеяла.

Я обеспечил ей все удобства, и все же, отодвигая брезент в сторону, вижу ее в той же позе, в которой она была с тех пор, как я снял ремни. Сидит на койке, спиной к стене, поджав ноги к груди.

Я становлюсь в поле ее зрения.

– Вечера становятся теплее, – говорю я.

– Мне не узнать, – она отшатывается, но, по крайней мере, реагирует.

– А ты бы хотела?

Это заинтриговывает ее, и она поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

– Хочешь сказать, что готов рискнуть тем, что твое дикое животное сбежит?

Я заслужил ее гнев, но никакого больше сарказма между нами. Достаю брелок с ключами из джинсов и подхожу к ней.

– Нет причин скрывать отсутствие эмоций. Цинизм хорошо работал на тебя раньше, но сейчас я бы хотел встретиться с настоящей Блейкли.

Ее губы изгибаются в вызывающей ухмылке.

– Ты бы с ней не справился.

– Может быть, и так, – признаю я. Приседаю, чтобы дотянуться до манжеты на ее руке, я выдерживаю ее взгляд. – Ты могла бы одолеть меня, – я вставляю ключ в замок, – и уйти далеко, чтобы я не смог тебя найти, но ты, скорее всего, умерла бы от гипертермии, не добравшись до цивилизации.

Я поворачиваю ключ, и замок открывается.

Она прищуривается, глядя на меня.

– Мы не в городе, – рассуждает она.

Я отпираю вторую скобу и кладу ключи в карман, снимая наручники. Замечаю красные следы от наручников, испещряющие ее кожу, и обхватываю ладонью ее нежное запястье.

– Мы не в городе, – подтверждаю я, проводя большим пальцем по рубцам на коже. – У меня есть мазь.

Она выскальзывает из моей хватки.

– Где мы, Алекс?

Я поднимаюсь на ноги и протягиваю ей руку.

– Мы в безопасном месте.

Она игнорирует мою руку и вместо этого сама поднимается на ноги. На ней джинсы, которые мне удалось подобрать по ее размеру, и одна из моих кофт с длинными рукавами. То, что она одета в мою одежду… кажется таким интимным, как будто она просто девушка после проведенной вместе ночи с парнем.

Я потираю затылок и отвожу взгляд.

– Я покажу тебе.

Я веду ее через лабораторию к металлической двери, где отпираю засов. Это единственный выход наружу. Никакой экскурсии по хижине. Слишком много личных вещей. Слишком много будет вопросов.

Я толкаю дверь и иду впереди нее вверх по бетонной лестнице. Добравшись до люка, распахиваю его, и он с грохотом ударяется о землю, нарушая тишину. Постепенно звуки ночи достигают наших ушей. Сверчки, насекомые, отдаленное журчание реки.

Блейкли глубоко вдыхает.

– Я чувствовала запах воды.

– Гиперосмия, – говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть, как она оглядывает темноту. Мы застряли в самом сердце леса, окутанные вековыми соснами и высокими горными вершинами. – У тебя обостренное обоняние. Это расположено вот здесь, – я указываю на середину своей головы, – в теменной доле.

– Понятно, – говорит она, но ее отвлекает окружающее. Без сомнения, ее напряженный мозг пытается понять, в какой части штата она находится и как осуществить побег.

Нигде поблизости нет следов шин, указывающих на наличие транспортного средства. Я паркую грузовик в полумиле, в отдаленном месте. Ну, здесь все отдаленно. Ближайший город находится более чем в пятидесяти милях, и он маленький. Если пролететь над ним на самолете, ничего не увидишь. Мой домик у чёрта ну куличиках.

Мы с Мэри наткнулись на него по чистой случайности. Дорога сюда не является популярным местом для пеших прогулок. Место заброшено, и когда Мэри искала информацию для покупки, узнала, что дом принадлежал некоему банку, который конфисковал его несколько поколений назад.

Беспокойство заползает мне под кожу, пока я терпеливо жду, когда Блейкли либо убежит, либо смирится с ситуацией. Она смотрит на меня и говорит:

– Покажи мне реку.

Я выдыхаю напряжение из груди.

