Текст книги "Жестокая болезнь (ЛП)"
Автор книги: Триша Вольф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
– Аддисин, – зову я. – Ты идиотка, мы договаривались, чтобы ты не уходила.
Когда я вхожу в подсобку, все выглядит так же, как и четыре дня назад.
Легкое облегчение снимает напряжение с моих мышц. Мне требуется мгновение осознать, что делать, затем я иду к клетке. Алекс там, в той же одежде, но выглядит чуть изможденным. Стоит ко мне спиной, не оборачивается. Не смотрит на меня.
Чем ближе я подхожу, тем сильнее в воздухе ощущается напряжение. Он мог сбежать, но не сделал этого. Значит, он решил позволить мне поступить по-своему. Он также верил, что я вернусь за ним. Сошел он с ума или нет, думаю, это теперь не важно.
Небольшое расстояние между нами сокращается, когда я приближаюсь к клетке.
Достаю ключ из кармана и вставляю его в замок.
– Да, я тоже удивлена, что вернулась, – как только слова слетают с моих губ, я замечаю, что висячий замок не щелкает.
Только уже слишком поздно.
Слышу другой щелчок, затем громкий жужжащий звук. Верхняя часть клетки откидывается назад, боковые стороны падают. Руки Алекса вытянуты над головой, он подвешен.
О, боже мой.
Ловушка.
Я слишком рано поставила шах и мат.
ГЛАВА 41
ИНЕРЦИЯ
АЛЕКС
В физике инерция – это постоянство силы, движущейся с одной и той же скоростью, по одному и тому же пути, без изменений, если ее не прервать.
В жизни инерция – это состояние апатии, летаргии. Бездействие. Неизменное, неподвижное состояние.
До Блейкли я никогда не думал о жизни вне науки. Всему было научное объяснение. И я был на пути к величию, даже если мир никогда не оценит мое открытие, мою жертву. Я не ощущал своей инерции, дрейфовал по линейному пути, застаиваясь в течение неизмеримого периода времени.
Я мог бы жить в этом дремлющем состоянии вечно.
Но она прервала мое существование.
Самое бесчувственное и жестокое существо – бесчеловечное – разрушило мой мир показателей и тщательных расчетов и изменило меня. С мрачной иронией она заставила меня взглянуть на мир через призму.
Меня поднимает в воздух, запястья и лодыжки связаны тросом, конечности растянуты, а я лишь вижу, как она удивительно красива. Как расширяются ее глаза цвета морской волны, передавая вихрь эмоций. Как приоткрывается рот, слова повисают в воздухе, а я до боли хочу ее поцеловать, чтобы она не боялась.
– Алекс, – кричит она, ходя туда-сюда. – Что, черт возьми, происходит?
Тросы затягиваются туже, впиваясь в мою кожу, и я выдавливаю из себя ответ.
– Тебе нужно уйти. Сейчас же, Блейкли. Иди…
Даже когда я выдавливаю болезненные слова из недр своего желания удержать ее, я знаю, что уже слишком поздно.
Часы начинают спускаться с балки в центре комнаты, тиканье усиливается. Я наблюдал, как Грейсон разрабатывал большую часть ловушки, но он оставил меня в неведении относительно финала.
Когда Блейкли ушла, я знал, с чего она начнет. Решил, дам ей день, чтобы разобраться в ее плане, потом взломаю замок и позабочусь об Аддисин, которая, кстати, большую часть времени сидела в телефоне и жаловалась на скуку, а на меня не обращала внимания.
Следовало действовать раньше.
Быть более внимательным.
Но, как всегда, когда дело касается Блейкли, я слишком сосредоточен на ней, чтобы предвидеть возможные варианты.
За три дня, проведенных нами вместе, Грейсон просветил меня по ряду деталей. Часы «Ролекс», которые он вшил мне в ногу, не были средством обратного отсчета; они просто скрывали маячок, который он поместил мне под кожу.
Блестяще, на самом деле, потому что болезненная рана маскировала любой дискомфорт, который могло вызвать крошечное устройство слежения.
Любопытство Грейсона взяло верх, когда точка GPS показала, что я провожу много времени в собачьем питомнике. И он ржал, когда зашел и увидел, что меня, как животное, заперла в клетке любовь всей моей жизни.
