Текст книги "В ритме сердца (СИ)"
Автор книги: Тори Майрон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)
Глава 6
В детстве у нас троих была своя добрая традиция. Каждый субботний вечер мы проводили вместе у меня дома. Бабушка запекала своё фирменное мясное рагу, а на десерт – ягодный пирог, стойкий аромат которого потом ещё пару дней витал в квартире. Никс, без остановки танцуя под музыку, помогала ей с готовкой и накрывала на стол, а я занимался выбором настольных игр и брал в прокате фильмы ужасов, во время которых мы с бабушкой неудержимо смеялись с того, как истошно визжит Никс на каждом страшном моменте.
Ничего сверхоригинального: простой, но невероятно вкусный ужин, стандартные, всем известные игры, фильмы без особо захватывающего сюжета, но почему-то именно эти вечера субботы я до сих пор вспоминаю с тёплым трепетом в душе.
И на первый взгляд в эту самую минуту кажется, будто всё точно так же, как было тогда: мы снова вместе, за окном царит та же вечерняя тьма, мы в той же скромной квартире, в тесной кухне, на столе тот же ягодный пирог, и даже запах родного дома со смесью сладкой выпечки заставляет поверить, что время ничего не изменило.
Но это не так.
Оно изменило нас.
Сидя за столом и ожидая, пока Мэгги разложит по тарелкам горячий пирог и заварит чай, я украдкой наблюдаю за девушкой, чьи изменения произошли настолько тихо и незаметно, будто в тайне от других, что сейчас, чётко оценивая их масштаб, меня неизбежно повергает в шок, с головой топит в смятении и парализует недоумение – как можно было раньше не заметить столь кардинальных перемен той, что всегда была прямо перед моим носом?
Три!
Три, мать его, раза!
Три раза потребовалось моему обиженному на весь мир члену, которого дважды за один вечер удержали от головокружительного удовольствия, чтобы хоть немного успокоиться и позволить мне вернуть себе ясность мыслей.
И на все три раза потребовалось каких-то двадцать минут активных ванных процедур, что, мягко говоря, обескураживает и заставляет почувствовать себя вновь озабоченным подростком.
Пусть ненамного, но мне стало легче, и теперь я хотя бы способен вести себя адекватно и спокойно вступать в диалог.
По крайней мере, я был полностью уверен, что хотя бы сегодня без лишних проблем справлюсь с компанией Никс, в присутствии которой теперь моё тело решило отделиться от разума и жить своей собственной жизнью.
– М-м-м… – откусывая первый смачный кусок пирога, Никс протяжно стонет и в наслаждении прикрывает глаза, слегка откидывая голову назад, а кремовая начинка тягучей каплей сползает с её губ на подбородок.
Мне кажется, от этой сцены я забываю даже своё собственное имя, а член всего за миг пробуждается до полной готовности, словно не он ещё несколько минут назад трижды добирался до финиша.
– Вот это страсть! – слышу слова Мэгги словно сквозь вату.
– Что? – с силой отрываю взгляд от Никс, обращая всё своё внимание на бабушку.
– Говорю – девчонка наша ест с такой страстью, аж приятно смотреть! – поясняет Мегги, закидывая кусочек пирога в рот. – Никогда не понимала, как можно отказываться от сладкого? Это же такая радость жизни – просто пальчики оближешь!
Что в подтверждение бабушкиным словам и делает Никс, слизывая начинку с каждого пальца.
Да это просто издевательство какое-то! Она что, специально это делает, чтобы окончательно добить меня?
Я нервно сглатываю и чувствую, как кровью наливается не только член, но и моё лицо.
– А ты чего не ешь, дорогой? Хорошо себя чувствуешь? Ты сегодня какой-то странный. – Бабушка взволнованно касается моего лица.
– Всё нормально, видимо, немного переработал, – заверяю я, даже не представляя, как запихнуть в себя хоть немного еды. Я зверски голоден, но пирог – совсем не то, что мне сейчас сможет помочь.
– Ох, милый мой, мне кажется, тебе стоит немного умерить свой пыл. Боюсь, что такими темпами ты можешь скоро перегореть.
