Текст книги "Жестокая болезнь (ЛП)"
Автор книги: Триша Вольф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Он отвечает на мое требование мощным толчком, погружаясь в меня, разрушая хрупкую изоляцию, которая меня удерживала.
Я ломаюсь.
Мы плоть и кость. Мягкое и черствое. Каждая нежная поверхность наших тел трется о твердый камень, обнажая нас слой за слоем. Острый край камня впивается мне в руку. Я провожу ладонью по его бицепсу, по груди, очарованная темным следом крови, окрашивающим его кожу.
Я опьянена его запахом и возбуждающими стонами, которые раздаются у моего уха, когда он становится тверже внутри меня, и я выгибаю спину, нуждаясь в том, чтобы он достал до каждого дюйма.
Я прикусываю его плечо. Боль подстегивает его, а меня подводит ближе к этому сводящему с ума краю.
Он обхватывает ладонями мой затылок, крепко прижимая к себе.
– Я не хочу останавливаться, – его слова сливаются с беспорядочными толчками. Каждый пульсирующий, болезненный рывок подводит нас обоих ближе к пропасти.
– Никогда не останавливайся, – слышу я свой голос.
– Ах… черт. Я хочу тебя всю.
Признание проникает под мой тефлоновый слой – вся боль, блаженство и восторг высвобождают что-то яростное и неконтролируемое.
Алекс просовывает руку мне под колено, широко раздвигая мои бедра, чтобы он мог придвинуться еще ближе. Он жестко трахает меня. Трахает с дикой, ненасытной самозабвенностью, которая разрушает остатки здравомыслия и контроля.
И когда я чувствую нарастающее давление, я прижимаюсь к нему, чтобы облегчить мучительную, разрывающую потребность.
– Черт, я люблю твою сладкую киску, – он жестко входит в меня. – Я чертовски люблю твое тело, твою прекрасную грудь. Черт возьми, всю тебя, Блейкли… я чертовски люблю тебя.
Его слова пронзают меня, как ожог. Я зажмуриваю глаза, пытаясь сдержать запруду, но наружу рвутся горячие жгучие слезы, и освобождение уступает место чему-то летучему и взрывоопасному, разрывающему мою грудь.
– О боже… это уже слишком…
– Не держи в себе.
Между нами бушует война. Моя борьба за сдерживание; его борьба за то, чтобы заставить меня освободиться. Вскоре столкновение высвечивает свет из самого темного угла – и я больше не могу бороться. Я проиграла.
– Не отпускай, – говорю я, прижимаясь к нему крепче.
– Никогда.
Эмоции цепляются за мою грудь, как зверь в клетке, пытающийся вырваться из своей тюрьмы. Мое сердце сжимается, и, наконец, текут слезы. Они струятся по моим вискам, горячие и быстрые, как следы горящего топлива.
Рука Алекса обхватывает мое горло, его большой палец прижимается к точке, где бьется мой пульс, и соединяет нас в крепком поцелуе. Меня тянет вниз подводным течением. Всякая борьба прекращается, когда волна эмоций вырывается на поверхность.
Секс не должен так ощущаться. Что-то неправильно – что-то не так со мной, и это оседает внутри, прилипая к моим внутренностям, как деготь.
Я преодолеваю страх и погружаюсь глубже в поцелуй. Безопасное действие, чтобы освободиться.
Мои внутренние стенки сжимаются вокруг него, и когда пронзает оргазм, неописуемое, ошеломляющее чувство проносится сквозь меня, уничтожая.
Я чувствую момент, когда Алекс срывается; его тело твердеет и напрягается, член пульсирует у моих стенок, он стонет, я чувствую, как по его коже пробегают мурашки.
Алекс падает на меня сверху, странно, но мне так приятно. Его дыхание тяжелое и неровное. Я слушаю, как он дышит, когда толчки пульсируют и затихают по всему моему телу.