«В любви мы все в ловушке», – сказал я ему.
«Действительно», – был его ответ.
Следующие семьдесят два часа я провел, разрываясь между эгоистичной потребностью в том, чтобы Блейкли вернулась, и надеждой, что она этого не сделает – что она убежит и на этот раз не оглянется назад.
Блейкли смотрит на мои карманные часы, свисающие с балки, словно зачарованная ритмичным тиканьем. Когда она, наконец, заговаривает, ее голос низкий и монотонный.
– Я выполнила условия сделки, – говорит она, ища мой взгляд. – С Брюстером разобрались. Все убийства свалены на него и его команду. Грейсон чист, – она задумчиво проводит рукой по лбу. – Я выполнила чертову сделку.
– Но сделка была не с тобой.
Грейсон прислоняется к стене, скрестив руки на груди. Его частично скрывают тени в комнате, взгляд оценивает сначала Блейкли, затем меня.
Он приподнимает бровь.
– Я удивлен, что ловушка сработала, – говорит он, его признание неожиданно. – Здесь у меня были ограниченные запасы для работы.
Накачав Аддисин успокоительными для животных, он соорудил средневековое растягивающее устройство, используя верхнюю часть ящика в качестве стойки. Подвеска приводится в движение простым тросовым подъемником. Если бы не мое крайне неудобное положение, я бы оценил механику.
Он не такой самодовольный, как я сначала думал. Обладая IQ, сравнимым с моим собственным, он рассматривает мир как одну гигантскую головоломку, которую всегда собирает по кусочкам, о чем свидетельствуют его тщательно продуманные ловушки. У него в голове сложилась очень мрачная картина этой завершенной головоломки, но на данном этапе моей жизни, подвешенной на тросах, как болезненная марионетка, я не могу долго рассуждать об этом.
– Зачем ловушка? – говорит Блейкли, ее голос повышается из-за страха. – Я же сказала, что позаботилась о Брюстере. Расследование завершено. Ничто не представляет угрозы ни для тебя, ни для Лондон.
Глаза Грейсона вспыхивают при упоминании о психологе.
В воздухе повисает напряженная тишина, пока они оба пристально смотрят друг на друга, между ними проскальзывает угроза.
Не в первый раз я жалею, что не был посвящен в тот первый разговор между Блейкли и Лондон. Если бы только она все рассказала, мы, возможно, смогли бы победить этот дуэт чудиков, а не играть в их игру.
Грейсон первым разрушает чары. Уголок его рта приподнимается в легчайшей улыбке.
– Мы поспорили, придешь ты или оставишь Алекса гнить здесь.
Я стону, когда кабели впиваются, перекрывая кровообращение.
– Она пришла, – говорю я.
Блейкли поднимает на меня взгляд.
– Ты поспорил, приду я или нет?
Это сложный вопрос. Грейсон издает смешок.
– М-да, Чемберс, и ты думаешь, что победил?
– Отпусти ее, – это все, что я говорю. На мою жизнь никто не спорил, поэтому я поставил на Блейкли. Не то чтобы я доверял кодексу чести человека, который проткнул ледорубом мозг моей сестры, но это был мой единственный вариант попытаться защитить ее.
Я с трудом выдыхаю, смесь сожаления и облегчения сжимает мою грудь. Я хочу, чтобы Блейкли была вне опасности, но также хочу верить, что мы связаны вместе, сильнее, чем просто успешное лечение и ее злоба по отношению ко мне.
Да, я страстно хотел, чтобы она пришла за мной.
Грейсон отталкивается от стены и неспешными шагами направляется к карманным часам.
– Я человек слова, – говорит он ей. – Можешь идти, Блейкли.
Она облизывает губы, оттягивая время.
– А что будет с Алексом?
Стоя посреди комнаты, он дотрагивается до карманных часов, поворачивая их.
– Тебе не все равно?
Она немного помолчала, прежде чем сказать:
– Если ты человек слова, тогда ты должен освободить его. Ты получил то, о чем изначально просил…
– Ты пытаешься спорить с психопатом, – перебиваю я. – Подумай, Блейкли. Никогда не было реальной сделки. В его методологии полно лазеек. Так и должно было закончиться. Грейсону просто нравится сначала играть со своими жертвами.