– Не переживай, мне просто нужно поспать, – говоря это, осознаю, что сон в самом деле может стать решением моей проблемы и капитального бардака в голове. – Мэгги, я пробуду у тебя завтра до обеда, поэтому у нас ещё будет возможность провести время вместе, а сейчас я, пожалуй, и правда пойду отдохну.
– Но ты же совсем не поел, – огорчённо говорит бабушка, и я тут же целую её в макушку.
– Всё в порядке, я не голоден. Но завтра обязательно попробую твой пирог.
– Мой ещё в духовке, а этот Николина готовила, даже несмотря на свои израненные руки, – говорит Мэгги, вынуждая виновато посмотреть на Никс, на лице которой мне ничего не удаётся прочесть.
Она смотрит на меня совершенно обычным взглядом, словно между нами и не было напряжённого неловкого момента. Или, может, только мне наш эпизод на кухне казался невыносимым?
Поняла ли она, что там со мной произошло? Ощущает ли сейчас, что со мной творится? Если да, то что чувствует и думает по этому поводу? Считает меня озабоченным отморозком, которому мало других девушек и теперь решил залезть в трусы почти что к своей сестре?
Об ответах на все эти вопросы мне остаётся лишь гадать. Но не сегодня. Не сейчас.
– Всё в порядке, Мэгги, пусть идёт отдыхать. Он в самом деле неважно выглядит, а пирог мы ему оставим, – говорит Никс, словно меня уже нет в комнате, и жадно впивается в очередной кусок выпечки.
Не в состоянии больше смотреть на её «невинное» поедание десерта, я скрываюсь в своей комнате, делая именно то, о чём мечтал в самом начале, – включаю проигрыватель и раскидываюсь на кровати, но теперь я не совсем уверен, что это поможет мне достичь желаемого расслабления. Как, впрочем, и глубокого сна.
***
Тёплое ламповое звучание виниловой пластинки всё ещё продолжает ласкать мой слух, когда в кромешной темноте мне чётко удаётся расслышать тихий звук открывающейся двери, мерное дыхание, осторожные неторопливые шаги, а вслед за ними сильный стук о деревянную ножку кровати и сдавленный болезненный стон.
Включаю прикроватный светильник и вижу вполне свойственную для Никс картину – она неуклюже скачет на одной ноге, а вторую усердно массирует, явно пытаясь унять острую боль от удара.
– Ну и что ты делаешь? – приподнимаясь на локтях, устало спрашиваю я, но теперь уже без капли раздражения. Пару часов отдыха в одиночестве под любимые песни если и не вернули мне самообладание полностью, то значительно успокоили нервы и распутали весомую часть тугого клубка информации в моей голове. А тот факт, что Никс додумалась наконец накинуть на себя халат Мэгги, в разы облегчает мне общение с ней.
– Я оставила здесь пластыри и лечебную мазь, а мне перед сном ещё раз нужно обработать раны, – сквозь жалостное мычание говорит она.
– А почему свет не включила?
– Не хотела тебя будить.
– И что, не разбудила? – говорю с напускной суровостью и наблюдаю за уникальным моментом, как она, продолжая стоять на одной ноге, теряет равновесие и с грохотом падает на пол.
Роняю голову обратно на подушку, мгновенно разражаясь беззвучным смехом. Вот эта сцена уже больше похожа на мою обычную Никс.
– А-у-у-у! Да чтоб меня… – только и слышу в ответ с пола сквозь такой же тихий хохот.
Продолжая задыхаться от веселья, встаю с кровати и направляюсь к ней.
– Такими темпами, Никс, уже к двадцати годам на тебе не останется ни одного живого места. – Она лежит на полу в шерстяном бабушкином халате и заразительно смеётся, продолжая справляться с новой порцией боли, отчего я сам не могу унять теперь уже громкий раскатистый смех.
– Тихо! Хватит ржать! – шикает малышка, прижимая палец к губам. – Ты сейчас Мэгги разбудишь.
Мой приступ смеха немного угасает, и, схватывая её за руки, я рывком поднимаю вверх.
– А-у-у-у! – вновь стонет она.
– Что такое? Нога? – Бросаю взгляд на колено, кровь из которого уже насквозь пропитала пластырь.