Я испытываю облегчение от того, что он не торопится приходить в себя, потому что следы слез все еще видны на моем лице, и я боюсь, что он увидит в моих глазах. Боюсь смотреть на себя – боюсь отражения эмоций, которые разрывали меня на части, и обломков, которые они оставили после себя.
Когда прилив отступает, то уносит с собой нежелательные чувства, и моим телом овладевает усталость.
Алекс смотрит вниз. Большим пальцем он вытирает слезы. Я поворачиваю голову, предпочитая холодную, неумолимую скалу его испытующему взгляду.
– Не прячься, – говорит он, и моей немедленной реакцией является именно это.
Он кладет руку мне на грудь, прямо над сердцем. И, вздрогнув, я понимаю, что он ощущает. Мое сердцебиение учащается. Пульс бьется так сильно, что я сама чувствую биение.
Ужас от того, что это значит, пронзает меня, и я отстраняюсь.
– Отпусти меня.
Томными движениями Алекс делает, как я прошу, медленно отходя.
– Это нормально – чувствовать подобное. Это нормально.
Я провожу руками по волосам.
– Мне просто нужно… успокоиться.
– Ты перевозбуждена. Просто расслабься, – он опускается позади меня, помещая меня между своих ног.
Его прикосновения раздражают мою огрубевшую кожу. Я пытаюсь вырваться, но он обхватывает меня руками, прижимая к себе.
– Доверься мне, – говорит Алекс, затем просовывает руку мне между бедер.
Это почти болезненно, когда его пальцы кружат по моему клитору, но вскоре боль переходит в ту ненасытную, похотливую потребность, от которой у меня сводит низ живота. Алекс запускает свободную руку в мои влажные волосы, его губы касаются чувствительного места между моей шеей и плечом.
– Черт, с тобой так хорошо, – шепчет он. – Я не хочу прекращать прикасаться к тебе.
Мое дыхание учащается, грудь прижимается к его предплечью, я цепляюсь за камень.
Это происходит быстро. Настигает оргазм, мое естество сжимается от глухой боли, когда он продолжает водить кончиками пальцев по чувствительному пучку нервов.
Грудь расслабляется, голова становится легкой, а по телу пробегают эйфорические импульсы.
Я откидываюсь на его грудь, не в силах бороться. Успокаивающий эффект мгновенный. La petite mort. Маленькая смерть. Какая-то часть меня умерла вместе с Алексом, и я не знаю, как оплакивать это, и должна ли.
Как может что-то столь трагичное быть таким прекрасным?
Алекс нежно целует меня в мочку уха.
– Гиперактивная нервная система, – говорит он в качестве объяснения. – Твой мозг пытается сортировать каждое новое ощущение. Для отображения требовалось больше точек удовольствия.
Его руки прикрывают меня, пока вода стекает по скале вокруг. Мое дыхание замедляется и выравнивается, тело привыкает к спокойной воде.
Я презираю каждое слово, слетающее с его губ – и все же, он эксперт. Даже когда дело доходит до секса, Алекс контролирует ощущения, которые я испытываю. Я напрягаюсь от этого осознания, и мной овладевает беспокойство. Вся безмятежность разрушена.
Я подаюсь вперед и отползаю от успокаивающего тепла его тела.
Я лгала Алексу. Лгала и ничего не чувствовала. Я намекнула, что его лечение сработало. Сказала, что у меня были эти чувства… ложь во благо, которая должна спасти мою жизнь.
Теперь та же самая ложь мучает меня, потому что все оказалось правдой.
Я чувствовала каждую секунду, когда он был внутри меня.
– Я чокнутая, – говорю я себе. Алекс сломал мне мозг в своей примитивной лаборатории. – Надо убираться отсюда к чертовой матери.
Все, что сейчас произошло между нами, – все это лишь в моей очень испорченной голове. Провода пересеклись. Нейроны дают сбой. И все закончится, как только я освобожусь от этого места и Алекса. Какой бы висцеральной болезнью я ни заразилась, нужно остановить ее распространение.