Мы обсуждали это. Я говорил ей, что у нас не было выбора. Когда пытался убедить ее помочь мне убить Грейсона и Брюстера, превратив ее в полноценного убийцу. Сейчас эта идея кажется такой нелепой, ведь я верил, что спроектировал ее разум так, чтобы он соответствовал ее навыкам мести.
Она ударила Эриксона ножом не поэтому.
Она убила его не из справедливости, не из мести и даже не из-за своих неконтролируемых эмоций – а для защиты невинной девушки.
Она никогда не была чудовищем.
А вот я – да.
– Вот почему тебе нужно уйти, – говорю я, начиная чувствовать головокружение, отвечая на свой собственный внутренний монолог. – Позволь мне все исправить.
Грейсон внимательно наблюдает за ней, рассматривая ее любопытным взглядом. В ответ на напряженное молчание он понимающе кивает.
Блейкли роняет свою сумку на пол, ее ответ озвучен одним движением.
– Независимо от лазеек, – говорит Грейсон, – освобождение Алекса – это не мое решение. А твое, Блейкли.
Она вызывающе вздергивает подбородок, и мое сердце колотится о грудную клетку.
– В чем ловушка? – спрашивает она.
Мои глаза на мгновение закрываются в знак поражения. Она собирается играть в его игру.
– Я был впечатлен тем, что ты задумала, – говорит ей Грейсон, направляясь к зоне груминга. – Очень простая, но точная конструкция вокруг жертвы, с помощью часов Алекса ты заманила его в клетку. Я уважаю индивидуальный подход. Мне это так понравилось, что, на самом деле, я решил использовать это сам. Только чуть изменил.
Он отодвигает белую перегородку в сторону, чтобы показать, что находится за панелью.
Блейкли делает шаг вперед, затем останавливается, переосмысливая. Она не привыкла действовать импульсивно.
Аддисин пристегнута ремнями к каталке, очень похожей на ту, которую я использовал для своих подопытных, на ту, к которой я был привязан, пока Грейсон пытался сварить мой мозг. Девушка перевернута в вертикальное положение, во рту кляп. Ее глаза яростно моргают, пока она борется с ремнями.
Грейсон достает телефон из заднего кармана и нажимает на экран.
Телефон Блейкли вибрирует от сообщения. Когда она читает его, я вижу, что она полностью отключается от реального мира. Последние несколько дней она общалась с Грейсоном, а не с Аддисин. Пока я мочился и гадил в собачий туалет, пил из миски с водой и получал собачьи лакомства от серийного убийцы, я не знал, что случилось с девушкой, которую Блейкли оставила за главную.
Предположил, что он убил ее. Но это, наверное, противоречит его долбанутому моральному кодексу.
Мои бицепсы начинают гореть, спина болит от давления на сетчатую решетку. Я пытаюсь изменить положение, и тросы туже сжимают мои запястья.
Чего бы Грейсон, в конечном счете, ни захотел, за это придется заплатить – цену, которая будет слишком высока для любого из нас.
Мы не уйдем отсюда невредимыми, даже если нам удастся выжить.
Грейсон наблюдает, как я смотрю на Блейкли, получая какое-то болезненное удовлетворение от моих страданий. Она поднимает взгляд от телефона, ее лицо бледное, и все следы замешательства исчезли.
– Что еще я должна сделать? – Блейкли спрашивает Грейсона, ее тон теперь неуверенный, утративший часть своей резкости.
С возбужденным блеском в глазах Грейсон достает из кармана флакон и ставит его на стойку, затем ставит рядом с ним второй. Я прищуриваюсь на бутылки, как будто могу прочитать этикетки без очков.
После продолжительной паузы, во время которой он удерживает взгляд Блейкли, говорит:
– Иногда мы не знаем, чего хотим, и не понимаем, кто мы такие, пока не встречаемся лицом к лицу со своими самыми темными страхами. Выбор открывает нам глаза.
Она опускает телефон и смотрит на него через всю комнату.
– Значит, это все из-за меня? – она издает напряженный, издевательский смешок. – Блять, я должна тебя благодарить?
– На самом деле, – говорит он, доставая коробку с одноразовыми перчатками из шкафчика и надевая пару, – ты можешь поблагодарить Лондон. Она придумала твое «пробуждение», как она это называет. Я всего лишь инструмент.