– Нет, ладони! – Никс попеременно дует на раны на обеих руках. – Наверное, на мне уже нет ни одного живого места, – устало выдыхает она, но глаза всё равно светятся озорным счастьем.
– Как ты вообще умудряешься быть столь неуклюжей по жизни и одновременно умеешь так грациозно танцевать? – Не могу найти причины на это, но даже в приглушённом свете ночника мне удаётся заметить, как она вмиг бледнеет.
– Ты в порядке? – обеспокоенно спрашиваю я и вновь сдерживаю себя от порыва коснуться её лица.
Я всегда так делал и до сих пор не видел и капли неловкости в столь невинном жесте, но сегодня я в самом деле не на шутку удивлён и растерян реакцией своего непокорного тела и потому до конца не понимаю, как мне следует теперь себя с ней вести.
– Да, всё нормально, просто нужно раны обработать, – нервно сглотнув, отвечает Никс.
Что же в моих словах её так сильно испугало? Или это я её пугаю?
Чёрт, как же бесит, что я её «не ощущаю».
– Ладно… Давай, садись. – Нарушая несвойственное нам неловкое молчание, подвигаю её к краю кровати, а сам осматриваю комнату. – Где там твоя мазь?
– На подоконнике. Найдёшь по запаху.
Подхожу к окну, где стоит стеклянная банка с вязкой массой отвратительного болотного цвета, и сразу понимаю, о чём говорит Никс.
– Боже, только не это… – теперь стонать начинаю я, ещё с детства помня пахучий запах бабушкиной целительной мази.
– Да, да, именно она, – с тем же брезгливым выражением лица подтверждает Никс. – К выходным мне нужно вернуться на работу. И так пришлось взять отгул на несколько дней, так что выбора у меня нет – надо мазать.
– Выбор есть всегда, Никс. Может, это хороший повод бросить работу в клубе? – я вновь начинаю старую балладу, но в этот раз стоит мне только подумать о том, что Никс каждую ночь танцует перед сотнями чужих глаз, виляя своим сочным задом, я ощущаю, как десятки острых иголок вонзаются в грудную клетку. Я никогда не одобрял её работу в клубе, но сейчас она меня прямо-таки бесит. Даже не сразу ощущаю, как от внезапно вспыхнувшей злости чересчур сильно сдавливаю банку в руках. – Я не хочу, чтобы ты там работала! – твёрдо заявляю я до того, как успеваю обдумать.
Но она смотрит на меня совершенно спокойно, и мои слова её нисколько не удивляют, так как слышит их далеко не в первый раз.
– Я тоже много чего не хочу, Остин, но есть такое слово «надо», – ровно отвечает она и тянется к зловонной банке в моих руках.
– Не трогай, я сам! – говорю, открывая крышку, и еле сдерживаю слёзы от едкой вони. Вот оно – лучшее лекарство – не только от ран и ушибов, но и от каменного стояка и вообще всех остальных ненужных мыслей.
– Раскрой ладони, – требую я, пытаясь не дышать, и Никс сразу же выполняет.
Медленно, стараясь не причинять лишней боли, я покрываю мазью её порезы на руках, обильно смазывая места, где полностью стёрта кожа.
Сколько раз за долгие годы нашей дружбы я точно так же смазывал её синяки, царапины и другие побои?
Не сосчитать!
Но почему-то сейчас я чувствую себя будто не в своей тарелке, словно делаю это в первый раз с совершенно другой Николиной, которую совсем не знаю.
– Очень больно? – спрашиваю, заметив, как она сильно покусывает губы.
– Нет. Всё могло быть гораздо хуже, – тихо отвечает, вынуждая сердце встревоженно ускорить темп.
– Никс, прошу тебя, будь осторожней. – Прочищаю горло, пытаясь подобрать нужные слова. – Ты права, возможно, я не совсем осознаю, что ты уже выросла и можешь сама за себя постоять, но это не изменит того факта, что я никогда не перестану за тебя волноваться.
Она тяжело вздыхает, обдавая меня ягодным ароматом пирога, что не только исходит от её сладкого дыхания, но и успел плотно пропитать всю её одежду и волосы. Такие нежные, точно шёлк, волосы, словно созданные, чтобы в них зарыться носом и бесконечно наслаждаться их особенным запахом.