Я вырываюсь из объятий Алекса и ныряю в реку.
ГЛАВА 20
ЭНТРОПИЯ
АЛЕКС
Есть научное слово, обозначающее физическое и концептуальное состояние хаоса. По определению, энтропия – это измеримое состояние беспорядка, непредсказуемости или неопределенности.
В закрытой системе энтропия может только увеличиваться, следовательно, процесс необратим.
Вы никогда не сможете вернуться к тому состоянию, с которого начали.
Мы с Блейкли находимся внутри самодельной изолированной системы. Каскад водопада. Течение реки. Изолированность скал. Лес и ночь, которые окружают нас, окутывая коконом в защищенном убежище.
И все же неопределенность нарастает.
В тот момент, когда Блейкли ныряет в реку, все достоверные и измеримые знания о ней, о нас, становятся искаженными. Страх – это результат неопределенности, и мой страх перед неизвестным усиливается, когда я прыгаю за ней.
Выплываю на поверхность рядом с ней.
– Что ты делаешь?
Она пробирается сквозь темную воду, разыскивая и собирая свою одежду.
– Мне холодно.
– Мокрая одежда этого не исправит, – я протягиваю к ней руку, но она избегает моего прикосновения.
Острая боль пронзает меня, словно нож вонзился прямо в грудную клетку. Она не перестает двигаться, искать, проводить руками по своим спутанным мокрым волосам.
– Блейкли, прекрати, – я пытаюсь полностью завладеть ее вниманием. – Ты странно себя ведешь.
Она натягивает майку через голову. Если она пытается спрятаться от меня, у нее ничего не получается, потому что я вижу каждый красивый изгиб ее тела, изящные контуры ее грудей, набухшие соски.
Я оглядываю ее, вспоминая ощущение, когда был внутри нее, нашу связь.
– Боже, ты самая сексуальная женщина, которую я когда-либо видел.
Ее дыхание затруднено, грудь вздымается. Ее глаза нацеливаются на меня, как смертоносное оружие.
– А ты болен. Самое садистское существо, которое я когда-либо видела.
Я вытираю воду с лица.
– Непредсказуемая и иррациональная, – говорю я, рассуждая о затяжных побочных эффектах. – Твои новые эмоции, как мышца, которую нужно тренировать. Нам нужно действовать медленно…
Она издевательски смеется.
– Я думаю, что медлительность стерлась в тот момент, когда ты погрузил в меня свой член, – она уходит, как будто пытаясь оттолкнуть меня еще дальше. Затем, с решительным выражением лица, замирает. – Логикой это не объяснишь, Алекс. Это просто… пиздец.
Оскорбление задевает мою гордость, глубоко раня.
– Ты сожалеешь о… нас. Чувствуешь вину. Тем не менее, ты чувствуешь.
Она вцепляется в свои волосы в порыве отчаяния, чтобы остановить нападающие мысли. Я сделал это с ней, и если бы я не был так взволнован тем, что это значит, мне бы тоже было стыдно. Но она прекрасна в своем измученном состоянии, испытывает эмоции, которых никогда раньше не знала.
– Вина – не то чувство. Отвращение. Чистое, прискорбное отвращение… это ближе. Я трахалась со своим похитителем, парнем, который меня мучает. Как жертва со стокгольмским синдромом.
– Я не… – я замолкаю, стиснув челюсти. – Я не такой, Блейкли. Я твое лекарство, твое спасение. Если бы ты только представила себе…
– Ты не гребаный бог, Алекс, – кричит она.
Я запрокидываю голову, ее слова невыносимо бьют по моему самолюбию.
– Ты не бог, – повторяет она снова, ее голос более сдержанный. – И я не твоя богиня. Этому нужно положить конец.