– О чем он говорит? – я спрашиваю Блейкли, но она не отвечает. Она изучает Грейсона со сдержанным опасением и острой сосредоточенностью.
Внезапно я понимаю, что все это – подстава Брюстера; объекты, которые я убил, связанные с Грейсоном, – не касалось меня. Это касается Блейкли и Лондон.
– Но больше всего на свете, – говорит Грейсон, – я эгоист. Это моя гарантия того, что каждая свободная ниточка завязана красиво и туго. Ненавижу эти неряшливые свободные концы.
Он достает третий флакон и ватный тампон. Когда прерывает зрительный контакт с Блейкли, чтобы подойти к Аддисин, тревога охватывает каждый нерв в моем теле. Грейсон погружает тампон в жидкое содержимое флакона, соблюдая крайнюю осторожность, чтобы ничего не закапать, его движения медленные и точные. Тугой комок ужаса скручивает мой позвоночник.
– Это токсин, – говорю я, во рту пересохло, голос хриплый. – Блейкли, уходи. Сейчас же. Убирайся!
Она остается на месте, отказываясь двигаться, реагировать или даже смотреть на меня. Что, черт возьми, он написал ей в сообщении?
Яростный кнут гнева хлещет меня изнутри. Я пытаюсь освободиться, но только туже затягиваю чертовы тросы. Каждый раз, когда я сопротивляюсь, подъемник поворачивается, и я в мучении растягиваюсь. Мои мышцы горят. Призрачные языки пламени лижут шрам на руке. И я, оцепенев, наблюдаю, как Грейсон промокает ватным тампоном скользкую от пота ключицу Аддисин, пока она извивается, ее крик заглушен кляпом.
– Это нервно-паралитическое вещество, – поправляет меня Грейсон. Он держит пропитанный ватный тампон на безопасном расстоянии от своего тела. – Одно из самых смертоносных паралитических веществ, созданных человеком.
«XV31», – думаю я, чувствуя, как учащается пульс на шее.
– Это невозможно, – говорю, хотя я мог бы сам попробовать разработать состав – но как, черт возьми, Грейсон получил доступ к этим химикатам?
Вместо того чтобы подтвердить заявление, Грейсон поворачивается в мою сторону.
– Кстати, хорошее послание от Мэри. Пока ремонтировал часы, я продолжал читать его, и до меня, наконец, дошло, почему у тебя такая одержимость часами.
– Пошел ты, – говорю я, удерживая его внимание сосредоточенным на мне и подальше от Блейкли. – Ты ничего обо мне не знаешь.
– Алекс, я создал тебя, – говорит он, в его глубоком голосе звучит ложная гордость. – Смерть мозга превращается в перерождение. Некроз разума. Ты сам изложил это в своем дневнике, и я с тобой согласен. Я убил то, что делало тебя человеком, когда отнял жизнь у твоей сестры, ты – продукт моего замысла, – он наклоняет голову. – Очень лирично для человека науки.
Я стискиваю зубы, челюсть сжата до боли.
– Это была метафора, ты извращенный ублюдок.
– Да ладно тебе, – улыбка не достигает его бездушных глаза. – Я знаю, что заставляет тебя нервничать, Чемберс.
Вырывается тихий смешок.
– Как типичный эгоист, ты подумал, что этот отрывок о тебе, – говорю я, понимая, к чему это ведет. – Он о ней.
Что-то мелькает в его мрачном взгляде.
– Давай проверим теорию.
Когда Грейсон приближается ко мне с тампоном, Блейкли, наконец, реагирует. Она бросается на него слишком поздно, чтобы я успел предупредить ее, мой крик отдается в барабанных перепонках. Если хоть частица этого тампона попадет на ее кожу, я ничего не смогу сделать, чтобы спасти ее.
Даже когда ей удается сильно ударить Грейсона по лицу, все уже кончено. Дело сделано.
Я чувствую, как нечто влажное касается моей кожи.
События развиваются как в замедленной съемке. Грейсон касается своей саднящей щеки, улыбается и протягивает руку, касается моей ноги. Глаза Блейкли поднимаются вверх, когда он уходит за пределы ее досягаемости. Она стоит там, спокойная, но полна гнева и мщения, не зная, куда направить свое возмездие.