Сколько раз я и это делал? Вдыхал его, пока распутывал густые пряди, которые она постоянно умудрялась испачкать чем-то липким? Просыпался утром, усыпанный облаком её белокурых волос, когда она оставалась у нас на ночь после очередной ссоры с Филиппом? Целовал в макушку? Обнимал? Прижимал к себе, когда успокаивал?
И почему я всё равно не помню её запаха? Точнее, не того, что она источает сейчас. Не родной запах моей маленькой девочки-загадки. Совсем другой. Незнакомый. Но до безумия приятный. Стирающий из мозга тот исходный файл, что всегда позволял мне видеть в ней младшую сестру, о которой я должен заботиться и оберегать от всех проблем.
– Николина… Ты прости меня за… ну, за то, что я был так резок на кухне, – неохотно начинаю говорить о том, что меня крайне сильно волнует.
– А ты был резок? – Её испытывающий взор, подобно клинку, рассекает воздух и меня вместе с ним.
– А разве не был? – судорожно сглатываю, пытаясь удержать глаза на её сосредоточенном лице.
– Я бы сказала, ты скорее был слегка… возбуждён.
Мне кажется, никогда в жизни я не испытывал такого жгучего стыда. Я с каждой пройденной секундой всё больше ощущаю, как предательски сгорает кожа моего лица, и даже представлять не хочется, какого оно цвета.
И почему я наивно надеялся, что она могла не заметить?
Словно затаив дыхание, Никс ждёт объяснений, а у меня все слова, перемешавшись в кашу, наглухо застревают в горле.
– Э-э-э… – Пытаюсь прокашляться в надежде облегчить себе задачу. – Не знаю, что на меня нашло, Никс, не знаю, что даже сказать… – Прекрасное начало. – Мне так стыдно, я совсем не хотел…
– А мне показалось, что очень даже хотел, – сдержанным голосом перебивает Никс, от чего мне становится ещё сложнее.
Как она это сейчас делает? Так умело скрывает эмоции. И я не про ту «невидимую стену», что мне никак не удаётся пробить, а про то, как ни один мускул на нежном лице не выдаёт её состояния, а ровная интонация голоса вынуждает лихорадочно гадать. Она злится? Поражается? Втихаря смеётся надо мной? Или обижается? А может, ей так же неловко, как и мне?
Чёрт бы её побрал! Это невыносимо…
– Никс, Бога ради, ты только не подумай ничего… – Стираю проступившую нервную испарину со лба. – Я бы никогда… Чёрт! Не могу понять, куда смотрел, но я тебя сначала не узнал. И…
– А потом что? – Ещё один точный выстрел, сбивающий меня с ног.
Вот же блин! Что я там говорил о том, что люблю всё «непростое»?
Глубоко вздыхаю и, справляясь с до сих пор неведомым мне смущением, беру себя в руки.
– Потом ничего! Ты же знаешь, что я бы никогда ничего с тобой не сделал. Я просто был не в духе, немного крыша поехала, а ты попалась под руку и… в общем… можешь об этом просто забыть? Пожалуйста. Такого больше не повторится. Обещаю, – с невероятным трудом наконец выдавливаю из себя слова и лишь тогда ощущаю, как мгновенно напрягается её тело, при этом лицо всё равно не отражает ровным счётом ничего.
– Можешь не переживать… Я всё понимаю, – почти шёпотом говорит она, окатывая меня взрывной волной мурашек.
– Я тебя всё-таки обидел? – Мой вопрос звучит скорее как утверждение, отчего Никс тут же перехватывает мои испачканные мазью пальцы и крепко сжимает своими, в этот раз пронося сквозь меня не уютное тепло, а мощные электрические разряды, что удар за ударом вышибают весь дух из меня.
Говорю же – моё тело больше неподвластно мне. Не могу ни найти объяснений подобной реакции, ни взять её под контроль.