– Ты права. Я не бог, я больше не ученый. В тот момент, когда я возжелал твоих губ, я предал дело всей своей жизни, – я пробираюсь к ней по воде. – Но теперь ты – всё. Результат, противоядие. Ты мое спасение, Блейкли. Это больше, чем одержимость.
– Ты одержим бредовой идеей обо мне, – парирует она в ответ.
– Мы – всего лишь идеи. Понятие. Это не значит, что моя потребность в тебе менее реальна. Ты делаешь меня слабым, я признаю это. Рядом с тобой я теряю всякую цель. Я просто мужчина с этой ненасытной потребностью внутри, которая никогда не будет удовлетворена. Все, чего я хочу – это ты.
Ее глаза встречаются с моими со стальной злобой.
– Ты псих. Ты хочешь меня сейчас – теперь, когда я, типа, могу испытывать к тебе настоящие чувства? Насколько это ненормально?
– О, ты даже не представляешь. Ты – моя болезнь, Блейкли, и от нее нет лекарства, – я неуверенно тянусь к ней, и она позволяет мне коснуться своей щеки. – Я хотел тебя до того, как ты стала способна ненавидеть меня.
Ее глаза на мгновение закрываются, она делает глубокий вдох, чтобы наполнить легкие. Когда она открывает свои зеленые мучительные глаза, то плюет мне в лицо.
– Хотела бы я возненавидеть тебя, – говорит она, – но это потребует такой эмоциональной глубины, на которую я не способна.
Я вытираю лицо, не сводя с нее взгляда. Ее слова взрывают воздух вокруг нас, как звуковой удар. Меня бесит то, как вода стекает по ее манящим губам, ее рот – вершина моего желания и боли.
– Ты сбита с толку, – говорю я. – Сенсорная перегрузка. Я проведу тесты. Я все исправлю…
– Боже, Алекс. Тут уже нечего исправлять. Я такая же бесчувственная психопатка, какой была всегда, и я думала, что смогу это сделать, но нет. Я лучше сдохну, чем буду притворяться, что ты мне нравишься. Это жалко. И унизительно, честно говоря. Так пристегни меня к своему пыточному устройству. Поверни ручку до упора. Сделай это сейчас, и давай покончим с этой запутанной шарадой.
– Ты лжешь, – она лжет.
– Я? – ее взгляд непоколебим. – Ты сказал, что готов рискнуть тем, что в конце концов я возненавижу тебя… Но как насчет безразличия?
Мои руки сжимаются в кулаки под водой. Я бросаю взгляд на водопад, на утес, где мы только что занимались любовью, где я почувствовал, как она сломалась подо мной.
Я закрываю глаза, когда ее признание рикошетом ударяется о мой череп. Правда – это содранный волдырь. Мне так хотелось поверить, будто я вылечил ее, что я достиг невозможного – поддался на ее манипуляцию.
И наслаждался каждым моментом снисхождения.
– Скажи мне, что ты ничего не почувствовала, – говорю я срывающимся голосом. – Скажи, то, что произошло там… между нами… что все это было просто обманом. Что ты не почувствовала ни капли…
– Я ничего не почувствовала, – говорит она. Ее глаза – бездонные, мертвые озера, от которых мне становится холодно. – Я абсолютно ничего к тебе не чувствую.
– Ты обманула меня.
– Ты сам себя обманул, – Блейкли оглядывает реку. Идти некуда. Нам обоим некуда идти.
Она права, конечно. Я знал, кто она такая, на что способна, и позволил ее предательству стать моей правдой. Я хотел этого так отчаянно, что был готов пожертвовать годами исследований и работы… всем… просто ради шанса заполучить ее.
Вожделение. Жадность. Похоть. Я совершил все смертные грехи в стремлении завладеть ею, и заслуживаю своего проклятия.
Блейкли отказалась от поисков одежды. Она выходит на мелководный берег реки в одной майке. Добравшись до скалистого пляжа, она бросает через плечо:
– Ты не любишь меня, Алекс.