Когда ее глаза поднимаются и встречаются с моими, между нами возникает момент чистого хаоса, всего сказанного и недосказанного. Пути назад нет. Время не повернется вспять. Оно не остановится.
Секунды продолжают ускользать.
Я знал, что ничего не кончится прекрасными объятиями. Но точно не подозревал, что это будет так расточительно. Все годы, все расчеты, которые я делал, чтобы измерить время, оставшееся на этой планете… я тупой идиот.
– Прекрати свой внутренний монолог, Чемберс, – прерывает мои мысли Грейсон, щелкая пальцами, чтобы привлечь мое внимание.
Я несколько раз моргаю, задаваясь вопросом, не угрожает ли моему организму нервно-паралитическое вещество. Сколько у меня есть времени, прежде чем мой мозг начнет разрушаться?
Блейкли отходит от Грейсона и достает свой телефон, не сводя с него пристального взгляда.
– Сколько осталось? – спрашивает она, вторя моему страху.
Он поднимает подбородок.
– К тому времени, как прибудет помощь, он будет мертв. Он уже мертв. Они оба, – он мотает головой в сторону Аддисин. – Если ты позовешь на помощь, то просто взвалишь на себя обязанность объяснять, почему в крови мертвого тела обнаружено нервно-паралитическое вещество.
Большой палец зависает над кнопкой вызова, Блейкли прищуривается.
– Одно тело.
Я все еще достаточно хорошо соображаю, чтобы уловить преднамеренную оплошность, и смотрю на прилавок, куда Грейсон поставил два других флакона.
После того, как он выбрасывает тампон и флакон вместе с перчатками в мусорное ведро, он выходит в середину комнаты и протягивает руку, чтобы перевернуть карманные часы.
– Идеальное время, – медленная улыбка растягивает его губы. – Алекс так много написал о тебе в своем дневнике, Блейкли. Ты неравнодушна к хулиганам. Они действуют тебе на нервы. Аддисин – хулиганка, и Алекс тоже, – отмечает он.
Блейкли качает головой, ее светлые локоны подпрыгивают на плечах, отчего у меня всегда болит в груди.
– Просто ответь на долбанный вопрос.
Возможно, я уже ощущаю действие нервно-паралитического вещества, или это может быть психосоматикой. Но я хочу, чтобы мое последнее видение, когда я покину сознание, было о ней.
От нетерпения руки Блейкли сжимаются в кулаки, когда она тянется к пузырькам, приходя к тому же выводу, что и я.
Антидот к нервно-паралитическому веществу XV представляет собой комбинацию атропина и пралидоксима хлорида, вводимых в строго определенной дозировке, с определенными интервалами, пока действие не ослабнет.
И, возможно, оно находится в этих стеклянных бутылочках.
– Ты можешь спасти только одного, – говорит Грейсон, останавливая Блейкли. – Противоядия не хватит на двоих. Но серьезно, убив их обоих, ты избавишь себя от многих неприятностей.
– Я никого не убиваю. Ты убийца, – парирует она.
– Ты сделала выбор убить эту девушку, – он указывает на Аддисин, – в тот момент, когда использовала ее в своих эгоистичных целях. Помни, честность – твой единственный выход.
Блейкли пронзает Грейсона убийственным взглядом.
– Сколько. Осталось.
Грейсон неторопливо направляется к двойным дверям.
– Десять минут, – наконец отвечает он. – Может быть, пятнадцать, прежде чем проявятся симптомы. А они ужасны. Но к тому времени будет слишком поздно.
– Ты дикарь, – говорит ему Блейкли, и в ее голосе слышится яд.
Он хватает что-то.
– Я могу прикрыть им глаза, – он смотрит на повязку с надписью: «Дайте мне лакомства», – Собачья повязка. Становится легче, когда не нужно смотреть убийце в глаза.
Игнорируя его укоризненное замечание, Блейкли продолжает хватать флаконы. Когда она оборачивается, чтобы поискать Грейсона, он уже ушел.
– Блять, – шипит она. – Какая доза? – ее взгляд блуждает по мне, и да, я знаю правильную дозировку.
Но ей не нужно знать это.
Жаль, что не я выбираю. Это было бы легко.
Я бы сразу выбрал ее. Я всегда буду выбирать ее.
Но именно поэтому мне не дали выбора.