– Ты не обидел меня, Остин, у каждого бывают плохие дни, – вполголоса говорит она, затуманивая мой разум своим нежным морским взглядом. – Мне ли этого не знать? На меня же тоже, бывает, находит какое-то умопомрачение, да и, по сравнению с моими приступами гнева, ты сегодня был просто душкой. – Грустная улыбка касается её губ, отчего я еле справляюсь с неумолимым желанием прижаться к ним, узнать их вкус, ощутить тепло её кожи…
Встряхиваю головой, чтобы сбросить секундное наваждение.
Как я могу думать о таком, когда в душе всё ещё живет гнетущая тревога о решении Лары? Да и это же Никс! Никс!
Раз за разом повторяю в голове её имя, словно отрезвляющую мантру.
– Что опять сделал Филипп? – намеренно резко меняю тему на менее приятную, но более безопасную для ощутимого напряжения между нами.
– Не хочу об этом говорить! – В один момент её голос превращается в сталь, в печальных глазах вновь вспыхивает пламя, а руки сотрясаются мелкой дрожью, отчего я начинаю жалеть о заданном вопросе.
– Как скажешь. Проехали, – угрюмо сворачиваю разговор я, совершенно не представляя, что ещё мне у неё спросить. Мы всегда могли говорить без умолку часами, так почему сейчас в моей голове звенящая пустота?
Осматриваю Никс блуждающим взглядом, будто надеясь найти в ней ответ, и на миг застываю, когда совсем случайно замечаю на её предплечье тёмные следы. Наплевав на то, что мои руки измазаны вонючей мазью, резко закатываю рукав её халата и рассматриваю ближе, чтобы убедиться, что мне не показалось.
– Это что ещё такое?! Это он с тобой сделал?! Из-за этого ты убежала? – Взрываюсь жгучей яростью, уже собираясь сорваться с места и разбить в пух и прах морду этой редкостной мрази, что мало того что сидит на её шее, так теперь ещё и руки распускает, но Никс останавливает меня, ловко хватая за майку.
– Стой! Успокойся! Это не Филипп со мной сделал. – Её слова должны были меня успокоить, но взбесили ещё больше. Если не он, то кто ещё посмел прикасаться к ней так? Кто вообще посмел к ней прикоснуться?!
– Кто это? Скажи, и я убью его! – злобно шиплю я, до боли сжимая кулаки.
– Я не знаю его, – говорит Никс и всё ещё намертво впивается ладонями в ткань моей майки.
– Что значит «не знаешь»?! Кто это сделал?!
– Говорю же – не имею понятия!
– Ты надо мной издеваешься?! У тебя синяки на всю руку, а ты не знаешь, кто тебе их поставил? Кого ты покрываешь? Это Марк?! Опять с ним что-то не поделили? – говорю я первое, что приходит на ум. – Я ему все мозги выбью за это. Говорил же, чтобы даже не смел тебя трогать!
– Господи, Остин, да успокойся ты и заткнись хоть на секунду! Марк ничего мне не делал. Этот говнюк со мной не справится. Я не знаю человека, что схватил меня. Это был водитель.
– Какой ещё нахрен водитель?! – рычу, продолжая считать, что она покрывает Эндрюза. В моей памяти до сих пор чётко отпечатался момент, как он грубо прижимал её к грязной стенке клуба.
– Как какой? Тот, что чуть не сбил меня сегодня. Я не знаю его имени. Да и он просто неудачно схватил меня, когда поднимал. Успокойся уже. – Красная пелена спадает с глаз сразу, как я замечаю болезненное выражение её лица из-за того, что всё это время ей приходилось упорно удерживать меня, игнорируя боль в ладонях.
– Никс… – Виновато отцепляю её руки от майки, разворачивая ладонями вверх. Она стёрла с кожи всю мазь, отчего раны начали кровоточить ещё сильнее. – Прости… – Сколько раз за сегодня я уже извинялся? Перед тремя самыми любимыми женщинами.
Видимо, я на что-то способен только в виртуальной компьютерной вселенной, в жизни же – неадекватный мудак. По крайней мере сегодня так точно.
– Со мной всё нормально, а вот тебе я всю майку этим дерьмом испачкала, – чтобы разрядить обстановку, с притворным раскаянием сообщает Никс, указывая на коричневые разводы на груди, от зловонного запаха которых хочется сдохнуть.
– Я заслужил, – не сдерживая усмешки, говорю я и делаю то, что хочу сделать уже целый вечер.