– Ты не можешь этого знать.
– Могу, потому что я видела это в твоих глазах. Когда ты привязывал меня к каталке. Когда пытал меня. Ты мерзкая тварь, которая чувствует только тогда, когда причиняет боль, – она поворачивается ко мне. – Однажды ты сказал мне, что не находишь радости в страданиях других. Но ты не прав. Ты создан таким же, как я. И все это, – она машет рукой, – все, что ты сделал… Это не для того, чтобы избавить мир от психопатов. Это не для того, чтобы отомстить за испорченную репутацию сестры. Ты сделал это, чтобы убедить себя, будто ты не монстр.
Хаос усиливает неуверенность. Потеря контроля над системой усиливает страх. А страх вызывает гнев.
Я чувствую, как она, фигурально выражаясь, ускользает у меня из рук. Улетучивается надежда на излечение. Потребность в том, чтобы она принадлежала мне. Все разрушено.
Только не снова. Я не могу начать сначала. Только не с другим объектом. Я не могу потерпеть еще один провал.
Я направляюсь к ней, расплескивая воду, когда мои ноги находят твердую опору на речном дне.
– Единственный монстр здесь – это ты, – говорю я, беря ее за руки. – Ты – конструкция, неправильная с рождения. Ты портишь всё и вся вокруг себя. Есть только одно решение.
Я наклоняюсь и перекидываю ее через плечо.
Ногти Блейкли царапают мою спину, когда она борется за то, чтобы ее освободили. Я обхватываю ее бедра рукой, предотвращая удары. Она бьет меня кулаками, но я не чувствую физической боли. Как только мы оказываемся в подвале, я иду по лестнице и отпираю дверь, затем бросаю ее в угол темной комнаты с часами.
– Алекс… пожалуйста, – она умоляюще произносит мое имя, но боль, которую я улавливаю в ее тоне, фальшива. Теперь я могу отключить лишние эмоции. Могу делать то, что нужно. – Иди к черту…
– Вот настоящая Блейкли, – я мрачно усмехаюсь.
Она убирает влажные волосы с лица, глядя на меня снизу вверх с яростью.
– Ты будешь страдать. Если не от моих рук, то однажды тебя постигнет наказание, Алекс Чемберс.
– Ох, Блейкли. Уверяю, любить такое бесчувственное существо как ты – уже мое наказание.
Я закрываю дверь и запираю замок.
ГЛАВА 21
МЕТАМОРФОЗА
АЛЕКС
Как заметила Блейкли, водопад прекрасен. Хотя и не лишен недостатков, именно разломы, каменные выступы, которые не похожи ни на один другой водопад в мире, делают его таким захватывающим сооружением.
Памятник, созданный стихиями и временем.
И теперь это станет святилищем. Каким-нибудь священным местом поклонения, где память о ней будет преследовать меня. Каждый раз, возвращаясь сюда, я буду видеть ее лицо, ее измученные зеленые глаза. Я буду помнить ее нежную кожу и то, каково это – погрузиться глубоко в нее и потерять всякое представление о мире.
Блейкли говорит о пытках – но нет большей пытки, чем испытать блаженный вкус, а потом лишиться удовольствия. Лучше тосковать о несбывшемся мгновении, чем вспоминать реальное случившееся и знать, что это не повторится.
Со временем ее память ослабнет, потускнеет. Как люди, мы не можем вспоминать каждую деталь нашего прошлого с абсолютной ясностью. Нам нужна способность забывать. Это помогает уму принять происходящее и двигаться дальше.
Утреннее солнце поднимается над верхушками деревьев, освещая Гору Дьявола25 ярким лучом, из-за чего предыдущая ночь кажется далеким сном. Недостаток сна также размывает мысли.