За этими стенами кипит городская жизнь. Суматоха, ночной оркестр, мир занимается своими делами, а мы заперты в яме с нашими самыми мрачными мыслями.
Тиканье моих карманных часов становится громче, пока я мучаюсь.
Блейкли стоит в центре комнаты, сжимая в руках флаконы и шприц, ее подавленный взгляд прикован ко мне.
– Представь, что это смертельный удар, – я слабо улыбаюсь. – Ты должна это сделать, Блейкли. Подари мне смерть из милосердия.
Это мой шанс переписать наш сценарий. Наконец-то злодей заслужил свой искупительный финал.
ГЛАВА 42
СОЖГИ МЕНЯ ДВАЖДЫ
БЛЕЙКЛИ
Такое было раньше.
Но на этот раз, хотя пламя и фигурально, оно горит вдвое жарче.
Алекс попросил меня убить его в темной комнате, когда вложил мне в руку камень. Демоны мучили его, и чтобы успокоить их, навсегда положить конец его безумию и убийствам, я знала, что должна была сделать.
Но я была слишком слаба, и я сознательно позволила огню сделать выбор за меня.
Моя слабость была вызвана парализующими эмоциями? Потому что я никогда раньше не испытывала любви?
Я до сих пор не понимаю, что испытываю, но по мере того, как секунды тикают вокруг нас бесконечной, отдающейся эхом петлей, я отвожу взгляд от Алекса и включаю экран своего телефона, перечитывая сообщение Грейсона, пытаясь уловить скрытый смысл.
Мы с тобой очень похожи, Блейкли, единственная разница в том, что ты родилась, а я был создан. Психопатический разум изменить невозможно. Думаю, со временем ты вернешься к своему прежнему базовому состоянию, когда твои эмоции поутихнут – все, за исключением одного неизбежного аспекта: твои чувства к Алексу. Это странная аномалия. Любовь меняет нас, снова и снова, мы возрождаемся. Если ты честна сама с собой, то остальное прояснится без особых усилий. Единственный способ выбраться из этой ловушки – принять себя такой, какая ты есть, и принять тьму, с которой ты родилась.
Бросаю телефон, и он с громким стуком падает на кафельный пол.
Я не смогла убить Алекса тогда, и, Боже, помоги мне, не смогу убить сейчас.
Я обречена на свою слабость так же, как Алекс обречен на время.
Время заберет его раньше, чем я.
Я засовываю флаконы в карман джинсов и, держа шприц, спешу к подъемному устройству. Бормоча проклятия, принимаю поспешное решение потянуть за ржавый рычаг, и ток пробегает по моей коже, заставляя вздрогнуть.
Алекс падает на пол.
– Черт, извини, – хватаю трос и подхожу к нему, разматываю один конец вокруг его запястья, затем другой.
Он ничего не говорит, откидывая голову назад, поднося ладонь к моему лицу. Без повязки. Его шрамы грубо ощущаются на моей коже. Он дрожит. Когда его бледно-голубые глаза ловят мой взгляд, я перестаю двигаться, перестаю дышать.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю.
Он облизывает губы.
– Не знаю. Может быть, симптомы нахлынут все сразу, поторопись.
Мою грудь пронзает тупая боль. Я сглатываю жгучий комок в горле, затем на мгновение бросаю взгляд на Аддисин. Она все еще дышит. Спокойно. Пока никаких симптомов.
– Вот, – говорит Алекс, забирая шприц из моей руки. Большим пальцем он отмеряет дозу, которую мне нужно будет ввести. – Давай ей по дозе каждые пять минут, пока эффект не спадет.
Мое сердце колотится о грудную клетку, затрудняя дыхание. Я смотрю на свисающие часы. Прошло уже четыре минуты. Время утекает сквозь мои пальцы.
Я встречаюсь взглядом с Алексом и дрожащей рукой убираю волосы с его лба.
– У меня нет выбора, – говорю я, мои легкие горят пламенем.
– Знаю, – говорит он. – Это единственный выбор, который ты можешь сделать. Я не заслуживаю тебя. Я слишком жадный. Я буду причинять боль, калечить и убивать, лишь бы удержать тебя, и не почувствую сожаления. Я никогда не остановлюсь, Блейкли.