И нет, это вовсе не то, о чём вы могли подумать.
Я делаю то, что делал уже сотни раз, но сейчас ощущаю, будто всё происходит впервые. Я просто крепко прижимаю мою маленькую девочку к себе и нежно обнимаю, утыкаясь носом в её белокурую макушку, вдыхая свежий запах весеннего дождя.
Да… именно так она пахнет…
Теперь я точно этого не забуду.
Глава 7
НиколинаЕсли бы, проснувшись сегодня, я знала, что вместо очередной танцевальной ночи в окружении похотливой публики «Атриума» я буду сгорать от сладострастного взгляда единственного мужчины, которому хочу всецело себя отдать, то сначала бы просто не поверила, а затем однозначно потеряла бы от счастья рассудок.
Но я его и потеряла, только чуть позже, и вовсе не от счастья…
Сегодня я погибала, неумолимо плавилась, бесследно растворялась под завораживающим прицелом нефритовых глаз, в которых впервые пробудилось нечто взаимное, что-то нереальное, но столь долгожданное, что прежде видела лишь во снах.
Этот незнакомый взгляд заставил меня поверить и горько обмануться в том, что Остин наконец-то меня увидел.
Но это был всего лишь мираж. Поистине сказочный и столь беспощадно жестокий.
Всю свою жизнь я была девочкой-проблемой. Настоящим человеком-косяком. Мне не вспомнить всех раз, когда я билась, царапалась, спотыкалась, падала и ввязывалась в драки, покрывая своё тело множественными ушибами, глубокими порезами и синяками.
Я в самом деле знакома с огромной палитрой всевозможной боли, и сейчас с уверенностью могу сказать, что ни одна из них не сравнится с той, что сломала меня пополам, когда Остин сказал мне это:
…Ты же знаешь, что я бы никогда ничего с тобой не сделал. Я просто был не в духе, немного крыша поехала, а ты попалась под руку и… в общем… можешь об этом просто забыть? Пожалуйста. Такого больше не повторится. Обещаю…
Его слова отдаются гулким эхом в голове и, раз за разом разбиваясь об углы сознания, разрушают остатки моей и так искалеченной души.
…Ты же знаешь, что я никогда ничего бы с тобой не сделал…
Я знаю… Конечно, знаю!
Но всё равно услышать это из любимых уст – словно получить смертельный удар под дых. Точно контрольный выстрел в голову. Как кол с шипами, вогнанный в сердце, а затем безжалостно прокрученный за рукоятку.
Наверное, лишь с подобной болью я могу сравнить ту беззвучную агонию, что смиренно стерпела, не подавая вида страданий перед своим палачом, который, показав проблеск взаимных чувств всего на мгновенье, внезапно подарил мне крупицу надежды, что так же быстро забрал обратно, грубо вырвав из рук.
Каждый раз, стоит мне увидеть Остина, во мне начинает происходить упорная борьба. Годами долгое сражение с моим безоговорочно любящим сердцем. И всё ради того, чтобы не показать в щенячьем взгляде всю переполняющую меня нежность, не выронить ласковых слов и неуместных любовных признаний, сдержать своё тело от прикосновений к нему с чувственным трепетом или с первобытной страстью.
Всё это лишь для того, чтобы просто не выдать свой главный секрет – как сильно и бесповоротно я влюблена в того, кто меня по-настоящему не видит и не «чувствует».
Да, не знаю почему, но необъяснимая эмпатия Остина на меня не действует. Со всеми работает, а со мной – нет. Может, я какая-то бракованная, но этот странный факт лишь способствует чёткому исполнению роли, что отведена мне в его жизни.
И, знаете, долгие годы притворства в самом деле отточили мой навык скрывать от него свои чувства до профессионального уровня, позволяя мне с завидным успехом подавлять и заталкивать любовь к Остину в самый дальний ящик на дне моей души, закованный железными цепями и множеством неприступных замков.
Порой кажется, что моя жизнь состоит исключительно из сплошной череды защитных масок, которые мне приходится сменять в зависимости от обстоятельств.
Днём – невзрачная серая пацанка, прячущая своё лицо под капюшоном, а тело – под толстыми слоями тряпья, просто чтобы скрыться от преступности Энглвуда и избежать ненужных проблем.