По крайней мере, эту теорию я придумал, когда положил стеклянный флакон в карман. Тюбик имеет три отделения, разделенных тонкой стеклянной стенкой. В каждом отделении: хлорат калия, глицерин и вода.
Я вынимаю руку из кармана, остро ощущая присутствие пузырька, и роняю потертый мешок на землю.
Принятие – это форма поражения. Как только вы отказываетесь от стремления достичь своего величия, вы быстро начинаете увядать.
Я слышу, как распадаются мои клетки. Растворяются мембраны. Молекулы расщепляются и пожирают материю. Более сильные клетки высасывают слабые по мере их деградации.
Самоуничтожение.
Она написала в своем дневнике, что я уничтожу себя. Проницательное предсказание, учитывая, что я балансирую на грани.
Это все их воспоминания. Голоса в моей голове. Каждый неудавшийся объект, стал частью этого места, частью меня. Пока я гнался за навязчивой идеей, не было времени запоминать их лица. Они были объектами, а не людьми.
Создание лекарства спасло бы меня от них, оправдало бы их смерть. Без лекарства, всего лишь в результате неудачного эксперимента, их смерти бессмысленны.
Я зарываюсь руками в землю возле реки. Мои пальцы цепляются за отложения, богатую почву, которой не должно быть в этой среде.
Почва становится богатой благодаря содержащимся здесь питательным веществам.
Химия жизненно важна, особенно при избавлении от тел.
Со вздохом покорности я опускаю руки в холодную реку, чтобы смыть грязь. Затем откалываю большой камень от земли. Один, второй. Подбираю каждый камень с определенной целью. Размер, вес, форма.
Пресная вода струится мимо валунов, сглаживая неровности, как это неизменно происходило на протяжении многих лет, делая речные камни изношенными, гладкими. Ровными.
Таков процесс. Возьмите твердую и зазубренную вещь и надавливайте на нее до тех пор, пока она не станет однородной. Геология. Опыты за опытами. Научный метод. А если это не удается, всегда есть возможность устранения.
Уничтожь эту погрешность.
Складываю очищенные камни в поношенный мешок и перекидываю его через плечо.
Поскольку мы не примитивные животные, у всех нас есть психологические слабости. Хоть одно всепоглощающее желание, которое нас ослабевает.
Она – мое желание.
Самый яркий цветок, замысловатое крыло бабочки – ее создали для меня, чтобы заманить и ослабить. Попытки сопротивляться ее уловкам были тщетными и неэффективными.
Не прикасайся.
Ох, а я прикоснулся. Я сунул руку прямо в ее пламя. Умолял сжечь меня.
Одержимость – восьмой смертный грех… и она овладела мной одним поцелуем.
Она – отклонение от нормы. Некорректная конструкция. Но для ее личных целей все выходит просто идеально.
Уничтожь эту погрешность.
Камни стучат друг о друга позади спины, когда я поднимаюсь на холм, тропинка теперь протоптанная и знакомая. Ворота из кованого железа со скрипом открываются, нарушая тишину, шум неуместен в этом изолированном месте обитания.
Я бросаю мешок к своим ногам и вытаскиваю один из камней среднего размера. Достаю оловянные карманные часы, открываю крышку и кладу на утрамбованную землю. Тиканье отдается эхом от коры тонких сосен. Я смотрю, как секундная стрелка прыгает, прыгает, прыгает…
Разбиваю камнем стеклянный циферблат часов.
Рука дрожит, когда я смотрю на сломанные часы. Кладу камень обратно в мешок, разминаю пальцы. По моим вискам стекает пот. Птица слишком громко хлопает крыльями.
Тишина настораживает.
Мельком вспоминаю улыбающееся лицо Мэри, затем изображение загорается, тлеет, превращаясь в потрескавшийся, обугленный пепел. Все это время я хранил идеальное воспоминание о ней, которое сформировало то, кем я стал.
Монстром.