Его губы изгибаются в милой мальчишеской улыбке – той самой, которая впервые заставила меня увидеть, насколько он красив, а также возненавидеть. Думаю, я с самого начала знала, что, если бы я была способна, то влюбилась бы в Алекса.
Но мы стали слишком мрачными, слишком извращенными, и я не знаю, как преодолеть всю боль и ущерб, которые мы причинили… особенно друг другу.
Лондон говорит «пробуждение». Грейсон – «возрождение». Алекс верит, что некроз может убить клетки мозга, изменить человека, как будто это так просто. Я пожертвовала частичкой хладнокровности, но у меня осталось самое главное.
Совесть.
Даже не знаю, что в ином случае, родилось бы на ее месте. Как я могла верить, что мы с Алексом потеряемся навсегда, провалимся в кроличью нору?
Мы есть друг у друга.
Чертова слеза скатывается по моей щеке, и Алекс вытирает ее большим пальцем.
– Разреши поцеловать тебя, – говорит он.
Этот извращенный мудак добился своего на гребаном смертном одре.
Мои губы дрожат, когда я наклоняюсь к нему и шепчу.
– Поцелуй меня, Алекс.
Он обхватывает меня сзади за шею и прижимает мой рот к своему. Его губы мягкие, но напористые, передающие бурлящие в нас обоих эмоции. Поцелуй начинается с медленного закипания, затем он наполняет его обжигающим жаром, превращая в страстный огонь, которому суждено поглотить все. У меня перехватывает дыхание.
Внезапно он замирает, и, когда я отстраняюсь, читаю шок в его расширяющихся глазах. Отодвигаюсь, чтобы он мог податься вперед, его взгляд падает между нами туда, где игла прокалывает его руку. Пустой шприц лежит в моей руке, мой большой палец нажимает на поршень.
Когда он поднимает взгляд, черты его лица искажаются в замешательстве.
– Блейкли?
Мое имя задает каждый вопрос, требует каждого ответа.
– Потому что у меня нет выбора, – признаюсь ему. Нежно касаюсь его лица, пытаясь понять, действует ли противоядие. – Потому что я люблю тебя. И слишком эгоистична, чтобы отпустить тебя.
Жестокая болезнь внутри меня отказывается терять его. Она доминирует над рациональностью, над совестью – даже над моим чувством справедливости, где я все еще жажду отомстить Алексу. Все это меркнет перед потребностью удержать его при себе.
Пока Алекс удивленно смотрит на меня, на его лице появляется какая-то другая отчаянная эмоция, и он снова опускает взгляд на шприц.
– Что? – спрашиваю я. Мое сердцебиение беспорядочно бьется в такт его пульсу.
Он вынимает иглу и поднимает флакон, анализируя оставшееся содержимое.
– Чисто, – говорит он, словно отвечая на какой-то внутренний вопрос. Капает жидкость на палец и пробует на вкус.
Из-за его затянувшегося молчания я делаю глубокий вдох, нетерпение бьет по моим нервам, как кремень.
– Алекс…?
– Это вода.
Мое сердце замирает, легкие хватаются за воздух, когда ощущение холода разливается по венам.
– Он обманул нас… солгал? – но даже когда я озвучиваю свои страхи вслух, знаю, что это бессмысленно.
Грейсону нравится играть со своими жертвами.
Алекс сказал, что это закончится кровью.
Я начинаю вставать, делать… хоть что-нибудь. Зову на помощь. Звоню Лондон, кричу, но Алекс хватает меня за руку, не давая впасть в панику.
– Симптомов нет, – говорит он. – У меня нет никаких симптомов… – он бросает взгляд на свои карманные часы.
Адреналин зашкаливает, я вырываю руку и смотрю на время.
– Одиннадцать минут.
Осознание пронзает меня, и я ищу телефон. Набираю сообщение Грейсону, когда вижу, как появляются три маленькие точки. Затаив дыхание, жду ответа.
Тебе не кажется глупым, что у меня якобы был доступ к нервно-паралитическому веществу военного назначения? На самом деле, я был об Алексе лучшего мнения. Но иногда не обязательно быть экстремалом, чтобы добиться экстремальных результатов.
– Пиздец, – бросаю телефон на колени и тру руками лицо, яростная смесь гнева и облегчения разрывает меня.