Ночью – красивая танцующая вещь, бездушная кукла, игрушка для пошлых забав богатых мужчин и машина по зарабатыванию денег для решения семейных долгов.
Дома – я надеваю маску сдержанности, спасающую от бурлящей магмы злости и ненависти к Филиппу, готовой в любой момент выбраться из глубин наружу и разорвать всё на своём пути, включая меня.
Но даже эта маска не даётся мне с тем трудом, как мучительный образ лучшей подруги, младшей сестры, девушки, которая не любит. Она не умирает от желания закричать на весь мир о своей правде, что никому не сделает лучше.
Эта правда никому не нужна.
Ему она не нужна, я это знаю точно.
Ведь он всё равно не услышит. Не так поймёт. И, конечно же, не ответит.
Именно поэтому эта девушка хранит долголетнее молчание, таит свой секрет и смиренно терпит. Ведь хуже долгих страданий от тайной любви могут быть лишь секунды безжалостной правды, что отразится в зелёном взгляде слегка раскосых глаз, преисполненных жалости и сострадания, когда он скажет о том, что я и так прекрасно знаю.
Он любит меня, но совсем не так, как я того желаю.
И сегодня он вновь дал мне это понять.
Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как мы легли в кровать. Пять минут? Десять? Час? А может, больше?
Но даже умирая от хронической усталости и бурлящих в голове воспоминаний о сумасшедшем дне, мне всё равно не удаётся уснуть.
Когда все атомы тела чувствуют в нескольких сантиметрах от себя того, с кем просто спать невыносимо, остаётся лишь считать томительные минуты до наступления утра.
Слышу его сонное сопение за своей спиной и пытаюсь сдержать неугомонно трепещущее сердце, что отчаянно рвётся наружу, а точнее, к нему.
Мне никак не найти удобной позы: любое движение по мятой простыни и даже прикосновения к самой себе сейчас отдаются предательской дрожью в самой жаркой и влажной точке внизу живота.
Совсем не знаю, куда деть свои руки. Боюсь сорваться и прикоснуться к Остину, отчего моё и так разгорячённое от желания тело окончательно сгорит дотла.
Всеми силами приходится удерживать себя от жизненной потребности ощутить, что значит быть любимой им: вслушиваюсь в ночную тишину, в протяжные завывания ветра за окном, рассматриваю комнату в холодном лунном свете и непрерывно слежу за беспокойным колебанием танцующих теней на стенах, что с улицы отбрасывают раскидистые ветки деревьев.
Чёрт! Пусть будет проклят этот злосчастный день, у которого нет ни конца ни края. Ссора с Филиппом, попытка изнасилования, почти совершённое мной убийство, чудесное спасение, побег от водителя, а теперь ещё и это?
На сколько ещё мне хватит сил терпеть подобное издевательство? Чувствовать его совсем близко и знать, что он для меня недосягаем. Как долго я смогу ещё сопротивляться желанию прикоснуться к нему так, как мне того хочется?
Сколько бы я себя не убеждала, но я не бездушный робот, а всего лишь живой человек! Обычная девушка, зверски уставшая день за днём натягивать на себя чужие лживые маски.
Я просто хочу быть собой! Хочу быть настоящей!
Хотя я даже не уверена, что всё ещё помню, что это значит.
Наплевав на здравый смысл, я медленно, так, чтобы не потревожить его сон, поворачиваюсь к Остину.
Его голова мирно покоится на ладони, а лицо выглядит непривычно расслабленным. Даже не помню, когда в последний раз видела его спящим: отросшие пряди тёмных волос свободно спадают на лоб, глаза плотно закрыты, лишь легонько подрагивают пушистыми ресницами, а манящие губы так загадочно, словно радуясь чарующим снам, почти незаметно расплываются в самой прекрасной на свете улыбке.
Что же тебе снится, Остин?
Задаюсь безмолвным вопросом и впиваюсь ногтями в порезы ладоней, чтобы удержать себя от прикосновений к его нежной коже, а затем делаю самую большую ошибку из всех, что могла совершить, – опускаю свой жадный взгляд с его спящего лица ниже.