Я слышу голос Блейкли и больше не отрицаю правду. Точно так же, как Блейкли бесстыдно принимает себя такой, какая она есть, я принимаю себя таким, каким стал.
Когда захожу внутрь хижины, словно перерождаюсь. Внутри появляется совершенно новый синтез. Моя цель еще никогда не была так верна.
Я целитель.
И цель моей жизни не может пострадать от одного недуга – одного отклонения в конструкции.
Она – моя болезнь… и от нее нет лекарства.
Ликвидация.
Громкий стук мешка о деревянный пол пугает Блейкли, и она поднимает глаза, чтобы найти меня в единственном источнике света под голой лампочкой. Она погружена в темноту комнаты, но я все еще могу различить ее силуэт.
Тысяча тикающих стрелок, тысяча стеклянных граней отражают ее прекрасное лицо.
Я опустошаю мешок с камнями.
– Алекс, во что бы ты ни верил…
– Дело не в этом, – я наклоняюсь и выбираю камень из кучи. Переворачиваю, осматривая гладкую поверхность, изъяны. Я выбрал этот камень для нее. Откладываю его в сторону. Еще не время.
– Ты была права, Блейкли, – говорю я. – У каждого начала есть конец, и мы достигли своего.
Я роюсь в камнях и выбираю тот, что побольше, затем иду к стене. Бросаю камень в часы с подсветкой в центре. Стекло трескается, часы падают на пол, циферблат разлетается на осколки.
– Вилли Стерджис. Объект номер один. Десять тридцать две, – оглядываюсь на Блейкли. – Время его смерти. Время, когда я убил его.
Она подтянула к груди, наблюдает за мной с расширенными глазами. Почти убедительно показывает беспомощность, но я знаю лучше. Она искусительница, которая перегрызет мне горло. Она сама мне это пообещала.
Я выбираю другой камень и бросаю его в стену, ударяя по часам справа.
– Томас Сандерс. Объект номер два. Я оборвал его жизнь в четыре двадцать семь.
В жестокой постановке я продолжаю уничтожать часы. Один за другим разбиваю циферблаты, которые висели в подвешенном состоянии с момента зачатия моего проекта. На меня смотрят часы Мэри, с застывшими стрелками, показывающие момент, когда я получил сообщение о ее гибели.
Я искренне верил, что мстил за нее – что именно любовь к близняшке подтолкнула меня к таким крайним мерам. Теперь понимаю, что отрицал то, кем она была, отказывался принимать ее сущность.
– В конце концов, мы стали отражением друг друга, не так ли? – говорю я вслух, смеясь над абсурдностью. Мы с сестрой монстры-близнецы. Почему Грейсон не пришел за мной?
Потому что раньше я был не таким.
Мои пальцы обхватывают камень, сжимая до боли. Я бросаю его в часы и разбиваю стекло, наблюдая, как маятник падает на пол. В комнате становится темнее.
Остался один камень.
Я поднимаю его и ощущаю тяжесть в руке, прежде чем направляюсь к Блейкли.
Больше не изображая жертву, она прижимается к стене, вставая. Тонкая рубашка все еще влажная и липнет к ее телу. Она обхватывает себя руками за талию, осторожно наблюдая за мной.
Нас окутывает тьма, почти все источники света потухли. Я толкаю лампочку, проходя под ней, и свет мелькает. Когда я подхожу к Блейкли, ее лицо озаряется, а затем исчезает в тени. Светло, темно. Светло, темно.
Неподвижная тишина в комнате жутковата, постоянное тиканье прекратилось, все, кроме слабого тиканья ее часов на заднем плане.
Когда свет гаснет, оставляя ее в кромешной тьме комнаты, я слышу, как она карабкается вдоль стены. Она направляется к двери, и я обнимаю ее за талию, чтобы остановить бегство.
– Этого ты хотела, – говорю я ей. – Больше никакой лжи. Только суровая, откровенная правда.