Я чувствую прикосновение Алекса, когда он возвращает меня с края пропасти. Затем он встает и, прихрамывая, подходит к мусорному ведру, где достает флакон, брошенный Грейсоном, подтверждая, что в нем тоже вода.
Маниакальный смех вырывается наружу, и я бросаю взгляд на Аддисин, которая что-то неистово бормочет сквозь кляп. Может быть, мне следует отпустить ее, но она все еще плохой человек, и несколько минут мучений ее не убьют.
Телефон вибрирует у меня на коленях, посылая волну дурных предчувствий. Я осторожно переворачиваю экран.
Незавершенные дела… это угроза, которая просто так не исчезнет. Их нужно устранить, чтобы все не вышло из-под контроля. Я бы предположил, какой выбор ты сделала, и если я прав, то ты уже приняла самое трудное решение из всех. То, что тебе предстоит сделать дальше, будет относительно легко.
Миру нужны такие люди, как мы, Блейкли. Ему нужно, чтобы мы вычеркнули из жизни самых отвратительных тварей, чтобы уравновесить человечество. Не становись жертвой слабого мышления, которое так долго сдерживало тебя. Аддисин – вот кто настоящий монстр. Твое исследование раскрыло не все ее секреты.
Выбор, конечно, по-прежнему за тобой, но было бы крайне неразумно разочаровывать меня.
Загляни в ящик.
P.S. Лондон передает привет. О, и не беспокойся о перекапывании земли на Горе Дьявола. Мы уже всё перенесли.
На этот раз я бросаю телефон, разбивая его. Экран трескается при ударе и темнеет.
Всё перенесли. «Всё» – это останки объектов Алекса.
Если мы уйдем прямо сейчас, Алекс никогда не узнает, что было в сообщении. Я могу отпустить Аддисин и пригрозить, чтобы она покинула город. Я могу заставить ее исчезнуть. Тогда мы тоже можем исчезнуть.
– Я сделаю это.
Уверенный голос Алекса врывается в мои мысли, и я поворачиваюсь, увидев, что он стоит позади меня. Он изнеможден от мучений, но все равно старается держаться.
– Ты уже сам догадался, чего он хочет, – говорю я.
Приближаясь ко мне, решительно смотря в мои глаза, он говорит:
– Ты будешь презирать меня за это, но он прав. Это нужно сделать. И сделаю я, чтобы тебе не пришлось.
Он хочет избавить меня от чувства вины. Что ему стоит добавить к списку еще одно тело? А меня бы это разорвало на части.
Я слишком много сказала Лондон, и она использовала каждую крупицу против меня, против нас.
Если мы не избавимся от Аддисин, если дадим дуэту чудиков хоть какой-то повод преследовать нас, эти кости с Горы Дьявола где-нибудь всплывут, и не о сестре Алекса напишут в новостях.
Алекс будет объявлен в розыск.
Как я могу спасти ему жизнь и не… довести дело до конца?
Гнев разливается по моей крови, как расплавленные осколки, когда я подхожу к столу и открываю ящики один за другим, пока не нахожу охотничий нож, оставленный Грейсоном. Я хочу разозлиться из-за того, что мной манипулировали. Но на самом деле, где-то в глубине моего сознания тоненький голосок шепчет насмешку.
Грейсон облегчил задачу.
Вынуждая сначала выбирать между Алексом и жизнью Аддисин с помощью имитатора нервно-паралитического вещества, выбор убить Аддисин сейчас не кажется таким уж плохим. Всего пять минут назад она уже была мертва для меня. И позволить Алексу убить Аддисин кажется незначительной платой за сохранение наших секретов.
Грейсон не узнает, кто это сделал.
Важно лишь устранить все угрозы.
Кроме того, у меня не осталось оправданий. Я сама напросилась на эту пытку, когда угрожала Лондон микрочипом, не так ли? Нет, еще раньше… когда я опрокинула первую костяшку домино, отправив ей электронное письмо.
Я обхватываю рукоять ножа рукой и закрываю глаза от нарастающего давления.
У меня пульсирует в висках – остаточный побочный эффект от электрошока. Сильное беспокойство вызывает реакцию, как будто моему телу напоминают о том, что оно пережило. Почти смеюсь, когда проверяю вес охотничьего ножа. Я просто ничтожна.