Она умнее предыдущих, хитрее. Я бы никогда не рискнул выпустить другого испытуемого за пределы подвала, и не должен был решаться на это с ней, но они не были так важны для эксперимента, как Блейкли. Она может завянуть, как цветок, срезанный со стебля.

Мысль о Блейкли как о мягком, нежном цветке вызывает у меня улыбку. Она не мягкая и не хрупкая. Словно в насмешку надо мной, острое и осязаемое воспоминание об ощущении ее кожи, когда я держал ее за запястье, обрушивается на меня, и моя челюсть сжимается.

– Туда, – я поднимаюсь по ущелью, мыслями возвращаясь к своему заданию.

Этот момент жизненно важен для нее и эксперимента. Она должна научиться доверять мне, и да, я знаю, что этого может никогда не случиться. Я пошел на огромный риск, выбирая ее, так что это просто должно сработать. С ней нельзя потерпеть неудачу.

Но, на всякий случай, я ношу шприц в ботинке. У Блейкли нет травмы насилия, но ее психопатия позволит ей убивать без угрызений совести, особенно если она почувствует угрозу. Не следует это забывать, какой бы очаровательной или послушной она ни казалась.

Ночной лес скрывает протоптанную, залитую лунным светом тропинку, но я запомнил дорогу, и вскоре вокруг нас открывается мерцающий вид на узкую реку. Расположенный между деревьями и пологими скалистыми утесами, небольшой водоем с тонким каменистым пляжем выступает перед нами.

Блейкли любуется этим зрелищем, скрестив руки на груди, чтобы согреться.

– Как давно ты в последний раз была за пределами города? – спрашиваю я ее.

Ее плечи напрягаются, я прерывал ее мысли.

– Помолчи, – говорит она монотонным голосом. Между нами на долгое мгновение воцаряется тишина. Затем: – Давно. Не помню.

Я так и предполагал. Ее преданность работе и потребность в рутине не позволяют исследовать мир. Хотя возможно, если она почувствует необходимость перемен, она просто сменит профессию или любовника или переедет в новое место, возобновляя те же самые безопасные привычки.

Вот почему психопаты становятся исключительным серийными убийцами. Дело не только в отсутствии эмпатии или потребности в адреналине для имитации всплеска чувств; дело в легкости, с которой они приспосабливаются и повторяют рутину.

Им это нужно, чтобы выжить.

Блейкли выходит на серый пляж, ее ноги в ботинках ловко скользят по камням, когда она приближается к спокойной воде. Долгое время она молчит, и я просто наблюдаю за ней.

Легкий ветерок гуляет по ущелью и касается ее волос, рассыпая светлые пряди по одному плечу. Я вспоминаю, как впервые увидел ее в баре, у меня перехватило дыхание, грудь сдавило и отчаянно не хватало кислорода, она украла всю жизненную силу из помещения. Тогда она была неземным созданием, а сейчас она неземная богиня. Залитая лунным светом, она так мучительно прекрасна, что у меня ноют кости.

– Ты ведь не в отпуске, да? – внезапно спрашивает она.

Очнувшись от своего транса, я прочищаю горло.

– Это важно? – спрашиваю я.

– Я бы хотела знать правду. Так что, да.

– Нет, – откровенно признаюсь я. – Я не в отпуске. Выходных тоже не было. Год назад меня уволили с работы в лаборатории.

Блейкли глубокомысленно кивает, как будто устанавливая какую-то связь.

– Сколько раз ты проделывал свою процедуру? – спрашивает она. – На скольких людях?

Священный момент прерван, я снимаю очки и протираю линзы кофтой.

– До тебя было пять объектов, – я решаю, что честность – лучший способ начать устанавливать доверие.

Крепче прижимая руки к груди, она прячется от ночной прохлады. Не смотрит на меня.

– Сколько раз ты терпел неудачу, Алекс?

– Каждый эксперимент до тебя заканчивался неудачно.

Она поворачивается ко мне лицом.

– Неудачно, – повторяет она. – Где они? Где эти неудачные эксперименты… подопытные?

Я выпускаю из легких тяжелый воздух, затем делаю шаг ближе к ней.

– Они утилизированы.

Смысл моих слов ясен, и все же она не реагирует. Блейкли выдерживает мой взгляд с суровостью, которая заставила бы съежиться более слабого человека.

Наконец, она говорит:

– А если ничего не получится со мной?..