Перед сном Остин снял с себя испачканную майку, и потому мне хватает всего доли секунды, чтобы в красках представить, как провожу руками, а после языком и губами по его спортивной рельефной фигуре.
По широкой линии плеч я неспешно перехожу к крепким рукам, что теперь даже не приходится напрягать, чтобы проявлять развитые мышцы и силу.
Нежно пройдясь пальцами по всем выпирающим венкам, я перебираюсь на мощную грудь, что в мерном темпе то плавно поднимается, то шумно опускается, обдавая жарким пламенем его глубокого дыхания.
Затем всего на миг я прижимаюсь к сердцу и медленно, словно по ступенькам, спускаюсь вниз по чётким мышцам пресса к чувствительной впадинке твёрдого живота.
И вот я уже на финишной прямой – всё ниже и ниже… Туда, где горячее и ещё твёрже… Туда, куда ещё никогда в своей жизни не добиралась, но ежедневно умираю от невыносимого желания достигнуть цели. Узнать. Почувствовать. Ощутить в себе.
Мне становится невыносимо жарко и не хватает воздуха, будто в груди вмиг перекрыли весь кислород. Картинка перед глазами мутно расплывается, а с каждой новой мыслью о страстном сексе с Остином моё голодное тело, мелко вибрируя, жалобно стонет и просит.
Нет, не так… Оно с криками до слёз умоляет меня сорваться и воплотить всё то, чего так настойчиво и мучительно долго требует моё естество.
Из последних сил цепляюсь за рваные куски образа «младшей сестры», что неизбежно ускользают, не оставляя мне ни единого шанса спастись.
Даже не понимаю, как оказываюсь к Остину непозволительно близко. Все движения будто делает другая, а я сдаюсь и покорно ей это позволяю.
Опуская голову прямо возле его прекрасного лица, я плотно прижимаюсь к нему телом. Небрежно забрасываю руку, «ненароком» обнимая, а вслед за ней также следует нога.
О боги!!! Мне многого не надо!
Даже столь невинные прикосновения заставляют все части тела превращаться в прах и вновь восставать из пепла.
Я правда пытаюсь расслабиться и не опасаться того, что он подумает, если вдруг проснётся, но у меня не получается – страх и звенящее волнение смешивают кровь до состояния жидкой лавы, что ежесекундно всё сильнее и сильнее застывает в каждой артерии, сосуде и узловатой вене.
В столь близком к нему положении я застываю, словно гранитная статуя, точно безжизненный камень, боясь совершить хотя бы одно неверное движение или даже шумно вздохнуть.
Совсем скоро от неудобной скованной позы тело начинает затекать, но я терплю и не двигаюсь, желая по возможности дольше продлить это запретное наслаждение ощущать под своими пальцами мышцы его крепкой спины, трепетать от тёплого дыхания, жадно впитывать в себя самый восхитительный аромат его смуглой кожи и прислушиваться к до боли родному звуку сердцебиения.
Я вконец неизлечимая мазохистка – других слов просто нет.
Наслаждаюсь и мучаюсь – мучаюсь и наслаждаюсь.
И так до тех пор, пока тело окончательно не устаёт и не немеет, и я понимаю, что, как бы мне ни хотелось, но всё же придётся поменять положение и попытаться заснуть.
Но стоит мне только начать отстраняться, как руки Остина в одно мгновение заключают в цепкие медвежьи объятия. Он сонно мычит, прислоняясь губами к моему вспотевшему лбу. Одну ладонь кладёт мне на спину, второй зарывается в копну моих спутанных волос и как ни в чём не бывало продолжает пребывать в далёком мире грёз.
А я?
А я вновь умираю и возрождаюсь, чтобы немного сползти вдоль его шеи вниз и уткнуться носом в ямочку ключицы, что словно была создана именно для меня.
Сколько раз в своих фантазиях я мечтала вот так засыпать в его сильных объятиях, в которых мне нечего бояться и совсем не о чем переживать, ведь он убережёт и согреет от любой непогоды и уничтожит каждого, кто посмеет мне навредить.
Остин защитит от всего, как всегда это делал, даже не подозревая о том, что самую страшную боль год за годом, совсем того не желая, причиняет мне сам.