Я прижимаю ее спиной к стене и хватаю за плечо, прижимая предплечье к ее груди, чтобы она не могла пошевелиться. Прерывисто дыша, она смотрит на камень в моей руке, прежде чем встретиться со мной взглядом с искоркой вызова.
– Это мой камень, – говорит она, нуждаясь в моем подтверждении.
Прижав руку к ее груди, я поднимаю камень, чтобы она могла его увидеть.
– Который час, Алекс? – у нее перехватывает дыхание от вынужденного глотка воздуха. – Сколько у меня времени до смерти?
Я держу камень высоко поднятым.
– С тех пор, как я сломал свои часы, время здесь больше не имеет значения.
Ее глаза сверкают, и мне интересно, что значит для нее мое признание. Что я потерял всякий здравый смысл, что это действительно конец… для нас обоих?
Я опускаю камень и наблюдаю, как ее глаза закрываются в ожидании удара. Позволяю себе один жадный момент, когда вдыхаю ее захватывающий аромат, запоминаю ее прекрасные черты, прежде чем вложить камень в ее нежную ладонь.
– Остался только один хранитель времени.
Я чувствую, как движется ее грудь, когда она выпускает сдерживаемый вздох. Ее смущенный взгляд перемещается на одинокие часы, висящие на черной стене, а затем возвращается ко мне.
Напряженная улыбка появляется на моих губах.
– Ты знаешь, что тебе нужно делать.
Понимание загорается в ее глазах, черты лица искажаются насмешливой имитацией чувств.
– Алекс… ты сумасшедший.
– Это мы уже поняли.
– Я не могу…
– Я не такой, как ты, – признаюсь я. – Я буду вынужден признать то, что сделал, и меня уничтожит чувство вины. Не знаю, что буду делать тогда… на что я буду способен. Поэтому, у тебя нет выбора.
Она качает головой.
– Я не убийца.
Она прикусывает нижнюю губу, и от этого зрелища у меня кровь закипает в жилах. Когда-то я считал, что она так делает дабы установить контроль над противоположным полом, теперь я с мрачным раскаянием осознаю, что это ее жест неуверенности.
Она не уверена в своих словах.
Инстинкт – это импульс, и я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к ней. Я уверенно глажу пряди ее светлых волос, провожу пальцами по ее лицу, приподнимая подбородок. Жажда попробовать ее на вкус в последний раз прожигает меня насквозь.
Кажется, что комната наполняется тяжелым вздохом, когда я прижимаюсь лбом к ее лбу.
– Это именно то, для чего ты создана.
Она отпускает камень, и я ловлю его прежде, чем он падает на пол.
– Неправда, – шепчет она, ее дыхание прерывается.
С каждым порочным желанием я нежно целую ее в лоб, затем прицеливаюсь в часы. Громкий грохот разносится по комнате. Стекло со звоном падает на пол. Серебряный маятник неподвижно лежит в темноте.
Мгновение величественной тишины, когда мерзкое, безжалостное тиканье прекращается, а затем наступает холодная прохлада темноты.
Я смотрю на Блейкли. Облегчение мимолетно отражается на ее прекрасных чертах. Я достаю из кармана связку ключей и вкладываю ключи ей в руку.
– Беги.
На ее лбу появляются складки, а брови в замешательстве сходятся вместе, прежде чем она осознает.
Я достаю стеклянный флакон из кармана и поднимаю его так, чтобы химические вещества внутри отражали свет.
– Алекс?
Ее голос становится приглушенным шепотом, когда я разбиваю флакон о деревянный пол. Хлорат калия и глицерин прекрасно работают в сочетании, но добавление воды действует как ускоритель.
При ударе вспыхивает голубое пламя. Жидкий огонь, раскаленный добела, струится по доскам пола, преследуя все легковоспламеняющиеся материалы и поджигая хижину, как растопку. Пламя сначала синее, затем переходит в красную стену, которая встает между нами.
